Caramel et amethysts

      И каждый день проходит хуже предыдущего, бесконечной вереницей тянутся яркие образы, подсвеченные вечерней иллюминацией Шинджюку, и каждый новый сияет пуще предыдущего, собирая сиреневые пряди в хвост, томно смеясь и отдаляясь всё больше от Рамуды, жизнь которого разваливается на глазах, как и он сам. Ощущение собственной беспомощности давит на него, давят обстоятельства, которые выбрал он сам, но на свежую голову становится ясно, что выбрал необоснованно. Амемура борется со своими травмами, борется с осознанием собственных ошибок, наделанных сгоряча, но вернуться попросту не может. Не сможет оправдать свою травмированную вспыльчивость, не сможет посмотреть на человека, который не желал ему зла и принял со всеми проблемами и ссадинами, когда сам Рамуда просто сбежал, слишком явно ощущая жгучий стыд за собственное прошлое и за неумение его отпустить. Сбежал, и теперь с полным осознанием своего положения каждый день ютится по подворотням, дворам и одиноким местам, в которые никто не заходит, изредка находя в себе остатки сил для того, чтобы раздобыть поесть. А Джакурай улыбается, смеётся, и этот смех ещё долго звучит у Рамуды в голове, глухо отдаваясь в разорванном на куски сердце. Он перестаёт винить его и даже в какой-то мере прощает, в любое свободное от похожего на кому сна время обдумывая и раз за разом убеждаясь в том, что весь этот кошмар можно было предотвратить, если бы только слепая боль не застлала ему тогда глаза, закрывая обзор на реальную картину, на возможность спокойно поговорить и, обнявшись, продолжить спать. Может, приготовить вместе завтрак или принять ванну, посмотреть еще раз в ясные глаза и, убедившись, увидеть там только искренние переживания и любовь. У Амемуры бесконечно болит голова, как только спустя столько времени перед ним встаёт понятное и ребёнку заключение – нужно мириться или как минимум дать Джингуджи знать, что с ним всё в порядке, если о его внешнем виде и состоянии здоровья вообще можно так сказать. Успевшие подсохнуть ссадины, порванная штанина, пустой желудок и огромные печальные глаза на исхудавшем лице – вот и весь вид Амемуры сейчас, разбитого внешне, но начавшего собираться внутренне, прислушиваясь к голосу разума и собственному сознанию, успокоившемуся после долгого стресса. О том, что Джакурай теперь примет его с распростёртыми объятиями он даже не мечтает и продолжает откладывать возвращение, задавленный сожалением и виной каждый раз, стоит ему только подумать об этом.       Рамуда сжимает аметистовые пряди ярко, горько и безумно, забывается и целует холодные губы, роняя на чужое лицо слёзы сожаления. Но тут же слышит громоподобное урчание, и отдалённый голос рассеивает сон, после которого Амемура просыпается ещё более уставшим, чем до него. — Эй, ты живой? Тоже из наших, ну, бездомных в смысле? Я тебя раньше здесь не видел, — парень тяжело разлепляет веки, гадая, кому он мог понадобиться, пока нависший над ним незнакомец уже вовсю начинает представляться. Рамуда улавливает какие-то невнятные отрывки, все еще силясь проснуться, когда слишком активный для бездомного человек с синими волосами хорошенько трясёт его, прогоняя последние частички затянувшейся фантазии. Тут же до него доносится энергичное «я Дайс, кстати», после чего Рамуда уже начинает активнее рассматривать нового знакомого. — Ну ты как, есть видимо хочешь? Я тоже не завтракал, — Дайс запинается, — и не ужинал тоже, но не суть, — ярко улыбается и отряхает Рамуду, поднимая на ноги. Сам Амемура бормочет свое имя, слегка сбитый с толку таким вниманием, потому что ровно до этого момента никто им не интересовался и уж тем более не пытался с ним заговорить. Дайс не выглядит подозрительно – только если совсем немного, и Рамуда поначалу недоверчиво щурится, но уже через некоторое время свободно болтает с ним, восполняя недостаток простого человеческого общения за последнее время.       И они бесцельно ходят и говорят, каждый со своей историей, каждый нашедший слушателя в лице другого, и Амемура наконец хоть немного отвлекается, смеётся над историями Дайса, полностью попавший под влияние этого простого и лёгкого на первый взгляд человека, и этих нелепых шуток, в которых он так нуждается сейчас.       У Дайса в Шибуе друг и почти что новая жизнь за пределами мерцающего Шинджюку, а Рамуда тянется к нему и расслабляется, впитывая в себя каждый далёкий огонек вечернего города. Парень зовёт его с собой, и Рамуда на секунду мешкает, но в конце концов соглашается. И бежит без оглядки от этих проклятых неоновых вывесок, от больницы, загнанный адреналином в клетку из которой, вероятно, никогда не выберется без посторонней помощи.       Джакурай разогревает готовый ужин из супермаркета, к субботнему вечеру уже не находя в себе сил на то, чтобы готовить, и включает телевизор, чтобы создать ощущение присутствия. Доктор чувствует себя куда лучше, когда он на работе или ходит куда-то с Доппо и Хифуми, встречи с друзьями действуют на него особенно положительно, но лишь в такие вечера он понимает, насколько он вымотан. Вымотан бесконечным поиском и ожиданием, вечными иллюзиями насчет Рамуды и того, что он вернётся. Джингуджи устал и весь как будто осунулся и поблёк, потеряв даже хвалёный блеск россыпи аметистов в волосах, заменившийся пыльной лавандой.       А Рамуда смеётся громко, заливисто, звенит колокольчиком и тянет Дайса на станцию, попутно выгребая из его карманов мелочь на проезд. Ночная Шибуя встречает их приветливо и мягко, но настроение Амемуры в мгновение падает, будто его холодной водой окатили. Он расталкивает Дайса, задремавшего у него на плече, и судорожно шепчет, что он многое понял с тех пор, как они встретились. Новый друг лопочет сонное «ага, ага» но терпеливо выслушивает всё, что Рамуда вливает ему в уши. Он уже не раз за день услышал его историю, услышал и имя Джакурая, произносимое то надрывно, то нежно, и понял, что, похоже, дело будет плохо, если Рамуда не свяжется с ним в ближайшее время. Амемура и сам понял это ещё до встречи с Дайсом, но теперь его намерения только укрепились, и он, получивший дружеское похлопывание по плечу, фразу «не налажай снова» и горсть мелочи впридачу, полетел к телефонной будке, шокированный тем, насколько легко всё было бы, если бы он только сразу пришёл в себя, сразу нашёл силы признать собственные ошибки. И трясущими пальцами набирает знакомый номер, заталкивая монетки в автомат. — Я в Шибуе, забери меня, пожалуйста, — голос у Рамуды совсем не слушается, а после и вовсе почти срывается, когда на том конце трубки, в неоновом Шинджюку заспанный доктор отвечает ему. У Амемуры из глаз неконтролируемо льются горячие слёзы, а Дайс радостно смеётся и треплет его по макушке, уверяя в том, что теперь-то всё и наладится. И естественно – что от ненаглядного доктора Рамуды ему теперь положен обед.