Caramel et amethysts

      И Рамуда не пришел домой, остудив голову. Он не появился ни к вечеру, ни к утру, ни через два дня не появился тоже. Джакурай беспрестанно обрывал телефон в надежде поговорить, но каждый раз слышал только гудки, которые ко второму дню и вовсе превратились в мёртвую тишину, заставляющую беспокоиться о том, всё ли с Амемурой вообще в порядке. Джакурай совсем перестал спокойно спать и как-то осунулся, словно за два дня вся его жизнь переломилась с лёгкостью печенья в руках ребёнка, а синяки под глазами стали вызывать лишь желание посочувствовать, потому что по их хозяину было явно видно, что он потерял что-то очень важное, столкнулся с невидимой преградой, за которой оказалось пусто, и нигде рядом больше не слышалось звонкого смеха, к которому он незаметно успел привыкнуть.       Джингуджи даже взял пару выходных в надежде, что Рамуда всё-таки вернётся, но секунды тянулись отвратительно долго, превращаясь в минуты, которые перетекали в часы, неотличимые друг от друга, как родные братья, но совершенно уродливые в своей искажённой длительности. Джакурай продолжал с завидной упорностью звонить Амемуре, но больше не слышал ни звука на обратной стороне трубки, и звенящая тишина продолжала бить его по вискам час за часом, медленно доводя до сумасшествия.       В конце концов, Джингуджи даже появляется на пороге университета, в котором учится Рамуда, но и отсюда уходит ни с чем – документы он в спешке забрал, и с тех пор никто его и не видел. Студент словно сквозь землю провалился, исчез, как будто его никогда и не было, и Джакурай, вероятно, свихнулся бы от этого чувства, если бы собственными глазами не видел, что вещи Рамуды остались у него, и они вполне материальны. Амемура невесомо упорхнул в неизвестном направлении, рассыпался на миллион бледно-розовых частиц в воздухе, но доктор помнил каждый день с ним до мельчайших подробностей, которые не давали ему сомкнуть глаза до самого утра уже который день. Пространство вокруг Джакурая обречённо опустело, а после этого стали пустеть и запасы с алкоголем, к которому Джингуджи не притрагивался до этого вовсе, и всё бы так и закончилось, разбившись вмиг, как хрустальный бокал, если бы доктор так кстати не вспомнил о том, что его старый друг располагает некоторыми связями, которые могут помочь ему в сложившейся ситуации. Джакурай всё смотрел на разбросанные на полу рисунки, так жалко выглядящие без своего творца рядом, и подавил грустную усмешку – на него смотрели его полуистёртые одинокие копии, и он сам в полной мере разделял их утрату. Однако, в конце концов, ничего еще не потеряно. Джингуджи сжимает в руке телефон и уверенно набирает совершенно другой номер, на который не звонил уже довольно давно, даже совестно немного становится. Жизнь часто сталкивает доктора с совершенно разными людьми, и когда-то она столкнула его с очаровательным в своей сокрытой глубоко-глубоко исключительной положительности Саматоки Аохицуги. Отношения, несмотря на вспыльчивую натуру Саматоки, у них были довольно ровные, построенные на взаимном уважении и проверенные временем. Правда, в последнее время виделись они нечасто, как и выходили на контакт, но каждый из них был уверен – стоит ему попросить о помощи, как другой тут же откликнется. Джакурай всегда с какой-то нежной теплотой и привязанностью вспоминал об Аохицуги, хотя он сам весь от головы до пяток был грубый и немного несдержанный время от времени, но Джингуджи всегда знал, как к нему подступиться, чтобы минимизировать ущерб. Может, он слишком хорошо знал Саматоки, а может, Аохицуги и сам проявлял к нему особенную мягкость. Впрочем, причина была не так уж и важна. Джингуджи вздрогнул и тут же остановил поток ностальгии, упрямо вьющийся вокруг ласковой кошкой, только услышав голос из телефона, поднесённого к уху. — Сенсей? — голос на той стороне немного хрипловатый и удивлённый, Джакурай почти слышит, как Аохицуги тушит сигарету о чёрную тяжёлую пепельницу, которая стоит у него дома уже лет пять, кое-где побитая и с отколотым кусочком у самой кромки. Воспоминания всё-таки берут своё, но доктор тут же обрывает себя, вспоминая, что позвонил он по делу. — Добрый вечер, Саматоки-кун, — доктор немного напряжён, понуро тянется и поднимает с пола рисунок, осторожно разглаживая. — Не откажешь мне в небольшой услуге? Небольшой услугой, конечно, оказывается то, что Джакурай беззастенчиво просит его раскопать прошлое Рамуды, надеясь посмотреть на полную картину, прийти к каким-то выводам или просто найти его дом, в надежде, что он может быть там. Отвратительно, некрасиво. Джингуджи хмурит брови, но от идеи своей не отступается, с Амемурой ему непременно нужно поговорить, а для этого его нужно сначала найти, и, быть может, понять. Однако сейчас хочется лишь обнять его, успокоить, напоить чаем и слушать до самого-самого утра, пока стрелки часов будут отмерять данное им время, только бы он нашёлся и больше никуда не пропадал. — Блять, ладно, раз уж это ты, — Саматоки запинается на конце фразы и больше ничего не говорит, будто проглотив язык. Джакураю этого достаточно, и хоть парень его и не видит, он благодарно кивает головой. — Спасибо тебе, — доктор совсем уже разулыбался, и голос его начал звучать куда мягче и спокойнее.       Рамуда раскрывает глаза в какой-то грязной подворотне, и на свет одинокого фонаря щурится, как слепой котёнок, едва разлепив тяжёлые светлые ресницы. Всё тело ужасно занемело от лежания на холодном асфальте, Амемура осматривается вокруг – но не видит ни души, кроме чёрно-белой кошки, юркнувшей за мусорный бак. Студент думает позвонить Джакураю, чтобы он забрал его, но вспоминает о том, что с Джингуджи-сенсеем, похоже, всё кончено. Карманы безнадёжно пусты – денег у Рамуды и так немного водится, а с собой и вовсе ни йены, и даже древний телефон он где-то посеял. Амемура горько морщится и, сгорбившись, падает обратно на землю, растирая затёкшие грязные ладони.