all we can do is keep breathing

почувствуй, как оно бьется.

|☤|

восемь лет спустя.

— Доброе утро, Кэрри! — Луи машет рукой молодой студентке за прилавком, заходя в больничный сувенирный магазин. — Эй, доктор Ти! — тепло приветствует Кэрри. — Рада Вас видеть. — Я тоже рад тебя видеть, — Луи улыбается, прислонившись к стойке регистрации. — Как дела? — Хорошо. Все по-старому, все по-старому, — Кэрри слегка пожимает плечами. — Понимаю, — Луи кивает, немного вздыхая. — Как мама поживает? — С ней все замечательно, спасибо, — Кэрри улыбается. — Она спрашивает о Вас и всегда говорит, чтобы Вы перестали так много работать. Луи слегка смеется, качая головой. Он познакомился с Кэрри прошлой весной, когда лечил ее мать от тяжелых эпилептических приступов с помощью височной лобэктомии. Но, учитывая ее тяжелое состояние, ее мама больше не могла работать, а у Кэрри вообще не было работы. Луи по-настоящему сочувствовал им, поэтому он потянул за несколько ниточек, чтобы помочь Кэрри устроиться в сувенирном магазине. Таким образом, она может помогать своей маме, пока не закончит школу. — Тут тоже скучный денек? — Луи бегло окидывает взглядом маленький магазинчик, замечая из посетителей только семью, выбирающую цветы, и пожилого мужчину, виднеющегося сквозь разнообразные воздушные шары с надписью «Выздоравливай». Луи пришел в больницу еще к шести утра для быстрой амбулаторной процедуры, но как только он закончил, он понял, что у него есть немного свободного времени. На самом деле много времени, потому что, когда он проверил свой график, он был удивлен, обнаружив, что у него нет ни одной операции, запланированной на сегодня. Что странно, потому что обычно он перегружен или прыгает из одной операционной в другую, но не сегодня. Это скучный день, а Луи ненавидит скучные дни. Все знают, что ничего хорошего никогда не происходит в скучный день. Такие дни просто напрашиваются на неприятности. — Да, скучноватый, но, вероятно, к обеду все наладится, — отзывается Кэрри, пожимая плечами. Луи кивает, по-прежнему облокотившись на стойку, никуда не спеша. — Я вижу, вы уже начали украшать тут всё к Рождеству, хотя сейчас только ноябрь. — Это сувенирный магазин, мы должны быть праздничными, доктор Ти. Это поднимает людям настроение, пока они здесь, — с улыбкой объясняет Кэрри. — Так чем же я обязана удовольствию видеть Вас здесь сегодня? — Я здесь, чтобы получить свою дозу, ты же знаешь, — Луи немного смеется, как будто это очевидно. — В сувенирном магазине лучшие конфеты в больнице, это просто факт. — Вы говорите это каждый раз, но я все еще не понимаю, как это может быть правдой. А как насчет столовой? — Это правда! — защищается Луи, наклоняясь над прилавком и шепча. — Я тебе этого не говорил, но столовая — дерьмо, просто абсолютное дерьмо. По крайней мере, отдел сладостей. Сувенирный магазин — единственное место в больнице, где он может найти не только оригинальные Skittles, но и тропические, и ягодный микс, и кислые, и даже новенькие Brightside. А иногда Луи просто любит смешать все виды Skittles, нарушить монотонность и все такое. Да, цены на них немного завышены, как и на все в больнице, но он может заплатить за это быстрым сканированием своего удостоверения личности, так что это удобно и, следовательно, стоит того, по мнению Луи. Кэрри смеется над ним, закатывая глаза. — Честно говоря, Кэрри, я не знаю, с какой стати я это терплю, — Луи драматически вздыхает. — Я должен уволиться и работать в больнице, в которой знают, что действительно важно. — Конфеты? — Конфеты, — Луи улыбается. Он обходит кассу, направляясь к витрине с дорогими конфетами на боковом стеллаже магазина, чтобы выбрать Skittles. Несколько лет назад он открыл для себя искусство смешивания пачек Skittles. Одна пачка Skittles — это здорово и все такое, но две пачки? Два разных вкуса? Смешанные вместе? Это дар Божий. После минутного раздумья Луи решает взять кислые и тропические и хватает зеленую и синюю пачки Skittles. — Я думала, что врачи должны быть за ЗОЖ… — поддразнивает Кэрри, пробивая конфеты. Луи протягивает свой бейдж, чтобы она могла его просканировать. — Как бы ты себя чувствовала, если бы я сказал, что врачи только кажутся добросовестными в отношении здоровья, но на самом деле все это лишь видимость, и у нас много, много нездоровых привычек. — Я бы, наверное, почувствовала себя обманутой, — решает Кэрри через некоторое время. — Что ж… — Луи понимающе улыбается и подмигивает ей. — До завтра, Кэрри. Или до попозже сегодня, в зависимости от того, как пройдет мой день. Никогда не знаешь, когда захочется попробовать радугу. Кэрри смеется, качая головой, прежде чем отмахнуться от него. — Тогда до следующего раза. Луи выходит из сувенирного магазина и не спеша идет через больницу на свой этаж, болтая по пути с несколькими коллегами. Через двадцать минут он добирается до хирургического отделения и направляется к сестринскому посту, где Лиам увлечен чем-то в своем планшете. Луи опирается руками на стойку и разрывает обе пачки. — Skittles? — предлагает Луи, обращаясь к Лиаму. Лиам бросает на него быстрый взгляд. — Почему у тебя открыты сразу две пачки? Не многовато будет? — Не задавай мне вопросов, Лиам, — Луи раздраженно вздыхает. — Просто возьми несколько штук из каждой и позволь им изменить твою жизнь. — Но я не люблю смешивать вещи, — Лиам морщит нос и качает головой. — Лиам, они должны быть смешаны! — Луи настаивает, он кажется очень увлеченным. — Нет, не должны, иначе они продавали бы их уже смешанными! — Лиам возражает в ответ. — У тебя такая странная привычка смешивать вещи, которые не принадлежат друг другу. — Ты скучный, — Луи хмурится, забирая обе пачки обратно, словно это его дети. — Больше никаких тебе Skittles. — Мне все равно не сдались твои смешанные Skittles, — заявляет Лиам, немного задирая нос. — Сейчас 9 утра, ты хоть позавтракал по-нормальному? — Я выпил кофе, а теперь у меня Skittles, — Луи пожимает плечами и кладет в рот еще несколько штук. — Завтрак. — Это не завтрак, Лу, — Лиам качает головой в полном неодобрении. — Это мой завтрак. Я же не говорю тебе, как начинать твое утро. Лиам вздыхает, закатывает глаза и возвращается к своему планшету. Это обычное утро, попререкаться с Лиамом, подразнить Лиама, побеспокоить Лиама. Все жизненно важные компоненты одного из многочисленных развлечений Луи, потому что, в конце концов, он любит Лиама. Луи плюхается в заброшенное кресло-каталку, раскачивается взад-вперед и с удовольствием жует свои кисло-тропические Skittles. — Ты выглядишь как маленький ребенок, — комментирует Лиам, поглядывая на Луи. — Никогда не позволяй ребенку в тебе умереть, Лиам. Оставайся молодым, — небрежно отзывается Луи, полностью погруженный в свои конфеты. — Кстати говоря, я тут подумал, как насчет того, чтобы сегодня прогуляться? — Хм… Ты вообще можешь это делать? — удивляется Лиам, постукивая пальцем по экрану планшета в своей руке, обновляя графики. — Разве у тебя нет отделения, которым ты мог бы руководить в качестве, например, главы «Нейро»? Или что-то в этом роде? — Ну, Пейно, вообще-то, как раз таки из-за этого изящного маленького титула, я и могу себе это позволить, — Луи кладет в карман остатки своих конфет и начинает раскачивать каталку, усердно пытаясь повернуть застрявшее колесико. — Быть главным означает, что я могу делать все, что захочу и когда захочу. Доктор Кармайкл перешла работать в клинику Мейо сразу после того, как Луи закончил аспирантуру по нейрохирургии. Она пробыла здесь достаточно долго, чтобы подготовить его к вступлению в должность главы отделения, рассматривая его как своего ценного протеже. Луи считает ее близким другом и наставником, и они по-прежнему поддерживают связь и обмениваются идеями и опытом. — Я не знаю, как тебе удается справляться даже с половиной того дерьма, с которым тебе надо справляться, — отзывается Лиам. — Я даже не глава отделения, но у меня всегда завал. — Потому что я — это я, а ты — это ты, — Луи мило улыбается, поворачивая свою каталку прямо на Лиама. Лиам разворачивается, наклоняется и отталкивает Луи изо всех сил, толкая каталку дальше по коридору. — Будь ты проклят, Лииааам! — кричит Луи, на полной скорости несясь по этажу. Он катит себя обратно по коридору к сестринскому посту, намеренно утыкаясь в ноги Лиама. — Ай! — Лиам вскрикивает от боли. — Как ты так быстро вернулся, я же тебя сильно толкнул! — Есть некоторые навыки, — Луи ухмыляется с озорной усмешкой. — Ну так вот, Ли, думай об этом, как о больничном. Когда ты в последний раз брал выходной? — Когда ты в последний раз брал выходной? — защищается Лиам, прекрасно зная, что Луи — просто синоним слова «трудоголик», потому что он почти никогда не покидает больницу. — Я не знаю! Вот почему ты должен прогуляться со мной! — С чего вдруг ты вообще так решил? У тебя что, пациентов нет? — недоверчиво спрашивает Лиам, снова нахмурившись. По правде говоря, Луи не знает, с чего вдруг он так решил. Но, честно говоря, ему все равно, потому что это блестящая идея. — Ну, Пейно, я такой хороший врач, что все мои пациенты уже прошли курс лечения и процветают, — Луи хвастается в шутливой манере. — И… это скучный день. Я пытался помочь в приемном отделении, но там нет никаких нейротравм, и операционный график совершенно чист. Мне буквально нечем заняться! Ну же, Лиам, только подумай, как весело мы могли бы провести день гуляя! — Гуляя? Ммм, я бы точно так и сделал, братан. Ты же знаешь, я бы так и сделал. Но я не могу, — ворчит Зейн с горечью в голосе, когда он подходит к посту и наклоняется на стойку. — Мне нужно руководить учебной лабораторией и все такое. Только если ты не хочешь сделать это вместо меня? — А? Ты? Серьезно? — у Луи вырывается смешок, ведь он прекрасно знает, что его друг не фанат обучения интернов. — Ты и будущие доктора? Ты и учить? Невозможно. Не верю. — Заткнись, — Зейн слегка толкает Луи. — А я люблю преподавать в учебке, — вмешивается Лиам. — Все интерны так хотят учиться, и у нас есть так много всего, что можно им дать. И это помогает нам освежить в памяти базовые навыки. Беспроигрышный вариант, правда. — Видимо поэтому все подлизы просят отправить их к тебе, — Зейн закатывает глаза, ничуть не удивленный. — Всегда поражался, зачем кому-то добровольно идти на орто, когда существует пластика. — Наши специальности идут рука об руку, ты в курсе? — защищается Лиам, его голос звучит оскорбленно. — Да, да, я знаю, но одна из них гораздо более утонченная и благородная, — Зейн возмущенно вскидывает голову. Лиам закатывает глаза. — Да, и это Ортопедия. — Ха! — усмехается Зейн, — Если бы. — Окей, можете уже прекратить свои бесполезные споры. Мы все знаем, что победитель тут нейрохирургия. Это просто факт, — утверждает Луи, гордо защищая свое отделение и продолжая кататься туда-сюда. — Давайте даже притворяться не будем, что тут есть что обсуждать. Лиам и Зейн сразу же начинают протестовать, выдвигая различные причины, по которым их специальности так важны для медицины. — Простите, напомните-ка мне, что вы такое без мозгов, еще раз? — громко говорит Луи, перекрывая их перебранку и насмешливо прижимая ладонь к уху, ожидая ответа. — О! Правильно, ничего! Миленькое личико… — он показывает на Зейна. — И функционирующие конечности… — он указывает другой рукой на Лиама, — совершенно бесполезны без мозга, так что… — Ох, ладно, неважно, — Зейн неохотно пожимает плечами, поворачиваясь к Лиаму. — Но я все равно лучше Ли. — О, конечно, — Лиам усмехается, но с каким-то подтекстом. — Вы что, ребята… вроде как… ммм? — Луи с любопытством переводит взгляд с одного на другого. На протяжении многих лет Зейн и Лиам флиртуют друг с другом. Луи никогда не может уследить за ними, потому что их отношения постоянно меняются, как ветер. Они непрестанно ссорятся и спорят; они полные противоположности, но в то же время очень похожи. Иногда Лиам смотрит на Зейна так, словно готов в одно мгновение отдать за него весь мир, а Зейн улыбается Лиаму так, словно готов в любой момент бросить все и уехать в деревню, чтобы вместе с ним построить птицеферму. Это странно и сбивает с толку, но Луи вроде как болеет за них. Лиам и Зейн долго смотрят друг на друга, и это действительно все, что нужно Луи в качестве подтверждения. — А, ну это определенно «да». Когда уже вы просто признаете это и свяжете себя узами брака? — Луи шутит, но с толикой серьезности. — Мы мужья по работе, а не настоящие мужья, — небрежно поясняет Зейн. — Что это вообще значит? — Луи смеется. — Зейн — мой муж по работе. Мы хорошо работаем вместе, и у нас много общих дел, — вмешивается Лиам, обнимая одной рукой Зейна. — Мы счастливо замужем по работе. Мы не можем быть замужем замужем. Это было бы странно. — Значит… вы просто трахаетесь без обязательств? — прямо спрашивает Луи, скептически глядя на них. — Да, именно так, — Зейн поворачивается и громко, с противным звуком целует Лиама в висок. — Я буду молиться за вас обоих. Чтобы вы обрели покой в этой бренной жизни, — Луи ухмыляется, сдерживая дразнящую улыбку. — Заткнись, Томлинсон, — Зейн слегка толкает каталку Луи, заливаясь смехом. — Зееейн, будь бунтарем и не работай со мной! — снова умоляет Луи, подкатываясь к нему. — Бро, я же сказал, что я только за! Я всегда думаю, что это отличная идея, — объясняет Зейн, садясь Луи на колени. — Но Аоки жестко оседлал мою задницу по поводу этого обучения и прочего дерьма. Плюс, я не провел достаточно учебных часов, а отзывы моих интернов «не очень хорошо говорят о моей образовательной адекватности», — цитирует Зейн тоном, полным цинизма. — Что бы это, черт возьми, ни значило. Моей профессии нельзя научить! — Но…? — Луи хмурится, вопросительно глядя на него. — Как ты тогда научился? Если ей нельзя научить? — Некоторые рождаются великими, некоторые достигают величия, а некоторым его навязывают, — поэтически декламирует Зейн. — Мне посчастливилось иметь всё вместе. — Ну, конечно, кто бы ещё столь великий мог предложить интернам какое-то величие, — Аоки медленно подходит к Зейну сзади, прищурившись. — Эй, мой любимый главврач! — Зейн соскальзывает с колен Луи и, игриво улыбаясь, встает рядом со Стивом. — А я как раз говорил о тебе. — Да, я все слышал о том, как усердно я оседлал твою задницу, — Стив поджимает губы. — В хорошем смысле, — Зейн шутит с улыбкой, пытаясь сгладить ситуацию. Доставать Стива стало одним из любимых увлечений Зейна на работе. Аоки предложили должность главного хирурга после того, как доктор Филлипс ушел в отставку, и Стив абсолютно не похож ни на одного из своих предшественников. Конечно, у него есть эта профессиональная строгость, но он все еще любит шутить и поддразнивать врачей. Самое забавное в Стиве это то, что он будет развивать глупые идеи и безбашенные выходки или смеяться над дико непрофессиональными вещами, сказанными его сотрудниками, до самого конца. Если только он не в стрессе, тогда ему все равно, и он не теряет ни секунды, прежде чем прекратить всё происходящее. — Тащи свою напыщенную, великую и могучую задницу в лабораторию, Малик, — доктор Аоки ворчит, время шуток давно прошло. — Ты уже опаздываешь, а это пустая трата больничных ресурсов. — Да, сэр. Прямо сейчас, сэр. Я не подведу вас, сэр, — Зейн несколько раз отдает честь с глупой ухмылкой на лице. — Малик, — Стив бросает на него пристальный, прищуренный взгляд. — Ладно, ладно, иду, — Зейн поднимает руки в знак поражения. — Воспитывай молодые умы, о великий, — Луи насмешливо шепчет, когда Зейн проходит мимо, немного кланяясь. Зейн добродушно смеется, но все равно толкает Луи обеими руками. — Томлинсон, слезай с каталки! — Стив обращается к Луи. — Ты тоже тратишь больничные ресурсы! — О, полегче, Стив… — Луи закатывает глаза, соскальзывает с каталки и шутливо протягивает её врачу. Луи знает, что озорная сторона личности Стива хотела бы забить на всё и устроить гонку на каталках по коридорам. На самом деле они уже делали это раньше, во время скучнейшей смены в три часа ночи в приемном отделении, просто пытаясь не дать друг другу уснуть. — Хочешь прокатиться? — Нет, я не хочу кататься в каталке! — фыркает Стив. — У меня есть работа, и у вас тоже! Луи и Лиам смеются между собой, прислонившись к стене. — Ну… — Стив многозначительно смотрит на Лиама и Луи, недоуменно подняв брови. — Чего это вы тут стоите? Спасайте жизни! Хоть какая-то польза будет! Что с вами, врачи? Разве у вас обоих нет работы? Вперед! — Аоки хлопает в ладоши, и Лиам с Луи мгновенно убегают дальше по коридору. — Фу ты, — отдувается Луи, как только они оказываются на безопасном расстоянии. — Что сегодня забралось Стиву в задницу и умерло там? — Я откуда знаю, — соглашается Лиам, осторожно оглядываясь через плечо. — Он сегодня такой раздражительный. Должно быть, пришло время для ежеквартальных отчетов. Он все время говорит о «больничных ресурсах». — А, точно, точно, — Луи понимающе кивает, прекрасно зная, как напряжен Стив, когда приходит время представлять совету директоров отчеты о доходах больницы каждый квартал. — Может, нам стоит… Помочь? Или что-то еще? — робко предлагает он. Лиам поднимает бровь. — Чтобы нам головы оторвали? Луи и Лиам обмениваются понимающими взглядами. — Уходим, — одновременно произносят они в знак согласия. Стив любит, чтобы все делалось определенным, правильным образом, и хотя они всего лишь пытаются помочь, все они на собственном опыте убедились, что эта идея всегда приносит больше вреда, чем пользы. Лучше всего просто подержать головы опущенными и переждать, пока отчеты не будут поданы, а Стив не вернется к своему веселому беззаботному состоянию. — Ну так что насчет моего предложения? — снова начинает Луи. — Потому что я действительно чувствую как… Не знаю, поиграть в пейнтбол? — Пейнтбол? — нахмурившись, переспрашивает Лиам. — Тогда картинг? — предлагает Луи, с любопытством приподнимая бровь. Лиам качает головой. — Нет. — По магазинам? — Не-а, — Лиам снова отрицает, выделяя букву «а». — Мы могли бы прокатиться на лодке? Это всегда весело. — Нет. — Ладно, как насчет гольфа? — с надеждой предлагает Луи. Лиам снова хмурится. — С каких это пор ты играешь в гольф? — Я открыт новым знаниям, Лиам, дай мне жить, — Луи разочарованно вздыхает. — Мой ответ по-прежнему отрицательный, — настаивает Лиам. — Ох, ну почему! — Луи стонет, запрокидывая голову. — Я даже согласен просто пойти посмотреть гребаное кино, если это поможет мне выбраться отсюда. — Нееет. — Почему ты такой скучный, Ли? — Луи ворчит, надув губы и скрестив руки на груди. — Я просто не понимаю, почему ты так сильно хочешь свалить отсюда. — Не знаю, просто… Я чувствую себя неловко и тревожно, — признается Луи. Он чувствовал себя так с тех пор, как проснулся этим утром, как будто странная зловещая туча нависла над ним, и он просто ждет, когда она начнется. — Скучные дни — это ужасно, понимаешь? Это плохой знак. — Скучные дни — это просто скучные дни, — Лиам равнодушно пожимает плечами. — Это не значит, что наступит конец света. — Именно так все и говорят перед концом света. — Ты драматизируешь… — Найл! — Луи прерывает Лиама, замечая, что в фойе появляется блондин. — Спорим, Найл пойдет со мной, как настоящий друг. — Пойду с тобой? — Найл хмурится, прислушиваясь к разговору, когда подходит к ним. — Куда пойду? — Да, хочу прогуляться, ты согласен? — О, я бы с удовольствием, но не могу, — с сожалением отвечает Найл. — Я, кстати, искал тебя. — А теперь ты нашел меня, — Луи улыбается, небрежно кладя руку Найлу на плечо. — У тебя есть минутка? Мне нужна консультация. — Ммм, — Луи делает вид, что усердно размышляет, зная, что его график полностью свободен на сегодня. — Думаю, у меня найдется свободная минутка. Все для тебя, Найл, мой единственный настоящий друг, — многозначительно подчеркивает он, глядя на Лиама. — Он даже не согласился! — дуется Лиам. — Он тоже отказался, потому что у него, как и у меня, есть работа! — Неправда! Найл пошел бы со мной, если бы не эта консультация, в которой он так нуждается. Я знаю, у него доброе сердце! — Луи обнимает Найла чуть крепче. — Разве не так, Ни? — Я бы непременно прогулялся с тобой, Лу, — подтверждает Найл, слегка толкая Луи бедром. — Но да… Насчет консультации, это действительно важно, так что может мы просто… — Конечно, Вы правы, доктор Хоран. Показывайте дорогу, — Луи делает серьезное лицо, пытаясь сдержать улыбку. — О, как мне повезло, что у самого доктора Луи Томлинсона нашлось время дать совет мне, скромному педиатру, — Найл нежно улыбается Луи. — Ох, заткнись, — Луи легонько толкает его. — Это я все время прихожу к тебе за советом. Все четверо хорошо учились в ординатуре, выбрав различные хирургические специальности и получив предложения на работу по всей стране. Но все равно никто из них не хотел уезжать из Сиэтла. Единственным, кто всерьез рассматривал идею переезда в Нью-Йорк, был Зейн, утверждавший, что это гораздо лучшее место для пластического хирурга. Но в конце концов, каким-то образом Лиам убедил его остаться — Луи не знает точно, как Лиам это сделал, но у него определенно есть догадки. Лиам отвлекается на пищащий пейджер. — Так, ребята, увидимся позже, — он уже уходит по коридору, но вдруг что-то вспоминает. — Ой, погодите, мы все еще собираемся пить сегодня вечером? — Точно, сегодня же ночь друганов! — Луи в восторге. С тех пор как они были интернами, они всегда старались устраивать какие-то официальные встречи за пределами больницы по крайней мере два раза в месяц. Это всегда было временем, чтобы просто расслабиться и наверстать упущенное в жизни друг друга, в конце концов, они могут быть настолько заняты, что им трудно поддерживать дружбу, даже если они видят друг друга каждый день. Когда это стало для них обычным делом, Луи начал называть такие вечера «ночь друганов», и это прижилось. — Я совсем забыл, что это сегодня вечером. Ну, ты уже знаешь, что сегодня я свободен, так что я буду. — Найл, ты как? — интересуется Лиам. — Сегодня вечером у меня запланирована резекция кишечника, но это быстро, — отвечает Найл. — Так что встретимся. — Отлично! — Лиам улыбается, разворачиваясь и направляясь дальше по коридору. — Увидимся! Луи снова обращает свое внимание на Найла. — Хорошо, Найл, что там у тебя за вопрос? Найл кивает, и они отправляются по другому коридору. — Итак, одна из новых интернов осмотрела пациентку, которая жаловалась на постоянные головные боли и усталость. Я имею в виду, сейчас сезон гриппа и все такое, но это, по-видимому, происходит часто, поэтому моя стажерка отправила ее на МРТ. — Ммм, — Луи мычит, вытаскивая из лабораторного халата оставшиеся Skittles и закидывает их в рот, следуя за Найлом в кабинет диагностики. — И сколько лет пациентке? — Ей всего восемь, — отзывается Найл, включая главный компьютер, чтобы показать Луи несколько снимков мозга на разных экранах по всей комнате. — О… Ты только посмотри! — пораженно восклицает Луи, наклоняя голову, чтобы получше рассмотреть снимки. — Это астроцитома… точнее, ювенильная пилоцитарная астроцитома. — Почему ты так уверен? — удивляется Найл, с любопытством поглядывая на Луи. Луи указывает на экран, проводя пальцем по изображению. — Видишь, как четко очерчены границы опухоли? Она не расплывается и не растягивается, как некоторые другие виды опухолей. — О, ты прав, — Найл кивает, скрестив руки на груди и размышляя. — Это определенно объясняет головные боли. Бедняжка, — Луи хмурится, глядя на Найла. — Стажерка не говорила про какие-нибудь дефекты? Невнятная речь? Потеря зрения? Что-нибудь в этом роде? — Нет, ничего. Просто головокружения. — Хм, значит все еще не так запущено, это хорошо, — замечает Луи, кивая головой. — Ну, я тебе определенно понадоблюсь. Видимо, теперь я все-таки не так уж свободен. — Ты можешь ее вылечить? — Да, определенно, — подтверждает Луи, снова оглядываясь на снимки. — Это немного рискованная область, она почти задевает ее зрительные нервные пути, но я уверен, что смогу удалить ее полностью. Но ей определенно понадобится повторная химиотерапия, для пущей безопасности. Эти опухоли довольно сложные. — И не говори, — Найл в изнеможении вздыхает. — Я надеялся, что все не настолько серьезно, но, думаю, нам следует сообщить об этом семье. Луи тоже вздыхает и медленно кивает. — Я ненавижу, когда это маленький ребенок, понимаешь? Я не знаю, как ты целыми днями работаешь с умирающими детьми. Найл опускает голову и проводит рукой по волосам. — Я и сам не знаю. Это, конечно, нелегко, но кто-то должен это делать. А когда ты знаешь, что можешь помочь — это самое лучшее чувство в мире. — Да… Они покидают кабинет диагностики и шаг за шагом идут по коридорам больницы. — Ой, погоди, а где же моя стажерка? — внезапно осознает Найл, оглядываясь вокруг. — Боже, эти интерны. Клянусь, я стараюсь быть хорошим учителем, но как я могу чему-то научить, когда эти стажеры всегда непонятно где шляются? — Да уж, хороший вопрос, — Луи пожимает плечами с понимающей улыбкой. — Я сейчас вернусь, — Найл снова вздыхает и отправляется на поиски пропавшей стажерки, что очень мило с его стороны. Многие врачи не стали бы утруждать себя выслеживанием какого-нибудь интерна, используя «это надо не мне, а им» вместо оправдания. — Ты можешь войти, если хочешь. Я не думаю, что родители уже вернулись. — Да, конечно, без проблем, — Луи легко кивает, направляясь в комнату для пациентов в конце коридора. — Привет тебе! — он весело машет рукой с порога. В комнате никого нет, кроме маленькой девочки, сидящей на кровати и болтающей ногами взад-вперед. — Привееееет! Луи не может не улыбнуться заразительному энтузиазму девочки, широко улыбающейся с отсутствующим передним зубом. Она немного мала для восьмилетнего ребенка, но она просто прелесть. — И как же тебя зовут? — Эйвери! — с гордостью объявляет она, по-прежнему болтая ногами. — Но мой папа зовет меня Эйви. И еще, иногда он называет меня Эйвибаг, как божью коровку! Я обожаааааю божьих коровок! — Они довольно милые, правда? — соглашается Луи с легким смешком, присаживаясь на край кровати рядом с ней. Она очень разговорчива и дружелюбна. — Очень, очень приятно познакомиться, Эйвери. Я доктор Томлинсон, — он слегка запинается, когда слышит ее имя, слетающее с его губ, и ловит себя на том, что застигнут врасплох. — Я… Я когда-то знал малютку Эйвери.… — Неужели? И твоя Эйвери была девочкой? — с любопытством спрашивает Эйвери, слегка приподнимаясь на кровати. — Потому что дети в школе иногда дразнят меня, потому что мое имя звучит как мальчишечье. А тот факт, что мое второе имя — Эллиот, вообще не помогает. эйвери эллиот Луи быстро бледнеет, когда он разглядывает маленькую девочку перед собой, действительно разглядывает, сосредоточившись на деталях, которые он так легко упустил из виду. Красивые каштановые волосы, спадающие длинными волнами, крошечное родимое пятно слева от теплых карих глаз, нежнейшие ямочки на щеках и широкая радостная улыбка, способная разбить любое сердце. Луи чувствует, как его сердце колотится в груди, бьется так громко, что его наверняка слышит вся больница. — Я иногда подумываю насчет Эйви Элли? Я не знаю, — Эйвери размышляет сама с собой. — Но я думаю, что Эйвери Эллиот звучит очень оригинально, да? И папа говорит, что это моя мама назвала меня так по-особенному, — она продолжает, опустив голову. — Но мне так и не удалось с ней познакомиться… — Эйви, детка, у них не было зеленого желе, поэтому я взял красное. И вообще, это вроде бы всем известное правило желе, что красное всегда самое вкусное, не так ли? ♫ Aron Wright — Heartbeats Время одновременно движется в замедленном темпе и погружается в гиперскорость, когда Луи оборачивается на странно знакомый звук глубокого голоса. Он открывает рот, чтобы заговорить, закричать, объявить о появлении призрака, но все слова застревают у него в горле, когда он оглядывается на человека, входящего в палату. Какое-то мгновение они пристально смотрят друг на друга — долгое, сложное мгновение. Миллион и одна вещь стоят в плотном воздухе между ними, а вакуум, кажется, высасывает весь пригодный для дыхания кислород из комнаты. Восемь лет, по-видимому, ни черта не сделали с памятью Луи, потому что в один момент он каким-то образом умудряется почувствовать, как эмоциональный груз всей жизни снова падает на его плечи. — Луи… — наконец с трудом выдыхает Гарри. Он произнес его имя так тихо, что Луи, вероятно, даже и не услышал бы, если бы звук этого голоса не звучал у него в голове все это время, так что он мог узнать его где угодно. Луи отрывает взгляд от Гарри и поворачивается к маленькой девочке, которую он только что встретил. Девочке, которую он знает; девочке, которую он знал. Его глаза широко раскрыты от шока, а челюсть просто упала, позволяя выйти всему воздуху из легких. — О боже… — выдыхает Луи с безнадежной болью, инстинктивно прикрывая рукой разинутый рот. — Эйвз… Больше не младенец, больше не увековеченная и запертая в крошечном сейфе в голове Луи, тщательно скрываемая от посторонних глаз малышка, намеренно вытесненная из сознания. Он смотрит на нее в полном изумлении, почти не веря, что она настоящая и сидит прямо перед ним. И она абсолютно великолепна во всех отношениях, такая же, как он себе и представлял. Так похожа на ту хрупкую малютку, которую он когда-то нянчил на руках, но в то же время совсем другая. Эйвери с любопытством наблюдает за ним, склонив голову, смущение явно окрашивает ее прекрасное личико, а брови слегка нахмурены. Она понятия не имеет, кто он такой, да и с чего бы ей? Луи не дали шанса стать частью её жизни. — Эээ… Эээ… Я д-должен уйти… — бормоча извинения, Луи вскакивает на дрожащие ноги и быстро выходит из комнаты, больше не смотря никому из них в глаза. Сердце Луи бьется так, словно готово выпрыгнуть из грудной клетки. Он хочет как можно скорее покинуть комнату, так что он в слепой спешке выбегает в коридор, немного спотыкаясь о себя по пути. Он так часто представлял себе этот момент, что мог бы ослепнуть от него. Он прокручивал этот сценарий в голове снова и снова, пока чуть не заставил себя поверить в то, что это реально. Он и Гарри наконец-то воссоединяются, рыдают, извиняются, обещают никогда больше не расставаться, и так далее, но Луи никогда не представлял их снова здесь. Снова в этой больнице и снова с тем же бременем. Бременем рака. На планете не существует ни единого способа объяснить или примириться с этим, и Луи даже пока не осознает, как с этим бороться, а мешающие эмоции переполняют его тело. Эйвери — не дочь Луи. Он знает это, он знает. Но он заботился о той маленькой девочке, он любил ее. Он даже может сказать, что, возможно, привязался к ней так сильно, как никогда до конца себе не признавался. Видеть ее взрослой, совершенно великолепной и искренней, яркой и жизнерадостной, мини-версией ее матери. Это слишком трудно, так трудно, и он точно ожидал не этого, когда неосознанно вошел в ту комнату. А теперь она больна. Эйвери больна. Он должен сказать Гарри, что она больна, черт возьми. И Гарри, господи, Гарри. Луи видел его лишь краем глаза, но от того, что он увидел, у него захватывает дух, как и раньше. В этот единственный момент Луи почувствовал больше, чем за все прошедшие годы. Такая ужасающая внутренняя реакция на звук его глубокого голоса, на выражение его потрясенного лица, на то, что он снова находится в одной комнате с ним, дышит одним воздухом. Он чужой, но его силуэт так пугающе знаком, так много в нем кажется тем же самым, но есть еще так много всего, что остается тайной. Загадкой, возникшей в бешено работающем мозгу Луи в виде серии вечных вопросов. Что он делает в Сиэтле? Или он никогда не уезжал? Они все это время находились всего в нескольких милях друг от друга… Нет, Луи знал бы. Он знал бы. Луи пытался звонить Гарри снова и снова, после того как тот ушел, он посылал сообщение за сообщением, засоряя голосовую почту Гарри во время перерывов, пока номер наконец не был неизбежно отключен. Луи повсюду искал следы Гарри в течение нескольких месяцев, и, честно говоря, он, вероятно, все еще искал бы их прямо сейчас, если бы не то голосовое сообщение, которое он получил от скрытого номера через шесть месяцев после того, как Гарри ушел. Луи был в операционной, поэтому он пропустил звонок и до сих пор каждый день жалеет об этом, потому что оставить это голосовое сообщение в своем почтовом ящике было намного хуже. Голос на другом конце провода был дрожащим, далеким, как будто он не совсем понимал, что хочет сказать. Его речь была ужасно прерывистой, даже слезливой, и Луи никак не мог выбросить из головы слабый голос Гарри. «Луи… Лу… Это я… Я… ну, я просто хотел… Я получил твои сообщения. Я… я в порядке, всё хорошо. Я в порядке… Мы в порядке… Тебе больше не нужно присматривать за мной… Тебе не нужно зво… Я в порядке… Эйвери в порядке, я забочусь о ней… Мы в порядке. Я эм… Я надеюсь, что ты… Я надеюсь, что с тобой все хорошо… Передай Бенедикту привет от меня… И эм… Я… Луи… Я просто… черт, мне нужно идти… Прощай…» Луи безостановочно слушал эту запись голоса Гарри, пытаясь понять ее смысл, найти хоть какое-то подобие понимания в этих тихих рассеянных словах. Потому что, несмотря на то, что он произнес эти слова шесть раз за минуту и тридцать девять секунд, голос Гарри звучал не совсем в порядке. И все, чего хотел Луи, — это позвать его обратно, найти и привезти домой. Но время шло, и Луи начал думать, что, возможно, он слышал только то, что хотел услышать, возможно, он чувствует слишком много подтекста, возможно, он продолжает думать, что Гарри не в порядке, только лишь потому что он отчаянно хочет, чтобы Гарри все еще нуждался в нем, чтобы он вернулся к нему. Забавно, что чем больше раз вы слушаете что-то, тем больше вы можете находить в этом тот смысл, который, черт возьми, вы хотите. Иногда Луи слышал только печаль, глубокую тоску и отчаяние. В другие дни это звучало так, словно Гарри насмехался над ним, и он мог слышать только жестокую издевку в его голосе. И все же Луи слышал гнев и горечь, негодование, звучащие с другого конца провода. С течением времени становилось все хуже и хуже. В конце концов все стало настолько плохо, что Найлу пришлось забрать телефон Луи и удалить эту проклятую запись для его же блага. Но даже несмотря на то, что она физически исчезла, её эхо снова и снова прокручивалось в голове Луи, хотел он того или нет. Его последняя связь с Гарри. С Эйвери. Преследующая его. И это было не единственное, что преследовало его. Комната, комната Эйвери, ее детская. Место, где Луи влюбился в ее улыбку с ямочками на щеках и почувствовал, как его сердце разрывается при звуке ее хихиканья, последнее место, где он когда-либо держал ее в своих объятиях. Она все еще в доме Луи, совершенно нетронутая. Он все еще не может даже приблизиться к двери и дотронуться до дверной ручки, опасаясь того, что ждет его в этой комнате. Луи невыносимо видеть все вещи, которые она оставила в тот ужасный день, все еще на своих местах, все еще ожидая ее возвращения. А теперь она больна. Его прекрасная малютка Эйвери больна. Луи совсем не смотрит, куда идет, когда натыкается прямо на Найла, ведущего за собой интерна. — О, я нашел её, и как раз возвращался, — начинает Найл, прежде чем замечает паническое выражение лица Луи. — Эй, Лу… Что происходит? Куда ты идешь? Луи не может сосредоточиться. Ни на лице Найла, ни на том, что происходит вокруг него, ни даже на том, чтобы держать его тело прямо. Он чувствует слабость. Он чувствует себя как в тумане. Как будто он только что переместился в другую версию мира, где происходит всё это дерьмо. Только вот оно реально. Найл бросает взгляд на студентку, переминающуюся с ноги на ногу рядом с ним, глубоко засунув руки в карманы. — Уэсли, пойди и сообщи семье пациентки, что мы поговорим с ними через минуту. — Эээ… — доктор Уэсли тупо смотрит на Найла широко раскрытыми неуверенными глазами, как будто не знает, что ей делать. — Не стой так, Уэсли! Иди! — раздраженно командует Найл, указывая в нужном направлении. — Интерны, — Найл закатывает глаза, неодобрительно качая головой, пока она семенит по коридору. — Скорее пугливые маленькие дети, которых нужно держать за руку на каждом шагу. Неужели мы тоже были настолько ужасны? Луи не отвечает, повторяя ответ интерна, глядя на Найла тем же пустым взглядом, что и доктор Уэсли несколько минут назад. — Луи? — Найл кладет руку ему на плечо, пристально глядя на него. — Лу, ты в порядке? Ты выглядишь бледным. Дыхание Луи становится неровным, его охватывает слепая паника и новая волна осознания. Осознания того, что это не сон, он не проснется и не сможет убежать. Это реально. Не прошло и часа, как Луи беззаботно смешивал Skittles и строил планы, как бы на сегодня забыть о своих врачебных обязанностях и приятно и спокойно провести время вдали от этого места и этого времени… Теперь он едва может дышать. Едва функционирует. Тяжесть всего мира обрушивается на его плечи снова, и снова, и снова. — Только не здесь, — Найл замечает признаки надвигающейся панической атаки и быстро подтягивает Луи за плечо, подталкивая его к ближайшей комнате, которая оказывается кладовкой. Это отнюдь неутешительно для пациента или медперсонала — наблюдать, как врач полностью сходит с ума. Их считают героями, спасителями. Они не должны ломаться, они не должны проявлять слабость. Во всяком случае, не при всех. Луи открывает рот, и его язык на вкус как мел, сухой и беззвучный. — О-она… блять… — Что? — обеспокоенно спрашивает Найл, поглаживая Луи по спине. — Что случилось? — О боже… Она больна… — Луи отчаянно трясет головой, внезапно почувствовав еще большее головокружение и невероятную слабость. Это похоже на переживание жестокого кошмара, когда он не может проснуться и открыть глаза. — Найл, она б-больна… Найл хмурится, не понимая, в чем тут дело. — Пациентка? — Эйвери… — Луи хрипит, опираясь на стену для поддержки, и он почти сгибается пополам от слабости. — Моя Эйвери. О-она… Пациентка — это моя Эйвери. — Что? — Найл задыхается, оглядываясь вокруг в шоке и недоверии. Он смотрит на планшет в своей руке, вытаскивая её медицинскую карту. — Нет? Ты имеешь в виду — это она там? Я не… я даже не знал. Я никогда не видел фамилии, Уэсли занималась ее регистрацией. Черт… Гарри тоже здесь? Луи кивает, раскачиваясь взад-вперед, и опускает руки на колени. Он сгибается и пытается вдохнуть хоть немного кислорода. — Я не разговаривал с ним… Я… Я имею в виду, я не мог… — О, Луи, — Найл протягивает руку, чтобы утешить его, но вскоре отказывается от мимолетной поддержки и решает просто полностью обнять его дрожащее тело, притягивая Луи в свои объятия. Найл точно знает, через какой адский огонь прошел Луи, он был там. Он видел последствия ухода Гарри и поддерживал Луи, как и все они — Лиам, Зейн и Найл. У каждого есть пациент, который изменил их, человек, который изменил не только их восприятие медицины, но и восприятие самих себя. И для Луи этой пациенткой была Джемма. И он так сильно заботился о ней, что позволил ей влиться в его жизнь, стать частью его жизни. Позволил намного больше, чем следовало бы, и не только Джемма преследует его, но и Гарри, и Эйвери, и все, чем они когда-либо были для него, и все, чем Луи думал, что они всегда будут. Это сломало его. Уход Гарри сломал его. И все эти годы Луи только и делал, что старался держать себя в руках, старался сохранять разум занятым, а тело достаточно активным, чтобы не думать о них каждый час. Это было просто достижением, если он несколько дней не обдумывал, как бы ему вернуть их назад. — Я не могу сказать ему, я не могу сказать ему… Я не могу, — повторяет Луи, дико качая головой и с тревогой вырываясь из объятий Найла. — Это просто как… как… Джемма… — Нет. Луи, нет, — возражает Найл, положив руки ему на плечи. — Это и близко не похоже на ее случай. Луи все еще яростно мотает головой из стороны в сторону, глаза широко раскрыты и полны паники. Джемма умерла от похожего рака, и теперь Луи ставит диагноз ее дочери. — Послушай меня, Луи, — Найл заставляет Луи посмотреть ему в глаза, ожидая, пока Луи действительно найдет в себе силы сфокусироваться. — Это не одно и то же. Нет. Джемма умерла от другого типа опухоли — неоперабельной опухоли. Ты только что видел снимки Эйвери и совершенно не нервничал. Ты сказал мне, точно сказал, что сможешь удалить ее опухоль. Ничего не изменилось. Ты можешь это сделать, ты один из лучших нейрохирургов в стране. Луи медленно кивает, тяжело дыша. Он знает, что Найл прав, Луи исключительно хорош в том, что делает. Вот как ему удалось стать заведующим отделением в столь юном возрасте, это почти неслыханно в нейрохирургии с тем уровнем сложности и интеллекта, который она требует, но Луи каким-то образом справился. Именно так он пережил разрыв своего сердца. После того, как он в конце концов взял себя в руки и небрежно сшил себя обратно, Луи бросил то, что осталось от него, в свою работу, надеясь, что это, возможно, сделает его снова целым. Он работал изо дня в день, стараясь быть лучшим, завоевывая доверие главного ординатора и легко добиваясь стипендии нейрохирурга под опекой доктора Кармайкл. Он выпустил больше публикаций, чем кто-либо из его одноклассников, проходя одно клиническое испытание за другим, чтобы держать себя занятым. Не имея никого, к кому можно было бы вернуться домой, Луи сделал операционную своим домом, своей жизнью. Так что, учитывая все, чего он достиг за свою карьеру, Луи не ставит под сомнение свои собственные способности как хирурга. Он не ставит под сомнение ни свой диагноз, ни методику, которая ему понадобится, чтобы успешно вылечить ее. Он лишь задается вопросом, сможет ли он выйти из этой кладовки и войти в ту комнату, зная, что в последний раз, когда они были отдельно от его жизни, он почти не пережил их потерю. Луи не может рисковать своим собственным сердцем, особенно после всего, что ему удалось выдержать. Черт, и Луи может только представить, как Гарри отреагирует на все это. Он не знает, что сейчас происходит в жизни Гарри, и что с ним происходило с того рокового дня восемь лет назад, но если Луи в чем-то и уверен, так это в том, что подобные новости полностью уничтожат Гарри. Не имеет значения, что опухоль Эйвери полностью излечима, не имеет значения, сколько Луи или Найл или любой другой врач будут пытаться успокоить его. Параллель с болезнью его сестры, а также неопределенность и эмоции, связанные с этим, почти наверняка одолеют его. Луи не знает, готов ли он пережить это снова, и он абсолютно не готов столкнуться с этим прямо сегодня. — Она обратилась в педиатрическое отделение, так что говорить буду я… но это неврологический случай, Луи. Ты должен быть там, — произносит Найл, положив руки на плечи Луи. — Это твой диагноз. — Я могу послать кого-нибудь еще из своего отделения. Или может быть… — Они уже видели тебя, Луи. Ты сделаешь только хуже. И ты прекрасно знаешь, что не сможешь оставить все как есть, — продолжает Найл, и Луи знает, что он прав, он не может игнорировать это дело сейчас, оно поглотит его. — Если ты хочешь дать ей реальный шанс, это должен быть ты. Найди способ взять себя в руки, Луи. Не думай об этом. Ты можешь это сделать. Луи на мгновение закрывает глаза и просто несколько раз глубоко вдыхает, пытаясь забыть, пытаясь разорвать связь, которую он все еще ощущает в своих венах, пытаясь уйти как можно дальше от боли прошлого. Это бесполезно. Он никогда не будет готов к этому, но это уже происходит, поэтому Луи заставляет свои тяжелые ноги следовать за Найлом обратно в ту самую мрачную комнату. Они все встречались друг с другом раньше, и в ту же секунду, когда они все стоят в комнате, это не вызывает никаких сомнений. Воздух вокруг них плотный и тяжелый, как петля, затягивающаяся вокруг шеи Луи, лишая его права свободно дышать. — Мистер Стайлс, здравствуйте, я доктор Хоран, педиатр, — Найл представляется так, как будто они совершенно незнакомы, не связаны и не обременены тяжелым весом прошлых воспоминаний. Он крепко пожимает Гарри руку, прежде чем жестом указать в сторону Луи. — А это доктор Томлинсон, нейрохирург. Луи всем своим существом хочет избежать зрительного контакта, но он знает, что это неэтично и ужасно невежливо. Поэтому он протягивает руку для рукопожатия, мельком взглянув на Гарри, чтобы свести к минимуму удар, который его манящие зеленые глаза неизбежно нанесут по его организму. Луи знает, что он не может притворяться, как будто он совсем не помнит Гарри, по тому, как он выбежал из комнаты несколько минут назад, эта возможность давно сорвана. Но он не может стоять здесь и обращаться к нему как к давно потерянной любви своей жизни, поэтому он решает последовать примеру Найла и придерживаться формальностей. — Мистер Стайлс. — Доктор Томлинсон, — Гарри отвечает взаимностью, беря протянутую руку Луи и быстро пожимая ее. Луи почти мгновенно отдергивает руку и засовывает в свой лабораторный халат, нагло отводя глаза от Гарри. Луи не нужно случайно замечать что-то во взгляде Гарри, он не хочет оказаться пойманным в ловушку этой соблазнительной призмы золотых отблесков, которые, как он знает, выстраиваются вдоль радужных оболочек Гарри. Слышать свое собственное имя, произнесенное Гарри дважды в течение часа, уже достаточно нервирует физически. не делай это неловким Найл откашливается, пытаясь хоть немного рассеять напряжение, и подходит к кровати Эйвери. Он слегка наклоняется к ней. — Эм… Эй, Эйвери, ты любишь мороженое? — Ну, конечно. Кто не любит мороженое? — улыбаясь, отвечает Эйвери. — Именно, — Найл слегка смеется. — По понедельникам детская столовая превращается в кафе-мороженое. — Неужели? — Эйвери широко раскрывает глаза. — Ага! — оживленно восклицает Найл, кивая головой. — Так, как насчет того, чтобы сходить за мороженым, пока мы, скучные доктора, немного поболтаем с твоим отцом? — Можно мне, папочка? — спрашивает Эйвери, глядя на Гарри в ожидании одобрения. — Конечно, Эйвибаг, — Гарри с улыбкой кивает, показывая ей большой палец. — Развлекайся! — Доктор Уэсли, будьте добры, отведите маленькую мисс Эйвери вниз за мороженым. Убедитесь, что ей дадут дополнительную порцию шоколадной крошки. Приказ врача, — Найл подмигивает ей, давая Эйвери пять. Спасибо Богу за Найла и его характер. Луи в момент разучился говорить, не говоря уже о том, чтобы заниматься медициной или поддерживать надлежащий вид перед пациентами. — Да, доктор Хоран, прямо сейчас, — Уэсли протягивает Эйвери руку. — Идем, Эйвери. — Мистер Стайлс, не могли бы Вы пройти с нами в свободный конференц-зал? — Найл встает на ноги, чтобы снова обратиться к Гарри. Взгляд Гарри уже выглядит обеспокоенным, брови нахмурены, но он кивает и следует за ними из комнаты. — Привет, извини… Я здесь! — по коридору торопливо несется мужчина. Он красивый, в каком-то литературном смысле, в костюме и галстуке, с темно-каштановыми зачесанными назад волосами. Он не очень высокий, может быть, всего на дюйм выше Луи, и когда он инстинктивно тянется, чтобы поцеловать Гарри в губы, Луи чувствует себя ужасно глупо, потому что он не предвидел этого раньше. — Пробки просто ужасные. Прости меня, детка. Я здесь. Надеюсь, я не слишком опоздал. — Ты как раз вовремя, — Гарри целует его в ответ, улыбаясь с некоторым облегчением. Луи пристально наблюдает за происходящим, не переставая щелкать ручкой в кармане халата и изо всех сил стараясь сохранить нейтральное выражение лица. — О, здравствуйте, извините, я Джесси, — он тепло протягивает Луи свободную руку в знак приветствия, но Луи только моргает, чувствуя, что не может заставить свое тело двигаться. Он держит обе руки в карманах халата, пальцы все еще сжимают ручку. Найл вмешивается, как может только лучший друг, плавно беря Джесси за руку, как будто она была изначально предложена ему. Джесси, похоже, ничего не думает об этом, вежливо улыбаясь Найлу и крепко сжимая его руку. Но только потому, что Джесси не заметил, не значит, что Гарри не заметил, и Луи чувствует его взгляд, внимательно наблюдающий за ним. — Мы врачи Эйвери. Я доктор Хоран, а это доктор Томлинсон, — Найл снова представляет Луи, жестом указывая на него, разговаривая с Джесси. — Мы как раз собирались обсудить дело Эйвери с Вашим… — Женихом, — Джесси заканчивает, рука движется, чтобы защитно обернуться вокруг талии Гарри. — Конечно, — Луи коротко кивает сам себе, сжав губы в линию, отказываясь выказывать какие-либо заметные эмоции, в то время как его палец все еще быстро щелкает по спрятанной в кармане ручке. Конечно, Гарри помолвлен, конечно, черт возьми. Прошло уже восемь лет, и было бы странно, если бы он не был помолвлен, замужем или еще что-нибудь в этом роде. И конечно же, Луи рад за него. Он не желает им ничего, кроме счастья. По крайней мере, так он говорит себе, глядя на человека, обнимающего Гарри за талию. — Пожалуйста, следуйте за нами в конференц-зал, — продолжает Найл, указывая в нужном направлении. — Нам сюда. Найл послушно ведет их в первую попавшуюся комнату, придерживая дверь открытой. Они усаживаются за пустой стол, Гарри и Джесси по одну сторону, а Найл и Луи напротив, с планшетами в руках. — Всё нормально, потому что доктор Уэсли, кажется, так ее звали, сказала, что, скорее всего, всё в порядке, — легко начинает Гарри, когда все усаживаются. — Но она просто хотела сделать несколько сканирований и анализов, чтобы быть уверенной. Интерны. Луи внутренне стонет. Настоящее проклятье. Он делает мысленную заметку, чтобы проинструктировать всех интернов об этикете взаимодействия с пациентами. Никогда нельзя давать пациенту или его семье ложной надежды. Это фундаментальное правило. Как врачи они не могут гарантировать жизнь или чудесным образом избавить людей от болезней или даже смерти. Они могут работать только в меру своих человеческих способностей, которых иногда бывает достаточно, но чаще всего нет. — Да, именно это нам и нужно обсудить, — сообщает Найл, вытаскивая карту Эйвери и результаты диагностики. Взгляд Гарри постепенно затуманивается, тревога быстро вытесняет обычную ясность его зеленых глаз. — Что-то… не так? Все ведь нормально, верно? Она в порядке… Это оно. Это то, что Луи никогда не захочет пережить вновь. Он точно помнит, что болезнь Джеммы сделала с Гарри, он помнит в ярких деталях все ночи, когда Гарри плакал и бился в истерике. Луи, может быть, и обижен на Гарри, но даже сейчас он хотел бы просто сказать ему красивую ложь. Найти способ оградить его от этой новой волны горя, которая вот-вот овладеет его телом. Луи хочет солгать, как будто от этого зависит вся его жизнь, закрыть Гарри глаза и притвориться, что все в порядке. Луи сидит за столом и думает только о том, как было бы здорово, если бы этого не случилось, если бы он ушел, если бы он наконец взял гребаный выходной и прогулялся. Скучные дни никогда не бывают хорошим знаком, скучные дни всегда означают конец света. Найл опускает глаза, откашливается и переводит взгляд на Луи, предлагая ему объявить диагноз. Луи прочищает горло, хотя оно сухое, как пыль. Он скрещивает руки на столе перед собой, крепко сжимая их, чтобы они не дрожали. С большой решимостью он заставляет себя поднять глаза и встретиться взглядом с Гарри, желая, чтобы его голос оставался ровным и профессиональным. — Магнитно-резонансная томография, которую мы провели для Вашей дочери, показала наличие опухоли в ее мозге. Я определил её как астроцитому первой степени. Это тип глиомы или опухоли, которая довольно часто встречается у детей… — Опухоль, в смысле… рак? У Эйвери рак мозга? — недоверчиво уточняет Джесси, наклоняясь к Гарри и хватая его за руку. — Да, — с сожалением подтверждает Луи, чувствуя себя так, словно он только что взвел курок заряженного пистолета и выстрелил прямо в сердце Гарри. Губы Гарри слегка приоткрываются, лишь легкое колебание, прежде чем вся краска сходит с его лица. — Она… У нее просто болела голова? С ней всё было хорошо… У нее была только… головная боль… г-головная боль… — его рука сжимает руку жениха так крепко, что костяшки пальцев белеют от напряжения, все тело пронизано напряжением. Гарри выглядит совершенно ошеломленным, взгляд направлен в никуда, пока его мозг отчаянно пытается осмыслить ситуацию. Луи уже видел это лицо раньше. Он видел именно это выражение, а последствия навсегда запечатлелись в его памяти. Нарастающие эмоции опустошения вспыхивают в глазах Гарри, одна за другой, как ухудшающееся слайд-шоу. отказ. гнев. сомнение. страх. вина. печаль. беспокойство. Найл сочувственно кивает, изо всех сил стараясь смягчить ситуацию. — Часто головные боли, тошнота и головокружение присутствуют при… — Нет… — Гарри выдыхает страдальческим шепотом, закрыв глаза. Он начинает медленно качать головой, не веря своим глазам, и постепенно начинает трястись все быстрее и быстрее, откидываясь на спинку стула. — Нет. Нет. Я не могу… Я не могу опять. Нет. С этими словами Гарри отчаянно вскакивает на ноги и бросается к двери, чтобы убежать. — Гар… — Луи замолкает, почти протягивая руку, чтобы коснуться его, почти вскакивая на ноги, чтобы пойти за ним, обнаруживая давно забытые привычки, все еще оставшиеся в его организме, мышечная память. Но вместо этого он закрывает рот и держит руки при себе, заставляя себя прикусить язык. Он не должен, как бы сильно он не хотел, и Луи полностью осознает это, когда Джесси быстро встает, чтобы пойти за своим женихом. — Детка, — тихо зовет Джесси, выходя вслед за Гарри из конференц-зала. Он догоняет Гарри в нескольких шагах от двери и тут же заключает его в объятия. Гарри прижимается к Джесси, как тряпичная кукла, и рыдает ему в рубашку. Луи наблюдает за происходящим через стеклянное окно комнаты, и его тело сотрясается от волнения. Он не может усидеть на месте, его колено неудержимо подпрыгивает под столом, он прикусывает нижнюю губу, беспокойно щелкая и постукивая кончиком шариковой ручки по деревянной столешнице. Джесси стоит спиной к окну, а Гарри лежит в его объятиях, уткнувшись лицом ему в шею. Луи не хочет этого видеть, но он не может оторвать взгляд, наблюдая, как Джесси продолжает утешать и успокаивать Гарри, шепча ему на ухо и рисуя узоры на его спине. Джесси держит лицо Гарри в своих руках, говоря ему что-то, что, видимо, успокаивает Гарри, прежде чем нежно поцеловать его в уголок рта. — Эй, все в порядке? — Найл наклоняется к Луи и кладет ладонь ему на плечо. Луи резко отстраняется, отводя взгляд от парочки. Он слышит вопрос Найла, но не уверен в ответе. Если под «в порядке» он имеет в виду, что Луи все еще физически дышит и функционирует как человек, то да, конечно, он в порядке. Но если Найл спрашивает, все ли в порядке с Луи — все ли в порядке в его жизни, в том, как всё произошло, в том, чтобы снова увидеть Гарри после восьми долгих лет разлуки, только чтобы сесть перед ним и его женихом и сказать ему, что он должен вскрыть мозг его дочери. Тогда нет, Луи, вероятно, не в порядке. Совсем не в порядке.

||✚||

♫ Joy Williams — Speaking a Dead Language Гарри вообще не должен был быть здесь. Он никогда больше не собирался приходить в эту больницу. Не по своей воле, не со всеми воспоминаниями, хранящимися в этих стенах, воспоминаниями, которые он отказывается признавать или о которых ему напоминают любым образом. Неделю назад, даже день назад, ничто не могло затащить Гарри обратно в это место. Ничто не могло, ничто бы и никогда, но каким-то образом это случилось. Гарри никогда не планировал увидеть его снова, никогда не ожидал увидеть его снова. Его взгляд все так же гипнотизирует. Словно машина времени перенесла его в далекое прошлое. Под этим сильным взглядом голубых глаз Гарри снова двадцать четыре года. Ему двадцать четыре года, и парень, в чьем доме он живет, мил и прекрасен, насколько это только возможно. Ему двадцать четыре года, и он находится в самом худшем месте в своей жизни, потерян до невозможности, напуган до смерти, безнадежно запутан в прекрасном добром парне с глазами, похожими на спокойное море. Вот только Гарри уже не двадцать четыре года, а этот забавный, добрый парень, которого повезло узнать, теперь мужчина, и не просто мужчина, а признанный нейрохирург, сообщающий ему худшие новости в его жизни. Гарри не должен был быть здесь. Но каким-то образом странная череда событий привела его именно к этому моменту, к моменту, которого он никак не мог предвидеть. Он готовился к работе, как обычно, он только недавно вернулся в Сиэтл по работе, и у него есть важный клиент, с которым он должен был встретиться, поэтому он старался не опаздывать. Но когда Гарри зашел в спальню дочери, чтобы проверить, готова ли она к школе, Эйвери уже лежала в постели, дергая себя за косички, которые Гарри только что ей заплел. Она все время стонала, что у нее сильно болит голова, и когда Гарри коснулся ее лба, ему показалось, что на этот раз у нее слишком высокая температура. А он определенно не из тех, кто рискует в таких вещах, поэтому он позвонил ей в школу и позволил остаться дома. Но дело в том, что у нее были эти головные боли, они приходили, уходили, но с каждой новой волной они возвращались ещё сильнее, чем раньше. Поэтому сегодня, когда у Эйвери сильно разболелась голова, и она едва могла встать с постели, Гарри понял, что ему нужно отвезти ее на осмотр к врачу. А Гарри ненавидит больницы, он их ненавидит. И совершенно справедливо. Он умолял своего жениха оставить работу и пойти с ним, но не потому, что думал, что с его дочерью что-то ужасное, а потому, что мысль о том, что ему нужно пойти в больницу, не зная, что произойдет, когда он выйдет, причиняла ему физическую боль. Их новый дом на самом деле гораздо ближе к северо-восточной областной больнице — это не лучшая больница, но она ближе. И это больница, с которой у Гарри не связаны негативные воспоминания, так что именно туда он и собирался отправиться. Он велел Джесси встретиться с ним там, и все. Но, конечно же, отделение скорой помощи на северо-востоке не принимало новых пациентов из-за того, что их персонал был занят какой-то сложной операцией. И они направляли всех поступающих пациентов не куда-нибудь, а именно в Приморский Центр Медицины Сиэтла. Конечно, Гарри мог бы сказать «к черту это, я иду домой» и избавить себя от этого потенциально эмоционально раздражающего опыта, но его дочь значит для него абсолютно все, и ему нужно было что-то сделать с ее постоянными головными болями. Гарри больше не мог видеть, как она страдает. Поэтому он проглотил все это и вернулся туда, куда поклялся себе никогда не возвращаться. Но все же Гарри никак не ожидал увидеть Луи здесь, он думал, что он просто спокойно зайдет и выйдет. Осмотр, может быть, несколько лабораторных анализов и рецепт, вот и все. Ничего такого, во что мог бы быть вовлечен Луи. Гарри даже думал, что, может быть, Луи здесь больше не работает, может быть, он перешел в новую больницу, может быть, он вообще уехал из Сиэтла. Но вот он сидит прямо напротив Гарри за длинным столом и выглядит таким же милым и прелестным, как всегда. Это могло случиться только в самом ужасном сценарии его жизни. луи. пцмс. разочарование. рак. смерть. Каким-то образом все эти слова снова заполняют голову Гарри. Он не ожидал снова оказаться здесь, в этом же месте, в этой же компании, при таких же обстоятельствах, придающих новый смысл понятию дежавю, потому что это было бы просто смешно, не так ли? Абсолютно, блять, смешно. Какая-то нелепая чушь, которая охватывает всю его жизнь такими ненавистными, жестокими способами настолько, что он стал пугающе привыкать к этому. Наконец Гарри собирается с мыслями и возвращается в комнату, заставляя себя спокойно сидеть в кресле, пока врачи пытаются пролить свет на тему, которую Гарри предпочел бы оставить в темноте. — Точно неизвестно, что вызывает рост этой формы опухоли у детей, но многие показатели, основанные на ее семейном анамнезе, показывают, что это может быть генетически унаследованный риск, — Найл объясняет, тщательно подбирая слова. — Джемма… — тихо бормочет Гарри, его голос дрожит, когда он неохотно произносит имя сестры. Если бы кто-нибудь спросил его, когда он в последний раз произносил ее имя, он бы не ответил. Это слишком больно. Это все еще слишком больно. Он стал мастером изолирования, пряча вещи в маленьких потайных коробочках в своем сознании, пронизанных милями предупреждающей ленты и красных флажков. О некоторых вещах просто нельзя говорить, о некоторых вещах вообще никогда нельзя говорить, и если Гарри каким-то образом может избежать столкновения с какими-то темами, он делает это весьма успешно. Это то, как он держится изо дня в день, это то, как он справляется и управляет, казалось бы, нормальной, здоровой, возможно, даже счастливой жизнью. Сохраняя хорошее, хорошее и плохое, плохое. Никогда не смешивая одно с другим. Именно так он действует как отец, отделяя и держа Эйвери подальше от любого негативного воспоминания его прошлой жизни. У Гарри нет другого выбора, кроме как просто не говорить об этом, иначе печаль, гнев и разбитое сердце снова поглотят его. — Да, — кивает Найл в подтверждение. — Насколько я понимаю, она была биологической матерью Эйвери. Вполне вероятно, что у Эйвери есть генетическая предрасположенность к раковым заболеваниям, что и вызвало образование этой опухоли. Особенно учитывая, что во время беременности ее мать была в одной из поздних стадий неизлечимой болезни. Этого не может быть. Снова. Это не может быть правдой. В каком мире все это имеет смысл? Гарри ничего не чувствует, он парализован и опустошен, он ничего не может понять. Закрыв глаза, он медленно вдыхает и выдыхает воздух, чтобы снова не вскочить и не выбежать из комнаты. Вся его жизнь в течение последних восьми лет была связана с дочерью, она стала для него всем, он посвятил все свое существование заботе о ней, насколько это было возможным. Даже несмотря на то, что сначала он был настроен негативно, Эйвери, его милая маленькая Эйви, пробралась прямо в разбитое сердце Гарри и заставила его снова что-то почувствовать. Она заставляла его двигаться, она заставляла его дышать, она поддерживала его в здравом уме. Наконец-то он чувствовал себя нормально. Наконец-то он почувствовал, что в его жизни все в порядке, по крайней мере, на каком-то уровне. Любой посторонний человек, который посмотрел бы на его нынешнюю жизнь, мог бы подумать, что у него все хорошо, даже замечательно. Когда он покинул порог дома Луи, он был в полном беспорядке, в огромном, отвратительном беспорядке, в тягостном беспорядке. Он не знал, что делать и куда идти, но в глубине души понимал, что Луи сказал ему правду в тот вечер. для нее… для эйвери… Теперь все это — сплошной туман, ужасное неверно истолкованное пятно, которое он заблокировал. Он заблокировал его, чтобы попытаться двигаться дальше, протрезвев и собрав свою жизнь воедино, насколько это было возможно. Ничто из этого не было легким, ничто не было простым, и ему потребовалось много времени, чтобы осознать, что он является родителем, чтобы по-настоящему принять это как свою новую реальность. Он пытался, боже, он действительно пытался быть отцом. Каждый день в течение нескольких недель подряд он боролся с собой, заставляя себя работать лучше, пока не почувствовал себя немного легче, немного нормальнее. Гарри прошел через это, преодолел всё то дерьмо, которое швыряла ему жизнь, и теперь, после стольких лет душевной боли, он должен быть на пути к счастью. Он вступает в брак с замечательным человеком, которого любит, его карьера идет вверх, он преданный отец чудесной маленькой девочки, и теперь все должно было быть хорошо. Все, блять, должно быть хорошо. Все, чего Гарри жаждет, — это нормальности, все, чего он хочет, — это привычной регулярности и стабильности, о которых он мечтал в детстве. Он жаждет этого каждый день, он жаждет этого каждой клеточкой своего сердца, и, в конце концов, он добился этого, или же он так только думал, возможно, он был обречен. этого не может быть, этого не может быть, этого не может быть… только не снова… — Что… эээ… Ч-что мы можем сделать? — слабо спрашивает Гарри, и его голос звучит странно и хрипло даже для его собственных ушей. Он чувствует себя таким слабым. Одной рукой он изо всех сил вцепился в руку жениха, а другой вцепился в собственное бедро, безудержно впиваясь ногтями в ткань брюк. — Хирургия, безусловно, лучший вариант для удаления опухоли, — подает голос Луи, и при звуке его голоса Гарри открывает глаза, чтобы посмотреть на него. — И исходя из того, как пройдет операция, мы определим, насколько агрессивными должны быть любые химиотерапевтические процедуры. Теперь, когда Гарри пристально смотрит на Луи, он не может отвести взгляд, словно его парализовало. — А ей… Ей придется пройти через радиацию? — Нет… — Луи качает головой, но только слегка, как будто тоже не может пошевелиться. — Ее мозг все еще находится в стадии развития, поэтому мы хотим как можно меньше повредить его. Радиация часто слишком жестока к пациентам, так что… мы продолжим операцию только химиотерапией вместо лучевой терапии. Гарри чувствует, как Джесси снова сжимает его руку, нежно проводя большим пальцем по коже Гарри. Его прикосновение заставляет Гарри прервать напряженный зрительный контакт с Луи, он делает еще один быстрый вдох и опускает голову на колени. — Хорошо, сколько ей понадобится времени, чтобы пройти курс химиотерапии? — спрашивает Джесси вместо Гарри, притягивая его руку ближе к себе. На этот раз Луи медлит с ответом, и Найлу приходится начать говорить. — Чем лучше пройдет операция, тем меньшей химиотерапии придется подвергнуть Эйвери. Химиотерапевтические препараты не будут непосредственно нацелены на ее мозг, они предназначены для того, чтобы заставить все ее тело бороться. Чем меньше ей придется пройти через это, тем лучше, потому что именно это будет самым тяжелым испытанием. Гарри снова чувствует, как на глаза наворачиваются слезы, думая о том, что придется пережить Эйвери. Он вытирает глаза, слегка шмыгая носом. — Я знаю, что это пугающе знакомо, но это не та ситуация, в которой оказалась Ваша сестра, — сочувственно объясняет Найл. — Медицина постоянно меняется, и с тех пор она значительно продвинулась вперед. Мы сделаем все, что в наших силах, и я могу заверить Вас, что доктор Томлинсон — один из лучших в своем деле. Гарри бросает взгляд на Луи и видит, что тот смотрит только себе на колени, избегая встречаться с ним взглядом. Он всегда знал, что Луи когда-нибудь станет великим, и хотя в его голове не так много места, чтобы думать о чем-то, кроме диагноза дочери, Гарри все еще чувствует легкий укол гордости за него. — Она ведь еще не знает, верно? Эйвери… Она не знает, что у нее… — шепчет Гарри и тут же затихает, когда накатывает новая волна тошноты. Найл качает головой, наклоняясь вперед. — Нет, она не знает, но мы можем поговорить с ней, если хотите… — Нет, лучше мне сказать ей, — Гарри ловит себя на том, что говорит это, даже не успев обдумать. — Так ей будет не так страшно… — Ты уверен, детка? Ты хочешь, чтобы я был там? — поддерживающе спрашивает Джесси, поворачиваясь к лицу Гарри и вытирая упавшую со щеки слезу. — Нет… Я… Я, наверное, должен сделать это сам… — медленно отвечает Гарри, глядя в глаза своему жениху. — Но все равно спасибо. Эйвери не должна узнавать такие новости ни от кого, кроме Гарри. И даже если это физически сломает его пополам, так или иначе, каким-то образом, Гарри найдет в себе силы сделать это.

||✚||

— Папа! Ты вернулся! — Эйвери взволнованно вскакивает, как только видит его. — Привет, Манчи! — Гарри широко улыбается, используя еще одно прозвище для своей любимой малютки. Он поднимает Эйвери с пола и крепко прижимает к себе, просто наслаждаясь ощущением, что держит ее в своих объятиях. Ему потребовалось некоторое время, чтобы прийти сюда, чтобы привести свои мысли в порядок. Гарри бродил по больнице в одиночестве в течение последнего часа, он плакал, он размышлял, а затем плакал еще больше. И сейчас он в этой комнате, не потому что каким-то образом собрал силы и мужество, чтобы сделать это. Нет, сейчас он здесь, потому что знает — сколько бы он ни плакал, это никуда не денется. — Тебе понравилось мороженое? — Ага! — Эйвери обвивает его шею своими маленькими ручками. — Там была наша любимая мятная шоколадная стружка. Но я положила сверху «Орео», розовую крошку, зеленую крошку и еще одну розовую крошку. — О, звучит прекрасно. Особенно вся эта крошка. И ты даже не принесла мне? — Гарри преувеличенно надувает губы. Он переносит ее к маленькому диванчику у стены и садится рядом, все еще крепко держа Эйвери в объятиях. — Оно бы растаяло, папа, — улыбается Эйвери, играя с его волосами, как она всегда любит делать. — Но, может быть, я люблю растаявшее мороженое, — Гарри всё еще хмурится. Эйвери смеется, качая головой. — Нет, не любишь, я знаю, что не любишь. — И откуда же ты это знаешь, Эйви? — Гарри щекочет ей животик. — Откуда же ты знаешь? Эйвери хихикает, извиваясь вокруг, когда Гарри щекочет ее под мышками и слегка целует в лицо. — Что-что, Эйвери? Я тебя не слышу? — дразнится Гарри, смеясь вместе с ней. — Я знаю, потому что знаю тебя! Даа! — О, даа! — эхом отзывается Гарри, делая игриво-забывчивое лицо. — Ты такой смешной, папочка, — Эйвери тепло улыбается, показывая отсутствующий зуб, который она потеряла на прошлой неделе. — Да, наверное, так оно и есть, — Гарри улыбается в ответ, целует ее в щеку, прежде чем снова устроить на коленях. Он обнимает ее и крепко держит у своей груди, а Эйвери прижимается к нему. Гарри на мгновение закрывает глаза и пытается решить, как разбить сердце своей восьмилетней дочери и сказать, что ей требуется операция на мозге. ♫ Sleeping At Last — Never Tear Us Apart — Эйви, детка, мне нужно с тобой кое о чем поговорить, — медленно начинает Гарри, положив подбородок ей на макушку и поглаживая спину. — Я сильно заболела, да? — тихо спрашивает Эйвери, прежде чем Гарри успевает что-то ей объяснить. В ее голосе есть что-то странное, что пугает Гарри. Гарри немного отстраняется, чтобы заглянуть в ее невинные карие глаза, так сильно желая сказать ей «нет». Сказать ей, что все в порядке, и они вернутся домой, к своей обычной жизни, и ничего не изменится. — Да, — шепотом отвечает Гарри, поглаживая ее по щеке. Эйвери медленно кивает головой, как будто она ожидала этого. Она всегда была очень проницательна в этом отношении. — Что это за болезнь? — Эм… — Гарри тяжело вздыхает, тревожно покусывая губу и стараясь сохранять спокойствие. Это так трудно объяснить, вероятно, потому, что это потребует от него объяснений всего остального, а это то, чего он так тщательно пытался избежать. Эйвери знает о Джемме, по крайней мере, на базовом уровне. Она знает, что ее мама умерла и оставила Эйвери на попечение Гарри, и она понимает, что Гарри не является ее биологическим отцом. Гарри, вероятно, не сказал бы ей даже этого, но когда ей исполнилось шесть лет, она начала задавать все больше и больше вопросов о том, почему у нее нет матери. Эйвери приходила домой из школы и рассказывала, что у всех в ее классе по два родителя. «У некоторых есть мама и папа, а у некоторых две мамы или два папы, и моя подруга Сьюзи сказала, что она живет со своей мамой в школьные дни, но потом она ещё живет со своим папой, но только по выходным. И мне интересно, почему у меня только один папа? А что случилось с моим вторым папой? Почему у меня нет мамы? Неужели они не хотят меня? Почему я им не нужна?» И это всегда разбивало сердце Гарри, потому что каждый раз, когда она спрашивала, она выглядела настолько грустной. Ей было всего шесть лет, а ей уже приходилось переживать такое тяжелое время. Иногда Эйвери приходила домой в слезах, потому что чувствовала себя брошенной в школе в такие дни, как День семьи, потому что она не могла заполнить свое семейное древо, как все остальные. А иногда учитель Эйвери звонил Гарри, чтобы сказать ему, что у его дочери был очень плохой день, и она не хотела ни с кем разговаривать. Поэтому, когда Эйвери было семь, Гарри забрал ее из школы на один день, и они провели весь день вместе. Они сделали в гостиной шалаш из почти всех подушек и одеял в доме, и Эйвери сделала из Гарри принцессу — она «заплела» его волосы лентами и покрыла его лицо блестками, потому что принцессы должны сверкать. Они пекли печенье и смотрели фильмы, по большей части мюзиклы, потому что Эйвери всегда любит петь вместе с ними. Ее абсолютным фаворитом является Singin' in the Rain, она знает все песни и даже некоторые танцы, поэтому их любимым времяпрепровождением является подпевать и танцевать вместе в гостиной. А в конце дня, после того как они съели слишком много печенья и посмеялись над своими многочисленными локальными шутками, Гарри усадил Эйвери к себе на колени и поговорил с ней о ее матери и о том, как она стала его дочерью. Это был далеко не легкий разговор, они много плакали, и хотя Гарри пытался, он никогда не мог полностью рассказать Эйвери, как именно умерла Джемма. У Эйвери были тонны вопросов о том, как все это произошло, и она задает их по сей день, но Гарри все еще не может заставить себя открыто говорить о том времени в своей жизни. Он всегда старается обойти эту тему, избегая ее, насколько это возможно. И вот настал этот момент, когда это всё снова настигло его самым ужасным образом, какой только можно себе представить. — Эээ… Эйви, детка, помнишь, как у нас был особенный день… И я сказал тебе, что твоя мама была очень больна, когда ты родилась? — робко начинает Гарри, вырисовывая рукой узоры на ее спине. Эйвери медленно кивает, глядя на него широко раскрытыми глазами. — Ну… — Гарри на мгновенье замолкает. — Она была не просто больна… У нее была опухоль в мозге, рак. Брови Эйвери хмурятся, она немного ерзает. — Так вот как она умерла? От опухоли? Гарри кивает, внимательно наблюдая за ее реакцией и стараясь сохранять спокойствие. — Но что именно делают опухоли? — смущенно спрашивает Эйвери. — Как от них можно умереть? Гарри глубоко вздыхает, пытаясь придумать, как объяснить все это ребенку, не напугав ее. — Эм, ну, Эйви… Опухоли не должны быть в нашем теле, так что их наличие может заставить тебя чувствовать себя очень усталой все время… И тебе уже не так легко жить, потому что твое тело причиняет тебе боль, и кому-то трудно продолжать жить, когда его тело так устает и болит. Эйвери моргает, глядя на Гарри и все еще хмурясь, пока ее разум самостоятельно собирает кусочки воедино. — Папа? — спрашивает она медленно, широко раскрытыми карими глазами заглядывая в его. Ее голос звучит так тихо и неуверенно, она смотрит на него, ища поддержки. — Если у нее была опухоль… Значит ли это, что у меня тоже есть опухоль? Может, у меня рак? Вот почему у меня все время кружится и очень сильно болит голова? Выражение ее лица разрывает его изнутри на части. Гарри даже не может ответить ей и отворачивается на мгновение, чтобы успокоиться. — Я… — снова тихо начинает Эйвери, осторожно касаясь своей головы, как будто она уже знает. — Неужели я… умру… как… Гарри изо всех сил старается не расплакаться перед ней, быть храбрым и показать ей, что ей не нужно бояться, что ей не о чем беспокоиться, потому что она сможет победить это. все будет хорошо — Да, детка… у тебя тоже опухоль. Но ты же не собираешься… умир… — Гарри давится этим словом, закрывая глаза на мгновение, чтобы успокоиться. Он поднимает голову, чтобы удержать слезы, застилающие глаза, и сосредотачивается исключительно на Эйвери, стараясь как можно лучше подавить свои эмоции. — Милая, у тебя потрясающие врачи и… И у них есть план, чтобы тебе стало лучше, хорошо? Все будет в порядке, тебе придется остаться в больнице на некоторое время и сделать операцию, чтобы удалить опухоль, и я знаю, как страшно это звучит, но… Но ты будешь в порядке и… — его голос прерывается, когда он видит беспокойство в ее золотисто-карих глазах, и он не может заставить себя говорить об этом дальше, вместо этого протягивая руку и прижимая Эйвери к своей груди еще крепче. — Эйви, я л-люблю тебя, — он закрывает глаза и прижимается щекой к ее макушке, все еще изо всех сил стараясь сдержать подступающие слезы. — Я так люблю тебя, Манчи. — Я тоже люблю тебя, папа, — шепчет в ответ Эйвери, уткнувшись носом ему в грудь. Они тихо обнимают друг друга, и Гарри чувствует как его рубашка промокает от ее слез. — Мне придется брить голову перед операцией? — внезапно произносит Эйвери своим тоненьким голоском. Она говорит так испуганно, и для Гарри, как для отца, эти эмоции проникают в самое сердце. Он так хочет освободить ее от всего происходящего. Она еще слишком мала, чтобы иметь с этим дело. Она еще слишком мала, чтобы быть больной и слабой. Это неправильно, это несправедливо. Гарри крепче обнимает ее, просто желая, чтобы она чувствовала себя в безопасности. — Я не уверен, милая, но если тебе придется, я обещаю, что побреюсь вместе с тобой. Эйвери немного отстраняется и смотрит на него. — О нет, папочка… Не думаю, что тебе пойдет быть лысым, — честно заявляет она, немного мотая головой. Гарри слабо улыбается ей, слегка посмеиваясь. Он нежно гладит ее по щекам, заправляя за уши несколько выбившихся прядей ее волнистых волос. — Ты у меня самая симпатичная, так что я знаю, что ты справишься. Эйвери улыбается в ответ, но ее улыбка не такая яркая, как обычно. И Гарри готов на все, лишь бы стереть это испуганное выражение с ее лица и никогда больше его не видеть. Но он ничего не может с этим поделать, и только крепче прижимает малышку к своей груди, целует ее в макушку и продолжает уверять, что все будет хорошо, пока сам не начнет в это верить.

||☤||

Луи возвращается в кабинет диагностики, чтобы снова просмотреть снимки Эйвери. Он сидит здесь, сгорбившись в кресле, и смотрит на экран, пытаясь убедить себя, что это будет легко. Но не операция, а то, что в его жизни снова появились Гарри и Эйвери. Было невыносимо так долго оставаться без них, продолжать жить своей жизнью, как будто они никогда не были ее неотъемлемой частью. Но, может быть, не иметь их рядом было лучше. Точно лучше, чем это. В незнании часто есть утешение, неведение — это блаженство и все такое. Луи мог бы долго не знать, что Гарри помолвлен с кем-то другим, он мог бы жить, не зная, что Гарри нашел счастье где-то в другом месте. Было трудно жить без них, но еще труднее жить с ними на расстоянии вытянутой руки, зная, что ни один из них никогда больше не будет принадлежать ему. «Эм… Доктор Томлинсон?» Луи вздрагивает, поворачиваясь на вращающемся стуле, чтобы увидеть интерна — Уэсли, он помнит. Ее светло-каштановые волосы собраны в беспорядочный пучок на макушке, а выбившиеся пряди удерживаются на макушке очками. — Я не хотела Вас беспокоить, но… у меня просто было несколько вопросов о Вашем подходе к этому делу… Я имею в виду возраст пациента и расположение опухоли… Мне просто было любопытно, какова Ваша стратегия? Луи выпрямляется в кресле, с любопытством разглядывая девушку. — Доктор Уэсли, верно? — Да, Чарли… э-э… Шарлотта… то есть нет. Меня зовут Чарли, эм… Я доктор Уэсли, да, — она заикается, с таким трудом подбирая слова, что это почти не имеет смысла. — Доктор Шарлотта Уэсли. Луи слегка улыбается. Его сестру звали Шарлотта, хотя она никогда не называла себя Чарли. Он не позволял себе думать о ней некоторое время, долгое время. Это странное чувство захлестывает его, но Луи отодвигает его в сторону, прежде чем он сможет задержаться на нем слишком долго. Чарли смущенно краснеет и прячет руки в карман белого халата. — Извините, я иногда много болтаю… Извините. Луи продолжает молча наблюдать за ней, всегда забавляясь неловкостью новых докторов. Интерны всегда так волнуются по малейшему поводу, потому что у них еще нет уверенности, присущей опытным хирургам. — Итак, доктор Уэсли, Вас интересует нейрохирургия как специальность в будущем? — Ну эм, да, — Чарли кивает, глядя себе под ноги, как будто разговор с Луи заставляет ее невероятно нервничать. — Вообще, доктор Томлинсон… Я… Я специально поступила в ПЦМС в ординатуру, потому что хотела иметь возможность учиться у Вас. Я думаю, что Ваша работа такая вдохновляющая и инновационная, и Вы еще даже не так стары, и Вы уже многого достигли, и я… Ну, я просто думаю, что Вы удивительный и замечательный, и я так восхищаюсь Вами… И мне определенно стоит закрыть рот прямо сейчас… Вау… На последних словах Чарли краснеет до пунцового цвета, вероятно, чувствуя, что она действительно достигла пика смущения, превращаясь в безумную фанатку. Чарли немного напоминает Луи его самого в молодости, неловкого, только начинающего и стремящегося учиться у доктора Кармайкл. И если он чему-то и научился у своего наставника, так это тому, что врач должен продолжать свое дело. Передавать свои знания и обучать тех, кто приходит после него. — Это большая честь для меня, доктор Уэсли. Честное слово, — Луи благодарно улыбается. Обычно Луи выбирает интернов, чтобы обсудить только какие-то конкретные случаи, особенно те, которые требуют серьезных операций или послеоперационного ухода. Но Чарли так увлечена и заинтересована делом Эйвери, что вовлечь ее кажется отличной идеей. Кроме того, она буквально пришла сюда, чтобы учиться у него, и могла бы начать прямо сейчас. — Как ты смотришь на то, чтобы поработать со мной над этим делом? — О Боже, Вы серьезно? Не может быть! — Чарли широко распахивает глаза, а ее челюсть на мгновение отвисает от удивления. —Я имею в виду… Да, конечно, спасибо Вам, доктор Томлинсон, за предоставленную возможность. Я не подведу Вас. — Будем надеяться, что нет.

||✚||

— Куда ты уходил? Гарри удивленно моргает и качает головой, возвращаясь в настоящее. Его мысли находятся где-то в другом месте с тех пор, как он узнал о состоянии своей дочери. Нежные серые глаза его жениха смотрят на него с беспокойством, когда они усаживаются в припаркованную машину. Джесси успокаивающе кладет руку на бедро Гарри, мягко поглаживая его по ноге. — Ты очень отстраненный, — мягко продолжает Джесси. — Как ты себя чувствуешь? Поговори со мной. Гарри не знает, что сказать. Он знает, как странно выглядит, но ничего не может с собой поделать. В этот самый момент Эйвери официально госпитализируют в то же хирургическое отделение, где умерла ее мать. Это не то, что Гарри может легко принять или даже начать свыкаться с этой мыслью. Гарри был не в том состоянии, чтобы садиться за руль, поэтому Джесси предложил отвезти его домой, чтобы собрать вещи Эйвери. Но с тех пор как Джесси подъехал к их дому, они просто сидят в машине и молчат. Гарри отворачивается от окна и открывает рот, чтобы ответить. Но он знает, что все, что он попытается сказать, неизбежно обернется в рыдания. — Я… Я не знаю, что чувствовать… — тихо хрипит Гарри. Он просто продолжает представлять себе, как выглядело лицо Эйвери после того, как он говорил с ней, эти страх и неуверенность, которым не должно было быть места в ее глазах. — О, мне так жаль, детка, — Джесси тянется к нему, чтобы обхватить лицо Гарри обеими руками. — Ненавижу видеть тебя таким расстроенным. Я просто хочу помочь, Гарри, скажи мне, что я могу сделать, чтобы помочь. В голове у Гарри снова становится пусто. Если Джесси не сможет чудесным образом извлечь раковые клетки из тела его больного ребенка, он ничего не сможет сделать. Но Гарри знает, что Джесси заботится о нем, он очень добр к нему. Кажется, нет ничего, что бы он не сделал для Гарри, в конце концов, он переехал сюда только для того, чтобы быть с ним. Они были совершенно счастливы, комфортно и уютно живя в ярком и солнечном Лос-Анджелесе. Пока Гарри не перевернул их жизнь, вернувшись в Сиэтл. Семь лет назад Гарри позвонил Адам, один из его хороших друзей еще с университетских времен. Адам был увлечен бизнесом и работал над созданием собственной маркетинговой фирмы, в частности креативного цифрового маркетингового агентства. Вспомнив, каким талантливым Гарри был еще в школе, Адам захотел взять его в свою команду в качестве ведущего консультанта по маркетингу для своего агентства. Это казалось самым подходящим моментом, учитывая, что происходило с Гарри. В то время он работал в каком-то кадровом агентстве, что, как знал Гарри, не сможет долго обеспечивать его и Эйвери в будущем, поэтому он рискнул и переехал в Лос-Анджелес. Там он и познакомился с Джесси, и это была не одна из тех волшебных первых встреч, или что-то вроде любви с первого взгляда. На самом деле это был бизнес, Джесси — юрист, и юридическая фирма, в которой он работал, наняла маркетинговое агентство Адама для ребрендинга их фирмы. Гарри был главным консультантом по этой работе, поэтому, естественно, он познакомился с Джесси в процессе. Они безобидно флиртовали друг с другом, но Гарри никогда не собирался встречаться с ним. Он пытался уравновесить свою недавно расцветшую карьеру и вновь обретенное отцовство, и, честно говоря, у Гарри действительно не было времени на серьезные отношения. Но Джесси был настойчивым и милым, и медленно, но верно Гарри просто привык к нему. Эйвери было всего четыре года, когда Гарри и Джесси начали встречаться. Изначально Гарри не позволял Джесси быть рядом с ней, потому что не хотел, чтобы Эйвери слишком привязалась к нему, если у них ничего не выйдет. Он хотел сделать все возможное, чтобы избавить Эйвери от дальнейшего замешательства. Их жизнь и так запутана и достаточно сложна сама по себе, но в то же время Гарри знал, что его дочери нужен другой родитель, помимо него. Вот почему Гарри вздохнул с облегчением, когда у них с Джесси вроде бы всё сложилось. Это давало Эйвери шанс вырасти в спокойствии и стабильности. И когда Адам сказал Гарри, что их маркетинговая фирма работает достаточно хорошо, чтобы открывать филиалы в других городах, Гарри каким-то образом оказался в Сиэтле. Этот шаг был связан с повышением зарплаты и немного большей гибкостью в его графике, но ему все еще приходится совершать деловые поездки в Лос-Анджелес несколько раз в квартал. Джесси был так невероятно мил, что в ответ на эту новость опустился на одно колено и сделал предложение Гарри, пообещав любить и поддерживать его, несмотря ни на что. Поэтому Гарри сказал «да», конечно же, он сказал «да». Они влюблены, счастливы, и все прекрасно, по крайней мере, так было до сегодняшнего дня. Несколько дней назад Гарри планировал свадьбу. Блаженно планировал свадьбу с человеком, которого он любит. А теперь эта свадьба — самая далекая вещь, которая может занимать его разум. — Я не могу себе представить, через что ты проходишь, но я хочу, чтобы ты знал, что я здесь ради тебя, хорошо? — шепчет Джесси, все еще держа обе руки на лице Гарри. — Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя одиноким. И тебе не стоит беспокоиться ни о нас, ни о свадьбе, ни о чем другом. Всё наше внимание должно быть сосредоточено на Эйвери и ее выздоровлении. Гарри кивает, стараясь сохранять спокойствие, но на самом деле ему хочется только одного — лечь и заплакать. Он поднимает глаза и встречается взглядом с Джесси, не в силах сдержать неизбежных слез, которые начинают катиться по его щекам. — Иди сюда, детка, — Джесси обнимает Гарри так крепко, как только может, ласково поглаживая его по спине. — С ней все будет в порядке. Все будет хорошо…

||☤||

— Лу, так тебе удалось сбежать из больницы, чтобы развлечься? — спрашивает Зейн, устраиваясь рядом с Луи с новой порцией напитков. После событий последних нескольких часов Луи меньше всего хотелось оказаться в баре, где он собирался хорошо провести время со своими друзьями. Он любит своих друзей, любит их особую мужскую ночь, но сегодня Луи абсолютно не в том настроении. — О… эм, нет… Меня поймали… — тихо отвечает Луи, пряча лицо за край кружки. Хотя Зейн только что принес новую порцию, Луи едва прикоснулся к первой, все еще практически полной до краев. Найл понимающе смотрит на него. Луи действительно здесь только потому, что Найл нашел его после своей резекции кишечника и практически тянул Луи за руку всю дорогу до бара. Он подумал, что ему было бы неплохо разгрузиться и немного отвлечься. Но сама идея этого настолько нереалистична, что Луи мог бы рассмеяться. Как, черт возьми, он сможет отвлечься от подобных мыслей? Это все, о чем он может заставить себя думать. — Это очень плохо, — Зейн качает головой. — В следующий раз я пойду с тобой, клянусь. Просто скажи, и я буду рядом. Почему Луи не может быть одним из тех людей, которые каким-то образом умудряются выбросить все свои волнения и тревоги на ветер? Тех людей, которые могут забыть про свой дерьмовый день и спокойно наслаждаться вечером, пока их дерьмо не вернется на следующее утро. Может быть, Луи просто плохой притворщик. Просто странно, как день может так быстро измениться к худшему. Этим утром он был в порядке, он жил своей жизнью, и он был в порядке. Конечно, у него было это отвратительное чувство в животе, намекающее на что-то плохое, но это не совсем новая вещь. Изо дня в день Луи носит у себя под сердцем нескончаемую печаль. Это чувство никогда не проходит полностью, иногда ему просто лучше удается справляться с ним. И, к счастью, рядом с Луи есть люди, которые немного облегчают ему жизнь, люди, которые действительно заботятся о нем, люди, с которыми он должен был бы провести хороший вечер прямо сейчас, но почему-то не может справиться с этим, несмотря на все его усилия. — Разве не так, Томмо? — Эм… что? — Луи моргает, глядя на своих друзей, не слыша их разговора, и это не первый раз за сегодняшний вечер, когда он полностью отключается. Зейн слегка хмурится. — Я только что сказал, что, по-моему, пришло время еще раз подшутить над Аоки. — Ах да… Да… Точно… — Луи пытается выдавить из себя полуулыбку, но ему это не удается. — Ты сегодня молчишь, Луи, — замечает Лиам с другого конца стола. — Что не вяжется с твоим обычным состоянием. Все в порядке? Только Найл знает о том, что произошло сегодня, и одна часть Луи хочет поговорить об этом, но другая часть — большая часть — не смогла бы заговорить об этом, даже если бы он попытался. Вероятно, потому, что он сам еще не полностью принял это. Он чувствует себя парализованным, но, возможно, это не лучший способ описать это, потому что это означало бы, что он ничего не чувствует, а на самом деле Луи чувствует слишком много. — Да, да. У меня все в порядке. Да, — Луи слишком часто качает головой и снова пытается улыбнуться, но он знает, как плоско и мертво это выглядит. Он мог бы продолжать сидеть здесь, может быть, даже проглотить несколько пинт и ждать, пока алкоголь подействует, пока этот вечер не закончится. Или он может прямо сейчас покончить с этим и уйти, вернуться в больницу и найти развлечение получше. Просто решение. — Знаете что, ребята… извините, я пойду. — Нет, Луи, мы только что приехали, — прерывает его Зейн. — Ты не можешь уехать. — Знаю, знаю… Мне жаль, но я пойду, — повторяет Луи, чувствуя себя немного более обеспокоенным. — Лу, я действительно думаю, что ты должен остаться, — настаивает Найл, серьезно глядя на Луи. — Ты не должен сейчас оставаться один. — Ты в порядке? Все в порядке? — снова спрашивает Лиам с большим беспокойством, чем в первый раз. Он поворачивается к Найлу, бросая на него вопросительный взгляд. — С ним все в порядке? Что случилось сегодня? И Луи просто знает, что если он не скажет правду, Лиам начнет приставать к Найлу за ответами, которые, как известно, у него есть, и тогда вмешается Зейн, и они все будут сидеть за стойкой, как наседки, и беспрестанно беспокоиться о нем. Но либо это произойдет, пока Луи все еще сидит здесь, либо после того, как он уже давно уйдет, и Луи действительно не в настроении, чтобы о нем беспокоились и жалели. — Да, я в порядке. Я просто… Я вспомнил, что мне нужно проследить за своим пациентом. Ничего страшного, — лжет Луи, и три пары обеспокоенных глаз смотрят на него сверху вниз, не веря ни на секунду. — Почему бы тебе не попросить кого-нибудь из интернов сделать это, если это не так важно? — легкомысленно предлагает Зейн. — Это… Я не могу, — коротко бросает Луи, даже не утруждая себя попытками оправдаться, потому что он знает, что его друзья все равно видят его насквозь. Он открывает бумажник, бросает на стол несколько двадцаток и быстро выходит из-за стойки. — Выпейте за меня, ладно? Увидимся, ребята. И с этими словами Луи выскальзывает за двери бара в считанные секунды, прежде чем его друзья успевают отговорить его. ПЦМС находится всего в квартале от бара, так что Луи возвращается в больницу в рекордно короткие сроки. После такого дня, как сегодня, нормальный человек, вероятно, просто пошел бы домой. Свернулся бы калачиком в постели и занялся бы чем-то легким, не требующим размышлений, чтобы расслабиться и попытаться мысленно подготовиться к следующему дню. Но Луи не нормальный, он хирург. Хирург с таким эмоциональным багажом, что вообще удивительно, почему ему позволено резать людей, чтобы заработать себе на жизнь. Луи направляется к лифтам, планируя снова переодеться в темно-синюю форму, прежде чем провериться в реанимации на предмет возможных операций, где он мог бы пригодиться. Оказавшись в лифте, он достает из заднего кармана телефон, отвечая на несколько сообщений, которые пропустил ранее, и когда он снова поднимает голову, двери лифта открываются, и перед ним стоит Гарри. Гарри на мгновение запинается, очевидно застигнутый врасплох, когда они вынужденно смотрят друг другу в глаза. Он выглядит так, будто готов сорваться с места и уйти, но потом немного встряхивается, переводит дыхание и молча заходит в лифт. Они стоят в замкнутом пространстве, когда закрываются двери, держась как можно дальше друг от друга. Но напряжение остается невыносимым, практически удушающим жизненно важные органы Луи до забвения. Он просто отсчитывает секунды в своей голове, наблюдая, как огни каждого проходящего этажа пролетают мимо, удивляясь, почему, черт возьми, эти лифты должны быть такими ужасно медленными. Луи, конечно, не собирается ничего говорить, и он молится, чтобы Гарри тоже молчал, надеясь, что по какой-то малейшей случайности он сможет избежать этой смертельной ловушки лифта. Но Луи никогда так не везло. — Так… Эм… — начинает Гарри, неуверенно поглядывая на Луи и вертя кольца на пальцах. — Мы не обязаны этого делать, — Луи мгновенно прерывает его, даже не поворачиваясь. Он не может повернуться к Гарри, он не может смотреть на Гарри. — Нам не нужно вести светскую беседу, нам не нужно обмениваться историями о нашей жизни и наверстывать упущенное. Тебе не нужно притворяться, что тебе не все равно. Я не хочу, и ты не хочешь, так что давай просто не будем. Мы можем просто быть вежливыми. Я всего лишь врач твоей дочери. Между ними тянется долгое, почти невыносимое молчание. Луи уже хочет сказать еще что-то, чтобы заполнить пустоту звука, но, к счастью, лифт сообщает о своем прибытии звуковым сигналом. — Хорошо, доктор Томлинсон, — многозначительно предлагает Гарри, проскальзывая мимо Луи на свой этаж. Он ненадолго останавливается, оглядываясь через плечо. — Эм… приятного вечера. — И Вам того же, — Луи натягивает на сжатые губы улыбку, с трудом удерживая ее на своем лице до тех пор, пока двери лифта снова не закрываются. И как только он оказывается совсем один в квадратном пространстве, Луи сдувается, тяжело дыша, и подпирает стену одной рукой. «Блять…» — он закрывает глаза и просто пытается найти равновесие, пытается привести себя в порядок, пока его дыхание медленно не начинает выравниваться. Станет ли ему когда-нибудь легче? Неужели это будет происходить каждый раз, когда он видит Гарри? Будет ли его тело всегда чувствовать потребность вернуться в режим паники при одном упоминании его имени или звука его голоса? Стоя в лифте в одиночестве, Луи начинает понимать, что это будет совсем не просто.