Жизнь Хатидже Турхан-султан.

Сметая всë на своём пути, могущественная Валиде Кёсем Султан гордой и упрямой походкой шла по холодному каменному коридору и лëгким движением руки развеивала по воздуху шлейф тонкого кружевного платка, свисавшего с её высокого хотоза. Скорость её шага была настолько велика, что огонь факелов висевших на стенах дрожал, извиваясь. Слуги разбегались по сторонам, завидев лицо султанши, принявшее свирепый вид. А лицо её и вправду выражало ярость и гнев: густые черные брови были сведены к высокой переносице, образуя четкую вертикальную складочку, идущую вверх; зрачок зелёного глаза сузился в маленькую черную точку, на которой блестел мелкий блик от горящего огня. Губы её были презренно сжаты, а подбородок будто бы в обиде и одновременно в уязвлëнной гордости чутко дрожал. Когда она дошла до высоких крепких дверей, ведущих прямо в султанскую опочивальню, она остановилась перевести дух. Что-то подсказывало ей быть покойной в момент встречи с сыном. И она со смиренным спокойствием вошла в небольшой коридор, называемый "золотым путëм", где сквозь решетки высоких окон светила полная луна, пускавшая на кирпичные стены блеклый серо-голубой свет. Этот холодный, лунный свет словно бы оставил отпечаток равнодушия на лице Валиде Султан. Кёсем последний раз совершила успокаивающий вдох и, пригнув голову с высоким хотозом над тюлем, открыла дверь в покои. Она обнаружила Ибрагима прямо за занавесью на диване, который стоял у дверей на балкон. Прохладный ветерок освежил её лицо в тот момент, когда она заглянула в глаза сыну. — Ибрагим? Он безучастно посмотрел на неё и затем снова продолжил лицезреть яркую звезду, горевшую на небе. — Ибрагим, лев мой, - как можно более ласкового проговорила Кёсем, присаживаясь рядом с сыном, - что ты делаешь? Почему ты отдал приказ о его задержании? — Предатель должен быть казнён, - четко сказал он, кивая головой во время произношения каждого слова. Словно выученным текстом говорил. — Кто предатель? - недоуменно, но всë также нежно говорила Кёсем. — Силахдар, - с детской уверенностью проговорил в ответ Ибрагим и посмотрел прямо в глаза матери. — О чëм ты говоришь, лев мой? Как будущий зять династии может быть предателем? Ты, видимо, ошибся в чëм-то... — Нет, Валиде, - громко, но с усталостью произнëс Ибрагим и немедленно встал с дивана и прошёл на балкон, полностью залитый лунным светом, - я всë правильно сделал и никакой ошибки не допустил. — Тогда объясни мне: на каком основании визирь совета дивана делает в темнице, ожидая свою казнь? - уже раздражëнно заговорила Кёсем, прожигая взглядом испуганное лицо Ибрагима, - уж мне то ты скажешь? — Скажу, Валиде. Силахдар паша не достоин быть мужем Каи султан и зятем династии по той причине, что он вор и... И предатель! - неуверенно, но громко сказал он, пряча глаза от жгучего взора Кёсем, - такие люди не заслуживают не только таких почестей, но и жизни. Завтра Силахдар Мустафа паша будет казнён. Кёсем вскипела и уже едва сдерживалась, чтобы не закричать. — Это твой проклятый колдун тебя надоумил, да? Шепчет тебе на ухо приказы, а ты выполняешь их?! — Нет, Валиде, вы ошибаетесь! Джинджи ни коим образом не касается этого. Это Кеманкеш паша... Он донëс на Силахдара, предоставив весьма впечатляющие доказательства его вины. — И какие же это доказательства? - шепотом спросила Кёсем, всë ещё не осознавая, что именно Кеманкеш подписал смертный приговор Силахдару. Ибрагим развернулся к матери и с болезненной беспрестанностью стал рассказывать подробности этого дела. — Он, оказывается, был обладателем крупного состояния... - с нарочитой досадой говорил Ибрагим, играя бровями и словно бы показывая, что он очень заинтересован в этом, - воровать из государственной казны у него получалось куда лучше, чем служить государству. И хвала Аллаху, что мы узнали о нём правду так скоро, иначе со временем он бы лишь укрепил свои связи, и тогда нам всем сделалось бы только хуже. Завтра изменника казнят! - добавил он напоследок. Кёсем была в наивысшей степени возмущена. Но возмущение это было не только из-за безволия Ибрагима или предательства Кеманкеша паши, но и из-за самого Силахдара, который попал, пожалуй, в самую большую неприятность в его жизни. Хотя и Кеманкеш принёс ей немало боли своим неожиданным и по-настоящему сильным ударом в спину. Мустафа был одним из тех, кому Кёсем доверилась, рассказав о планах относительно Силахдара и Каи султан, но теперь она убедилась в неискренности паши, который точно не желал, чтобы Силахдар получил бóльшую власть. Почти с самого начала правления Мурада он был её приближённым человеком и делал всë, что говорила Кёсем, но при этом он оставался совершенно талантливым и одарëнным политиком, внесшим свою лепту в развитие государства. Кара Мустафа паша сделал себя сам, добился необычайных высот своим умом и отвагой, и для Кёсем было чрезвычайно досадно потерять такого сильного и надëжного союзника, имеющего большую власть Совете. Горько было Кёсем от этой потери. Меньше всего на свете она желала услышать правду о нём, и не потому, что эту правду сказал ей Джинджи, но потому, что всем своим сердцем она верила в преданность этого человека, ведь Кеманкеш был одним из немногих, кто поддерживал её в Совете и старался сохранять с ней мир, несмотря на трудное положение в верхушке правительства. И всей сущностью своей чуткой чувствовала она, что скоро придёт настоящий разлад во власти, и случится нечто страшное, что будет нести с собой тяжëлые последствия для государства и для династии Османов. — Когда приговор приведут в исполнение? - спросила она осипшим голосом после долгого молчания. — Завтра утром. Кёсем минуту промолчала, но вновь заговорила, стараясь сохранять спокойствие. — Как бы твоë решение не привело нас к беде, Ибрагим. Я надеюсь, ты не допустишь ошибки. Ибрагим нервно глотнул ком в горле и испуганно посмотрел на Кёсем. — Я верю Кеманкешу. И думаю... Думаю, что поступил верно. При этих словах Кёсем приняла мрачное выражение лица; зелёные глаза потемнели. Долго оставаться вместе с султаном она находиться не могла и потому тотчас покинула покои. Выйдя во внутренний двор, она глубоко и громко выдохнула, крепко сжав в руке носовой платок. Высоко в небе ветер кружил упавшие цветы вишни, вдалеке у вод печально кричали чайки. Луна освещала каменную площадку, которая изредка темнела от наступающих в небесах туч, которые одеялом окутывали бледный диск. Кёсем была подавлена и в этот миг просто желала отдохнуть, скинуть с себя бремя власти и полностью отдаться покою. — Валиде султан, - послышался чей-то басовитый голос позади Кёсем. Валиде султан обернулась и обнаружила прямо за собой великого визиря Кеманкеша Мустафу пашу, неожиданно появившегося во внутреннем дворе ночью. Кёсем почти с ужасом взглянула на его лицо, красивое, но поражëнное огнём, и повернулась к нему всем своим великолепным станом. Так и стояли они какое-то время, беззвучно наблюдая друг за другом. — Как же так, Кеманкеш? - спросила вдруг Кёсем, приподняв ладони на уровень груди; на лице её отпечаталась величайшая грусть, - что же ты сделал с нами?.. Визирь сделал короткий шаг вперёд и опустил тяжёлые руки; угрюмый взгляд уже немолодого лица упорно был направлен в каменную кладку площади. Он мимолëтом взглянул и на Кёсем, лицо которой при лунном свете было до необычайности мертвенно бледным, и подумал, будто бы перед ним и в самом деле стоит душа Кёсем Султан, лишённая телесной оболочки, будто бы сама её обнажённая сущность явилась вдруг перед ним. Кеманкеш вновь посмотрел на неё и уже не стал скрывать своего интереса к ней. Ему в эту секунду отчего-то чрезвычайно хотелось сказать ей многое. А ему было что сказать, только предчувствие подсказывало ему умалчивать о многом. Он заговорил тихим, но басовым голосом, в котором звучала сдержанность и спокойствие. — В моих поступках не было ничего, что могло бы разрушить нас, - ответил он, делая ударение на последнем слове, - я лишь стараюсь сохранять мир в государстве. Как и вы. На лице Кёсем проскочила улыбка сожаления. — Пытаясь сохранить мир в государстве, вы развязываете междуусобицу, - с оскорблённым достоинством произнесла Кёсем, - я же не желаю ни того, ни другого. Моя главная цель - создать этот мир, потому, что некоторые стремятся его разрушить... Прикрываясь тем, что желают его сохранить... Кеманкеш про себя усмехнулся в ответ на последние слова Кёсем, но едва ли показал это. — Вы, очевидно, Валиде султан, не сведущи в деле Силахдара паши. Я не стал бы лжесвидетельствовать против него, но сказал повелителю правду о нём, какой бы горькой та ни была. В моих мыслях не было избавляться от кого-нибудь в угоду своим амбициям. Честь и достоинство свои я пытаюсь сохранить в себе, как и мир в Османской империи, ведь... Он нам необходим, - добавил он, - Силахдар будет казнён завтра утром как взяточник, и решения о его помиловании не может быть и речи: это недопустимо. У меня имелись весомые доказательства его вины, а это значит, что помиловать его - дело нехорошее. Вы должны понимать это как никто другой. Кёсем внимала каждому слову, сказанному Кеманкешем, но ни за что она не пыталась вникнуть в их суть: в голове у неё были мысли о том, какой волевой поступок он совершил. Донимал её ещё и тот факт, что Кеманкеш рискнул на этот шаг без её ведома, не посоветовавшись с ней, поскольку он знал о том, что и у султана Мурада когда-то и у неё самой в планах было свершение бракосочетания Силахдара паши и Каи султан. Зная об этом, он всë же пошёл не только против Силахдара, но и против Кёсем. Кёсем до отчаяния тягостно было теперь разъяснять что-то с Кеманкешем. Желала она теперь только одного - поскорее оказаться в завтрашнем дне и уже со свежим умом обдумать это дело. — Что ж... - заговорила она наконец после долгого раздумья, - в сегодняшний вечер я многое уяснила для себя, и меня вновь нашло разочарование... Очень жаль. Жаль, что наши дороги разошлись, Кеманкеш. Я дорожила тобой более всех остальных... — Султанша... - голос Мустафы задрожал и стал ещё тише. Кёсем и сама теперь усмехнулась своим словам. — А к чему же лукавить, паша? Среди сброда и скота неразумного крайне редко можно найти человека столь преданного, как и умного. Я, признаться, в своё время была очарована вами, как человеком невообразимо тонкого ума вкупе с честью и достоинством. Но, набираясь опыта, понимаешь, как невыгодно и вредно сочетать в себе все эти качества, ведь так, Кеманкеш? Ведь грань между честью и достоинством с желанием получить могущество медленно, но верно стирается... Это я и наблюдаю сейчас в тебе. Ты позабыл, благодаря кому ты получил власть, и это дорого обойдется тебе. Ты вступил на неверную дорогу и оплата за это будет очень высока. Валиде султан, договорив последние слова, ловко, чрезвычайно неестественно для своих лет развернулась на каблуках и, развеивая по ночному воздуху шелка одежды, скрылась во мраке длинного коридора. Кеманкеш вскоре и сам удалился, оказавшись после разговора измотанным, будто после трудной физической работы, и разочарованный. Следующий день ознаменовался тем, что Силахдар Мустафа паша был приговорён к смертной казни, и Кёсем понимала, что обязана прийти к нему в темницу, где он некоторое время должен был находиться. Она явилась в сырые темницы в красном одеянии с темными соболиными мехами по бортикам и в роскошном высоком тюрбане на голове, который украшала алмазная эгретка с длинным пером; на пальцах её белоснежных, без единой морщинки рук блестели на свете факелов драгоценные камни колец и перстней, а в ушах у неё были те самые легендарные серьги, подаренные ей её супругом, Ахмед ханом, но едва они виднелись - бордовый тонкий платок, увитый вокруг тюрбана и её длинной шеи, вдруг закрывал собою таинственный блеск драгоценного камня серьги. В этот день султанша была в особенном расположении духа и об этом говорил её великолепный наряд. Она спустилась по сырой каменной лестнице в прохладу дворцовых тюрем и, гордо подняв решительный подбородок, взглянула через решетки темницы вглубь прямоугольного и тесного помещения с одним единственным, но маленьким оконцем, сквозь который проходил тусклый солнечный свет, и не сразу заметила там чёрный человеческий силуэт. Она вдруг ужаснулась, будто заметила там приведение. На каменной кладке сидел Силахдар паша, одетый в длинную белую рубаху и, поджав под себя ноги, неустанно молился, глядя в светлое окно. Из его уст то и дело, что слетали обрывки слов, превращаясь в воздухе в стон человека, ждавшего скорую смерть. Кёсем было чрезвычайно сложно слышать от такого храброго и сильного человека звуки трусости и страха, и она сейчас же заговорила, чтобы избавить себя от этих невыносимых мыслей, которые она испытывала, когда смотрела на обречëнных людей. — Молись, дабы Аллах простил все твои грехи. Мужчина обернулся к ней, показав исхудавшее за ночь лицо, и не выразил на нём совершенно ничего, что может показать человек перед смертью. Лишь впалые глаза высказывали всю печальную думу, занимавшую его в этот миг. Он встал, отряхнул выпачканные колени и с достоинством склонил голову перед Кёсем. Она также кивнула ему. — Аллах милостив, он простит, - повторила она и вновь с жалостью оглянула Силахдара. — Мне уже всë без смысленно, султанша. Пусть живые молятся о себе, - ответил паша осевшим голосом. — На кого ты намекаешь? - тише спросила Кёсем, будто бы подозревая. — На тех, кто думает, что им всë дозволено, кто возомнил себя наивысшим существом, которое может вершить правосудие. Пусть они молятся и просят прощения у Аллаха, пока не поздно. — Я понимаю, ты говоришь о Кеманкеше... — Нет, Валиде султан, отнюдь не о нём... Не успел Силахдар договорить,как вдруг двери в тюрьму отворились, и вошли двое высоких стражников. Один из них приблизился к Кёсем и, поклонившись, сказал: — Валиде султан, мы пришли сюда, дабы свершить приказ благословенного султана нашего, Ибрагим хана, и отвезти изменника на место, где и случится справедливость. Один молча открыл дверь узилища, а другой взял Силахдара под руку и провёл по коридору к выходу. Так всë очень скоро произошло на глазах Кëсем, а затем она и сама отправилась за ними следом. Башня Справедливости, куда направилась Кёсем, уже была полна людей всякого сорта. Среди них был сам Султан, несомненно его вечный спутник Джинджи Ходжа, Кеманкеш Мустафа паша, пару евнухов, стражники и почему-то один янычар. Кёсем равнодушно оглянула Джинджи, одевающийся с каждым днём всë богаче и богаче, взором, полным возмущения, она одарила Кеманкеша, и обратила затем свой взор на Ибрагима. Он был отчего-то красен, перепуган и ломал руки, но вдруг перед матерью он всеми силами попытался показать обратное. Встретил падишах Валиде султан приветствиями, периодически поглядывая в решетчатое оконце, с которого можно было увидеть внутренний двор, где должна была свершиться казнь. Закончив приветствия, Кёсем строго приказала всем лицам покинуть башню, ибо ей надобно переговориться с сыном наедине. Едва все зашевелились, чтобы выйти, как вдруг Ибрагим остановил Джинджи, обосновываясь тем, что от него ему нечего скрывать. С нескрываемым ехидством знахарь вернулся и встал за плечом падишаха, где и простоял весь последующий разговор. — Этому человеку я доверяю как самому себе, - мягко сказал Ибрагим, - говорите, Валиде. Я слушаю. — Почему башня была полна людьми? Что здесь происходило? Неужели они все давали тебе советы, как правильней поступить с Силахдаром? - не без иронии спросила Кёсем. — Я вижу смех в ваших словах, Валиде... — Какой вздор, Ибрагим! Мне сейчас не до шуток! - грубо ответила она, сменив улыбку на гнев, - как я могу смеяться, зная, что мой сын, будучи падишахом, безволен и обращается за советом к всяким невежам! — Валиде! - вскрикнул Ибрагим и гневно свёл брови, - я не потерплю!... Я.. Я не стану терпеть подобные слова в свою сторону! Кёсем посмотрела на него равнодушно, едва ли не язвительно. Но её несколько скривлëнный в ухмылку розовый рот сильно выделялся на круглом белокожем лице, и насурьмленные зелёные всë колко и упрямо смотрели на Ибрагима, что он тотчас замолчал. — Всë было подкреплено доказанными обвинениями, а это значит, что я сделал всë правильно, - сказал он позже, когда Силахдара вывели во дворик, - сейчас его казнят... Я не хочу на это смотреть, Джинджи, уходим... — Нет! - Кёсем схватила его за запястье и вновь заставила его смотреть, - ты увидишь это. Лезвие блеснуло на солнце. Резкий взмах и кровь. Черный Али уже окунал саблю в воды фонтана. Ибрагим зажмурился и, кажется, слезинка вытекла из его левого глаза. — Ты пролил кровь, сын мой. Но молись, и Аллах простит тебя за это.