* * *
— Ты слишком печёшься обо мне, Джакурай. Меня так разнесёт на этой выпечке до размеров шкафа, где медикаменты лежат, что делать будешь, а? — Рамуда оттягивает себя за щеку, специально надувая их, и выжидающе смотрит на собеседника, искря прозрачно-голубыми глазами. — Кормить дальше, — Джакурай едва заметно улыбается, позволяя крохотным морщинкам собраться в уголках глаз, и возвращает Амемуре его не терпящий промедления взгляд. Рамуда разламывает очередную булку на две части и протягивает одну их них Джингуджи, спешно облизав глазурь с пальцев. — Это вкусно, ты тоже должен попробовать, — студент сдерживает смеющийся взгляд, видя, как длинные Джакураевы пальцы почти путаются, когда он вместо мягкой выпечки случайно касается тонких пальцев Амемуры. Джингуджи руку убирать не торопится и незаметно для других ненадолго задерживает пальцы на чужой кисти, от чего Рамуда даже прекращает болтать, и смотрит на него во все глаза, полный неверия и робкой теплоты. — Можно одну просьбу? — доктор смотрит на пациента так серьёзно, что тот мгновенно напрягается. — Давай, — цветная весёлость Рамуды раскалывается, как дешёвая пластмасса. — Прошу, научи меня рисовать, — Джакурай вспоминает хаотичные Рамудовы наброски в блокноте, долго думает перед тем, как решиться, и, собрав всю свою растерянную уверенность, сжимает руку Амемуры крепче. Рамуда потрясенно выдыхает, правда, почти сразу меняя обескураженное удивление на хитрую лисью полуулыбку. — Тогда позволишь направлять тебя? — Амемура вновь загорается ярким воодушевлением, но смотрит иначе – двояко, кокетливо щурясь из-под полуопущенных светлых ресниц. Джакурай лишь хмыкает на то, как Рамуда осознанно строит ему глазки, почти вцепляясь взглядом, подминая всё чужое существо под голубые льдинки. — Конечно, — доктор тоже не лыком шитый, разнимает их руки и обыденно треплет пациента по мягким волосам так невинно, будто тот неразумный ребёнок. Очередной обеденный перерыв подходит к завершению, когда Джингуджи бормочет «увидимся» и спешит на службу, оставив Рамуду ковырять на тарелке недоеденное рагу, мгновенно ставшее в тысячу раз хуже вкусом в отсутствие компании доктора.* * *
Джакурай калякает глупые картинки в перерывах от работы и иногда, по наставлению Рамуды, осмысленно выводит яблоки и кувшины. Яблоки всегда выходят кособокие, а кувшины и того хуже, на что Амемура лишь пожимает плечами, мол, научишься, и нежно складывает у себя неприглядные бумажки. Рамуде нравятся неуверенные и лохматые линии, и нравится Джакурай, который так старается. Джакураю нравится утопать в том, что любит Рамуда, и линии его становятся все чётче, обретая форму и красиво изгибаясь на тонкой альбомной бумаге. Амемура видит, как неловко Джингуджи держит карандаш, царапая заточенным кончиком поверхность листа, сосредоточенно хмурит брови, и пациент понимает, что о таком докторе только мечтать, растягивая во рту как жвачку глупое удовольствие. Спит Рамуда в этот день слишком хорошо, охваченный множеством снов, а под утро и вовсе растворяется в зефирной коме так, что пробуждение становится на редкость сложным и кажется самой большой в мире несправедливостью. В предположительное время больничного завтрака, который Амемура в этот раз бессовестно просыпает, он чувствует запах каши рядом с кроватью и вылезает из-под одеяла, лениво потягиваясь. Рядом с тарелкой покоится клочок бумаги светло-голубого цвета, видимо, в спешке оборванный стикер, а на стикере – морда медвежонка и выведенный стариковский смайлик-улыбка с пожеланием доброго утра. Рамуда довольно жмурится и принимается за манную кашу с комочками, ткнув медвежонка на листке в пухлую мордашку. Вечером Джакурай обыденно сверх смены сидит у Амемуры в палате, поддерживая непринужденный разговор, и уже по привычке – как символ неформальности обстановки стягивает с волос резинку, понятия не имея о том, как выглядит со стороны. А вот Рамуда видит его в холодном приглушённом свете слишком отчётливо, и всю гамму фиолетовых бликов, лежащих на заломанных после хвоста волосах, и синие искорки, залёгшие на глубине радужки, тоже. Первым позиции сдаёт Амемура, касаясь чужой тёплой щеки так, что у Джакурая по спине сбегают мурашки, заставляя нелепо цепенеть, будто ему пятнадцать. Одно мягкое касание губ к губам, и вокруг будто рассыпается крохотными фейерверками апельсиновая шипучка, сосредотачивая весь мир на линии губ Джингуджи, от которого за километр несёт лекарствами и возрастом, в котором не место несерьёзности. Рамуда неровно, едва сохраняя равновесие падает к нему на колени, и запах лекарств мгновенно сливается со сладко-карамельным флёром Амемуры, который не покидает его ни на секунду. — Мы с тобой обязаны сходить куда-нибудь в честь твоей выписки, не думаешь, Рамуда-кун? — Джакурай выравнивает нечёткое рваное дыхание и совсем влюблённо касается губами его макушки.