Где спадает всякая маска

— Коснись меня, — повторил Анакин снова. Оби-Ван сглотнул. Он чувствовал под ладонью бешеный, сбивчивый стук чужого сердца. Покраснев, Оби-Ван выдернул руку и положил её на колени. — Было бы неправильно, — скованно ответил он, после чего поднялся и посмотрел на дверной замок. Кожа так и зудела под пристальным взглядом. Оби-Ван упорно его избегал. — Как отсюда выйти? Анакин поднялся — и тут же споткнулся. — Вот же ж!.. Оби-Ван удивлённо на него оглянулся, как вдруг понял, что Анакин, наверное, привык к конечностям подлиннее. Тот так озадаченно смотрел на собственные ноги… нельзя отрицать, у Оби-Вана сжалось сердце. Он снова отвёл взгляд в сторону, стараясь не обращать внимания и на то, как странно Анакин дышит: будто забывает, что должен. Наконец тот приспособился к вновь обретённому телу и пришёл в движение. Но направился не к двери, нет. А к Оби-Вану. — Будешь делать, что скажу, — рыкнул он, золотые глаза гневно сузились, когда он схватил Оби-Вана и дёрнул его на себя. Они налетели друг на друга, и Оби-Ван охнул. — Ты что творишь? — сказал он, окинув Анакина самым невозмутимым взглядом из своего арсенала. К несчастью, Анакин остался совершенно равнодушен: глаза его заволокла пелена, это странное, острое удовольствие расползалось по узам точно огонь по лесу. Оби-Ван пытался воспротивиться, дать себе возможность подумать — тщетно. Глаза у него закатились, когда две сильные руки крепко его стиснули с таким отчаянием, что оно и пугало, и приносило неизъяснимое блаженство. «Не могу без этого, не могу без тебя, так скучал… ты мой… всегда им был и будешь… МОЙ, МОЙ, МОЙ». Анакин поистине содрогался от наслаждения, он всё крепче стискивал Оби-Вана и отчаянно вжимался лицом ему в шею. «МОЙ, МОЙ, МОЙ». Оби-Вана словно отдали на растерзание дикому зверю, который в любую секунду мог сорваться и поглотить его целиком. Сила вокруг них сходила с ума, такая же буйная и неистовая, как и Тёмное существо, что сжимало его в объятиях. Он не знал, что предпринять. Чувства раздирали его на части. Как ни странно, страхом он не терзался, хоть и не ощущал в Анакине и проблеска разумной мысли. Он медленно поднял руки и погладил Анакина по спине, сначала неловко, потом увереннее, когда подключились старые, но не забытые инстинкты. Руки помнили, как утешить падавана и успокоить его. — Я с тобой, — шепнул Оби-Ван и вплёл пальцы Анакину в волосы, другой рукой поглаживая его по спине. — Я с тобой, сердце моё, — ласковое прозвище, с которым он не обращался к падавану вот уже десять лет, сорвалось с губ прежде, чем Оби-Ван сумел себя остановить. Анакин задрожал, стиснул его ещё сильнее и вжался в шею губами с отчаянием бешеного зверя, который хочет слишком многого, но не может ничего предпринять из-за распалявших его чувств. Оби-Ван залился краской, когда к животу прижалась характерная выпуклость. В тот же миг Анакин куснул его в шею и прихватил кожу зубами. И, само собой, тело откликнулось весьма предсказуемо, а от того, что они тёрлись друг о друга обнажёнными телами, лучше не становилось. — Не надо, Анакин, — начал он, но голос его прозвучал неуверенно и неубедительно даже для собственных ушей. Он весь покраснел, сверхчувствительная кожа будто натянулась. — А что так, учитель? — едко переспросил Анакин. — Можно подумать, это в первый раз. Хотя, может, и в первый, если вспомнить, как ты делал вид, что ничего не было. Оби-Ван закрыл глаза, его окатила новая волна обжигающего стыда. — Потому что мы оступились. Нам и тогда было нельзя, а уж теперь и подавно. — Лицемеришь, Оби-Ван, — сказал Анакин и приласкал рукой его изнывающую плоть, зажатую между ними. Оби-Ван проглотил стон, колени у него подогнулись, а вся кровь в теле словно устремилась к пульсирующему члену. — Всегда лицемерил, — шепнули в ухо, прикусили чувствительную мочку и оттянули её вниз. — Меня всегда поражало, как тебе удавалось изображать образцового джедая, когда за спиной у ненаглядного Совета ты криффил бывшего падавана. — Он как-то резко хмыкнул, всё ещё лениво поглаживая член Оби-Вана. — Помнишь Рилинское сражение? Ты ответил на голозвонок от Йоды и отчитался перед ним, как послушный джедай, будто из тебя тогда вовсе не вытекала моя сперма. — Кто бы говорил, — постарался Оби-Ван сказать своим самым ровным голосом и вряд ли в этом преуспел. — Сам-то, как выяснилось, криффил бывшего учителя за спиной у жены, — к стыду его, горечь в голосе скрыть не удалось. И никакая это не ревность или похожее мелкое чувство. Ни ревновать, ни чувствовать себя преданным повода нет: он давно подозревал, что бывший падаван завёл с сенатором Амидалой лёгкую интрижку — задолго до… них. Оби-Вана больше задело то, что Анакин не доверял ему настолько, чтобы рассказать о своей женитьбе — и что тот, вдобавок ко всему, изменял жене — и заставлял Оби-Вана невольно содействовать супружеской измене. Хотя, если сравнивать с тем, что случилось потом, новость о женитьбе Анакина не оставила в душе глубокого следа. Мир Оби-Вана рухнул задолго до этого: когда он увидел запись того, как Анакин преклонил колени перед Сидиусом и назвал его учителем. Эта сцена вызвала тошноту и обиду куда более сильную. Строго говоря, его с Анакином связывала только дружба; Оби-Ван знал это с самого начала и получил очередное подтверждение, когда выяснил, что у Анакина есть жена. Неистовый, разжигаемый адреналином секс в пылу сражения, когда с обоих струились пот и кровь, значил очень мало. Просто способ для братьев по оружию убедиться в том, что они прожили ещё один день, ничего больше. Они даже никогда об этом не говорили. Просто время от времени поддавались искушению, вот и всё. Порой Анакин даже не смотрел на него после, прямо-таки источая стыд и вину, и теперь-то Оби-Ван понимал, отчего. Теперь их предосудительная связь заслуживала ещё большего порицания. Уже и не вспомнить, когда всё началось, когда их платонические отношения вышли за пределы дружбы. Забылось название битвы и куда подевалась Асока. Помнилось лишь, как он повернул голову и встретился с тяжёлым взглядом. Как расстояние между ними сократилось, и они наконец поцеловались, отчаянно и жадно. Как они тёрлись друг о друга, быстро и жёстко, как рука Анакина охватила распалённые члены и рывками их поглаживала, пока оба не излились. После они не знали, куда девать глаза. Вскоре разразился новый кризис, который требовал внимания, новый бой, который требовал победы, и Оби-Ван заключил, что больше они эту ошибку не совершат. Он заблуждался. Несколько сражений спустя, Оби-Ван очутился на спине под тяжёлым телом бывшего падавана, чей член растягивал тело так, что не должен был приносить удовольствие. И всё же приносил. Пришлось закусить ладонь, чтобы заглушить стоны — сослуживцы ведь находились совсем рядом, по другую сторону палатки — пока Анакин двигался в нём мощными, жадными толчками, а от обоюдного желания кружилась голова. Потом Оби-Ван пытался сказать себе, что такого больше не повторится, но несколько недель спустя он вновь оказался под Анакином, который так его заездил, что на разговоры и даже на мысли сил не осталось. И всё повторилось, ещё и ещё раз. Повторялось так часто, что уже и подготовка почти не требовалась, настолько он привык к члену Анакина внутри. Иногда они менялись: временами Анакин крепко обхватывал Оби-Вана ногами и исступлённо на нём двигался; лицо его искажало блаженство, что сродни муке, и он кончал на члене Оби-Вана, крепко зажмурив глаза. Но такие ночи выпадали лишь изредка; Анакину нравилось доминировать, а Оби-Ван выяснил, что ему больше по душе, когда берут верх над ним самим. Во-первых, так он меньше чувствовал вину и стыд. В конце концов, Анакин когда-то ходил у него в падаванах. Оби-Ван его воспитал. В принимающей роли он меньше казался самому себе мерзким растлителем. А во-вторых, ему просто больше нравилось, когда проникали в него. Когда Анакин лежал на нём и толкался внутрь, когда трахал его с безжалостным остервенением. Оби-Ван по натуре предпочитал отдавать; и когда он отдался бывшему ученику, то счёл это естественным развитием их отношений, каким бы безнравственным оно ни было. Анакин фыркнул, чем выдернул Оби-Вана из воспоминаний. — К тому, чем мы занимались, Падме не имела никакого отношения, — сказал он, расцвечивая шею Оби-Вана засосами и наглаживая его член. — Разумеется, — отпарировал Оби-Ван не без сарказма. — Чего только не скажешь, чтобы успокоить совесть. Анакин оскалился и запечатал ему рот поцелуем. Сказать бы, что Оби-Вану не понравилось, но вышло бы чистой воды лукавство. Сказать бы, что он терпеливо сносил поцелуй, но он поцеловал в ответ, и стыд охватил его от собственных ненасытных стонов, что становились всё громче, пока Анакин терзал его губы и наполнял разум шальными мыслями. «Она беззаветно меня любила; ты же не признавал никаких чувств. Ты отдался мне телом, но никогда мне не принадлежал. Я тебя ненавидел: ты заставлял меня изменять жене и вместе с тем не давал мне то, в чём я так нуждался. Делал вид, будто ничего не было, словно я ничего для тебя не значил, и я ненавидел тебя — и себя заодно — за то, что хотел большего. Дурак. Не понимал, что ты уже мой: телом, разумом и душой». Мысли Анакина окрашивало такое безумное желание обладать, что Оби-Ван в тревоге содрогнулся. Но, как ни стыдно это признавать, тело его возликовало: член у Анакина в руке напрягся до предела, Оби-Ван подался бёдрами навстречу поглаживаниям, а губы его принялись посасывать Анакину язык с таким нетерпением, что стыд вышел за рамки разумного. Он так долго жил один. Возможно, он не столь сильно изголодался по ласке, как Анакин, но за последние четыре года прикосновений он не знал. И уступал Анакину даже с телом зрелого человека, что уж говорить о враз помолодевшем и более чувствительном. «Моя жизнь принадлежит джедаям, не тебе», — всё же произнёс он мысленно, почти теряя рассудок от наслаждения и желания. Анакин охватил рукой их обоих, прижал один налитой член к другому, и ласкал их всё быстрее, то впиваясь Оби-Вану в губы, то оставляя на шее безобразные засосы. — Врёшь, — сказал он и вобрал в рот жилку с бьющимся пульсом. Они сталкивались бёдрами и лихорадочно тёрлись друг о друга — беспорядочно, грязно и в высшей степени недостойно — чуть ли не один в один самый первый раз во времена Войн Клонов, только теперь всё стало во сто крат неправильнее. Надо бы прекратить, Анакин ситх теперь, враг ему… ах… Оби-Ван с криком кончил и увлёк за собой Анакина, и двойное удовольствие взрывной волной окатило обоих. Ослабевшие и оглушённые, они цеплялись друг за друга, будто сама жизнь от того зависела. Они осели на пол, всё ещё содрогаясь от пережитого наслаждения — неправильного, запретного блаженства, которое ни один джедай не должен делить с ситхом. Оби-Ван ошалело таращился в потолок, чувствуя на себе привычную тяжесть родного тела. «А теперь что?» Когда он решился на этот шаг — попытаться вразумить Вейдера и восстановить его тело, если он и вправду всё ещё Анакин — Оби-Вану и в голову не пришло, что всё закончится вот так. В самом лучшем случае, как он надеялся, Анакин просто отпустит его, когда получит всё, что нужно. И мысли не возникло, что они снова… Оби-Ван не знал даже, как назвать то, чем они порой занимались во времена Войн Клонов. Любовниками они не были. Честно говоря, Оби-Ван не называл так Анакина даже в мыслях. Падаваном, товарищем, братом, всем миром — да, только не любовником, и неважно, как часто Анакин вводил в него член. Оби-Ван просто-напросто запрещал себе воспринимать бывшего падавана, как любовника. То, чем они занимались… всего лишь грязный маленький секрет, который и вслух-то не выскажешь, даже наедине — даже в процессе. Губы скривила безрадостная улыбка. Даже как-то забавно: Анакин стал ситхом, вырезал Орден Джедаев и убил жену, и только теперь они наконец заговорили об этом. — Хватит думать так громко, — произнёс Анакин ему в грудь. — Всё удовольствие портишь. — Мои извинения, Лорд Вейдер, — съязвил Оби-Ван. — Не зови меня так. Оби-Ван посмотрел на лежащую на груди макушку и поднял брови. — Ты же вроде хотел, чтобы я звал тебя Вейдером. Анакин поднял голову, посмотрел золотыми глазами. Ну, вылитый сытый, опасный кот. — Я передумал. Нравится, как звучит прежнее имя, когда ты его выкрикиваешь. Оби-Ван залился краской. Как бы часто они не поддавались зову плоти в прошлом, обсуждать это он не привык. — Эту ошибку мы больше не повторим. Анакин засмеялся — всем телом, будто ничего смешнее отродясь не слышал. Оби-Ван смотрел на него во все глаза, и грудь болезненно сдавило: он же долгие годы — возможно, с начала Войн — не видел, чтобы Анакин так смеялся. — Да ладно тебе, — сказал тот наконец, по-прежнему улыбаясь настораживающе прекрасной улыбкой. — Мы же оба знаем, что это неправда. — Улыбка поблекла. Он вдруг наклонился вперёд, нависая, в золотистых глазах засверкала мрачная решимость. Оби-Ван сглотнул, не в силах отвести взгляд. Анакин обнял его лицо ладонью в прикосновении столь нежном, что оно показалось насмешкой. — Мы же оба знаем, что не смогли прекратить, даже когда ты состоял в своём ненаглядном Совете, а я в браке с любимой женщиной. Теперь у нас ни того, ни другого. — Он наклонился ещё ближе и выдохнул Оби-Вану в губы. — Больше тебе не спрятаться за своим драгоценным Кодексом. Ты. Принадлежишь. Мне.