сердце разбилось уже слишком много раз.
||✚||
— Я здесь! Я здесь! — кричит Гарри, подбегая к сестринскому посту и тяжело дыша. — Что случилось? Где моя дочь? С ней все в порядке? Где она сейчас? Мне нужно… — Сэр, сэр, пожалуйста, успокойтесь, — сестра останавливает его, вставая на ноги, чтобы обратиться к нему. ♫ Birdy — Beautiful Lies Гарри безумно озирается по сторонам, его глаза метаются в панике. Он не может успокоиться — как он, блять, вообще должен успокоиться? Он промчался через все западное побережье после того, как получил неоднозначный звонок из ПЦМС, сообщающий о том, что его дочь была госпитализирована. Джесси отправил ему несколько сообщений, но, поскольку он не является ее законным опекуном, больница не может сообщить ему никакой информации. — Она снова там? С ней все в порядке? — Сэр, как зовут Вашу дочь? — мягко спрашивает медсестра. Ее добрые и искренние глаза с тревогой следят за Гарри. — Эйвери, — Гарри заикается, руки дрожат, когда он нервно проводит ими по своим растрепанным волосам. Он чувствует, как слезы подступают к его глазам, чистый страх охватывает все его тело. — Эйвери Стайлс. Ей… ей в-восемь лет и… — Гарри? — Джесси, — Гарри вздыхает при звуке знакомого голоса и тяжело падает в объятия жениха, как только видит его. Он утыкается головой в изгиб шеи Джесси, надеясь, что это каким-то образом успокоит его. — Что случилось? Все, что они мне сказали, это то, что она была госпитализирована и… и что они не могут передавать медицинскую информацию по телефону. — Я не знаю, детка, — Джесси нежно проводит руками вверх и вниз по спине Гарри. — Не знаю, она плохо себя чувствовала в школе, и я пошел за ней… — Луи… Доктор Томлинсон! — глаза Гарри мгновенно расширяются, когда он замечает Луи, идущего к ним, и он тут же выскальзывает из объятий Джесси. — Где Эйви? С ней все в порядке? Что с ней случилось? Все тело Луи напряжено, как будто он использует всю свою энергию, чтобы сдержать себя. И все же, несмотря на жесткость его тела, его глаза гораздо более уязвимы и глубоко печальны. — Пока все стабильно, но… — он смотрит на Джесси, делая небольшую паузу, и они оба напряженно смотрят друг другу в глаза. Гарри метается между ними, пытаясь понять, что происходит, но его голова кружится, и он не может сосредоточиться ни на чем, кроме «но», на котором Луи закончил предложение. Луи слегка качает головой, как будто решительно очищая свой разум. — Эм, давайте отойдем куда-нибудь, где потише. Пожалуйста, следуйте за мной. Гарри чувствует, как Джесси берет его за руку, успокаивающе поглаживая большим пальцем, и они молча следуют за Луи в пустой конференц-зал. — Садитесь, — инструктирует Луи, придерживая для них открытую дверь и прижимая к груди цифровую карту. Гарри и Джесси садятся рядом за длинный стол, Луи устраивается напротив них. Его лицо непроницаемо и практически лишено эмоций, за исключением тех моментов, когда Гарри встречается с ним взглядом. Глаза Луи рассказывают все, как и всегда. Сапфирово-голубые радужки выдают его с головой каждый раз. Они показывают печаль, тяжелое уныние, смешанное со следами затаенного гнева, и Гарри без тени сомнения знает, что есть что-то, чего он не договаривает, что-то, что он намеренно скрывает. — Луи, в чем дело? Просто скажи нам, — в отчаянии настаивает Гарри. Чем дольше ему приходится ждать, тем больше он теряет спокойствие. Кусочек за кусочком он чувствует, как медленно разваливается на части изнутри. Челюсть Луи напрягается, он на мгновение опускает взгляд, словно собираясь с мыслями, прежде чем снова поднять глаза и сделать глубокий, успокаивающий вдох. — Гарри… — его взгляд на мгновение останавливается на Джесси, становясь холодным и жестким, прежде чем он встречает глаза Гарри с внезапной теплотой и сочувствием. — Нет простого способа сказать это, поэтому я просто скажу это прямо, — если это возможно, глаза Луи умудряются смягчиться еще больше, когда он обращается непосредственно к Гарри, голос невероятно нежный. — У Эйвери еще одна опухоль. Ее рак вернулся. Гарри несколько раз моргает в растерянном недоумении, миллион вопросов роятся в его голове. Он думал, что они прошли через это, что они преодолели самую трудную часть. Да, Гарри постоянно беспокоился о том, что его дочь снова заболеет, но надеялся, что это так и останется его внутренним страхом. Она должна быть вылечена, исцелена и снова цела. Операция Эйвери прошла успешно, она выполняла послеоперационные предписания и регулярно посещала сеансы химиотерапии до тех пор, пока ее не выписали несколько месяцев назад, что должно было означать конец всего этого. почему? почему это происходит снова? — Но я думал… Я д-думал... — Гарри запинается, бессознательно качая головой. Он чувствует, как Джесси успокаивающе кладет ладонь ему на спину, придвигается ближе и проводит маленькими кругами вдоль позвоночника. — Я думал, ты… Луи понимающе кивает, будто ощущая все тревоги Гарри, несмотря на отсутствие должного общения. — Во время последней операции Эйвери мне удалось полностью удалить опухоль, по крайней мере то, что было видно в то время. Но при таком раке, к сожалению, агрессивном, как этот, новые анапластические клетки могут появляться быстро, иногда незаметно, — он объясняет это своим профессиональным докторским голосом, но его глаза не отрываются от Гарри, когда его голос снова смягчается. — Степень тяжести новой опухоли вашей дочери все еще определяется с помощью контрастного сканирования с более высоким разрешением. Доктор Хоран и я, а также наши лучшие онкологи работаем над планом лечения. Уверяю, мы сделаем все, что в наших силах, чтобы вылечить ее. — Боже… — Гарри прерывисто вздыхает, прикрывая рот рукой и закрывая заплаканные глаза. Джесси утешает его, в то время как Луи отводит взгляд к планшету. — О-она в порядке? Прямо сейчас? Ей б-больно? — спрашивает он слабым, испуганным голосом, задыхаясь от рыданий и медленно открывая глаза. — Она, должно быть, так… н-напугана… — Мы дали ей несколько лекарств, так что она не испытывает боли, — мягко отвечает Луи, склонив голову набок. — Сейчас состояние Эйвери стабильно, и мы наблюдаем за ней и проводим дополнительные анализы для оценки серьезности ситуации, чтобы мы могли надлежащим образом решить, каким должен быть наш следующий шаг. Гарри медленно кивает, слезы застилают ему глаза. Это больше, чем он мог себе представить, входя в эту больницу. На протяжении всего полета из Лос-Анджелеса он не позволял себе думать о худшем из возможных сценариев, пытался сохранять оптимизм. Но, может быть, он должен был, может быть, он должен был тщательно спланировать все, что потенциально могло быть не так с его дочерью, может быть, это могло как-то подготовить его. Ужасающее напряжение этой ситуации разрывает и без того слабое сердце Гарри, безжалостно разрушая каждую отдельную клеточку. — Эм… — Луи слегка запинается, на мгновение опуская глаза. — Еще Эйвери сломала руку… — Что? — ахает Гарри, снова бледнея. Сломанная рука — ничто по сравнению с раком, но Гарри все равно не может не волноваться из-за этого, как и любой родитель. Он в замешательстве смотрит на своего жениха, молча вопрошая, как такое могло случиться. Джесси только пожимает плечами, уткнувшись в свои колени, и Луи многозначительно прищуривается. — Насколько я понял, в школе у нее кружилась голова, и она упала в обморок. При падении она сломала руку, — Луи продолжает, все еще буквально стреляя кинжалами в Джесси своим взглядом. — Сейчас с ней все в порядке, доктор Пейн наложил гипс на перелом. Гарри несколько раз переводит взгляд с одного на другого, все еще хмуря брови, когда его внимание останавливается на Джесси. — Ты что-то недоговариваешь? Луи молча смотрит на Джесси, и с каждой секундой его взгляд становится все свирепее. Его руки плотно прижаты к столу, а губы, кажется, почти дергаются в ярости. Он пытается заставить Джесси что-то сказать, но тот избегает смотреть ему в глаза, нервничая про себя. — Гарри, я думаю, ты должен знать, что сегодня я забрал Эйвери из школы и привез ее сюда, — внезапно объявляет Луи, поворачивая голову к нему. Похоже, он хочет сказать что-то еще, но обрывает себя. Гарри в замешательстве хмурит брови. — Ты? Но… — Она хотела… — разочарованно вздыхает Джесси, не желая говорить об этом. — Эм… она просила только Луи. Гарри растерянно смотрит на Луи. Он не должен был этого делать. Да, он ее врач, и он записан в ее бланке об освобождении, но это выходит за рамки его обязанностей. Они с Луи не в лучших отношениях, и все же он помог ей, и Гарри не может быть более благодарен, что он пришел ей на помощь, несмотря ни на что. Кто знает, что могло бы случиться, если бы он этого не сделал. — Луи, спасибо, — Гарри выдыхает с искренней благодарностью, качая головой. — Большое спасибо. Тебе не нужно было… Я, эм… Спасибо. Луи понимающе кивает, протягивает руку и быстро успокаивающе сжимает свободную ладонь Гарри. Они на мгновение задерживают взгляд друг на друге, и Гарри ловит себя на мысли, что не хочет отводить взгляд. Но он делает это, он должен, иначе он наверняка потеряется в силе, скрывающейся в успокаивающих голубых глазах Луи, а Гарри точно не может этого сделать. — Но ведь это не могло начаться только сегодня днем, верно? Я имею в виду… симптомы? Должно быть, она подавала какие-то признаки раньше… — Гарри снова поворачивается к Джесси, мозг работает на пределе, пока он отчаянно пытается понять, что произошло. — Ты заметил что-нибудь, Джес? Она что-нибудь говорила? Она всегда говорит о том, что ее беспокоит, не скрывает… — Я… эм… Я не… — бормочет Джесси, случайно взглянув на Луи, который выглядит так, будто физически прикусил язык до крови, все тело болезненно напряжено, руки скрещены на груди. Гарри молча направляет свой вопрос к Луи, снова пристально глядя ему в глаза. Луи знает ответ, Гарри знает, что он знает. Он видит это на лице Луи ясно, как божий день. — Да, ее симптомы должны были проявиться еще до полудня, — подтверждает Луи, демонстрируя сдержанность, которую Гарри все еще не понимает. Гарри снова переводит взгляд на своего жениха, нахмурив брови в недоумении. Он был уверен, что Джесси выполнит все, что нужно, пока его не будет, он принял все необходимые меры предосторожности, выйдя далеко за рамки того, что было необходимо, только чтобы Джесси было легко заботиться о его дочери. И вообще, Эйвери далеко не трудный ребенок, она вежливая, послушная и невероятно милая. Она уж точно не станет выдумывать истории, чтобы уйти из школы, потому что она любит ходить в школу, она только о ней и говорит. И если что-то и беспокоит Эйвери, она скажет об этом, а если нет, то это легко понять по ее лицу. Так почему же тогда ее нужно было забирать из школы? Почему она вообще была в школе? — Разве ты не следил за ней, Джесси? Я говорил тебе… — Я следил, детка… Конечно, я следил. Я прочитал все твои записи и сделал все, что ты мне сказал… И я здесь ради тебя, — уверяет Джесси, не отвечая по-хорошему на вопрос и вместо этого пытаясь утешить Гарри. Он берет дрожащие руки Гарри и нежно сжимает их. — Что ты хочешь, Гарри? Что я могу для тебя сделать? Что бы тебе ни понадобилось, я всегда рядом. Может быть, это должно было быть милым жестом, может быть, это должно было отвлечь Гарри от того факта, что Джесси избегает его первоначального вопроса, или, может быть, это должно было поддержать его, но как бы то ни было, Гарри не находит утешения ни в словах, ни в действиях своего жениха. Его разум — настоящий вихрь, перегруженный информацией, с которой он не в силах справиться прямо сейчас, и он не знает, чего действительно хочет. Честно говоря, Гарри с трудом может сказать, какой сегодня день. И может быть, Гарри ожидает слишком многого, или, может быть, он привык не ожидать достаточно, но он не всегда должен произносить свои потребности вслух. Не человеку, который считается его второй половинкой. Он должен знать, как заставить Гарри чувствовать себя лучше, Джесси должен знать, как ему успокоить Гарри. Но он не знает. Гарри качает головой в полной растерянности, глядя вниз на свои все еще дрожащие руки, безвольно лежащие в ладонях Джесси. Слезы снова начинают накапливаться в его глазах, стекая по щекам, когда его тело начинает по-настоящему осознавать, что все это значит. Его Эйви, его маленькая невинная девочка в опасности. У него снова есть возможность потерять ее, и он не готов столкнуться с такой реальностью прямо сейчас. Это не имеет смысла, все это не имеет никакого смысла для него вообще. она была в порядке… она должна была быть в порядке… — Может быть, ты захочешь увидеть её? Эйвери? — мягко предлагает Луи, голос такой мягкий и теплый, что Гарри хочется завернуться в него, как в успокаивающее одеяло. — Я знаю, что тебе не терпится побыть с ней. Я могу отвести тебя прямо сейчас, если хочешь. Гарри поднимает заплаканные глаза, медленно кивает и шмыгает носом. Это все, что ему сейчас нужно, ему нужно быть с дочерью. Ему просто нужно увидеть ее, больше всего на свете. — Хорошо, я отведу тебя, — обещает Луи, пристально глядя на Гарри, как будто боится, что тот в любой момент может сломаться еще больше. И он не ошибается, Гарри чувствует, что его сердце состоит из сотен хрупких фрагментов, слабо скрепленных одним стежком. Стежком, который уже на грани разрыва. Едва все они успевают выйти за двери конференц-зала, как телефон Джесси начинает трезвонить. Он достает его из кармана, прочитывая новые сообщения. Джесси поднимает голову от телефона, извиняюще поворачивается к Гарри, и самое печальное, что Гарри уже знает, что сейчас сорвется с его губ. — Детка, мне очень не хочется оставлять тебя прямо сейчас, но… эээ, это работа… У нас действительно большое дело… — Ты что, блять, серьезно? — с неудержимым отвращением выпаливает Луи, снова злобно глядя на Джесси. Но больше он ничего не говорит, а быстро переводит дух и отходит в сторону, чтобы дать им возможность поговорить наедине. Гарри никогда не видел, чтобы Луи так негативно относился к кому-то, он всегда такой добрый и заботливый. Конечно, Гарри видел, как Луи выглядит раздраженным, но на этот раз за его тоном скрывается настоящая злоба, совершенно нехарактерная для него, и это заставляет Гарри задуматься, что же могло произойти между ними. — Мне очень жаль, Гарри. Я им нужен, — Джесси извиняется, берет Гарри за руку и сжимает ее, чтобы утешить, однако это совсем не помогает. И что еще хуже, у Гарри не хватает духу прямо сейчас поссориться со своим женихом, сказать ему, что он, возможно, тоже нуждается в нем, и что его потребности должны быть на первом месте, особенно в такое время. У Гарри едва хватает уверенности даже на то, чтобы как следует разозлиться, у него нет сил умолять Джесси остаться, у него нет воли убедить его хоть раз забыть о своей долбаной работе и по-настоящему утешить его. У него просто больше нет сил разбираться с этим, поэтому он молча кивает, склонив голову. — Я вернусь, как только смогу… обещаю, — повторяет Джесси, наклоняясь, чтобы поцеловать Гарри в щеку. Гарри почти ничего не чувствует.||✚||
♫ Jasmine Thompson - You Are My Sunshine — Эйви, детка, — тихо шепчет Гарри, вбегая в комнату и тут же хватая ее за свободную руку, ту, что не загипсована. Луи провел его в палату Эйвери и оставил там, чтобы дать им немного уединения. И только он увидел ее маленькое тельце на больничной койке, у Гарри защипало глаза, и ему захотелось рухнуть на холодный твердый пол и заплакать. — Папа… — хрипит Эйвери, слабо улыбаясь. Ее глаза едва открыты, она тяжело дышит. Из носа у нее торчат кислородные трубки, заткнутые за уши, и она выглядит такой ужасно усталой, такой непохожей на ту веселую девочку, которую он любит. — Я скучала по тебе… — О, я тоже скучал по тебе, милая. Я так скучал по тебе, — Гарри выдыхает, поднося ее руку к своим губам. — Мне так жаль, что меня здесь не было. Боже, прости меня, Манчи. Я ехал так быстро, как только мог. — Все в порядке… — Эйвери пытается сжать его руку, но у нее ничего не получается. — Я рада… что ты сейчас здесь. — Я здесь, я здесь, детка. Я никуда не уйду, обещаю, — Гарри проводит ладонью по ее щеке, прижимая ее к лицу. Его и без того жгучие глаза теперь просто горят, когда он видит свою дочь такой беспомощной и испуганной. — Мне больно, папа… — еле слышно шепчет Эйвери. Она борется со слезами, и Гарри больше не может сдерживаться. — Мне правда б-больно… — Знаю, детка, знаю, — Гарри нежно воркует, обхватив ее голову ладонями, желая унять ее боль. Ему больно видеть ее такой, слабой и страдающей. Это ужасно для родителя — быть таким беспомощным во всем этом, не имея никакого контроля или права голоса в этом вопросе, неспособным обеспечить ощутимое чувство облегчения. Все, что может сделать его сердце, — это постоянно переживать за своего ребенка. — Мне очень жаль, Эйви, очень жаль. — Ее капельница, должно быть, почти на исходе, — отмечает Уэсли, услышав слова Эйвери из-за двери. — Я как раз зашла, чтобы отрегулировать ее и еще раз проверить жизненные показатели, — она начинает регулировать скорость введения болеутоляющего раствора, поправляя катетер и наблюдая за показателями мониторов. — Папа… ты можешь… обнять меня? — тихо бормочет Эйвери, медленно дыша, когда доктор Уэсли заканчивает. Гарри смотрит на Уэсли, ожидая одобрения, не желая беспокоить ни один из проводов и трубок, которые, как он знает, очень важны, хотя он понятия не имеет, для чего они все предназначены. Доктор Уэсли сочувственно кивает головой. — Все в порядке, Вы можете обнять ее, только будьте осторожны с капельницей и пульсоксиметром. Гарри медленно забирается на больничную койку рядом с дочерью, осторожно прижимая ее легкое тело к своей груди, стараясь ничего не задеть и не оборвать. Она прижимается к нему, и Гарри с трудом сдерживает рыдания, чувствуя, какой легкой она стала за то короткое время, что он отсутствовал. Когда-то она была его красивой здоровой малышкой, она была яркой и счастливой, всегда переполненной, казалось бы, бесконечной энергией, а теперь она вся такая нервирующе хрупкая и легкая. Гарри держит её так, словно она сделана из тончайшего стекла, смертельно боясь причинить ей еще больше боли. — Папа… ты знаешь… как ты… всегда… говоришь о… своих поездках в… Европу? — Эйвери шепчет одно слово за другим, прижимаясь к его груди. — Ммм, — Гарри тихонько соглашается, прижимаясь щекой к ее макушке. — Так что… когда все это закончится… мы сможем… поехать? — спрашивает Эйвери очень хриплым голосом. — Я хочу… я хочу увидеть… Францию… — О, я обещаю, Эйвибаг, обещаю… — Гарри несколько раз кивает, по его щекам катятся беззвучные слезы. Он гладит ее по спине успокаивающими кругами, касаясь ее так нежно, как только может. — Ты можешь… рассказать мне об этом… еще раз? — просит Эйвери, прижавшись к груди отца и закрыв глаза. Эйвери всегда любит слушать о путешествиях Гарри, она никогда не устает слушать, как Гарри рассказывает о многочисленных приключениях и воспоминаниях о своем раннем взрослении. — Да, конечно, могу, — Гарри соглашается, готовый сделать все, чтобы успокоить и отвлечь ее, хотя бы на мгновение. — О, тебе там понравится, Манчи. Франция летом — это просто волшебство. Я пробыл в южной части страны некоторое время… и это было прекрасно, потому что воздух всегда пах лавандой. Лавандой и любовью. Эйвери смотрит на него, еле приоткрыв глаза. — Ты был… влюблен? Гарри делает паузу в раздумье. — Не во Франции, нет… Я имею в виду… Я был влюблен в эту страну, но не в кого-то конкретно. — Ты знаешь… каково это — быть влюбленным? Раньше у нее не возникало подобных мыслей, но поскольку Эйвери всегда была очень любопытна, возможно, это был только вопрос времени. — Да… да, знаю… Когда Гарри думает о влюбленности, в первую очередь он думает не о романтических парижских местечках, как когда-то в прошлом. Тогда он хотел видеть мир сквозь нежнейшие оттенки совершенно эйфорического мягкого розового, voir la vie en rose. Но вскоре Гарри узнал, что мир не купается в румяных тонах, он отнюдь не идеален, и в нем совсем нет розовых очков, и тогда концепция влюбленности больше не казалась такой сладкой или осуществимой, превратившись в скорее желанную, но недостижимую идею. И в каком-то смысле Гарри покинул Францию неудовлетворенным, потому что знал по опыту, что мир — это такое непростительно жестокое место, наполненное бо́льшим количеством разбитых сердец, чем юношеских мечт о розовой любви. Но достаточно было встретиться с одним конкретным человеком, чтобы все это изменить и доказать Гарри, что чудесное чувство влюбленности намного глубже, чем все его предвзятые представления. Так что теперь, когда Гарри думает о чувстве истинной любви, он думает не о каком-то конкретном слове, а о совокупности чувств, которые не могут быть ограничены рамками английского или даже французского языка. Он думает о пьяных неловких историях о мороженом и ужасно дешевом вине. Об ошеломляющем чувстве безопасности, следующим за его любимыми теплыми голубыми глазами. О дожде и совершенно промокшей одежде ради действительно хорошей беседы под звездами, сопровождаемой веселым смехом и длящейся до самого утра. Об осознании того, что жизнь тяжела и полна великих разочарований и невзгод, но в его сильных объятиях, под его приветливым взглядом, мир все такой же совершенно розовый, прекрасно мягкий и удивительно эйфоричный. — Влюбленность — это как сон, от которого никогда не хочется просыпаться, — шепчет Гарри, выдыхая задумчивый, почти восторженный вздох, когда он вспоминает первый и, возможно, единственный раз, когда он действительно был влюблен в кого-то. — И… так… ты думал о… Франции? — удивляется Эйвери, с любопытством наблюдая за ним. — Ну да… Франция… — Гарри медленно кивает, отодвигая в сторону неожиданное новообретенное понимание. — Скажи что-нибудь по-французски, папочка… — просит Эйвери, прижимая его руку к сердцу. — Это так красиво… когда ты так говоришь… Гарри иногда разговаривал с ней по-французски, когда она была маленькой, особенно когда она плакала. Он шептал утешительные фразы, и это всегда успокаивало ее. — Хм… Я очень устал, но… — Гарри делает паузу, чтобы подумать о том, что он хочет сказать ей, и идеальные слова не заставляют себя долго ждать. — Tant que je vis, tu as mon cœur, mon bel amour. — Что это значит? — тихо спрашивает она. — Эээ… что-то вроде… пока я жив, мое сердце принадлежит тебе, моя прекрасная любовь, — тихо шепчет в ответ Гарри, прижимаясь губами к ее виску. Бледное лицо Эйвери немного смягчается, когда она улыбается ему. — Je t'aime, papa. — О, посмотри на себя, маленькая божья коровка, — Гарри благоговеет от нежного удивления, целуя ее на этот раз в щеки. — Мы должны записать тебя на уроки французского, мм? — Oui, — Эйвери слабо кивает головой. — Вообще, мне, наверное, следует брать уроки вместе с тобой, иначе ты будешь говорить по-французски лучше меня. А мы не можем этого допустить, — Гарри смеется, снова прижимаясь щекой к ее голове. — Тогда ты будешь готова к нашему совместному путешествию. — Мне не терпится уехать, папочка… — шепчет Эйвери, и глаза ее снова закрываются от внезапного изнеможения. — Нам будет так весело, Эйви… — обещает Гарри почти шепотом, прижимая ее к себе и стараясь не дать слезам снова навернуться на глаза. Со всем, что у него есть внутри, он хочет только одного — сбежать вместе с Эйвери. Он хотел бы, чтобы они просто оставили все это позади и ушли прямо сейчас, он хотел бы, чтобы этого не происходило с его малюткой. — Только ты и я, детка. Только ты и я… — Ты… и… я… — повторяет Эйвери тихим скрипучим голосом, склонив голову набок от усталости. Она делает несколько судорожных вдохов, прежде чем ее глаза внезапно закатываются, и все ее тело начинает сильно трястись, извиваясь в неожиданном припадке. — Эйвери! — в ужасе кричит Гарри, глядя на бьющегося в конвульсиях ребенка в его руках. Его собственное тело почти парализовано в состоянии шока, он не имеет абсолютно никакого представления о том, что ему нужно делать. Мониторы по всей комнате начинают громко пищать. — Вызовите доктора Томлинсона! — доктор Уэсли кричит медсестрам снаружи, стремительно вбегая в палату. — О боже, что с ней происходит? Она была в порядке… Она говорила и п-потом она начала… она начала т-трястись, — Гарри заикается, слезы щиплют его широко раскрытые глаза, когда он мягко опускает Эйвери и соскальзывает с кровати, чтобы пустить к кровати Уэсли. Она опускает кровать, укладывая Эйвери как можно ровнее. Это кажется таким знакомым, и он ненавидит это, он ненавидит то, что уже был в такой ситуации. Он ненавидит то, что видел это раньше, что знает, что будет дальше. Этот момент жутко напоминает один из худших моментов его жизни, слишком напоминает, чтобы можно было опустить это сходство. Его руки начинают дрожать, сердце бешено колотится. — Что я... Я что-то с-сделал? — Гарри паникует, грудь начинает быстро подниматься и опускаться. — Когда я д-держал ее…? Я не знаю… Это м-моя вина… Я… — Нет, нет, мистер Стайлс, вы не сделали ничего плохого, — сразу же заверяет его доктор Уэсли, держа Эйвери на боку. Она выглядит неуверенной, взволнованной, как будто не совсем уверена, каким должен быть ее следующий шаг. — Нам нужна каталка! Через несколько мгновений в комнату врывается группа медиков, окружая кровать в ожидании инструкций, но доктор Уэсли не отдает ни единой команды. — Доктор, ее припадки продолжаются. Как Вы хотите действовать дальше? — быстро спрашивает медсестра, глядя на Уэсли. — Я… Эм… Я… — доктор Уэсли широко раскрывает глаза. Ее глаза встречаются с Гарри, и она выглядит почти такой же испуганной и ошеломленной, как и он сам, и неуверенность в ее взгляде пугает его еще больше. Она словно извиняется перед Гарри, открывает рот, чтобы заговорить, но из него вылетают лишь обрывки фраз. — Я… эээ… я… — Доктор? — настойчиво переспрашивает другая медсестра. Гарри начинает трясти головой, чувствуя, как его тело начинает рушиться от невыносимой паники. Его грудь вздымается и опускается так сильно, что он едва не падает с ног. ♫ Sleeping At Last - Everywhere I Go Луи, должно быть, был не так уж далеко, потому что, словно некий ангел-хранитель, он появляется в палате почти мгновенно. Гарри чуть не падает в обморок от облегчения при одном его виде. Если Гарри сейчас кому-то и доверяет в этом мире, так это Луи. луи все исправит Выражение его лица серьезное, ничего, кроме строгой сосредоточенности, пронзающей его взгляд. Он тут же смотрит на стажерку, стоящую у кровати. — Уэсли, что случилось? — Я… Я… Я точно не знаю… Она просто… — запинаясь, бормочет Уэсли, и Луи бросается к кровати. — Подвинься, — кричит Луи, не имея ни терпения, ни времени на ее нерешительное бормотание. Он занимает место доктора Уэсли, держа Эйвери как можно крепче на боку. — Как давно у нее приступ? — Уже почти две минуты, доктор Томлинсон, — быстро отвечает одна из медсестер. — Фенобарбитал, сейчас же, — быстро приказывает Луи, беря все под свой контроль. он все исправит, он все исправит, он все исправит. — Луи, ты д-должен ее вылечить… ты… ты должен… пожалуйста, Луи, п-пожалуйста, — Гарри выдавливает из себя слова, надеясь, что они каким-то образом образуют связное предложение. Он чувствует, как по щекам у него бегут слезы. Когда он начал плакать? Как давно он плачет? — Гарри, успокойся, — отзывается Луи, не в силах поднять глаза, чтобы посмотреть на него. — Я сделаю все, что смогу. — Никаких изменений, доктор. Судороги продолжаются, дыхание нарушено. — Еще одну единицу, — Луи инструктирует медсестру, пытаясь получше рассмотреть зрачки Эйвери. Внезапно в комнате появляется так много людей, слишком много людей, сосредоточенных на Эйвери, на спасении ее жизни. Даже несмотря на то, что весь медицинский персонал толпится у кровати Эйвери, покорно выполняя приказы и протоколы, Гарри видит дрожащее тело своей дочери, все еще так сильно бьющейся в конвульсиях на боку. Гарри пытается успокоиться, но в голове роятся миллионы вариантов развития событий, и все они заканчиваются одинаково. Последний раз он видел, кого-то, кого он любит, в конвульсиях, был последний раз, когда он видел ее живой, и теперь он снова здесь. — О боже… — выдыхает Гарри, чувствуя такую сильную тошноту, когда вся тяжесть ситуации обрушивается на него. Его глаза горят от нового приступа слез, руки бесполезно трясутся по бокам. — Гарри, ты должен идти, — серьезно произносит Луи, поднимая голову лишь на долю секунды, чтобы встретиться с безумными глазами Гарри. — Тебе не следует здесь находиться. Кто-нибудь может проводить отца пациентки из палаты? — Н-Нет… Я н-не оставлю ее. Я н-не могу оставить ее… Я не могу… — Гарри отчаянно трясет головой, слезы наворачиваются все сильнее и сильнее. Он оглядывается на Эйвери, и ее припадки, кажется, прекращаются с введением лекарства, но, судя по выражению лица медсестры, все определенно не в порядке. — Остановка сердца, доктор Томлинсон! — Начинайте массаж сердца и заряжайте дефибриллятор! — Луи дает срочные указания. Доктор Уэсли непрерывно надавливает на ее грудь, когда Луи хватает электроды. — Разряд! Может быть, все дело в напряжении ситуации, в том, что машины непрерывно сигналят по всей комнате, а врачи и медсестры суетятся и выкрикивают приказы в надежде хоть как-то изменить нынешнее состояние его дочери. Или, может быть, это скрытое чувство вины, накопившееся за столько лет, но внезапно Гарри чувствует, что эмоциональная плотина внутри него рушится. — Л-Луи, ты д-должен… спасти… спаси ее, пожалуйста, Луи… Прости, прости меня за все, за то, как я себя вел… Я был эгоистом, и я… Я… — Гарри истерически всхлипывает. Он сходит с ума, он физически чувствует, что сходит с ума, чем дольше он наблюдает за судорогами и дрожью своей дочери, тем дольше он наблюдает, как машины, контролирующие ее жизненные показатели, громко сигналят на всю палату. Может быть, если он сможет заставить Луи понять, если Гарри сможет как-то раскаяться во всех своих действиях против него, это каким-то образом спасет его дочь. — Блять… Прости меня, Л-Луи… Прости, прости, п-пожалуйста… — Кто-нибудь, пожалуйста, выведите его из этой чертовой палаты! — снова кричит Луи, берясь за массаж вместо доктора Уэсли. Все машины по-прежнему пищат, и ничто из того, что они делают, кажется, никак не помогает. — Сию минуту, доктор Томлинсон, — медсестра кивает, поворачиваясь к Гарри. — Сэр, мне придется вас проводить, — она кладет руку ему на предплечье, мягко пытаясь направить его назад к выходу. Но Гарри выдергивает руку и отходит вглубь палаты. — Нет! Нет! — протестует Гарри, вытирая слезящиеся глаза. Он не знает, что еще он может сказать, что еще он может сделать. Его разум полностью затуманен, сердце колотится в такт повторяющемуся звуку приборов. — Лу… Луи, пожалуйста… Нет… Ты не можешь п-позволить ей умереть… Ты не м-можешь… — он бормочет сквозь рыдания, переполненный эмоциями. Его голос становится все более отчаянным, неистовым до такой степени, что теряет всякий смысл. Все, что он знает, это то, что он не хочет, чтобы последнее воспоминание о его дочери было таким же, как последнее воспоминание о его сестре. — Луи… черт… Я… Прости меня за все… я н-не хотел, я не хотел… я н-не хотел… причинять тебе боль… П-прости, пожалуйста… Ты должен с-спасти ее… — Синусового ритма по-прежнему нет, доктор, — объявляет медсестра, следя за показаниями ЭКГ. — Вколите эпинефрин, и заряжайте по-новой, — решает Луи, глядя на показатели сердечного ритма на экране, одновременно пытаясь не слышать Гарри и сосредоточиться. — Луи, пожалуйста! Я н-не должен был уходить… Я… Я н-не должен был… Прости… — Гарри прерывисто всхлипывает, когда две медсестры пытаются вытащить его из комнаты. Он продолжает бороться с ними, отказываясь уходить. — Уберите его отсюда к чертовой матери! — Луи громко кричит, зажмурившись от напряжения. — Я не могу думать! — Мистер Стайлс, пожалуйста, — одна из медсестер повторяет снова и снова. — Вы не можете быть здесь. Это не поможет. — Нет! Эйвери! — Гарри вскрикивает от боли, когда все силы разом покидают его тело, и все, что он может — это разрыдаться. Медсестры, которые только что пытались вытащить его из палаты, подхватывают его под руки и уводят из палаты, все дальше и дальше от его Эйви. И все это время в его голове крутятся одни и те же слова. что, если это последний раз когда я вижу ее живой…||☤||
— Где анализы? — кричит Луи, отчаянно пытаясь направить свои мысли в нужное русло. Это слишком, этого всего чертовски много. Когда тело Эйвери сотрясается в конвульсиях без всякой видимой причины, ее сердце останавливается, а в это время Гарри плачет и умоляет у него над ухом, — это слишком. Луи может справиться с давлением, на самом деле, он, как известно, хорошо справляется со стрессовыми ситуациями, но добавьте сюда Гарри, и внезапно Луи лишается возможности нормально соображать. — Мы когда-нибудь получим результаты… — Томлинсон! Анализы! — Найл врывается в палату. — У нас не так много времени, потому что… о черт… — его голос обрывается, когда он видит происходящее, какие бы ужасные новости он ни принес, они воплощаются у него на глазах. — У нее слишком высокий уровень ликвора. Нужно понизить давление. — Гидроцефалия… Опухоль препятствует оттоку из мозга… Ей нужен шунт, — размышляет Луи, полностью осознавая, что давление цереброспинальной жидкости может убить ее, если это не исправить. Если они не исправят это сейчас, она только продолжит биться в конвульсиях, пока полностью не истощит свое тело. — Сообщи в операционную, скажи, что мы едем, пусть готовятся к вентрикулоперитонеальному шунтированию. — Я ассистирую, — предлагает Найл, быстро шагая рядом с Луи, когда они начинают двигать больничную койку к лифтам. — Доктор Томлинсон, можно мне пойти с Вами? — спрашивает Чарли, следуя за ними. — Я никогда раньше не видела шунтирования у ребенка. — Иди посиди с Гар… отцом пациента, — приказывает Луи, не оборачиваясь. Чарли открывает рот, чтобы возразить. — Но, доктор Томлинсон… — Уэсли, ты мой интерн, и я сказал, чтобы ты пошла туда и убедилась, что с отцом пациента все в порядке, — сурово прерывает Луи, на мгновение поворачиваясь к Чарли, чтобы посмотреть ей прямо в глаза. — Ты сможешь это сделать? — Эээ… Д-да, сэр, — она заикается, кивает головой и уходит с дороги Луи и Найла. Они везут Эйвери на операцию так быстро, как только возможно, команда медиков уже собрана и подготовлена к внеплановой операции. Начиная с того, что он надевает халат, и заканчивая тем, что стоит рядом с операционным столом, Луи никак не может осознать происходящее, действуя на автопилоте. Крики Гарри все еще звучат в его голове. Это не так уж удивительно, когда Луи думает об этом, Гарри был в панике, и единственное, что он мог делать в панике, это кричать. Кричать, кричать и кричать, пока что-то не изменится. Луи видел это снова и снова на протяжении всех лет работы хирургом, отчаяние накатывает, и люди кричат в надежде, что их ситуация может измениться. Что их родных можно будет спасти любыми средствами и любой ценой. Гарри не исключение. Может быть, какая-то его частичка действительно сожалеет о том, что он покинул Луи много лет назад, может быть, какая-то его частичка действительно чувствует угрызения совести из-за того, что он разбил сердце Луи, но это теряет смысл, когда Гарри произносит это только тогда, когда умоляет Луи спасти жизнь его ребенку. Но Луи не может думать об этом прямо сейчас, когда видит одну из самых сложных опухолей, которые он когда-либо видел в своей карьере. Она выглядела пугающей на снимках, но ничто не могло подготовить его к тому, что он наблюдает перед собой прямо сейчас. Она невообразимо сложная, расположенная между кровеносными сосудами и нервами, как будто она всегда должна была быть там. Она так сплетена с тем, что должно находится в мозге, и тем, что не должно, что они практически неразделимы. Такой рост часто справедливо называют опухолью в форме бабочки, потому что она расправляет свои длинные непредсказуемые крылья по обе стороны мозга, вгрызаясь в жизненно важные ткани таким образом, что почти кажется красивой, сравнимой с величием крыльев бабочки. Луи мог бы сказать, что такая опухоль не может быть удалена хирургическим путем без серьезного повреждения мозга. Никто не может безопасно вырезать ее, потому что она находится в том самом месте, которое делает Эйвери такой, какая она есть. — Доктор Томлинсон? Луи медленно поднимает взгляд от операционного стола на Чарли, стоящую у входа. Его глаза с трудом фокусируются на девушке, и он вновь опускает голову. — В чем дело, Уэсли? — Эм, мистер Стайлс, отец пациентки, сказал, что я могу идти, так что… — начинает Уэсли. — Могу я присоединиться? Луи не отводит глаза от стола, продолжая работать над обеспечением отверстия в мозге для тонкой катетерной трубки шунта. — Его жених еще не вернулся? — Эээ… нет, он… — Тогда нет, — резко перебивает Луи, его голос тверд и непреклонен. Доктор Уэсли делает несколько шагов в глубь комнаты, не вполне принимая ответ Луи. — Но мистер Стайлс сказал, что мне больше не нужно оставаться с ним. — Я сказал «нет», Уэсли, — снова сурово отвечает Луи. — Он только что стал свидетелем чего-то травмирующего, и ему не следует оставаться одному. Так что возвращайтесь в приемную и сообщите ему последние новости. Скажите ему, что состояние его дочери стабильно, и что операция продлится еще как минимум час. Затем сядьте рядом с ним, не отходите от него и, самое главное, не возвращайтесь в мою операционную, пока я не вызову Вас сюда. Понятно? — Сэр, при всем моем уважении, я врач и должна учиться, а не быть чьим-то плечом, на котором можно поплакать. Это пустая трата моих навыков, — смело заявляет Чарли, и Луи уверен, что она, должно быть, сошла с ума. Луи на мгновение откладывает инструменты и поднимает свой пылающий, безразличный взгляд на стажерку. — Доктор Уэсли, я Ваш начальник. Как Вы смеете пренебрегать моими приказами в моей же операционной? — произносит он ледяным голосом, и вся операционная погружается в мертвую тишину, такую тихую, что если бы здесь упала булавка, то это прозвучало бы так, словно где-то обрушился молот. — Вы утверждаете, что Вы врач, так что вот Вам чертов урок. — Луи, — шепчет Найл с другого конца стола, призывая его успокоиться. Но Луи не может успокоиться. Он взволнован и нервничает, и достаточно было небольшого укола, чтобы полностью вывести его из себя. Он не в том настроении, чтобы с ним спорил интерн. Не сегодня. — Быть хирургом… Нет, быть врачом — это больше, чем просто умение или навыки хирурга. Это больше, чем резать или диагностировать, это намного больше, чем все это. Ты — медицинский работник, и это просто огромная привилегия — быть так сильно вовлеченным в исход чьей-то жизни. Поэтому, когда я прошу тебя пойти и посидеть с членом семьи пациентки, я не просто выпускаю дым из своей задницы, я преподаю тебе урок. Этот человек снаружи в приемной — родитель, обеспокоенный, испуганный родитель. И ты понятия не имеешь, потому что в то время ты еще училась в гребаной старшей школе, а он уже пережил гораздо больше, чем ты можешь себе представить. И сейчас он одинок и напуган, и все, о чем я прошу тебя, — это быть рядом с ним, пока я пытаюсь спасти единственного человека, который у него остался в этом мире. Я не думаю, что это так уж и сложно, не так ли? Я не учу тебя быть эгоистичным врачом, Уэсли. Я хочу, чтобы ты была врачом, который заботится о благополучии других и всегда ставит их превыше собственной выгоды, — Луи говорит ровно, но твердо. Он чрезвычайно раздражен, но все же хочет, чтобы его ученица услышала его и, прежде всего, приняла его слова близко к сердцу и применила их в будущем. — Так что если ты слишком хороша, чтобы позаботиться о ком-то, кто находится в беде, и побыть чертовым плечом, в которое можно поплакать, тогда любые навыки, которые, как ты утверждаешь, у тебя есть — это абсолютная трата времени, и медицина не для тебя. Операционная каким-то образом умудряется стать еще тише, совершенно бесшумной, если не считать сигналов медицинских приборов. Чарли выглядит потрясенной, бросая взгляд на своего парня в поисках защиты, но Луи знает, что Найл не посмеет. Она полностью перешла черту, и все это только из-за ее связи с Найлом. Поэтому она чувствовала себя достаточно комфортно, нагло оспаривая его приказы. — Какого хрена ты все еще здесь делаешь? — раздраженно взрывается Луи, поскольку стажерка все еще не сдвинулась ни на дюйм. — Убирайся к черту из моей операционной и делай, как я сказал, Уэсли! Иди! — Эээ… хорошо. Д-да, сэр, — Чарли запинается, несколько раз кивая головой. — Чертовы интерны… — раздраженно фыркает Луи себе под нос, как только она уходит. — Ты не должен был быть так строг с ней, — тихо говорит Найл после нескольких минут молчания. Луи пристально смотрит на Найла. — Найл, не заставляй меня говорить это, пожалуйста. Я действительно не в настроении… — Говорить что? — Она интерн. Я знаю, как ты относишься к ней, и я уважаю это и полностью поддерживаю ваши отношения, но не в моей операционной, — решительно заявляет Луи. — В стенах этой больницы я ее учитель, а не друг. Она моя стажерка, и она должна учиться, независимо от того, что вы вместе. Вот в чем проблема с интернами, встречающимися с врачами. У них появляется чувство, заставляющее их ставить себя немного выше своих коллег. Через Найла Чарли подружилась с несколькими другими врачами, и, несомненно, это все замечательно, но после работы. В конце концов, Чарли все еще интерн первого курса, независимо от того, к кому она идет домой на ночь. Найл кивает головой, понимающе вздыхая. — Да, ты прав. Операция продолжается, Луи и Найл работают вместе, чтобы поместить вентрикулоперитонеальный шунт и снять давление, вызванное опухолью. Правильное размещение шунта обычно не занимает много времени, на самом деле это довольно просто. И при нормальных обстоятельствах, которые не связаны с хитро расположенными глиомами, Луи уже несколько раз делал это менее, чем за 90 минут. И хотя, на этот раз никаких осложнений не должно возникнуть, Луи не знает, сможет ли он мысленно справиться с этим прямо сейчас. Сегодняшний день был достаточно сложным, и ему нужно время, чтобы смириться с тяжестью неоперабельной опухоли Эйвери. Все внутри него отказывается верить, что это правда, хотя он наблюдает это своими глазами Но затем, уже на последних шагах процедуры, сердечный ритм Эйвери начинает замедляться, казалось бы, без всяких на то причин. — Асистолия! — Проклятие, — Луи резко вскидывает голову при звуке предупреждающих сигналов, раздающихся в операционной, он смотрит на монитор слева и с ужасом наблюдает, как показания пульса Эйвери падают до нуля почти без скачков амплитуды. Ее сердце останавливается. Самое ужасное в асистолии сердца, заключается в том, что это не такой сердечный ритм, как тахикардия или фибрилляция желудочков, исправимый разрядом тока. Нет, асистолия — особая в своем роде, и в большинстве случаев требуется вдвое больше усилий, чтобы заставить сердце работать. Найл немедленно начинает сердечно-легочную реанимацию, надавливая ладонями на грудь Эйвери с равномерным интервалом. Луи наблюдает за ее кровяным давлением и показаниями оксиметрии. — EtCO2 стабильно на 10 мм рт.ст., — медсестра объявляет содержание углекислого газа при выдохе Эйвери, приемлемое для асистолии, но далеко не нормальное. Нормальное содержание должно быть где-то между 35 и 45 мм рт.ст. — Введите одну единицу эпинефрина, — Луи приказывает после двух минут непрерывного массажа, переходя прямо к использованию сосудосуживающих препаратов, надеясь хоть как-то сдвинуть прямую линию ЭКГ. — Заряд на 200! Хирургическая бригада следует инструкциям, вводя лекарства и готовясь к дефибрилляции, как только вернется сердечный ритм. Луи не может перестать смотреть на монитор, молясь о том, чтобы что-то изменилось, и одновременно пытаясь сохранить ясность ума, сосредоточенность и спокойствие. Сейчас не время паниковать, они могут вернуть ее, они могут, и они ее вернут. Или Луи отчаянно надеется на это, хотя, несмотря на ввод препарата, показания остаются асистолическими. — Все еще нет ритма, — замечает Найл, оглядываясь через плечо и все еще продолжая давить на ее грудь. — Еще эпинефрина, — приказывает Луи, EtCO2 поднимается до 14 мм рт.ст., но Луи почти уверен, что это лишь благодаря усилиям Найла. не паникуй, сохраняй спокойствие… — Желудочковая тахикардия! — объявляет медсестра, отмечая наконец появившиеся удары. — Заряд, сейчас же! — тут же кричит Луи, затаив дыхание. Найл немедленно прекращает массаж, поднимая руки вверх и отодвигаясь от стола, прежде чем медсестра проводит первую дефибрилляцию. — Разряд! Глаза Луи прикованы к монитору в ожидании, что мелкие тахикардические ритмы стабилизируются, но этого не происходит, ничего не происходит, и Луи начинает чувствовать, как ужасно знакомая паника безжалостно поднимается в его горле. сохраняй спокойствие, сохраняй спокойствие, сохраняй спокойствие Он делает один долгий вдох, чтобы успокоиться, глаза на мгновение закрываются, пытаясь удержать остатки сосредоточенности, которые у него остались. И когда Луи снова открывает глаза, он обретает некое подобие спокойствия, но кто знает, надолго ли это. — Еще раз. Врачи снова заряжают дефибриллятор. Медсестра меняется с Найлом, чтобы продолжить нажатия, давая ему перерыв, так как он занимался этим последние пять минут. Заряд повышается до 300 В, и ток снова проходит по всему телу девочки, но ничего не меняется, ничего, кроме хода часов, тикающих, тикающих и тикающих. Чем дольше она будет лежать, чем дольше будет длиться запуск ее сердца, тем хуже будет ее восстановление, если она вообще сможет восстановиться. — Еще раз! — повторяет Луи с явным разочарованием в голосе. Он не бросит ее, этого он никогда, никогда не сделает. — Добавьте аденозин. — Доктор? — Просто сделайте это! — требует Луи, категорически отказываясь сдаваться и не желая, чтобы жизнь маленькой девочки, лежащей на столе, оборвалась. Этой маленькой девочки, которая заслуживает гораздо большего от жизни, чем это. Он меняется с медсестрой, сцепляя ладони друг с другом и надавливая на грудь Эйвери так, как будто от этого зависит вся его жизнь. Потому что так и есть, это полностью так. — Заряд до 360. — Как долго она была без сознания? — спрашивает Найл, с тревогой глядя на монитор. Даже с маской, покрывающей большую часть его лица, все его существо искажено беспокойством. И если Найл выглядит так, Луи может только представить, как выглядит его собственное лицо. — Одиннадцать минут, доктор. еще не поздно, она еще может выкарабкаться из этого положения… — Хорошо, добавьте еще аденозина и еще один заряд, — произносит Луи, продолжая сердечную реанимацию. Аденозин может быть использован только дважды при детской реанимации, и Луи всем сердцем надеется, что этого последнего толчка будет достаточно, чтобы окончательно стабилизировать ее состояние. — Доктор Томлинсон, но… — Я сказал, еще один чертов заряд, — повторяет Луи, стиснув зубы, когда все спокойствие, которое было внутри него, исчезает. Существует так много рисков, когда речь заходит о реанимации пациента, особенно ребенка. Помимо того, что нужно заставить ее сердце снова нормально работать, нужно беспокоиться о том, что уровень кислорода и кровяное давление падают слишком низко, что потенциально может привести к гипоксии или гиповолемии. Несмотря на то, что кислород постоянно поступает в ее организм вместе с кровью, нет никакой гарантии, что достаточное их количество должным образом достигает ее мозга и жизненно важных органов. — Заряжайте, — соглашается Найл, кивая головой. Команда выполняет приказ Луи, вводя еще один высоковольтный разряд в тело Эйвери, оставляя все глаза прикованными к экранам. — Ну же, Эйвери, ну же, love… — с тоской шепчет Луи, затаив дыхание и глядя на монитор. — Пожалуйста, Эйвз… — Доктор Томлинсон, что делаем дальше? — Дайте ей секунду… — с надеждой бормочет Луи, его сердце стучит у него в ушах чуть ли не громче, чем звук машин вокруг. Он пристально смотрит на монитор, как будто может одним лишь взглядом восстановить систолическое и диастолическое давление, как будто одной лишь силой своего взгляда он может вернуть ритм ее сердца в норму. — Эйвери…||✚||
— Чарли! — кричит Гарри, вскакивая со стула в приемной, когда замечает ее. Он так взвинчен, что едва может держать себя в руках. Он и доктор Уэсли теперь общаются по имени, учитывая, что большую часть вечера они провели вместе. Гарри думает, что она довольно милая, и он рад, что рядом есть кто-то, кто может отвлечь его от того, что происходит где-то в этой больнице. Чарли отправилась за новостями для него, сама предложив это еще до того, как Гарри успел попросить. — Ну, что там? Он все еще оперирует ее? — Он уже вышел из операционной, — отвечает Чарли, не выдавая много информации, избегая прямого зрительного контакта, что выглядит не совсем нормально, так как всего десять минут назад они откровенно и открыто говорили друг с другом. — Как все прошло? Она… Эйвери в порядке? — осторожно спрашивает Гарри, стараясь говорить как можно тише. Он хочет знать ответ, но в то же время не вполне уверен, что готов к нему. Чарли нервно кусает губы, засунув руки в карманы халата. — Гарри, я думаю, мы должны… эээ… подождать доктора Томлинсона… — она кивает головой и, кажется, думает о чем-то еще, что может предложить. — Но… позволь мне проводить тебя в отдельную комнату, где мы сможем подождать его. Это не очень хороший знак. Гарри по опыту знает, что ее подготовленный ответ определенно не является хорошим знаком, но он также знает, что не может позволить себе думать негативно. джемма умерла точно так же… Нет. Он не может позволить своему разуму думать об этом. Пока нет. Не тогда, когда он еще ничего не знает. Это не та же самая ситуация — это другое. Это совсем другое дело. Гарри знает, что все должно быть по-другому. но что, если это не так? Эйвери — воин, боец. Она выкарабкается, она пройдет через это. Она делала это раньше и сможет сделать это снова. Она сможет, она сможет, она сможет. или не сможет… Гарри слепо следует за Чарли, почти не обращая внимания на свои шаги по многочисленным извилистым коридорам, и прежде чем он осознает это, он оказывается в пустой больничной палате. — Извини, все конференц-залы сейчас заняты, но, пожалуйста, располагайся здесь поудобнее, — Чарли жестом указывает на одинокий стул у белой стены. — Могу я что-нибудь сделать для тебя, пока ты ждешь? Вода? Кофе? Я знаю, что тебе, наверное, уже надоел здешний кофе. — Эээ… нет… — Гарри медленно качает головой. Хотя она права, он ему надоел — 5 чашек и 3 часа спустя. — Эм… но спасибо, Чарли, — он слегка улыбается, надеясь, что это не похоже на издевку. — Конечно, — она тепло улыбается ему, но в ее глазах есть намек на жалость, когда она легонько похлопывает его по плечу. — Я пойду поищу доктора Томлинсона. Я скоро вернусь, хорошо? Гарри слабо кивает, устраиваясь в удивительно удобном кресле. Он не располагается в нем полностью, вместо этого предпочитая сидеть на краю. Энергия, бушующая в его теле, заставляет его ерзать, ботинки тревожно стучат по холодному линолеуму пола. Гарри не уверен, сколько времени на самом деле проходит, но ему кажется, что прошла целая жизнь. Как будто он стареет с каждой секундой. Он пытается отвлечься, отчаянно пытаясь думать о чем-нибудь другом — о чем угодно другом. Но каждый раз его разум предает его, и он снова вызывает в воображении образ своей дочери, холодной и бездыханной, лежащей в разобранной постели. Гарри начинает считать количество плиток на линолеуме, добираясь до числа 56, когда дверная ручка дергается. — Луи! — Гарри вскакивает со своего места, как только видит, что тот появляется в дверях в сопровождении Чарли. Должно быть, он тут же примчался сюда, потому что на нем до сих пор висит развязанный хирургический халат, а на голове — шапочка. Не говоря больше ни слова, Гарри практически подлетает к Луи. И хотя он знает, что это не совсем уместно, он заключает Луи в объятия. Он просто хочет, чтобы его обняли, ему нужно, чтобы его обняли. Джесси все еще не появился, хотя Гарри заполнил весь его ящик голосовой почты и послал сообщение за сообщением. Он чувствует себя ужасно одиноким во всем этом. Несмотря на то, что между ними все еще оставалось неразрешенным, Луи крепко обнимает Гарри, обхватив руками всю его спину. И не проходит и секунды, как Гарри начинает дрожать в его сильных руках, слабо наваливаясь на Луи всем своим весом. — Ты можешь оставить нас? — Луи мягко обращается к стажерке, все еще не отпуская Гарри. Чарли кивает, быстро выходит из комнаты и закрывает за собой дверь, оставляя Луи и Гарри наедине в объятиях друг друга. — Гарри, мне нужно с тобой поговорить, — серьезно шепчет Луи, уткнувшись Гарри в шею и медленно высвобождаясь из их крепких объятий. Гарри неохотно отстраняется, не желая пока сталкиваться с какой-либо реальностью. Он не хочет встречаться с Луи глазами, потому что не знает, что в них может быть изображено. Крик горя? Извиняющийся плач? Боль? Безнадежность или надежда? Гарри не думает, что сможет вынести это. — К-как она? Она в порядке? — Гарри, как насчет того, чтобы сначала присесть? — Луи пытается говорить мягко. — Нет, просто скажи мне, Луи, — Гарри отстраняется и, наконец, смело смотрит в глаза Луи, используя всю оставшуюся в нем храбрость. — Скажи мне. Тон Луи спокойный, всегда ровный и твердый, но именно то, что скрывается в его глазах, пугает Гарри. Подтверждающие реальность опасения Гарри. Эта тревожная зловещесть, эта глубинная печаль, смешанная с неразрешенным горем. Оно там. Все там. ♫ Ingrid Michaelson - Keep Breathing Гарри постепенно начинает качать головой, еще больше отстраняясь от рук Луи, когда тот закусывает губу. — Припадок Эйвери произошел из-за скопления спинномозговой жидкости, вызванного растущей опухолью, — Луи говорит медленно, и Гарри понимает, что он больше ничего не хочет говорить, не хочет продолжать, и каждое слово дается ему с невероятным трудом. — Во время операции мы поставили шунт, чтобы откачать лишнюю жидкость из ее мозга к желудку, но давление стало таким высоким, что ее сердце остановилось, и мозг не получал достаточного количества кислорода… и прошло несколько минут, прежде чем мы смогли вернуть ее обратно… Гарри ловит каждое слово Луи, вглядываясь в успокаивающую синеву его глаз. — Пока она стабильна, но… — уныло продолжает Луи, его лицо поникло и отяжелело. — Она без сознания и не реагирует на происходящее. Гарри не может пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы придумать какой-то существенный ответ. С таким же успехом его мозг можно было приравнять к чистому листу бумаги. Он чувствует себя запертым в собственном теле. Это знакомое место, но в то же время такое пугающее. — Иногда мозгу требуется больше времени, чтобы восстановиться после таких осложнений, и я надеюсь, что если мы дадим ей время, шунт снимет оставшееся давление от скопления ликвора, и она проснется, но… — глаза Луи встречаются с Гарри, удерживая его сломленный взгляд, и у Гарри перехватывает дыхание. — Все еще есть шанс, что она не очнется. Слишком рано говорить о таком, но… эм… даже если она проснется, опухоль в ее мозге находится в таком месте, которое невозможно удалить хирургическим путем… — Нет… — Гарри резко втягивает воздух со всей серьезностью и болезненным шоком от такого удара, глаза расширяются в чистом ужасе и недоверии. — Гарри… — Она… она умрет. Она умрет… как Дже… как Джемма… — Гарри судорожно вдыхает, как будто воздух покидает его тело вместе со всеми оставшимися силами, рот открыт от шока. Его ноги внезапно теряют устойчивость, а все тело готово превратиться в бесполезную лужу на полу. Он не может выдержать собственного веса, и его колени вот-вот подогнутся. это не может быть реальным — Гарри, послушай меня, — Луи хватает его, крепко сжимая за плечи, пытаясь пробиться к его быстро затуманивающемуся разуму. — Я обещаю, что сделаю всё возможное, чтобы вернуть ее, — обещает Луи, руки — практически единственная сила, удерживающая увядающее тело Гарри в вертикальном положении. — Обещаю тебе. Я придумаю что-нибудь. Мы победим это. Я обещаю. это не реально, этого не может быть. Паника растет, растет и растет, поглощая всю сущность Гарри одним быстрым движением, атакуя его психику, проявляясь в жестоком господстве над его телом. — Нет… Она мне н-нужна. Она нужна мне! Она нужна мне! Нет! — он беспрестанно повторяет, потому что это единственные слова, прокручивающиеся в его голове без остановки. Горячие слезы щиплют его глаза, прожигая дорожки по раскрасневшимся щекам. Его грудь дико вздымается, в то время как его горло сжимается так сильно, что он не может дышать, слепо втягивая глотки воздуха, когда его голова дико мотается из стороны в сторону. — Она н-нужна мне… нужна мне… мне… — Хорошо, хорошо… просто дыши, дыши. Посмотри на меня, Гарри, ты должен дышать, — Луи давит на запястья Гарри, пытаясь каким-то образом вернуть его на землю, но Гарри почти не чувствует этого. — Дыши ради меня, Эйч, пожалуйста. — Но почему?! — Гарри сердито кричит, и из его глаз снова катятся слезы. — Но почему?! Почему это не могу быть я? Почему? Почему это не могу быть я… Она просто р-ребенок… ребенок… м-мой ребенок! Почему это не могу быть я?! — он начинает метаться в руках Луи, истерически крича и плача. — Нет! Нет! — Гарри, посмотри на меня, посмотри на меня, пожалуйста. Мне нужно, чтобы ты дышал, хорошо? Дыши, Гарри, дыши, — Луи пытается удержать его, но Гарри больше его и легко вырывается из его хватки. — Вдох и выдох, хорошо? вдох… Красные глаза Гарри дико мечутся по больничной палате, не имея возможности ни на чем сосредоточиться, в то время как его грудь продолжает бешено подниматься и опускаться. Все его тело трясется от ужаса, и он почему-то бессилен остановить это. Он чувствует, как его собственный голос кричит от боли, визжит и вопит в агонии, но Гарри существует словно наблюдатель, просто позволяя этому случиться. Контроль потерян. Полная капитуляция.…выдох
Луи кладет руки по бокам головы Гарри, отчаянно пытаясь его успокоить. И, боже, он выглядит таким взволнованным, таким обеспокоенным, как будто в этот момент Луи сделал бы абсолютно все, чтобы успокоить Гарри. Все, что угодно. Даже ради секунды облегчения он отдаст весь воздух из своих легких. Гарри знает, что Луи сделал бы это, он чувствует это по его взгляду. — Посмотри на меня, пожалуйста, Эйч, — умоляет Луи, склонив голову. — Я знаю, что это больно, я знаю… Но, пожалуйста, Гарри, ты должен дышать. Гарри чувствует, как его горло болезненно сжимается, почти душит его. Он чувствует себя все хуже и хуже, паника охватывает все его тело, и он бессильно пытается напрячь все силы, которые у него остались. Его система уходит все дальше и дальше из-под его контроля. — Сосредоточься на мне, — Луи крепко держит Гарри за голову, заставляя смотреть ему прямо в глаза, пальцы запутаны в коротких кудрях. Он берет одну руку Гарри и кладет ее себе на грудь, держа свою руку над сердцем Гарри. Гарри изо всех сил пытается сфокусировать свое внимание на глазах Луи, всегда ярко-голубых и успокаивающих глазах Луи, но его легкие сжимаются, едва получая достаточно кислорода, чтобы поддерживать его жизнь. Он чувствует себя таким слабым, ему больно, всё это так больно. Его тело слабеет от шока, длительное безжизненное состояние всего его организма подавляет его. Его иссохшая грудная клетка беспорядочно дергается, в то время как сердце может только продолжать страдать от боли. вдох… — Со мной, хорошо? Дыши вместе со мной. Чувствуй мою грудь и делай как я. Постарайся изо всех сил, хорошо? — Луи прижимается своим лбом к лбу Гарри и делает глубокий вдох, все еще прижимая его руку к своему телу. — Да, именно так. Хорошо, love, хорошо. Глубоко дыши, продолжай дышать… Гарри закрывает глаза, еще больше слез вырывается из глаз, когда его голова прижимается к Луи. Он сосредотачивается на ощущении руки Луи, нежно поглаживающей его висок, на звуке его успокаивающего голоса, просящего его дышать, на повторяющемся стуке его сердца под ладонью Гарри. Он ориентируется на Луи, как корабль ориентируется на маяк, чтобы вернуться домой. Медленно, с болью, отдающейся в каждой попытке, Гарри делает мучительный вдох. Все его тело все еще сильно дрожит, оно буквально протестует. Гарри соскальзывает еще ниже, слабо располагаясь в объятьях Луи.…выдох
Луи осторожно ведет Гарри к пустой больничной койке, двигая их переплетенные тела назад, пока они не оказываются у изголовья кровати. — Все в порядке, ты в порядке, Эйч, продолжай дышать, просто продолжай дышать ради меня, — Луи мягко утешает Гарри, держа его за голову, успокаивающе гладя по волосам и слегка покачивая взад-вперед. — Ты в порядке, love. вдох… Гарри начинает прерывисто дышать, отчаянно пытаясь синхронизироваться с дыханием Луи. Прижав голову к груди Луи, зажмурив глаза и сжав кулаки в складках халата, Гарри прислушивается к биению своего сердца, чувствуя, как его легкие ритмично расширяются и сжимаются.…выдох
Это все, что он может делать. Все, что Гарри может сделать в этом разбитом осколке мучительного времени, — это продолжать дышать, просто продолжать дышать. С новыми волнами слез, безжалостно льющимися из его глаз, и неумолимыми представлениями о реальности, угрожающей его рассудку, все, что он может делать, это продолжать дышать. Вдох и выдох, вдох и выдох. продолжать дышать, продолжать дышать, продолжать дышать. Пока все остальное не угаснет.…