Грозовая ведьма

      39.       В маленькой детской ручке скрипит рукоять пистолета — отнюдь не игрушечного, несмотря на размеры и владельца. На плече недовольно шевелит хвостом хамелеон, осуждающе поглядывая на хозяина. Реборн чистит и перебирает оружие, но заученные движения, вопреки ожиданиям, не приносят спокойствия.       В голове привычно препарируются чужие слова. Предложения раскладываются по полочкам смысла, разбираются на составляющие, как пистолет на коленях. Но сумбур в душе никуда не уходит.       Шахматноголовый... С прошлого раза стоило запомнить, что любое его предложение несёт подвох и два-три потайных дна. Теперь рядом нет Луче, из которой можно попытаться вытрясти хоть какие-то ответы. Можно спросить Арию — кто знает, что успела поведать ей мать, но нет гарантий, что Донна Джиглио Неро ответит. В этом она чрезвычайно похожа на мать. Где сядешь, там и слезешь.       Иногда Аркобалено Солнца сожалеет, что так нужные сейчас ответы нельзя получить обыденными и нежно любимыми способами - пистолет к виску и придавить пламенем. Хороший, почти идеальный способ, действующий на большую часть гражданских и значительную часть мафиози. Такой простой метод…       Но, к сожалению, не прокатит, с Арией так только отношения испортишь. Джиглио Неро такого не простит и, вопреки славе самого доброго Неба, отомстит от души. К тому же, Аркобалено для всего мира должны быть монолитны. Сплавлены воедино, как радуга, какие бы разногласия ни разделяли их внутри, снаружи они перетекают от одного к другому.       Вопрос не только репутации, но и безопасности, чтобы всякий, кто рискнёт покуситься на титул Сильнейших, дважды подумал — хочет ли он связываться со всей Семёркой разом?       Пистолет в руках щёлкает предохранителем и киллер откладывает его, нервно запуская детские пальчики в идеально зачёсанные волосы, портя прическу и поднимая её дыбом. Короткие тёмные иголки топорщатся в разные стороны, напоминая ежа…       На задворках памяти звенит дверным колокольчиком звонкий смех:

- Il mio sole...

      Из всех женщин мира, называть его так было позволено лишь одной.       Не Луче и не Арии, как бы ни зубоскалили коллеги…       ...жаркое солнце Италии, цветы в длинных тёмных волосах и ослепляющие блики, отражающиеся от стеклянных бус… старые узкие улочки и маленькие площади, где под звуки гитары и барабанов танцует тонкая фигурка в длинном платье...       Длинный выдох сорвался с губ, и Реборн выпрямился, сжимая зубы. Взгляд упал на часы, издевательски мерцающие неистраченными пятью минутами. Шанс вернуться в свой настоящий облик, снова стать собой — соблазн велик до неприличия. Но цена… Она ведь есть всегда.       И с учётом Шахматноголового…       ...цена будет страшной.       Слова Бермуды мерещатся издевательским шёпотом. В его голосе нет эмоций и почти нет интонаций. Солнечный Аркобалено прекрасно понимает, почему всех собеседников начальника тюрьмы пробирает жутью и без учёта ауры Вендиче.       За столетия, проведенные в ожидании мести, он утратил большую часть человеческого. Церберы теневого мира существовали во тьме теней, поджидая каждого, кто оступится, жалили ужасом невольных свидетелей, обещая муки и отчаяние собственного бессилия... Реборну часто говорили, что он самолюбив и болезненно горд, но, признавая эту истину, он, тем не менее, отказывался продлять проклятую вечность таким способом.       В конце концов, неприглядность ожидающего исхода стала очевидна в день павшего на них проклятия. Он всегда это знал. Отказывался признавать вслух, но знал.       Реборн жил так, как учил своих учеников — ярко и упрямо, не страшась неизбежного и не позволяя ему влиять на себя. Все когда-нибудь умирают. Это правда вечности. И значит, перед шагом в пропасть стоит сделать всё, чтобы тебя запомнили достойным, а не носиться как курица с отсечённой глупой головёшкой.       Реборн задумчиво поглаживает спинку беспокоящегося хамелеона и успокаивающе щекочет зверька под подбородком.       - Похоже, наше время на исходе, старый друг. Будет что вспомнить перед смертью...       Леон смотрит грустными желтыми глазами и прижимается зелёной мордочкой к щеке.       - Ну-ну, ты плохо меня знаешь, если думаешь, что я так просто сдамся. В конце концов, у нас с тобой есть неоконченное дело, - киллер усмехается и смотрит на спокойно спящего на кровати Тсунаёши.       Вот же беспечное дитя! Ничему его жизнь не учит...       Леон растягивает пасть в подобии человеческой улыбки и быстро перетекает в огромный молот. Словно читая мысли напарника и пытливо спрашивая:       "Разбудим?"       Солнечный убийца задумчиво взвешивает игрушку, но почти тут же с сожалением качает головой.       - Пусть спит. До подъёма ещё четверть часа. Может, хотя бы сегодня у него достанет навыков проснуться самостоятельно?       Хамелеон скептически косит глазами на молоте, но послушно возвращает привычный вид, перетекая на детское плечо.       Да-да, верно. Надежда умирает последней. Киллер ещё раз погладил напарника по спинке и неуклюже улыбнулся. Сегодня он побудет добрым, кто знает, чем закончится затеянная Шахматноголовым игра и с какими потерями они выйдут из неё.       Если выйдут вообще…       Во внутреннем кармане пиджака лежат, обжигая безмолвным напоминанием, аккуратно сложенный лист бумаги и дорогая чёрно-золотая перьевая ручка. Реборн приготовил их, как только стало ясно, что невидимый отсчёт до точки начался. Но так и не набрался сил воспользоваться.       Впервые за долгое время, он с трудом сдерживает малодушное желание написать письмо без обратного адреса, но с одним-единственным адресатом. Он проиграл у себя в голове несколько раз, как это будет, что напишет… Перед глазами, как в каком-то старом фильме, стальное острое перо касается чуть желтоватой бумаги, выводя узкие, чуть завивающиеся буквы…       Их содержание всегда нелепо и отрывочно. Что он вообще мог ей написать?       ...здравствуй, Катарина… столько лет прошло, а я ещё живой, но вряд ли долго проживу… тогда, так много лет назад, я влип и не рискнул вернуться… не хотел пугать, привлекать внимание… подводить под опасность… можешь злиться…       ...ты никогда меня не простишь, да я и не прошу об этом… лишь попрощаться…       ...Я видел нашу внучку. Она так на тебя похожа… как вы её там вообще воспитывали? Она же с таким шилом, не удержишь!.. А уж её хахаль… Ну, вот где, где она его могла встретить? Я думал, поседею, когда узнал!..       ...а я знаком с её отцом. И знаешь, так попасть - ведь постараться надо! Скажи мне, о чём думала наша дочь?.. С удовольствием отстрелил бы ему яйца...       ...Любовь к тебе всегда в моём сердце… и ты единственная женщина в моей жизни. Всегда. Несмотря ни на что…       Так много вариантов крутятся в голове - и ни один не выбрать! Позор ему, как величайшему киллеру поколения, но даже в письме к Катарине он не имеет храбрости сказать самое главное.       Знает, что виноват. Знает, что предал.       Знает, что не имеет права просить прощения.       А ещё есть ненаписанное письмо для девочки, что пока ничего не знает. И стоит ли ей узнавать, - как в той детской песенке "большой-большой вопрос". Что писать Гретте и писать ли вообще, Реборн не знает.       Хочется оставить ей память, - так сильно, что жжёт кончики пальцев, - но стоит представить реакцию пока ещё простой, гражданской девочки, как ручку хочется расплавить, а бумагу сжечь. Он видел её там, на десять лет вперёд. Она так же упряма, как он, любопытна, как Верде, и упорна, как Катарина. Если этой девчонке попадёт в руки столь загадочное письмо, что она сделает? Конечно же, отправится искать ответы!       Но уже без прикрытия Верде или Реборна.       ...Ты знаешь, ты ужасно на нас похожа, и мне страшно, что ты унаследуешь наше проклятие…       ...Я всё равно тобой горжусь, пусть ни меня, ни своего отца ты никогда не узнаешь…       ...Он всё ещё мудак, которого я хотел бы пристрелить, но спорить, что и у него получилось что-то столь прекрасное, не могу даже я…       ...Гретта, живи счастливо и не лезь в мафию...       Эти письма никогда не будут написаны.