*** *** ***
— ... А как Лариса нас на прошлой неделе застукала? — голос звучал серьёзно. — Ты про "когда трахаться тут будете, дверь изнутри запирайте"? — как всегда смеётся Реми, следом чуть закашливаясь от тяжёлого табачного дыма. — Да, прикольно вышло. — Прикольно?! Я про то, что осторожнее надо быть, а он мне про прикольно. Ну пиздец. Ты так прям хочешь ненужных слухов? — А ты их боишься? — и такой ответ ставит младшего в тупик. Ему нечего на это сказать, покуда чёрные глаза парня напротив, кажется, выражают наслаждение победой в этой странной перепалке. Действительно, чего ему бояться? С ним ведь Реми. Он сильный и защитит его, стоит только чему-либо случиться, никто не посмеет что-либо сказать в его сторону. Однако Кое-что Эмерсона всё же напрягает. Всё это время его родители подозрительно долго были дома. Не то чтобы это плохо, просто парниша не привык к постоянному контакту с ними на протяжении столь долгого времени. Обычно они не находятся здесь больше недели, постоянно разъезжая по всей Америке по своим деловым встречам и конференциям. Они созванивались раз, иногда два в неделю. И сам разговор длился не дольше пары минут, по истечению которых Барретту переводили немного денег. Он всё время здесь был один. Отец со словами "Ты уже взрослый, готовить-убирать умеешь, так что справишься" давал ему пару тысяч долларов, брал маму под руку и уезжал куда-то на месяц. "Пфф. Готовить-убирать умеешь. Добавил бы ещё, что к лотку приучен, гений хренов", — злится парниша, не скрывая с лица злобную ухмылку. Так дела обстояли, наверное, с восьмого класса. Что изменилось в одиннадцатом? Не знает... — Моим ты не особо нравишься, точнее особо не нравишься. — сидя на парте в их личном кабинете молвит Эми, поглаживая осветлённые волосы его головы, лежащей на его коленях. — Что так? — сигаретный дым выпускается из лёгких плавно и медленно. В его глазах Реми такой красивый в этот момент... Как из нуарных, кинолент прошлого века. — Учителя в школе жалуются, Эмерсон, — строгий голос матери ненадолго вывел его из раздумий за завтраком. — Постоянные прогулы, драки, какие-то выходки, которые порочат не только честь школы, но и твою собственную. Как ты это объяснишь? — Мисс Кингсли говорит, что это началось после того, как ты сблизился с неким новеньким. Ремингтоном, кажется, — холодно и уверенно произнёс отец. — Миссис Кингсли он просто не нравится. Она же всегда выгораживает своего чокнутого сыночка, вот и сваливает всё подряд на него. — Ты педагога обвиняешь в предвзятости, я правильно понял? — продолжает отец, даже не удосуживаясь оторваться от ноутбука. — А как ещё можно объяснить то, что ни Даррел, ни кто-либо из его компании ни разу не понесли нормального наказания за всё, что делали? — Ты тему-то не переводи. Мы говорим о тебе, твоих прогулах и твоей связи с маргинальными личностями. — Почему это Ремингтон резко стал маргинальной личностью? — справедливо возмущается Шляпник. — Потому что до его появления преподаватели не звонили твоей матери и не трепали ей нервы на протяжении целого часа! — уже заводится отец. Его так легко вывести из себя, что удивительно, как ему удается всё ещё держать крупный бизнес... — Говорят, что ты плохо на меня влияешь. — пожимает плечами парнишка. — Мне не нравится, куда он тебя ведёт. — голос матери сквозит пассивной агрессией. Видимо, сегодня её сын пререкается с отцом увереннее обычного. И если они спишут это на влияние Ремингтона... — С такой компанией ты скатишься на плохой табель, ввяжешься во что-нибудь, и вся твоя жизнь полетит под откос. — "замечательные выводы о человеке, которого не видела ни разу в жизни" — проносится в мыслях Эми. Вкупе с тем, что с миссис Кингсли у его матери и без того довольно натянутые отношения, парень вообще не понимает сути претензий... — Это как хахах? — после очередной затяжки он передал сигарету мне. Блаженно закатив глаза я вдыхаю никотин и возвращаю табак обратно ему в руки. — То, что тебя не любят сверстники, это твои проблемы. Взгляни на себя в зеркало и пойми в чём причина, Барретт. Но ты мало того, что слабый, так ещё и нашёл такого же как ты фрика. Ты думаешь, от этого что-нибудь изменится в лучшую сторону? Я думаю, нет. А теперь задай себе вопрос, Эмерсон, ты так и хочешь прожить всю жизнь гонимым изгоем или наконец поумнеть, бросить свои тупые привычки и наконец стать частью нормального общества? — тон его голоса холоднее стали. — Чёрт их знает. Думаешь, они внятно объяснили? — чуть задержав в лёгких дым, на выдохе парирует Эми. — Ну, должны же... Печально конечно. А ты... собираешься им говорить? — Про нас? — Да... про нас... — и снова он пытается быть с младшим мягче, нежнее, пытается не задеть, но при этом быть предельно честным. Это проявление заботы такое непривычное. Никто не был с ним так аккуратен... — Явно не сейчас. Хотя, когда-нибудь они точно узнают. Ну, знаешь, не замаскирую очередной засос или вдруг застанут нас за не самыми дружескими объятиями и так далее... — Поэтому лучше сам им скажи. Не вечно же скрываться. И тем более, твоё признание с большей вероятностью будет ими принято, нежели чем когда они сами всё узнают. — Да понимаю я, — выдыхает сизый сигаретный дым, наблюдая, как прекрасно он растворяется где-то под потолком. — Ты-то своей маме когда расскажешь? — Когда придёт время. Почему-то я уверен, что она всё поймёт. Ну, или ей будет похуй... Скорее всего будет именно что похуй. — Моя бабушка, пожалуй, один из немногих моих нормальных родственников. Я даже ей показывал свои работы. В то время, как отец твердил, что я какой-то хернёй страдаю, а мать беспокоилась за моё психическое здоровье, только бабушка меня поддерживала. И дедушка. Правда, он тоже начал опасаться, когда я изрисовал стены комнаты... — Погоди-погоди... изрисовал?! — Ремингтон шокировано сел на парту. — Ну да. То, что ты видел, было не обоями. — пожимает плечами Эми, тянясь за следующей сигаретой. — Вау... Нет просто... ВАУ, Эмерсон!!! Я даже... у меня слов нет насколько это круто, — восторженный взгляд тёмно-карих, в которых пляшут маленькие чёртики, но при этом счастливый Реми напоминает скорее светящегося ангела. Такой милый, и такой он только для него, только Эми может видеть его таким настоящим. — Эмерсооон!! — протягивает Реми, коротко чмокнув его в губы. — Это так прекрасно! Ты такой талантливый! Чёрт, даже не верю, что ты такой вообще существуешь! — А ты убедись, — и игривая улыбка расстелилась на лице напротив. — Да? Хорошо, — снова эти чёртики. Аванпост сдан. Эми не раздумывая поддаётся влечению его пухлых мягких и бесконечно прекрасных губ. И он нисколечки об этом не жалеет. "Наше личное счастье, которого боятся другие. Люди в принципе склонны бояться своих чувств. Особенно они страшатся показать их другим, потому что не принимают их сами. А то, что люди не принимают, является ещё и тем, что их вдобавок злит, понимаешь? Их злит то, что они так не могут, то, что они так сильно зажаты. Стены, которые они сами же возвели вокруг себя... Представь, каким был бы мир, не бойся люди быть собой, Эми. Разумеется, в разумных пределах..." — говорил в такие моменты Реми. И младший не может не согласиться с ним. Почему-то это кажется... таким правильным... "Реми..." — снова мыслит Эмерсон, — "Нельзя сказать, что после его признания всё было без происшествий. Мы пару раз ввязывались в драки и перепалки, в том числе и с Даррелом... но начинали их не мы, и приписывать нам за это вину просто кощунство. Реми пару раз действительно дерзил учителям, но не безосновательно. Той же Кингсли он ответил довольно резко, когда та остановила его в коридоре на перемене и начала проводить целую лекцию на тему косметики на лице парня и неприемлемости подобного в стенах лучшей школы Атланты. Хоть я и предупреждал Реми по этому поводу, его реакция на подобное была вполне естественной... Особенно когда Реми тонко намекнул, что лучше бы она с такой рьяностью занималась воспитанием собственных детей..." Однако маргиналом он не был. Он был бесстрашным, умным, гордым и справедливым. И Эмерсону это нравилось.*** *** ***
Братские объятия Себа с Ремингтоном; такие же со Эми, его приветственный поцелуй с Ларисой — всё это успело стать частью жизни закрытого и тихого мальчика, въелось словно под кожу, словно так было всегда. За столь короткий промежуток времени Эми обрёл хороших друзей. И Ремингтона. Скажи ему кто-нибудь прошлым летом, что в этом году вся его жизнь кардинально изменится, он бы открыто рассмеялся. Но вот теперь он стоит в окружении близких людей, обсуждая какую-то ерунду. И это так... тепло? Себастьян с его вечной сигаретой и элегантностью, Лариса с её вечными подколами и попытками расчесать его волосы даже сейчас, и Реми. Реми с его бурей, с его непредсказуемостью, с его глубокими переживаниями в смеси с искренним оптимизмом. Реми, который вечно стеной стоит за правду и справедливость, отчего постоянно сам же и страдает. Реми с его максимализмом, но вместе с тем и полным пониманием сути вещей. Реми, который только что стрельнул сигаретку у брата и сейчас тщетно пытается её поджечь, матеря мешающий ветер. Такой странный Реми, который его полюбил. — Прости, Реми, мне нужно бежать. Мама, видимо, решила удостовериться, что я сегодня точно не прогулял школу, — слова произносятся настолько тихо, что едва могут заглушить уличный шум. Указывая взглядом в сторону её машины, Эми лишь только сильнее поник, понимая, что эта женщина только видела его друзей, а значит, видела ту самую тёплую и сокровенную часть него самого. — Охх, соболезную, — с ухмылкой парирует в ответ Рем. — Крепись, — а это уже с издёвкой. Однако видя, что Эми в ответ на это даже не улыбнулся, всё же вынимает изо рта так и не зажжённую сигаретку, подходя к парнишке всё ближе и ближе. — Пока... — и после этого последовали долгие прощальные объятия. Видимо Реми почувствовал, что ничего хорошего далее его мальчика не ждёт, и таким способом попытался подбодрить. "Греет, на самом деле, очень греет..."*** *** ***
С момента приезда Эмерсона домой прошло уже около пяти часов. Всё это время были слышны крики, маты, топот, грохот дверей, взаимные оскорбления и снова крики. Женщина устало сидела за кухонным столом, выкуривая уже шестую сигарету подряд, слушая всё, что происходит там, за закрытой дверью, но не вмешиваясь. — Ты не имеешь права приказывать мне что делать! — кричал один. — Ты все ещё в моём доме! — отвечал другой. "Вы оба должны сейчас же заткнуться" — думала она. — Взрослый он уже стал, поглядите на него! Ты нихера не понимаешь в этой жизни, чёртов молокосос! — Понимаю уж явно побольше твоего, старый маразматик! "Пожалуйста, прекратите" — женщина вот вот готова была заплакать. Пачка сигарет, вытащенная из куртки мужа, уже закончилась. — Выглядишь как баба! Ведёшь себя как истеричная баба! Страдаешь какой-то хуйнёй вместо учёбы! Так ещё и связался с каким-то панком-недоноском! Ты так хочешь жить?! Живи, только не приползай потом ко мне за помощью! — Уж поверь, буду подыхать, но не приползу! — Это мы ещё посмотрим! "Замолчите, остыньте, прошу..." — И не смей так его называть! Ты ничего о нём не знаешь! — Знаю только то, что он ведёт тебя, барана бестолкового, в пропасть! Башку бы ему снёс, чтоб он больше к тебе не подходил! "Прошу, хватит" — у женщины тоже сдают нервы. Тонкой рукой она заводит прядь осветленных волос за ухо. По щеке скатывается слеза. Она её быстро смахивает. — И только попробуй не поступить в вуз, ублюдок! — Я уже говорил, я не пойду в юристы! — Ещё как пойдёшь, поганец! Там такие деньги! — Мне плевать на деньги! Я не буду юристом! — А кем ты блять будешь?! Своими рисульками психбольного жалкие центы зарабатывать? Да кому ты нахуй нужен?! Умел бы ещё что-нибудь нормальное, помимо этого!!! "Пожалуйста..." — всхлип. Она пытается его заглушить, закрыв рот рукой. Не выходит. — Все эти "деятели искусства", как эти бездари себя называют, ебучими нищебродами живут всю жизнь. Ты этого хочешь? — Это мой выбор! — Хуибор! Ты хоть что-нибудь блять умеешь, кроме порчи стен психоделическим бредом и пустых возмущений, упрямый баран? — ЭТО НЕ БРЕД!!! ИДИ НАХЕР, ТЫ НИЧЕРТА НЕ ПОНИМАЕШЬ!!! – в голосе отчётливо звучат нотки слёз. "Боже" — Видеть тебя не хочу! Бог ты мой, какого же поганца я воспитал! Какого же ублюдка! Родного отца на хер посылает. Бить тебя надо было! Да поздно уже! — Заткнись нахуй! — Не смей на меня орать! *звук удара и резкая звенящая тишина* — Я всего лишь хотел, чтобы мой сын был нормальным человеком. Чтобы он был как все. Чтобы он слушался родителей, которые ему зла-то никогда не желают. Но бог послал мне тебя. Интересно только, за какие грехи, — голос холоден, спокоен и полон стали. — ...да как ты смеешь, — ответ же звучит тихо и ошарашено. — С самого детства итак было ясно, что ничего достойного из тебя не выйдет. — Надо было второго ребёнка тогда заводить. — Надо было, да вот не подумал. В итоге имею... тебя, — с отвращением. — ... — ... — Ты мне больше... не отец, — топот, удаляющийся вверх по лестнице. — Не такого сына я хотел, — хлопок входной двери. Женщина прекращает сдерживаться и заходится громким плачем. Её семья... два её любимых мужчины готовы перегрызть друг другу глотки. Всё трещит по швам. Её семья трещит по швам. Больно. Ещё больнее понимать, что это всё в какой-то степени и её вина тоже. Она как-то упустила тот момент, когда всё полетело в пропасть. Она не смогла этого предотвратить. А теперь видимо, она вынуждена выбирать между ними. Не хочет. Женщина встаёт из-за стола и достаёт из минибара бутылку виски. Следом наливает его в приземистый стакан, заполняя его на половину. Потом, подумав, доливает полностью. Ей больно. Ей страшно. Она хочет вернуть все как было. Но как было... когда? Её муж всегда хотел сделать из сына "настоящего мужчину", забывая о том, что ребёнок — это не часть его самого, это другой человек. Сын же по сути всегда был жертвой собственной утонченности и упрямости. Вдобавок он очень часто делал что-то назло. А она же, как жена и мать, пыталась их примирить, научить их чувствовать и слышать друг друга. Не смогла. Это был не первый скандал в их семье. Не первый на тему увлечений её ребёнка. Не первый на тему его общения со сверстниками. Только если ранее на тему отсутствия этого общения, то сейчас на тему круга его друзей. И это первая ссора, которая закончилась... так... жестоко.... Надо же, у её вечно одинокого и постоянно грустного, меланхолично-безразличного ребёнка наконец появились друзья... и она должна бы радоваться за него, вот только.. Ей они не нравятся. Эгоистично? Весьма... Первый стакан осушен полностью. Женщина решила не утруждать себя его заполнением, а сразу пить из горла. Осушив уже почти треть бутылки, мать продолжила размышления. "И кто такой этот Ремингтон Лейт? И почему сам сын его так усиленно его защищает?" Выпив ещё немного, женщина встаёт из-за стола и направляется к лестнице. Идёт медленно и грузно — сказывается выпитый алкоголь. Дверь в спальню сына. — *стук* Эмерсон, я зайду? В ответ тишина. Открывается дверь. Темно. Окно в спальне раскрыто настежь. Женщина садится около открытой двери и заливается слезами. Второй раз за этот вечер.*** *** ***
Pov Remington Ежу понятно, что что-то стряслось. Я нервно хожу по прихожей уже минут десять в ожидании Эми, пытаясь подавить порывы набрать его номер. Что с ним случилось посреди ночи? Ещё эта точка в конце сообщения... Напрягает. Вижу в окно, что Шляпник подходит к дому. Бегу к двери и ещё до того, как он успел даже дойти до неё. Открываю. Его грустный взгляд и некая апатия. Смотрим пару секунд в глаза друг другу, как... Эми резко срывается с места, ногой захлопывая дверь и припадает к моим губам в жёстком и отчаянном поцелуе. И он не останавливается. Я шокировано отступаю и упираюсь спиной в стену. Эми трясущимися руками расстёгивает пряжку моего ремня и грубо проводит по моему члену через боксеры. "Нет, Эми" — Нет, Эми, — он не слушает и проводит рукой ещё раз. Чёрт. — ААХХХ нет, Эми, стой, — простонав повторяю я. — ЭМИ! — я вскрикиваю и хватаю его за руки. Несколько секунд смотрю в его буквально обезумевшие глаза. — Прости, — тихо говорит он. — Эми, что произошло? — мой голос выдаёт сильное волнение. — Не важно. Я хочу, чтоб ты меня трахнул. — Нет, Эми. Ты на нервах. Не стоит, — я, конечно, не против такого предложения, но в любое другое время... — Я хочу, — говорит очень уверенно, но взгляд всё ещё безумен. Он не осознаёт, что творит. — Потом жалеть будешь. — Не буду, Реми, — ловлю его даже немного злобный и отчаянный взгляд. — Пойдём выпьем и ты мне всё расскажешь...*** *** ***
— Он сказал, что хотел бы другого сына, — мы уже пару часов сидим в моей комнате, допивая вторую бутылку маминого красного вина. В этот раз разговор дался обоим в разы труднее. Шляпник часто срывался на крик, переходящий в истеричные слёзы. В такие моменты я полулежал на кровати, оперевшись о шкаф, и поглаживал по спине расположившегося на мне Эми. Когда же он договорил и успокоился окончательно, на часах было уже далеко за полночь. — Он просто не способен оценить тебя по достоинству. У него такое состояние. Называется экзистенциальным поражением. Я уверен, он и сам-то далеко не счастлив. — Что такое это экзистенциальное поражение? — взгляд Эми выдаёт его недоверие. — Оо, дорогой. Это то, чем живёт большинство взрослых людей. Наступив на свою гордость и забыв свои мечты, они слепо бредут вперёд, постоянно делая что-то, сами не зная зачем. В какой-то момент, одна женщина взглянет в зеркало и увидит в нём ту, кому далеко за сорок, у кого трое детей, ипотека, и которая до сих пор работает пять на два по 8 часов в день. Она откроет старую пыльную коробку и достанет из неё балетные пуанты, вспоминая о своей юношеской мечте стать примо-балериной. Она также вытащит из коробки свой диплом кадастрового инженера, вспомнив, на что она её променяла. Следом она обязательно найдёт свой старый выпускной альбом из школы и вспомнит о друзьях детства, некоторые из которых скорее всего уже будут мертвы. Она осознает, что в вуз она пошла "просто потому что так надо"; что вышла замуж за того, кто "просто к ней хорошо относился", и поймёт, что никогда его особо не любила, что не было между ними того пламени чувств, о котором она читала в дешёвых бульварных романах, о котором она так мечтала; она поймёт, что родила детей потому, что "пора уже" и потому, что "много детей = хорошо"; она поймёт, что с лёгкостью бы обошлась и без половины тех вещей, которые есть у неё в доме, которые были куплены потому, что "у всех есть", и потому, что "полагается по статусу". Она поймёт, что в принципе прожила не ту жизнь, о которой грезила будучи ещё совсем молодой. Она поймёт, что проиграла. Это и есть экзистенциальное поражение. — Звучит депрессивно... — Тем не менее, большинство людей именно так и живут. Они постоянно гонятся за чем-то материальным, соревнуясь у кого круче машина или лучше одежда, но они забывают самое главное — жить, чёрт возьми. Просто жить и радоваться. — Ты поэтому пришёл к принципу "Своей Калифорнии"? Потому что боишься поражения? — Отчасти да. И думаю, я слишком рано это осознал. Жизнь не имеет особого смысла, Эми. Точнее нет. Каждый видит этот смысл в чём-то своём. Но гоняясь за каким-то нематериальным одобрением, тем же престижем и так далее, люди забывают о своём смысле, о своей мечте, о своей Калифорнии. Они гонятся за влажными грёзами других, проживая не свою жизнь, Эми. — То есть, мы свободны, раз осознали это? —Шляпник приподнимает голову и смотрит мне в глаза. — Ну, не абсолютно. В рамках закона, разумеется. Но да. Мы свободны, Эми. Вот представь, что завтра к тебе подойдёт сам Иисус и скажет "ты, делай в своей жизни что хочешь. Твоё желание исполнится", что бы ты загадал? — Я бы хотел соединить музыку и изобразительное искусство в чём-то цельном. Я бы хотел создать свою минивселенную. Хотел бы показать её всему миру. Я писал бы музыку и рисовал. Я создал бы целую историю, подобную каким-нибудь марвеловским киновселенным. Но у меня была бы антиутопия. И без супергероев. — Это потрясающая мечта, Эмерсон. Не дай никому её у тебя отобрать. Не проиграй...