Now, I need somebody to know Somebody to heal Somebody to have Just to know how it feels “Someone You Loved” Lewis Capaldi
Дни тянулись бесконечной вереницей. Сколько их прошло? Два, пять, десять? Коннор не знал. В тот проклятый вторник, когда он вернулся с Лафайет-авеню в участок ‒ Рид прекрасно всё понял без слов и не стал докучать вопросами, и Андерсон был ему за это благодарен ‒ он бы не выдержал ещё один разговор на повышенных тонах, как и разговор по душам. Ему эгоистично и малодушно хотелось просто побыть в одиночестве, чтобы собрать себя. Он жил на автомате: на автомате отвозил дочь в школу, затем ехал на работу, выполнял свои рабочие функции, снова ехал в школу, чтобы теперь уже забрать Лану, вместе они возвращались домой, делали её домашние задания, смотрели мультфильмы и читали на ночь, а затем, после того, как девочка засыпала, Коннор уходил в свою спальню, ложился в постель и проваливался в болезненный изматывающий сон. А на следующий день всё повторялось заново. Нет, из-за всего, что с ним происходило, он не стал плохим отцом или халатным работником. Он по-прежнему тепло и мягко улыбался дочери, с удовольствием собирал с ней конструктор или гулял в парке. С Фаулером и коллегами продолжал быть учтивым, не забывал делать комплименты детективу Чэнь. И, наверно, никто не замечал его подавленного настроения, лишь Гэвин и Хэнк посматривали на Коннора с некоторым подозрением во взгляде, но так и не решились ничего спросить. Надо просто немного подождать, и всё устаканится само собой. Рано или поздно Андерсону удастся вернуться в своё прошлое состояние ‒ в состояние «до Маркуса Манфреда», а пока… Пока желательно набраться сил и делать вид, что всё в порядке. У него это получится. Обязательно. Потому что другого выхода у Коннора просто-напросто нет. В пятницу вечером оказалось, что прошло всего три дня, чему Андерсон искренне удивился, ибо ощущение было такое, словно прошла вечность. Днём Лана напомнила, что завтра он и Кэра разрешили ей отправиться с дядюшками в океанариум, и попросила отвезти её к ним сегодня вечером. В принципе, подумал Коннор, почему бы и нет? И малышке веселье, и ему время побыть наедине с собой. Поэтому он собрал Лане всё необходимое и повёз девочку к Ридам-Андерсонам. По дороге позвонила Кэра, сказала, что приедет в воскресенье днём, и если Коннор хочет, то она может сразу забрать дочку. Про Хэлен не говорила, потому что Коннор предупредил, что ведёт разговор с ней по громкой связи. Но голос, насколько мог судить, звучал бодрее, и он искренне надеялся, что Кэра смирилась с утратой, боль от которой, конечно, будет преследовать её ещё долгие годы, но по крайней мере больше не помешает двигаться дальше. Пару дней назад его подмывало рассказать бывшей жене о том, что произошло за две недели её отсутствия. В один момент даже стало настолько нестерпимо плохо, что Коннор чуть было не позвонил Кэре, однако вовремя опомнился. А сейчас, разговаривая с ней, и вовсе принял решение никогда и никому больше обо всём этом не рассказывать, даже Кэре. ‒ Когда возвращается Шерил? ‒ решил поинтересоваться у Ланы Коннор, когда Кэра на том конце отключилась. ‒ Шери с миссис Манфред прилетают в среду утром, ‒ отозвалась девочка, не отрываясь от своего смартфона. ‒ Ты разрешишь мне погостить у неё на следующих выходных? ‒ Что?! ‒ Коннор, ведущий автомобиль, когда до него дошёл смысл слов дочери, чуть было не вдавил ногой тормоз в пол от неожиданности. ‒ Постой-ка, Шерил поехала на Гавайи только с мамой? Без Мар… без мистера Манфреда? ‒ Ага, мистер Манфред остался дома, ‒ также беззаботно отвечала малышка. ‒ Так что насчёт следующих выходных? ‒ Посоветуемся с мамой и решим, но не думаю, что она будет против, ‒ задумчиво проговорил Коннор, но думал он сейчас совсем не об этом. Он никуда не поедет! Никуда. Не. Поедет. Нет-нет-нет. Уже возвращаясь домой от Ридов-Андерсонов, стоя на перекрестке Грайшет-авеню и Антиетэм-авеню, Андерсон, сам не зная для чего, то и дело поглядывал на часы, которые показывали девять семнадцать вечера. Интересно, дома ли Маркус сейчас? Может, по пятницам он ходит в бар или ночной клуб? Возможно, рисует в своей студии или сидит в гостиной, обставленной со вкусом, и читает Шекспира, Гюго или Сартра. Последнее было в стиле Маркуса ‒ думал Коннор. Но и первое исключать нельзя, так как знал его он всё-таки не то чтобы прямо совсем хорошо. По радио заиграла «Careless Whisper», и Коннор невольно вспомнил, как лет в шестнадцать они с Кэрой её люто ненавидели, считая слишком популярной и мейнстримной (подростки в то время ну очень любили быть не такими как все, хотя, подростки всегда такими были, есть и будут), а потом этот же трек зазвучал на их свадьбе, и Кэра ‒ представьте себе! ‒ сама вытащила жениха на танцпол. Да только песня была совсем не свадебная, если вслушаться в её текст. Красный на светофоре все горел, а Джордж Майкл пел: «I'm never gonna dance again, guilty feet have got no rhythm…». Коннор вспомнил улыбающееся лицо бывшей жены и её заговорщический шепот: «Давай прикинемся нормальными». И Коннор ответил ей: «Да меня Ричард всю жизнь стращать будет за то, что танцевал на собственной свадьбе под Wham!». «А мы на его свадьбе тоже её включим, пусть выкручивается!» ‒ она рассмеялась так звонко, и смех этот звучал в его голове прямо сейчас ‒ воспоминание было столь ярким, словно их с Кэрой свадьбу отыграли только вчера. И ведь они включили её на свадьбе Ричарда и Гэвина, и тем пришлось танцевать. И пока парни оттаптывали друг другу ноги на танцполе, Коннор прочитал по губам Рида адресованное ему послание: «Убью нахуй, беги». Рассеянно улыбаясь, Андерсон проматывал воспоминания в голове, пока приятный глубокий голос Джорджа Майкла не спел: «I should have known better than to cheat a friend, and waste a chance that I'd been given...». Да к черту! Во имя всего святого, имеет же он право на нормальное человеческое счастье? А Маркус… Он должен узнать правду, даже если, по словам поющего из динамиков Джорджа Майкла, в ней нет утешения и она может принести только боль. Коннор решительно включил поворотник и, нарушив правила, перестроился в крайний левый ряд для поворота. Кажется, пришло время собрать волю в кулак, чтобы повторить свой недавний подвиг, и сегодня он не уйдёт, пока не сделает то, что запланировал сделать ещё три дня тому назад, наступив на горло гордости, растоптав свои принципы и что бы там ни было ещё ‒ плевал он уже на них. Стоило только загореться зелëному, как «тойота» тронулась с места и повернула налево ‒ на Антиетэм-авеню, ведущую к месту, куда сейчас так спешил Коннор. Снова засыпанная листвой вперемешку со снегом подъездная дорожка с недавними следами протектора «рендж ровера», снова этот дом, тихий и безлюдный, в котором сейчас никого не было, но даже несмотря на осознание данного факта, оказавшись на крыльце, Коннор всë равно нажал на кнопку дверного звонка ‒ и ему, само собой, ожидаемо не открыли. Он спустился с крыльца, сел в свою машину и стал ждать. А в голове звучало: «So I'm never gonna dance again, the way I danced with you»... Проклятая песня. Кажется, он задремал, потому что совершенно не услышал, как у дома номер 8941 припарковалась машина, из которой вышел человек и направился к дому, по дороге кутаясь в тёплое зимнее пальто. Коннор весь продрог, поскольку машину он так и не завёл, поэтому за время нахождения перед домом Манфреда салон успел остыть, да и свою верхнюю одежду с демисезонной на более подходящую для ранней зимы ещё не сменил, а ведь ноябрь был уже в самом разгаре и заморозки становились перманентными. Из полудрёмы Андерсона вывел стук в окно и голос, назвавший его имя. Тот самый голос, который он так хотел услышать вживую ‒ проникновенный с приятным тембром, немного растягивающий слова. ‒ Коннор? ‒ также озадаченно повторил подошедший человек, и его тень упала на Андерсона. ‒ Что ты здесь делаешь? ‒ Маркус, ‒ выдохнул юрист и открыл дверь, попытался подняться на ноги, но те, затёкшие от продолжительного нахождения в одной позе, подвели его, и он было уже повалился обратно в салон, однако твёрдая рука удержала мужчину в вертикальном положении. ‒ Спасибо, всë в порядке, просто ноги затекли, ‒ скованно оправдался Коннор. ‒ Ты давно здесь? ‒ лицо Маркуса наконец попало под свет фонаря, он выглядел встревоженным. ‒ Давай в дом, ты весь дрожишь. Оказавшись в тёмной прихожей, Андерсон не сразу осознал, что здесь тепло ‒ руки и ноги, щеки и нос онемели так, что он их почти не чувствовал, а губы напрочь отказывались шевелиться. Как долго он просидел в машине, твёрдо решив дождаться Маркуса? Час? Два? ‒ Маркус, я… ‒ начал было он, пытаясь взять власть над одеревеневшими на морозе губами и совершенно не желающим слушаться языком. ‒ Давай отогреем тебя, а потом поговорим? ‒ Манфред бесцеремонно освободил гостя от пальто, повесил оба ‒ своё и коннорово ‒ на вешалку, после чего развернулся и окинул Андерсона изучающим взглядом. ‒ У тебя губы синие и зубы стучат, надо было позвонить мне ‒ я бы приехал. Просто засиделся в бюро, ни от чего сверхважного ты бы меня не отвлëк. Идём, сначала горячая ванна, потом грог, а после уже поговорим. Коннор трижды порывался начать разговор по дороге в ванную, но всякий раз был остановлен строгим взглядом архитектора. Проинформировав гостя о том, где находятся полотенца и банные принадлежности, Маркус включил воду и, сказав, что будет ждать его в гостиной, ушёл, плотно прикрыв за собой дверь. Когда ванна набралась и уже раздевшийся Коннор сунул в неё замëрзшие ноги, вода показалась нестерпимо горячей, и какое-то время ему пришлось привыкать, пока тело согревалось. Ощущение было не из самых приятных, но через несколько минут организм адаптировался, и ему перестало казаться, что ванна эта призвана не согреть его, а убить. Несмотря на всё убранство дома, подобранное со вкусом, ванная комната вычурной не казалась ‒ чистая, абсолютно белая ‒ от плитки до сантехники, без наворотов и замысловатого дизайна. Однако выглядело всё здесь очень даже стильно ‒ Маркус руку приложил? Странно, но Коннору ни разу не взбрело в голову посмотреть работы архитектора Манфреда ‒ вероятно, у его бюро было многочисленное портфолио выполненных проектов. Было бы интересно взглянуть на него как на профессионала ‒ этой его стороны Андерсон ещё не знал. Как много сторон Маркуса Манфреда он ещё не знал? Вытеревшись насухо и облачившись в свою одежду, Коннор покинул ванную комнату и отправился вниз ‒ в гостиную, где на диване уже сидел Маркус, поставив стопу одной ноги на сидение, облачëнный в серые домашние брюки и в тон им свитшот. На кофейном столике перед ним стояли два бокала, от которых шёл ароматный пар; ещё с порога Коннор учуял запах корицы, бадьяна и кардамона. Юрист опустился на диван напротив Маркуса, и тот молча пододвинул к нему один из бокалов, другой взял сам, покрутил в руках, словно согревая их, и только потом отпил. ‒ Пей, не отравлено, ‒ сказал он, усмехнувшись. ‒ Э, да, ‒ неловко выдавил из себя Коннор, беря бокал в руки. ‒ Спасибо большое за ванну и гостеприимство, мне стало лучше. ‒ Не за что, Коннор, ‒ Манфред улыбнулся уголками губ. ‒ Так о чём ты хотел поговорить? ‒ Я… В общем… ‒ Слова не собирались во что-то целостное, достойное того, чтобы это было сказано. Как бы Андерсон ни пытался скомпоновать их в одно предложение, те упорно выскальзывали и перемешивались между собой, заставляя искать среди них подходящие снова и снова. Поэтому молодой юрист просто отставил бокал с горячим напитком на столешницу, поднялся с места, перешагнул преграду и встал одним коленом сбоку от Маркуса, недоумевающе вскинувшего брови. Забрал его бокал из рук, убрал в сторону и навис над мужчиной. У обоих было самое настоящее дежавю, только теперь, разве что, их роли поменялись. Коннор наклонился и мягко коснулся приоткрытых сухих губ Маркуса, словно на пробу, пытаясь понять, оттолкнут его или наоборот ‒ ответят взаимностью. Он решил, что действие это покажет и расскажет гораздо больше, нежели угловатые, плохо сформулированные фразы. ‒ А как же то, что я ‒ не гей? ‒ прошептал Маркус в его губы, обдавая их горячим дыханием. ‒ Плевать, ‒ шепнул Коннор в ответ. И к удивлению Андерсона Маркус подался вперёд, размыкая губы и впуская язык Коннора в свой рот. Скользнув в него языком, Коннор почувствовал терпкий вкус корицы и рома и сладкий привкус мёда ‒ составляющие напитка, что приготовил Манфред. Чужие горячие ладони легли на поясницу Коннора, и Маркус усадил парня на себя. И тот отнюдь не сопротивлялся; вместо этого, схватившись за спинку дивана, лишь сильнее прижался пахом к начавшему затвердевать члену Маркуса, отчётливо чувствуя его через тонкую ткань брюк, ощущая, как приятно потяжелело внизу собственного живота. ‒ Искренне надеюсь, что это не прощальный жест, ‒ хрипло произнёс Манфред, когда им пришлось разорвать поцелуй, чтобы сделать вдох: от близости чужого, горячего тела дыхание безнадёжно перехватывало, а пульс заходился неровным перестуком. ‒ Даже не надейся, ‒ тихо сказал Коннор и поцеловал усмехающегося архитектора вновь ‒ жарко, широко раскрывая рот и прикусывая губы и язык Маркуса. Маркус простонал, и этот стон ну очень понравился Коннору, захотелось сделать ещё что-то, что заставило бы Маркуса Манфреда издавать звуки подобные этому. Захотелось сделать так, чтобы он не прекращал их издавать, заходился в судорожных вздохах, прикусывал губы от наслаждения, смотрел на него затуманенным от возбуждения взглядом разных глаз. И желанию этому Коннор совершенно не мог противостоять. Не хотел противостоять. Разорвав поцелуй, Коннор провёл языком от подбородка к основанию шеи Маркуса, шумно вдохнул аромат чужого тела, предвкушая настолько сильную волну возбуждения, способную заставить Андерсона начать умолять взять его прямо здесь и сейчас ‒ хоть на этом диване, хоть на обеденном столе, хоть где. Близость этого человека опьяняла, прямо как тогда, когда они ушли из бара в номер ‒ нет, сильнее, во много раз сильнее, хоть на тот момент ему казалось, что сильнее уже быть не могло. Могло. Коннор отстранился, чтобы снять с себя свитер, и кожей почувствовал, как им любуются. Взгляд Манфреда скользил по нагой груди, животу с не слишком выступающим, но крепким прессом, соединял между собой маленькие родинки, рассыпанные по телу Коннора в хаотичном порядке. Андерсон хотел было помочь избавиться от одежды и Маркусу, но тот покачал головой и, подхватив Коннора под ягодицы, встал с дивана вместе с ним. ‒ Спальня, ‒ только и смог выговорить мужчина заплетающимся языком, прежде чем они снова слились в новом дурманящем поцелуе. Коннор не помнил, как они добрались до спальни Маркуса на втором этаже, но, судя по саднящей коленке и ноющему боку, новоиспечëнные любовники несколько раз на что-то налетели, возможно, уронили и разбили, но внимания не обратили ‒ оно было полностью сконцентрировано друг на друге. Ещё он помнил звук открывшейся с хлопком двери, а в следующий момент Андерсон уже падал в объятия мягкой постели, насквозь пропахшей ароматом Маркуса. Цепко посмотрел на человека, застывшего у подножия кровати: Маркус раздевался, жадно окидывая затуманенным взглядом томящегося в ожидании Коннора, расстёгивающего свой ремень и ширинку на брюках. Сбросив последнюю часть своего гардероба ‒ нижнее бельё, Маркус Манфред предстал перед ним нагим, совершенным, словно обладатель бельведерского торса, умелой рукой мастера высеченный из мрамора. Его смуглая кожа в отсветах уличных фонарей, проникающих в комнату сквозь незашторенные окна, казалась бронзовой, глаза тёмными, а черты лица – резкими и властными. Маркус ступил коленом на кровать, затем вторым, приблизился к Коннору, терпение которого медленно, но верно подходило к концу, подцепил пальцами брюки Андерсона вместе с нижним бельëм и в пару движений освободил того от одежды. Коннор развёл ноги шире и внезапно вспыхнул, когда цепкий взгляд мужчины прошёлся по низу живота, задержался на возбуждëнном члене, скользнул вниз. Коннор следил за малейшим изменением выражения на его лице, страшась уловить на нём отвращение или неприязнь, но Маркус смотрел на него так, словно лежащий перед ним человек являлся той составляющей, что сейчас ему была жизненно необходима. А может, так оно и было? Потому что сам Андерсон чувствовал, что вот-вот потеряет над собой контроль, если Маркус его не коснётся, если не поцелует, как в самом начале, если не накроет тяжестью своего тела. ‒ Пожалуйста, Маркус… ‒ прозвучал в тишине спальни шёпот Коннора. Когда он успел дать себе разрешение на мольбы? ‒ Прошу тебя… ‒ Ещё. Скажи ещё, ‒ низко попросил Манфред, не двинувшись с места ‒ Андерсон увидел, как он сглотнул. ‒ Чего ты хочешь, Коннор? ‒ Тебя… во мне… Пожалуйста. Я хочу тебя, ‒ сказал он, запинаясь и жмурясь, чувствуя, как по внутренней стороне подрагивающего бедра прошлась чужая тёплая ладонь. Пальцы скользнули по животу, и в тот же миг Манфред устроился между ног Коннора, нависая над ним, упираясь одной рукой в постель, а другой оглаживая бедро Коннора, которое тот закинул на его талию. Вжимаясь в любовника своим телом, не помня себя, он заставлял и Коннора забыть обо всём на свете, кроме того, что сейчас, в данный момент, он принадлежал только ему одному ‒ Маркусу Манфреду. И Коннор хотел принадлежать, и не только в данный момент, но и после; хотел, чтобы эти сильные руки не отпускали его никогда, хотел отдать этому человеку всего себя без остатка. Маркус целовал его шею, ключицы, плечи и грудь, определённо оставляя на бледной коже следы, покрывал поцелуями живот, заставляя мышцы на нём сокращаться, опускался всë ниже и ниже, и лишь на мгновение замер над возбуждëнным членом Коннора. Замер, чтобы хриплым полушëпотом сказать «Я хочу слышать», блаженно прикрыть глаза и вобрать этот член в себя. Из горла Коннора вырвался протяжный стон, а остальные он даже сдерживать не стал ‒ так ему было хорошо. Мягкие губы плотно обхватывали твердую плоть, двигаясь по ней вверх и вниз, а пальцы Маркуса впились в бëдра Коннора с такой силой, что тот был уверен: к засосам завтра добавятся ещё и пара-тройка синяков. Через несколько мгновений он ощутил, как ласкам добавились пальцы, оглаживающие чувствительную кожу вокруг ануса, и чуть не кончил от нахлынувших ощущений, но Маркус вовремя отстранился и пережал основание его члена, обвëл языком вокруг головки, поднялся и, поцеловав Коннора в лоб, потянулся к прикроватной тумбочке. Из верхнего ящика он достал лубрикант и пару презервативов. ‒ А второй зачем? ‒ Коннор нервно усмехнулся, наблюдая за его действиями. ‒ Ты надеешься отделаться сегодня одним разом? ‒ Манфред лукаво улыбнулся, зубами разрывая фольгу презерватива, а затем раскатывая его по своему ‒ Коннор сглотнул, глядя на все это действо ‒ члену. ‒ Вынужден предупредить… ‒ Андерсон упëрся Маркусу в грудь, когда тот снова занял место между его ног. ‒ Ты ‒ девственник? ‒ Что? Нет! ‒ воскликнул он, неловко рассмеявшись. ‒ У меня давно не было… ‒ Правда? ‒ недоверчиво спросил Манфред, оглаживая ладонью плечо любовника. ‒ А у меня никогда не было, ‒ он криво усмехнулся, поймав на себе изумлëнный взгляд карих глаз, и пояснил: ‒ С мужчиной не было. Но ты не переживай, я знаю, что делать. ‒ Посто… ‒ начал было Андерсон, но Маркус прикрыл его рот ладонью. А потом желание что-либо говорить и вовсе исчезло, когда он почувствовал осторожно протолкнувшийся в него на одну фалангу, а потом и полностью палец, смазанный лубрикантом. Остались только позывы стонать, когда Маркус бережно растягивал его, завороженно наблюдая, как пальцы исчезают в горячем, распростёртом перед ним теле, открытом для всего, чего бы Манфред только не пожелал. «Всё, что угодно, только не останавливайся, ‒ эхом звучало в голове Коннора. ‒ Всё, что угодно». А вслух Андерсон только и мог, что выстанывать имя того, кому хотел сейчас принадлежать целиком и полностью. Хотел? Он уже принадлежал. ‒ Маркус! Маркус… Манфред никуда не торопился, в то время как Коннор изнывал от желания почувствовать в себе его целиком и полностью, здесь и сейчас. И он только-только хотел взмолиться об этом, как почувствовал пульсирующую головку члена Маркуса, которая сменила пальцы. Хотелось насадиться на этот член одним резким движением, и пусть утром он будет об этом жалеть, ибо без подготовки впоследствии это обернётся крайне сомнительным удовольствием, поскольку потом будет просто-напросто сложно (а на деле ‒ практически невыносимо) сидеть. Маркус входил медленно и осторожно, с замиранием сердца наблюдая за реакцией изнывающего под ним Коннора, стискивающего зубы от смешанных ощущений, что одолевали мужчину. Он чуть сжимал свой член, то ли направляя его, то ли сдерживая тем самым себя, чтобы не втолкнуться в Андерсона одним резким движением. ‒ Я сейчас с ума сойду, ‒ проговорил Маркус, облизывая пересохшие губы. ‒ Не смей, это контрпродуктивно, ‒ Коннор нашёл в себе силы съязвить и даже усмехнулся. Пелена застилала глаза, и всё, что он мог видеть, следящий за каждым изменением мимики на красивом смуглом лице ‒ это прожигающие его насквозь особенные глаза. Откинув голову на подушку, Коннор подался бёдрами вперёд, давая Маркусу понять, что привык и дальнейшие действия не доставят ему дискомфорта. Манфред понял намёк, закинул одну ногу любовника себе на плечо и втолкнулся чуть глубже, а потом ещё и ещё, заставляя Коннора прогибаться в спине от удовольствия, смотреть на него, Маркуса, из-под приопущенных век, кусать свои и без того припухшие губы, звать его по имени вновь и вновь. Он видел, как при каждом толчке напрягается чётко очерченный смуглый пресс, как перекатываются округлые мышцы рук, когда Маркус менял точку опоры на них, видел его целиком и полностью ‒ возбуждëнного, теряющего рассудок, прекрасного и без сомнения такого настоящего. Коннор знал, что завтра он с трудом поднимется с постели, если поднимется вообще, а судя по хрипам, что издавала его глотка ‒ он окончательно сорвал голос; но ничего из этого его совершенно не волновало. Маркус здесь ‒ с ним, в нём, какая разница, что будет завтра? Главное, что сейчас тот, кого он, Коннор, так хочет, втрахивает его в кровать самозабвенно, не сдерживаясь, оставив за пределами своих мыслей всё, что им помешало бы наслаждаться друг другом, кроме глаз ‒ Маркус смотрел в глаза Коннора и не мог отвести взгляд, и во взгляде этом читалось обожание и… полное единение. Коннор потянулся руками к Маркусу, обнял его за шею и припал губами к влажной коже, слизывая с нее капли, целуя, кусая, шепча ему на ухо, что он ‒ всё, что ему, Коннору, нужно. Сильнее. Пожалуйста. Маркус. Маркус… ‒ Коннор… ‒ простонал, прохрипел, вырычал Маркус перед тем, как совершил последний толчок, от которого Коннор сжался, заставляя кончить любовника и, помогая себе несколькими движениями ладони по собственному члену, кончил следом. Оргазм прокатился горячей волной по телу ‒ от макушки до кончиков пальцев и обратно, ударяя по нервным окончаниям и принуждая тело содрогнуться в последнем перед свалившейся на обоих неспособностью двигаться рывке. Время для Коннора и Маркуса остановилось. На мгновение мир и всё в нём перестали существовать. Не было ничего, кроме них двоих, заключивших друг друга в объятия и лежащих неподвижно, восстанавливая дыхание и сердцебиение. То, что с ними произошло, было сравнимо с локальным апокалипсисом, за которым наступало полное опустошение, дающее возможность собрать себя после случившегося по деталям заново, однако прежним ты уже никогда не будешь. Сначала вернулся слух ‒ Коннор услышал, как по шоссе за окном проехала машина, после чего раздался лай собаки и чьё-то возмущенное восклицание. Потом вернулось зрение ‒ он открыл глаза и увидел перед собой макушку, лежащую на его груди. И только уже после восстановилась способность двигаться; кончиками пальцев Коннор прошёлся по взмокшей широкой спине, заставляя Маркуса вздрогнуть от неожиданного прикосновения ‒ видимо, он ещё не пришёл в себя. Пальцы скользнули по шее, прошлись по короткостриженному затылку и остановились. Маркус заëрзал головой на груди Коннора, требуя продолжения ласк. Андерсон улыбнулся, касаясь губами этой макушки. ‒ Можно мне так остаться? ‒ глухо спросил Манфред. ‒ Нет, ‒ ответил Коннор, улыбаясь и чувствуя, как чужая щетина колет ему грудь. ‒ Надо в душ, а потом… ‒ Ты собираешься домой? ‒ Маркус поднял голову и, нахмурив брови, уставился на Коннора. ‒ Вообще я завтра ничем не занят, поэтому… ‒ Уже занят, ‒ отрезал Маркус, даря Коннору уже более спокойный и нежный поцелуй, после чего поднялся на дрожащих руках, сел на постели, спустив ноги на пол, и спросил: ‒ В душ? ‒ В душ, ‒ согласился Коннор. Что-то ему это напоминало.***
Он проснулся посреди ночи и не сразу понял, где находится. Отдел мозга, отвечающий за память, совершенно не хотел начинать полноценную работу сразу же после сна. Парень повернул голову и увидел безмятежно спящего рядом с собой Маркуса ‒ глаза закрыты, лицо расслаблено, рука как-то привычно и по-хозяйски лежала поперёк живота Коннора. Андерсон закусил губу, сдерживая (как он считал) глуповатую улыбку, а потом подумал, что его все равно никто не видит, и разулыбался во все тридцать два зуба так, что аж мышцы лица свело. А потом и вовсе осмелился и погладил Маркуса по небритой щеке, тот во сне поддался прикосновениям и недовольно замычал, когда Коннор убрал руку. Сегодня прямо был какой-то день нарушений правил: сначала на дороге перестроился не по правилам, потом спровоцировал Маркуса на секс, а теперь ещё и к спящему любовнику пристаёт. «Прям какой-то мама ама криминал», ‒ прозвучало в голове Коннора голосом Рида, и он чуть не рассмеялся в голос от собственных мыслей с лёгким налётом придури. Вот уж кому точно он не станет рассказывать о своих сегодняшних приключениях, так это Риду. Хотя нужно было отдать ему должное ‒ в том, что Коннор сейчас находился здесь, есть и его заслуга, немалая заслуга. Нужно проставиться ему как-нибудь в баре. Коннор попытался прочистить саднящее сорванное горло, но ничего не вышло ‒ в нём пересохло и скребло так, что аж слёзы на глаза наворачивались, поэтому парень поднялся с постели, впотьмах нашёл своё нижнее бельё, натянул его и отправился на кухню за стаканом воды (ходить нагишом по чужому дому ‒ тоже своеобразный выход из зоны комфорта, но Андерсон чувствовал, что пока не готов к такому подвигу). Ступая босыми ногами по прохладному ламинату, Коннор наконец-то мог себе позволить рассмотреть в приглушëнном свете ламп обстановку дома ‒ подходил к скульптурам и даже осторожно прикасался к их шершавой поверхности подушечками пальцев («Конни, Конни, полегче, ты теперь, конечно, опасный парень, но чтобы скульптуры руками трогать… Да за тобой федералы уже выехали», ‒ продолжал звучать в голове насмешливый голос Рида). Медленно, останавливаясь у каждого экспоната и с интересом рассматривая всё, что попадалось на глаза, он всë-таки добрался до кухни и налил себе стакан воды, осушил его и тут же налил ещё два, которые постигла та же участь. Напившись вдоволь, Коннор вышел из кухни в гостиную-столовую и собрался было уже отправиться наверх, чтобы улечься рядом с Маркусом и сладко уснуть снова, но увидел горящий свет, пробивающийся из-за чуть приоткрытой двери в дальнем конце гостиной. Какое-то время помялся в нерешительности, но решил, что раз пошло такое дело ‒ можно позволить себе ещё немного пренебречь правилами, и отправился на свет. Дверь вела в большое просторное помещение, судя по обстановке, служившее Маркусу студией и архитектурной, а также скульптурной мастерской одновременно ‒ повсюду были начатые, законченные и вовсе пустые полотна, стенды с красками и свëрнутыми чертежами, глиняные и гипсовые фигуры разных форм и размеров. Это была настоящая обитель творца, панорамные окна которой вели в сад ‒ он был сейчас тих и заснежен. Коннор прошёл вглубь, ничего не трогая и всматриваясь в полотна, расположенные лицевой стороной к зрителю. На многих были изображены люди, совсем не знакомые Андерсону, но хватало картин, где Маркус запечатлел свою дочь. На одном из полотен был нарисован пожилой мужчина в инвалидном кресле, Коннор склонился над этой работой и долго её разглядывал, потому что мужчина этот показался ему смутно знакомым. Он так силился вспомнить, откуда знает этого человека, что даже не заметил, как дверь в студию открылась. ‒ Это мой отец ‒ Карл Манфред, он был местным художником, довольно-таки известным. ‒ Андерсон вздрогнул от неожиданности: на пороге студии стоял Маркус, одетый лишь в распахнутый халат, под которым у него ничего не было. ‒ Приёмный отец, ‒ добавил, архитектор, подходя к застывшему Коннору и придирчиво оглядывая свою работу. ‒ Я нарисовал эту картину незадолго до его смерти. Вышло не совсем то, что я хотел, но с натуры его я больше не нарисую. ‒ Мне очень жаль, ‒ скорбно произнес Коннор, выпрямляясь и глядя на Маркуса. ‒ Всё в порядке, смерть ‒ штука неизбежная, ‒ он двинулся мимо, не забыв провести по шее Андерсона кончиками пальцев, вызывая у того волну мурашек по всему телу. ‒ Ты сочтëшь меня сумасшедшим, но прежде чем ты согласишься со мной встречаться, ты должен знать кое-что… ‒ Отказ, я смотрю, ты даже не рассматриваешь, ‒ Коннор усмехнулся и пошёл вслед за архитектором. ‒ Ты просто не слышал себя несколько часов назад, там отказом даже и не пахло, ‒ парировал Манфред, доставая упакованное полотно и ставя его на мольберт. ‒ Ты будешь меня осуждать, но я к этому готов, если что, ‒ сказал он с ехидной улыбкой на губах и начал срывать упаковочную крафтовую бумагу. Отчего-то интуиция уже подсказывала Коннору, что именно изображено на картине, и она его не подвела. На картине был… он ‒ сидящий на стуле вполоборота, опирающийся на спинку стула локтями, одетый в простую белую рубашку с расстëгнутыми верхними пуговицами и брюки его повседневного рабочего костюма, голова повëрнута на три четверти, а на лоб падает небрежная прядь, выбившаяся из общей массы зачëсанных назад волос. Взгляд карих глаз смотрел прямо на зрителя проникновенно и даже слегка провокационно. ‒ Ты видишь меня… таким? ‒ спросил Андерсон, переводя взгляд с картины на застывшего рядом с ней художника. ‒ Ты и есть такой, и сегодня я в этом убедился, ‒ ответил тот, не прекращая смотреть на Коннора на картине. ‒ Но мне нравится твоя напускная невозмутимость, сдержанность и ярое желание следовать правилам, ‒ повернул наконец голову к живому Коннору и добавил: ‒ Создается впечатление, что таким, ‒ указал рукой на картину, ‒ ты предстаëшь только перед особенными людьми. И мне льстит тот факт, что сегодня я был в их числе. ‒ А каким бываешь ты? ‒ внезапно спросил юрист, прищурившись. ‒ Хочешь узнать? ‒ ехидно улыбаясь краешком губ, вопросом на вопрос ответил Маркус и после утвердительного кивка Коннора двинулся с места, говоря на ходу: ‒ Узнаешь, если пройдёшь испытание набросками. ‒ Испытание чем? ‒ Коннор как хвостик последовал за ним. ‒ Этим, ‒ Маркус подошёл к одному из стеллажей и достал папку, протянул её Коннору. ‒ Все наброски, что я сделал за две недели нашего знакомства. ‒ Да ты чёртов сталкер, ‒ Коннор открыл папку и с удивлением обнаружил там определённо больше полусотни набросков, с которых на него смотрел он сам: в разных позах, с разным выражением лица. ‒ Смотрю, ты основательно готовился к тому, чтобы нарисовать меня на большом формате. ‒ Я просто рисовал то, что мне хотелось рисовать, ‒ Маркус пожал плечами, но при этом всё ещё прожигал своего гостя пристальным взглядом. ‒ Ну что, не страшно? ‒ Нет, ‒ твёрдо ответил Коннор. ‒ А если я попрошу тебя попозировать мне нагишом? ‒ Сейчас? ‒ с напускной готовностью отозвался Коннор. Маркус от души рассмеялся, закидывая голову назад ‒ Коннор видел, как напрягаются жилы на его точëной мускулистой шее. Видел каждую морщинку в уголках губ и глаз, когда тот смеялся. Видел засосы чуть ниже ключиц, что сам оставил в порыве страсти. Видел всего Маркуса ‒ абсолютно нагого под халатом, и не мог отвести взгляд, таким неотразимым он ему, Коннору, казался. Так привычно и естественно было находиться в его обществе, говорить с ним, отвечать ему иронией на иронию, смеяться вместе с ним, касаться его... Коннор подавил в себе новую волну возбуждения: ну что, теперь им из постели не вылезать, что ли? Разговаривать тоже иногда нужно. ‒ Здесь нет ничего горяченького, ни одной обнажëнки ‒ так не интересно, ‒ умышленно недовольно сообщил Коннор, просматривая рисунки. ‒ После сегодняшнего точно нарисую, ‒ Маркус уверенно держал удар в словесной дуэли любовников. Он прислонился к столу и внимательно следил за Коннором, разглядывающим наброски. ‒ Так что, ты смиришься с тем, что твой бойфренд ‒ поехавший? ‒ Я-то смирюсь, но вот расшатанная психика моего отца, которому приходится регулярно укрощать строптивого мужа моего младшего брата на работе – вряд ли, ‒ наигранно задумчиво проговорил Андерсон, ‒ но ему не обязательно знать, что я встречаюсь с женатым мужчиной, ‒ и подмигнул Маркусу. Тот как-то виновато улыбнулся в ответ, закусил губу, словно не решаясь о чём-то заговорить. ‒ Что такое? ‒ Коннор тут же уловил этот жест. ‒ Насчёт Норт… ‒ Манфред вздохнул. ‒ Я ведь поговорил с ней, как ты и советовал. Коннор почувствовал, что руки, держащие папку, предательски затряслись. Он отвернулся к стеллажу, дабы вернуть её на полку, а ещё – чтобы скрыть своё беспокойство. ‒ И что вы в итоге решили? ‒ спросил Коннор, стараясь сдерживать волнение в голосе. ‒ Мы решили, что порознь нам всё-таки лучше, однако я попросил её чаще видеться с Шерил, предложил отправиться в совместный отдых и по возможности больше времени уделить дочери, а не сексуальным сëрферам, ‒ ответил Маркус, и Коннор облегченно выдохнул. ‒ Последнее я, само собой, опустил. Коннор? ‒ позвал Манфред. Тот обернулся. ‒ Моё мнение не изменилось: мне нужен ты. По крайней мере, мы можем попробовать... ‒ Он смотрел на него так проницательно, что Андерсон просто плавился под этим взглядом. Коннор в два шага преодолел расстояние между ним и Маркусом, прижался к тёплой груди, пропуская руки под мышками и сцепляя пальцы в замок за его спиной. Манфред обнял его в ответ и коснулся тёплыми губами холодного лба. ‒ И ты мне нужен, Маркус, ‒ уверенно произнёс Коннор, утыкаясь носом в яремную впадинку между ключиц мужчины, в которого, он, кажется, был по уши влюблен. ‒ Не обещаю секс каждый день, всë-таки обычно по вечерам я еле доползаю до кровати и сразу вырубаюсь. А еще у меня нет такого богатого набора хобби, как у некоторых, поэтому если ты решишь совместно где-то отдохнуть ‒ скорее всего я займу шезлонг и всё время пролежу на нём. Хотя я бы был не против научиться сëрфингу, это выглядит очень эффектно... ‒ Коннор? ‒ позвал Маркус. ‒ М? ‒ Андерсон поднял голову. ‒ Заткнись. Манфред коснулся его губ своими в лёгком поцелуе, и Коннор неосознанно углубил его, прижимая мужчину к столу, наваливаясь на него всем телом и заставляя отклониться назад. Одной рукой Маркус немедля скользнул на талию Коннора, чтобы ещё сильнее прижать его к себе, а второй лихорадочно и не глядя освобождал стол от бумаг, принадлежностей для рисования и черчения. На пол упали чертежи, папки с набросками, рассыпались многочисленные карандаши и рапидографы, стеклянные баночки, одна из них раскололась, разливая по поверхности пола тушь, которая тут же начала растекаться тёмным пятном. Но ни Маркус, который подхватил Коннора под ягодицы и уложил на этот самый стол, ни сам Коннор, с готовностью и полной отдачей подставляющийся под прикосновения мозолистых загорелых рук, оглаживающих изгибы его тела, ‒ этого не заметили. Хотелось Маркуса. И хотелось до одури, до дрожи в ногах, до сбитого дыхания. Прямо здесь, в его студии, на его столе. А времени, чтобы поговорить, у них ещё будет предостаточно.