рваными швами.
||✚||
♫ Tom Odell — Somehow Часы переходят в дни, дни превращаются в недели, и все это время Гарри остается рядом с бессознательным телом Эйвери. Медсестры и врачи приходят и уходят, замеряют жизненно важные показатели, берут анализы, проводят постоянные тесты, но ничего не меняется. Ничего, блять, не меняется, и Гарри с трудом держит себя в руках с каждым проходящим мгновением. Он пытается отвлечься, пытается сделать хоть что-то, что вообще возможно сделать, сидя в больничной палате, но все бесполезно. Он скучает по ней. Гарри так скучает по своей малютке Эйвери. Он бы сделал что угодно, чтобы снова увидеть ее яркую улыбку с ямочками на щеках. Или услышать этот милый веселый смех. Ему до смерти хочется послушать, как Эйвери разглагольствует о своих последних идеях, например, о том, как важно спасти моржей вместе со всеми находящимися под угрозой исчезновения водными обитателями, или же сесть и отвечать на все ее многочисленные вопросы о самых случайных вещах, которые так или иначе чрезвычайно важны для нее. И девизом Гарри, когда речь заходит о его дочери, всегда было: если это важно для Эйвери, то и для него тоже. Если бы он мог обменять свою жизнь на ее, он бы это сделал, боже, он бы сделал это. Если бы он мог каким-то образом броситься перед ней и принять пулю, нацеленную в ее драгоценный висок, он бы не колебался ни секунды. Но пуля уже в ее крови, растекается по всему организму, по всему ее слабеющему телу. Гарри не может предотвратить выстрел, но он все еще не готов поднять упавшие гильзы. Джесси приходит и уходит, но он никогда не может оставаться надолго. У него всегда наготове оправдание — работа, встреча или конференция, он всегда бормочет бесполезные извинения за свое неоднократное отсутствие. Гарри расстроился бы еще больше, если бы у него хватило энергии на это, если бы ему было не все равно. Но все его эмоциональные способности сосредоточены на дочери, сосредоточены на том, чтобы просто быть рядом с ней, чтобы она знала, что она не одна. Гарри часами разговаривает с Эйвери, хотя знает, что она не ответит, но он не хочет, чтобы она когда-либо чувствовала себя одинокой. Он не знает, как много из его слов доходит до нее, но это не имеет особого значения, потому что он все равно делает это. Гарри читает ей, поет и каждую минуту говорит о том, как сильно он ее любит и как сильно скучает. Иногда его мысли возвращаются к старым воспоминаниям о них двоих, когда Эйвери была совсем маленькой, а Гарри был не в себе, пытаясь примириться с внезапным отцовством. Одно конкретное воспоминание всегда вызывает на его лице легкую улыбку. Его первый опыт настоящей связи с Эйвери много лет назад. — О, пожалуйста, Эйвери, пожалуйста, — умолял Гарри, стоя посреди отдела детского питания с коллекцией баночек в каждой руке и 9-месячным ребенком, который не переставал кричать. Он провел в магазине почти час, отчаянно пытаясь понять, что понравится Эйвери, но все безрезультатно. Эйвери отказывалась есть, на самом деле она отказывалась делать почти все, кроме того, чтобы плакать, казалось, она готова была делать это днями и ночами. И Гарри чувствовал себя ужасно, не имея ни малейшего представления, как успокоить ее или заставить поесть. Она даже не спала, и Гарри чувствовал, как его и так несуществующая энергия улетучивается прямо на глазах. Он перепробовал всё, прочитал кучу новых книг по воспитанию детей и просмотрел бесчисленное количество видео, но нигде ничего не нашел о его конкретной и уникальной ситуации. Как бы он ни старался, у них с Эйвери никак не налаживался контакт, будто он был для нее просто еще одним случайным незнакомцем. — Пожалуйста, перестань плакать… Пожалуйста, Эйвери… — снова пытался Гарри, почти без всякой надежды. Все лицо Эйвери пылало ярко-красным, она безутешно плакала, громкие крики эхом разносились по всему продуктовому магазину. — Я не знаю, чего ты от меня хочешь, ладно? Я не знаю! Я ничего не понимаю! — застонал в полном отчаянии Гарри, умоляя ее дать ему передышку. — Ты мне совсем не помогаешь, ты только плачешь и кричишь на меня! Я не знаю, как о тебе заботиться! Я не могу… Эйвери лишь разрыдалась сильнее. Прохожие покупатели смотрели на них с беспокойством, перешептываясь между собой. — Эйвери, ты должна хоть как-то помочь мне, пожалуйста, — умолял Гарри, слегка наклоняясь к ее лицу. — Что, если я открою их, а ты попробуешь, и мы увидим, какие тебе нравятся? А? Как насчет этого? Ты сделаешь это для меня? Она, конечно же, все также продолжала плакать, почти не обращая внимания на то, что говорил ей Гарри. Он схватил с полки пару баночек и откупорил их, надеясь, что Эйвери решит поесть. Гарри водил баночкой морковного пюре перед ее лицом, молясь, чтобы вдруг, просто вдруг, это привлекло ее настолько, что она перестала бы плакать. — Мм, как вкусно пахнет, да, Эйвери? Да, да, очень вкусно. Эйвери выражала абсолютное неодобрение, вопя во всю мощь своих крошечных легких. — Или нет. Может быть, не вкусно. Хорошо. Я понял, — Гарри поднял свободную руку в знак капитуляции и поставил открытую банку на полку. Он взял другую баночку, тоже оранжевого цвета, на этот раз пюре оказалось тыквенным. — Ладно, а как насчет этого? — Гарри открутил крышку и медленно протянул ей. Эйвери же даже не открыла глаз, довольствуясь тем, что просто кричала во все горло. — Окей, значит, и это тоже нет. Ты уверена? Точно уверена? Ох, видимо, всё же нет. Гарри перебирал баночку за баночкой, пробуя почти все доступные виды детского питания, пока пространство вокруг их тележки не оказалось завалено открытыми баночками. Но Эйвери продолжала показывать полное равнодушие, совершенно незаинтересованная и даже рассерженная запахом детского питания. Она раздраженно кричала, отворачивая голову от каждого предложенного пюре и продолжая биться в истерике. И, честно говоря, Гарри хотелось плакать вместе с ней. Он хотел просто сдаться, закричать, заплакать, завопить и закатить собственную истерику. Он совершенно не понимал, что делает. Двадцатичетырехлетний отец-одиночка — совсем не то, к чему он стремился в своей жизни. И это было так несправедливо, но он ничего не мог с этим поделать. Гарри опустился на грязный пол магазина, обхватив голову руками, когда его переполненные, измученные и подавленные чувства взяли верх. Как он собирается быть ее отцом, если он даже не может заставить ее поесть? И в этом подавленном и обескураженном состоянии его разум почти мгновенно поднялся с нуля до ста по шкале наихудшего сценария. Если он не сможет накормить ее, то она умрет от голода, и это будет его вина, и он почти уверен, что это какая-то форма ненадлежащего обращения с детьми или что-то другое ужасное и серьезное, и тогда у него будут проблемы с законом, и он будет считаться преступником, и тогда, возможно, его депортируют за злоупотребление своими правами владельца грин-карты, и тогда кто знает, что может случиться дальше, может быть, он станет уголовником в бегах или просто скажет «нахуй это» и станет отъявленным преступником, но, может быть, у него не совсем та манера поведения, чтобы считаться «плохим» — он никогда не выжил бы в качестве наркобарона, шпиона или убийцы, или еще какого-нибудь дерьма вроде этого, он, вероятно, сдался бы после первой неудачной попытки, но это всё не имеет никакого значения, потому что все это было бы лишь результатом его неспособности заботиться о ребенке. Гарри оторвался от своего экзистенциального кризиса, заметив работника магазина, бросающего на него осуждающий взгляд и рассматривающего все открытые банки детского питания, разбросанные вокруг Гарри, и кричащего ребенка, все еще сидящего в тележке. — О, нет… — всхлипнул Гарри, вытирая слезящиеся глаза, снова поднимаясь на ноги и пытаясь взять себя в руки. — Я куплю их все, клянусь. Простите, простите. Я просто… У меня действительно тяжелое время и ужасно дерьмовый день, я пытаюсь быть родителем, и я просто отстой в этом… Вы не спрашивали меня об этом, извините… Я заплачу за все это, правда, обещаю. Простите, простите. Выражение лица работника быстро сменилось с осуждающего на сочувствующее, когда тот увидел, в каком плачевном состоянии находится Гарри. Он понимающе кивнул и ушел, снова оставив Гарри наедине с баночками детского питания и все еще плачущим ребенком. — Блять… — Гарри застонал про себя, запрокинув голову. Он совсем запутался, он не знает, во что превратилась его жизнь, и уж точно не признает ее своей собственной. Но дело в том, что теперь это его жизнь, и он должен найти способ справиться с ней, какой бы безнадежной она ни казалась. Гарри сделал глубокий вдох, сосредоточив все свое внимание на визжащем младенце в тележке. — Эйвери, привет, хей… — проворковал он более мягким тоном, чем раньше, пытаясь успокоить ее. — Ладно, Эйвери, какое-то время мы будем только вдвоем. Так что мы должны работать вместе… Как насчет того, что я попробую всё вместе с тобой, а? Поможет? Как думаешь? Гарри открыл банку с чем-то, состоящим из батата, моркови и горошка. Оно было странного красновато-коричневого цвета и выглядело совсем не аппетитно, но, возможно, если бы она увидела, как он ест это, она бы с большей охотой сделала это сама, возможно. Он сунул палец в банку и поднес ко рту здоровенную порцию, делая вид, что ест ее, кивая головой, как будто это самое лучшее, что он когда-либо ел. — Ммм, вкуснятина… тьфу, господи, это отвратительно! — Гарри поперхнулся, выплевывая пюре на собственную рубашку. — Неудивительно, что тебе не нравится… Вид подавившегося Гарри заинтересовал Эйвери достаточно, чтобы остановить ее непрерывный плач, и теперь она любопытно смотрела на Гарри с хмурым выражением на лице. — Эй… Ты перестала плакать… — Гарри закашлялся, все еще задыхаясь от застрявшего в горле детского питания. Его кашель непроизвольно заставил его одернуть руку, заставляя детское питание брызнуть на его лицо и футболку. — Замечательно… это просто замечательно. В этот момент Эйвери немедленно начала весело хихикать, протягивая руку к покрытому детским питанием лицу Гарри с широкой улыбкой на лице. — О, теперь ты смеешься надо мной, отлично, — Гарри кивнул немного саркастически, используя уже испачканную рубашку, чтобы вытереть детское питание с лица. Она продолжала хихикать, крошечные щечки все еще были красными и влажными, но ее лицо сияло от счастья. И Гарри не мог не улыбнуться ей в ответ, его собственный хмурый взгляд постепенно сменился улыбкой. Ее смех был заразительным, в сочетании с крошечными ямочками на щеках и милыми маленькими детскими зубками, она была просто чудесной. — Ну, я думаю, это довольно забавно, да? — Гарри тоже засмеялся и полез в тележку, чтобы взять одну из коробок с хлопьями, которые он бросил туда раньше. Он решил, что раз уж открыл все остальное, то может и сам немного перекусить. Гарри открыл коробку медово-ореховых хлопьев и, положив горсть в рот, прислонился к тележке рядом с Эйвери. Она пристально смотрела на него, больше не смеясь, но и не плача, и Гарри счел это прогрессом. — Любишь хлопья? Он протянул ей на ладони несколько штук, и, как ни странно, она протянула свои маленькие пальчики и легко взяла хлопья, медленно поднося их ко рту. — О, ты только посмотри. Так тебе это нравится, Манчи, — Гарри мягко улыбнулся, когда они вместе жевали хлопья. — Знаешь, Манчи было бы довольно милым именем для тебя, у тебя такие пухлые щечки и все такое. Она быстро доела свою порцию хлопьев, а затем снова протянула к нему руки, явно требуя добавки. — Ладно, Манчи, ладно, — Гарри рассмеялся каким-то ласковым смехом, давая ей еще горстку хлопьев. — Ладно, забудь про детское питание, с этого момента я буду кормить тебя только хлопьями. И самое смешное, что она до сих пор любит их. В конце концов Гарри приучил ее к детскому питанию, не столько к овощным вкусам, сколько к фруктовым. Банан стал ее любимым, и она любила, чтобы его смешивали с хлопьями. Странно, но эффективно. Гарри скучает по тем дням сейчас больше, чем когда-либо, по тем невинным беззаботным денькам, когда они вдвоем боролись за жизнь, не зная, что делать. Это было трудное время, невероятно трудное, но все же намного проще, чем сейчас. Гарри так отчаянно скучает по своей маленькой Манчи, и он мог бы повторить это миллион раз, и это бы не перестало быть правдой, он скучает по каждой ее мелочи, и он не знает, что он может сделать. Каждый день, когда он не слышит ее голоса, не видит ее улыбки или не смеется вместе с ней, небольшая частичка Гарри трагически угасает. Она была его лучиком света, все в ней светилось изнутри. Ее маленькое сердечко всегда так наполнено радостью, всегда излучает счастье с каждой ее яркой улыбкой. И что еще более прекрасно в Эйвери, так это то, что ее обаяние заразительно, полный надежд энтузиазм, который она несет в своем сердце, распространяется так быстро, так легко передаваясь всем, с кем она взаимодействует. Настолько быстро, что Эйвери легко заставила весь медицинский персонал на этаже влюбиться в нее еще несколько месяцев назад, когда ей только поставили диагноз, и вся ее палата является доказательством этого. Тонны букетов и воздушных шаров, привязанных к плюшевым игрушкам, в основном моржам и божьим коровкам, украшают ее комнату, и хотя она пока не видела всего этого, Гарри знает, что ей это очень понравится. И эта прелестная улыбка с ямочками, по которой он так скучает, сразу же озарит ее лицо. Гарри не единственный, кто скучает по ней, он видел, как Луи разговаривал с ней. Иногда, когда Гарри встает, чтобы немного прогуляться по больнице, он возвращается и обнаруживает Луи на краю ее кровати. Это не медицинский визит, Гарри это знает. Это личное. Луи заботится о ней, у них особая связь. Поэтому Гарри никогда не вмешивается, позволяя им проводить время вместе. ♫ Colbie Caillat — I Never Told You Они не говорят о том, что произошло в лифте, но между ними есть прогресс. Хорошо это или плохо, Гарри точно не знает, но прежние угрызения совести между ними прекратились. Луи стал заходить время от времени, просто чтобы поздороваться и спросить, как дела у Эйвери, хотя Гарри знает, что Луи, очевидно, уже знает ответ, потому что, в конце концов, он ее врач. Но вскоре Гарри начинает понимать, что Луи больше интересуется тем, как дела у Гарри, аккуратно пытаясь выяснить это у него. И Гарри обнаруживает, что их маленький ежедневный обмен парой слов, каким бы коротким он ни был, быстро становится единственной хорошей частью его долгих дней. — Как она сегодня? — спрашивает Луи, прислонившись к косяку входной двери в палату и внимательно наблюдая за Гарри. Гарри поднимает голову при неожиданном звуке голоса Луи, оглядывается на неподвижное тело Эйвери и печально опускает голову. Он быстро приводит в порядок свои собственные эмоции, прежде чем медленно ответить абсолютно противоположно тому, что он действительно чувствует. — Хорошо… Да… Хорошо… — шепчет он, и это даже не кажется правдоподобным для его собственных ушей. я еле держусь на ногах Луи, кажется, уже знает правду, которую Гарри едва скрывает, и проходит глубже в больничную палату. И неудивительно, что по мере того, как расстояние между ними уменьшается, Гарри начинает чувствовать себя в большей безопасности. Его присутствие в комнате заставляет Гарри чувствовать себя немного менее одиноким, пусть только на мгновение, и он хочет, чтобы Луи остался с ним до конца дня, чтобы он был в безопасности, чтобы он был в порядке. — Ты… что-нибудь ел? — Луи старается говорить как можно более непринужденно. Гарри молча смотрит на него, гадая, насколько ужасно он, должно быть, выглядит со стороны. Он мельком посмотрелся в зеркало сегодня утром и с трудом узнал свое опустошенное лицо. Темные, тяжелые мешки под глазами от всех бессонных ночей, сопровождаемые ужасной опухшей краснотой от всего времени, которое он провел в истериках. —Ну… просто… Я как раз собирался в кафе через дорогу… — объясняет Луи, засунув руки в карманы халата и слегка покачиваясь на ногах. — В ту, в которую мы… эээ… неважно… Я знаю, что ты не хочешь оставлять ее… но я мог бы… эээ… принести тебе что-нибудь? Если хочешь? — О, я… эм… — бормочет Гарри, откидывая с лица упавшие сальные волосы. Луи не должен делать ему одолжений или стараться изо всех сил помочь ему. Это не его ответственность заботиться о нем. — Гарри, тебе действительно нужно что-нибудь поесть… — мягко предлагает Луи, придвигаясь чуть ближе и встречаясь с Гарри взглядом. — Еда, вероятно, последнее, о чем ты сейчас думаешь, но… тебе нужно поесть. И мне не трудно… как я уже сказал, я все равно туда собирался… Гарри тут же вспоминает все случаи, когда Луи заботился о том, чтобы Гарри съел что-нибудь после смерти его сестры. Тогда он наверняка умер бы с голоду, если бы Луи постоянно не беспокоился о нем. Луи всегда был так мил с ним, даже сейчас, несмотря на напряжение между ними, он все еще такой же милый и такой же добрый, и это почему-то вызывает у Гарри слезы… как и все остальное. — Ладно… — наконец соглашается Гарри, зная, что еда, вероятно, не повредит. — Спасибо. — Не стоит, — Луи пожимает плечами с легкой улыбкой и снова направляется к двери. Но затем он останавливается и медленно поворачивается к Гарри. — Эм… у меня есть час до следующей операции… — неуверенно начинает он, и его голос звучит немного тише. — Я могу посидеть с тобой, если ты хочешь… то есть я не буду, если ты не хоче… — Да, — выпаливает Гарри, не в силах сдержать отчаяние, которое сквозит в его голосе. Он не может начать говорить о том, как невероятно одинок он был, но, возможно, Луи уже знает об этом. — Эээ… то есть, если ты не занят… пожалуйста, останься со мной… — Не занят, — Луи успокаивает его легким кивком. — Ладно, я схожу за едой и скоро вернусь. Луи требуется всего пятнадцать минут, чтобы дойти до кофейни и вернуться обратно, таща целый пакет, полный выпечки, а также два напитка, по одному для каждого из них. Гарри неоднократно благодарит его, зная, что он не сможет съесть все эти булочки в одиночку, но Луи только мягко улыбается, встречая благодарность Гарри обеспокоенными, но серьезными напоминаниями о еде. Луи устраивается в пустом кресле по другую сторону кровати Эйвери со своей чашкой кофе и булочкой, спокойно составляя графики на своем планшете. Гарри выбирает сразу две разные булочки, потому что по какой-то причине он сейчас дико нерешителен. И начиная есть в первый раз за несколько дней, он пытается прочитать и ответить на десятки непрочитанных писем со своей работы. И хотя они почти не разговаривают друг с другом все это время, мягкое успокаивающее воздействие Луи значит для Гарри больше, чем что-либо еще.||✚||
Дни тянутся друг за другом, а состояние Эйвери не меняется. Наступает 5 апреля, годовщина смерти Джеммы, являющаяся также днем рождения Эйвери. Гарри давно решил, что в этот день они будут праздновать жизнь, а не оплакивать утрату. Но именно в это 5 апреля, Гарри совсем не хочется праздновать жизнь, особенно когда его причина праздновать жизнь — борьба за нее. Он не может избавиться от своего подавленного настроения, даже когда рядом появляется Луи, вместо этого он неподвижно сидит на стуле рядом с кроватью Эйвери, нежно держа одну из ее крошечных ручек обеими своими. Он уже несколько часов сидит здесь, на этом самом месте, и просто смотрит на нее, моля, чтобы она вернулась. проснись, детка… пожалуйста, проснись… — Это ее день рождения… — едва слышно шепчет Гарри, даже не глядя на Луи, и просто чувствуя его присутствие в комнате. Луи медленно кивает, грустно улыбаясь, и так же тихо произносит: — Я знаю… Я никогда не забуду эту дату. — Я надеялся, что она… она проснется сегодня, — Гарри поднимает руку, чтобы вытереть глаза. Ему кажется, что он уже должен был выплакать все слезы, но, похоже, это не так. — Она любит дни рождения… Луи проходит немного дальше в палату и молча встает рядом с Гарри. — Я не могу поверить, что ей уже девять… — шепчет Гарри с печальным благоговением, крепко сжимая руку Эйвери. — Девять лет назад я жалел, что здесь нет Джеммы, а теперь она… она… Гарри даже не может закончить фразу, закрывая глаза, когда тихие струйки стекают с его глаз. — Гарри, это было много лет назад, — Луи нежно кладет руку на плечо Гарри, и тот слегка наклоняет голову в сторону его прикосновения. — Все говорят совсем не то, что думают, когда у них такое горе. — Но я имел это в виду, Луи, я действительно так думал, — Гарри, наконец, поднимает голову и трагически смотрит Луи в глаза, соленая вода стекает по его щекам. — И не имеет значения, когда это было… Я должен был быть ее отцом, и я… Я п-подвел ее… Всё, что я делаю, это подвожу ее… Раскаяние, которое испытывает Гарри, кажется, никогда не исчерпается. Есть так много вещей, которые он мог бы сделать по-другому, так много вещей, которые изменили жизнь Эйвери. У Эйвери была возможность иметь двух родителей в своей жизни, она могла бы иметь настоящий дом все это время, дом, где ее любят. Он все время повторяет то, что Луи сказал ему несколько месяцев назад, прокручивая в голове, как все могло бы выглядеть, если бы все было по-другому, если бы он никогда не уехал. я любил ее так, как будто она была моей, я буквально был ее родителем. и я всегда был бы рядом с ней… Кто знает, как сложилась бы для нее жизнь, как бы все изменилось, если бы Луи всегда был рядом. Больно думать об этом; больно осознавать, что действия Гарри, которые он считал правильными, причинили больше вреда, чем он мог себе представить. — Это неправда. Эйвери знает, что ты любишь ее, она знает, что ты сделаешь для нее все, что угодно, — тихо напоминает Луи, все еще успокаивающе держа руку на плече Гарри. — Я бы сделал… все, что угодно… — голос Гарри срывается на этих словах, но он говорит от всего сердца. Он отправится на край света, чтобы остановить ее страдания, чтобы найти способ исцелить ее слабеющее тело. И он никогда не найдет слов, чтобы описать, как всё это разрывает его изнутри. Гарри встает, наклоняется к дочери и прислоняется губами к ее лбу. Слезы падают ей на голову. — С днем рождения, Манчи. Я люблю тебя, милая… — он шмыгает носом, слова едва слышны. Гарри глубоко вздыхает, изо всех сил стараясь снова не сломаться перед Луи. Он резко трет глаза, уже направляясь к двери. — Я… Я пойду… подышу свежим воздухом… — Хорошо… — Луи спокойно кивает, пристально наблюдая за Гарри, хотя и не останавливая его. Гарри практически чувствует, как Луи волнуется за него, но как бы сильно Гарри не хотел полностью раствориться в Луи, ему нужно дышать и решать все самостоятельно.||☤||
♫ Sleeping At Last — Rainbow Connection — С днем рождения, Эйвз, — шепчет Луи, опускаясь в кресло, в котором только что сидел Гарри. Часть его, пугающе большая часть, хочет выбежать за Гарри и убедиться, что с ним все в порядке. Подобно какому-то рефлексу, Луи всегда хочет знать, что с Гарри все в порядке, но он также понимает, что Гарри нуждается в личном пространстве, ему нужен шанс разобраться во всем своими силами. Кроме того, пусть Луи и не одобряет этого, у Гарри все еще есть жених, к которому он может подойти и найти утешение, если понадобится, поэтому Луи решает, что единственное место, где он должен быть, — это рядом со своей любимой девочкой. Луи больше всего на свете ненавидит видеть ее такой — тихой и беспомощной, лишенной той жизненной силы, которая заставляет ее так ярко сиять. Но Луи все равно любит говорить с ней, как будто услышит ответ. Когда-то у них было так много разговоров, так много смеха, так много шуток. Луи почти слышит, как они эхом отдаются в его голове, и воспоминание растягивает его губы в грустную, слегка кривую улыбку. — Знаешь, пусть физически я не был с тобой, я думал о тебе каждый год в этот день, в твой день рождения. Мне было интересно, насколько ты выросла и какой ты стала. Я все пытался угадать, какая у тебя любимая еда или любимый цвет — я всегда думал, что это желтый. Яркий и блестящий, как маленькие золотые крапинки в твоих глазах. Я думал о том, что тебе нравится и какой у тебя характер. Я пытался представить, насколько ты, должно быть, прекрасна… — тихо говорит Луи. — И знаешь? Теперь, когда я вижу тебя, я могу сказать, что ты в 100 раз прекраснее, чем я когда-либо мог себе представить. Луи берет ее безвольную руку в свою, переплетая их пальцы вместе, и прерывисто вздыхает. — Мне так жаль, что ты не можешь насладиться этим днем, Эйвз. Я знаю, как ты любишь дни рождения… Но я хочу, чтобы ты знала, что так много людей любят тебя и ужасно скучают по тебе. Мир без тебя не тот. Он нежно проводит большим пальцем по ее запястью, чувствуя слабый, но ровный пульс, бьющийся в ее венах. — Я принес тебе подарок на день рождения, — продолжает Луи. Сначала он не собирался ничего дарить, решив, что это будет, возможно, не совсем уместно. Но теперь, когда ее жизнь висела на волоске, Луи решил, что должен сделать это, тем более что в прошлом он никогда не мог сделать ей подарок. Он лезет в карман и достает из кармана халата черную шкатулку с драгоценностями. Он часами выбирал ее, желая, чтобы она была полностью идеальной. И то, что он, наконец, выбрал после долгих разговоров с ювелиром, — это золотой браслет, украшенный несколькими подвесками, которые олицетворяют Эйвери. — Надеюсь, тебе понравится, дорогая. На нем куча милых прелестей, которые, как я думал, тебе понравятся, — Луи достает браслет из коробки, чтобы взглянуть на подвески, которые он выбрал, но не потому что он забыл их. Он странно нервничает из-за этого, хотя Эйвери не может ответить. Он просто хотел сделать для нее что-то особенное и хотел, чтобы у нее осталось что-то на память о нем. — Конечно же, тут есть морж, потому что как же его не может быть, верно? И лимон, из-за нашего общего друга, моржа Лимона. Еще тут есть «Э» в честь Эйвери и крошечная божья коровка… потому что ты их любишь. И желтый подсолнух, потому что они твои любимые. О, и еще есть маленький карандаш в честь всех тех времен, когда мы вместе рисовали. Как сентиментально, знаю, знаю, — Луи немного смеется, представляя, что скажет Эйвери или как она попытается его подразнить. — Но я подумал, что это будет мило, да. Луи замолкает, когда его палец останавливается на последней подвеске на браслете. — И последнее от меня, ну, они все от меня, очевидно, но… Эм, эта особенно от меня… потому что ты моя маленькая сердцеедка… — голос Луи падает до дрожащего шепота. Он вертит в руках подвеску — маленький медальон-сердечко, на блестящей золотой поверхности которого выгравировано «Эйвз». Внутри медальона находится старая фотография молодого интерна Луи, баюкающего улыбающуюся Эйвери в отделении интенсивной терапии. — Забавная история, я нашел эту фотографию всего несколько недель назад… — объясняет Луи, открывая маленькое сердечко. — Я был в отделении интенсивной терапии, ожидая своего пациента, и на стене висела огромная фреска с изображениями новорожденных и недоношенных детей. Она всегда была там, но я… я не знаю? Раньше я никогда не обращал на нее внимания. Но тут у меня было немного времени, поэтому я просмотрел их, сотни фотографий перекрывающих друг друга по всей стене, но каким-то образом я заметил эту… тебя и меня, — он снова смотрит на изображение внутри медальона, делая несколько глубоких вдохов в надежде успокоиться. — Я помню этот день… День, когда тебе разрешили наконец вернуться домой. Ты была… боже, ты была так великолепна. В тот день я начал называть тебя Эйвз, и ты просто… полюбила это, — он слегка улыбается, вспоминая, какой по-настоящему красивой была его малышка, улыбающаяся и хихикающая, когда он держал ее на руках. я скучаю по тебе, эйвз, пожалуйста, проснись… — В общем… Я надеюсь, что однажды ты наденешь его… — Луи грустно вздыхает, закрывает медальон и засовывает браслет обратно в шкатулку. Он кладет ее на столик рядом с кроватью вместе с поздравительной открыткой, которую написал для нее. — Я надеюсь, что однажды ты вернешься к нам.||✚||
Положительно или отрицательно, но уединение, проведенное с самим собой за последние несколько недель, дает Гарри пространство для размышлений. Подумать о себе, о своей жизни, о своих отношениях, о своем выборе, о своих ошибках. Это то, что Гарри ненавидит делать. Он ненавидит оставаться с самим собой, осмысливая свои выборы и сталкиваясь с ними лицом к лицу. Он всегда каким-то образом оказывается еще более запутанным к концу. Гарри знает, чего он избегает, конечно, знает. С каждым днем это становится все более очевидным. Но дело в том, что Гарри действительно заботится о своем женихе. Сейчас у них не очень хорошие отношения, но он все еще любит Джесси и никогда не хотел бы причинять ему боль. Но в то же время он чувствует, что остаться с Джесси — это самый легкий выход. И все же он не знает, что с этим делать, более того, он не знает точно, что он хочет с этим делать. Гарри солгал бы, если бы сказал, что рядом с Джесси он чувствует то же самое, что и с Луи. Луи всегда делает все лучше всех, отпуская Гарри комплименты, которые тот никогда не считал возможными. Но это не мешает Гарри чувствовать себя безнадежно сбитым с толку, каким-то образом он настолько оторвался от своих собственных эмоций, настолько замкнулся в себе, что едва ли может расшифровать или даже начать отделять то, что он действительно чувствует. Гарри, кажется, вообще не может выразить свои эмоции словами. Между ними с Луи по-прежнему огромное расстояние, так много нужно сказать и обсудить, атмосфера напряженная, но все же, что заставляет его чувствовать себя так безопасно рядом с Луи? Что заставляет его чувствовать себя так уверенно просто при его присутствии? Тот факт, что Гарри переживает один из самых сильных штормов в своей жизни, но когда он смотрит на Луи, он чувствует мгновенное умиротворение, как будто дрейфует в эпицентр шторма — это не может ничего не значить. Не может, так ведь? Его и без того сильные чувства к Луи с каждым днем становятся все сильнее и сложнее. Отбиваться от них и держать их на расстоянии становится все труднее и труднее, и Гарри уже не уверен, что хочет этого. Но факт остается фактом — у него есть жених. Человек, которому он собирался посвятить всю свою жизнь, человек, которому он был предан в течение последних четырех лет, человек, которого он должен любить, и это тоже должно что-то значить. Так ведь? Гарри не знает. Он ничего не знает, и это постоянно гложет его изнутри. Чуть позже девяти вечера приходит Джули, любимая вечерняя медсестра Гарри. Теперь он их всех хорошо знает, всех медсестер на всех сменах. Гарри все время здесь, и они, по сути, стали единственными людьми, которых он теперь видит, они не могли не познакомиться. Как обычно убедившись, что с жизненными показаниями Эйвери все в порядке, Джули обращает свое внимание на Гарри, бросая на него тот взгляд, который он легко узнавал за прошедшие недели. — Гарри, я знаю, что это так тяжело для тебя, и все, что ты хочешь сделать, это быть рядом с ней, но иногда немного времени вдали может принести какую-то пользу, понимаешь? — Джули пытается говорить мягко, глядя на него с неподдельным беспокойством. — Может быть, пойти домой, поспать в своей постели, набраться сил. Я думаю, ты почувствуешь себя лучше, если сделаешь это. — Нет, я не могу ее бросить. Я не могу, — настаивает Гарри, хотя и немного слабо. Он так устал, ему трудно находиться здесь круглосуточно, и он, честно, не помнит, когда в последний раз хорошо спал ночью. Каждый раз, когда он возвращается домой, он принимает душ, надевает чистую одежду и тут же выходит. Гарри не хочет оставлять Эйвери, он бросал и подводил ее так много раз в прошлом, что он отказывается делать это снова. Что, если она проснется, а его здесь нет, или, что еще хуже, если с ней что-то случится… Он никогда не простит себе, если его не будет рядом с дочерью. — Гарри, ты не сможешь позаботиться о ней, если твое собственное здоровье пострадает. Тебе нужно вернуться домой. По крайней мере, на ночь, хорошо? — Джулия настаивает, и Гарри знает, что медсестры, вероятно, объединятся против него, если это то, что нужно, чтобы заставить его вернуться домой. — Мы все беспокоимся о тебе. Все медсестры. Гарри хочет продолжать протестовать, но он даже не может придумать, что сказать в свою защиту, усталость затуманивает его мысли. — Но я… — Обещаю, если что-то изменится, я сразу же сообщу. Даю тебе слово, — уверяет Джулия, успокаивающе сжимая его плечо. Гарри действительно чувствует себя абсолютно измотанным, не только эмоционально, но и физически. Он определенно мог бы спокойно выспаться в своей постели. Так он и оказывается на подъездной дорожке своего дома. Наверху горит свет, значит, Джесси где-то дома. Это и хорошо, и плохо, думает Гарри. Хорошо, потому что это первый раз за бог знает сколько дней, когда Гарри наконец может поговорить с Джесси не быстрыми звонками и не короткими сообщениями по телефону. Они постоянно упускали друг друга из-за расписания Джесси, и все, что Гарри пытался сделать, это поговорить с ним, чтобы разрядить обстановку. Но почему плохо, что Джесси дома, так это потому, что, как бы Гарри ни хотелось спать, у него на сердце есть вещи, о которых он должен рассказать, и он больше не может от них отмахнуться. Гарри хочет быть честным о том, как противоречиво и виновато он чувствовал себя в последнее время. Он не хочет причинять боль Джесси, но ему будет еще больнее, если Гарри не расскажет об этом сейчас, пока не стало слишком поздно. Он пока не уверен, что получит в итоге, но Гарри хочет, по крайней мере, ничего не скрывать от Джесси. Он не может вечно прятать свои чувства, и если он не начнет быть честным, то будет только хуже. Гарри тащится через дверной проем, и, шатаясь и спотыкаясь, пробирается по коридору к кухне. Он понимает, что уже несколько дней не был дома, но все на тех же местах, как он оставил, за исключением новой пачки почты, которую Джесси, должно быть, подобрал по дороге. Он рассеянно перебирает многочисленные счета, перемежающиеся журналами и рекламой. Его желудок начинает сердито ворчать, и Гарри вспоминает, что почти ничего не ел за весь день, аппетит практически отсутствовал с тех пор, как Эйвери попала в больницу. Гарри с трудом может вынести даже вид еды большую часть дней, постоянно беспокоясь о дочке. Он, вероятно, вообще не стал бы есть, если бы Луи регулярно не приносил ему еду. Гарри заставляет себя съесть хотя бы банан, решив, что пока придется обойтись такой импровизацией. Вслед за этим он наливает щедрый бокал красного вина, надеясь, что это поможет ему уснуть. Сонный Гарри тащится вверх по лестнице, шаркая по коридору в хозяйскую спальню с бокалом вина в руке. Ему кажется, что он слышит голоса, или, может быть, только один голос, он практически бредит от усталости и едва может сказать, что есть что. Скорее всего Джесси разговаривает по телефону по работе. Гарри открывает дверь спальни и мгновенно роняет наполненный бокал, едва чувствуя, как ножка бокала скользит между пальцами. Темно-красная жидкость проливается на светлый ковер, но Гарри даже не отвлекается на это, потому что его внимание сосредоточено на сцене, разворачивающейся перед ним. Увиденное практически обжигает роговицу его глаз. Все мечты о здоровом ночном сне мгновенно разрушаются, поскольку он внезапно становится бодрее, чем когда либо. Банан, притаившийся в глубине его желудка, мгновенно грозит выйти наружу, подступая прямо к горлу. Гарри в абсолютном шоке смотрит на своего жениха, его будущего супруга, предполагаемую любовь всей его отвратительной проклятой жизни, стонущую и непристойно вскрикивающую вместе с очень подтянутым и громким блондином под ним. Очевидно, нет ничего хорошего в том, чтобы узнать, что его жених спит с кем-то другим, но самое ужасное, что Джесси никогда, никогда не трахал его так, как сейчас. На самом деле, он никогда не хотел быть сверху, потому что это, по-видимому, «слишком энергозатратно», и всякий раз, когда он все же был сверху, он был, мягко выражаясь, очень ленивым. Ну, на этот раз его, похоже, все устраивает. Ну разве не ублюдок. я должен был догадаться… — О боже… — еле слышно выдыхает Гарри, открыв рот от ужаса. Его рука все еще сжимает ручку двери спальни, держась за нее изо всех сил, готовая сорвать ее с петель. Он чувствует, как вся кровь отхлынула от его лица, а его сердце пытается решить, как ему лучше на это отреагировать. — Блять! Гарри! — Джесси подскакивает от неожиданности, когда замечает Гарри, стоящего в комнате и мгновенно отстраняется от блондина. — Ч-что ты… Почему ты дома? — Хм… давай-ка посмотрим, а? Потому что я здесь живу? Это мой дом? — с сарказмом отвечает Гарри. Почему-то он чувствует себя ужасно неуютно в своем собственном доме, опираясь на дверь на дрожащих ногах и вообще только что добравшись до этой комнаты. — Но… Но… я думал, что ты останешься в больнице на ночь? — Джесси заикается, прижимая подушку к паху, как будто Гарри еще не видел всего этого. И немного больше. — Да, очевидно, ты думал… — взгляд Гарри не отрывается от кровати, не может оторваться. Повторяющиеся образы его жениха, трахающего другого мужчину, прокручиваются в его голове неудержимой жгучей петлей. — Ммм… Я пойду… — внезапно выпаливает блондин, начиная выбираться из огромной кровати и натягивать трусы. — О нет! Пожалуйста, не вставай из-за меня, — Гарри произносит это, делая смелый шаг вперед. — И прошу прощения за мои манеры. Я Гарри, жених этого мудака, которого ты только что обкатывал. Приятно познакомиться. Гарри шокирует даже самого себя дерзостью своих слов, удивительно, что он еще не начал разваливаться на части. Большая его часть готова свернуться в клубок и рыдать, но он активно борется с этим. Он не сломается, во всяком случае, не сейчас. Лицо блондина бледнеет еще больше, и он выглядит совершенно шокированным всем происходящим, его словно тошнит. Он в отчаянии поворачивается на Джесси, который даже не смотрит ему в глаза. Как жалко. — Гарри… — Джесси стыдливо и с болью шепчет его имя. — Нет, нет, серьезно, Джесси, по крайней мере дай ему кончить. Не груби нашему гостю, — издевается Гарри, указывая на съежившегося блондина. — Ты плохой хозяин. Джесси бросает взгляд на блондина, лежащего рядом с ним в постели. — Крис, я думаю, тебе лучше уйти. ты думаешь. — Я… я не з-знал, клянусь! — настаивает Крис, виновато глядя на Гарри. — Простите… Если бы я знал, я бы не… — Уйди, — Джесси резко перебивает его. Крис молча кивает, выглядя так, словно может разрыдаться в любой момент. Он собирает с пола свою одежду и, извиняясь, пробирается к двери, чтобы выйти из комнаты. — Но, эй! — кричит Гарри вслед Крису презрительно-веселым тоном. — Не забудь позвонить, я уверен, что Джесси свободен на следующей неделе. У тебя ведь есть его номер, верно? Если нет, то я могу… — Гарри! — Джесси снова умоляет в агонии, глаза полны соленой воды. — Ух ты, Джесси, ты позволишь ему уйти? Да он просто находка. Извинения и все такое. Я имею в виду, что он должен тебе действительно нравиться, если ты трахался с ним, как… — Гарри, пожалуйста, — Джесси умоляет в крайнем унижении. — Или это только со мной было энергозатратно? — спрашивает Гарри с явной издевкой. — Остановись, Гарри! Прекрати это! Просто остановись, ладно? — Что прекратить, Джес? А, детка? Я просто восхищаюсь этим подонком, из-за которого ты испортил наши отношения, — Гарри сплевывает, в его словах сквозит негодование. Он пристально смотрит на Джесси, умоляя его посмотреть ему в глаза и опровергнуть его слова, он хочет, чтобы Джесси встретился с ним глазами, чтобы Гарри мог увидеть точный момент, когда человек, которого он думал, что любит, лжет ему. — Нет, все совсем не так, Гарри. Я люблю тебя. — О, любишь меня? Правда? Вот почему я только что застукал тебя трахающимся с кем-то другим в нашей кровати! В нашей КРОВАТИ! Боже! — сердито кричит Гарри, с отвращением срывая с матраса испачканные простыни. — Я не вынесу этого! Джесси отчаянно трясет головой. — Я… я совершил ошибку… Я не… — Несколько минут назад это не выглядело ошибкой, — отзывается Гарри. — Так вот чем ты занимаешься? Чем ты был так «занят»? Почему мы так редко виделись? Джесси бледнеет еще больше, запинаясь и заикаясь. — Я… ну… нет… т-то есть… Гарри внезапно перестает разбирать постель, чтобы посмотреть вверх и снова встретиться взглядом с Джесси. — Как долго? Джесс с сожалением наклоняет голову. — Гарри, пожалуйста… — Как долго?! — на этот раз кричит Гарри, направляясь к Джесси, съежившемуся посреди комнаты. Джесси несколько раз качает головой, борясь со слезами. — Я… Это н-не… Это н-не так важно… — О, только не говори мне, что это не так важно! Не говори мне, блять, что это не имеет значения, Джесси! — яростно орет Гарри. — Это важно! — Это было всего один раз и… — Не надо! Не лги мне нахуй, Джесси, хотя бы сейчас! Джесси молчит, но в его молчании скрывается истина, откровение, придавливающее Гарри к полу. Гарри отшатывается назад, качая головой с глазами, полными боли. — Так… с тех пор как Эйвери заболела… — он замолкает, складывая в голове недостающие кусочки головоломки. — Ты ведь это хочешь сказать, да? — Гарри поднимает голову, прижимая руку к бешено бьющейся груди. — Все это время, не так ли? Все эти твои оправдания… Когда всегда появлялось что-то… где ты срочно должен был быть… что-то гораздо более важное, чем я… в ту ночь… в ту ночь, когда у Эйвери был приступ, а тебя не было рядом… Джесси бросается к нему, пытаясь обнять. — Детка, пожалуйста… — О, нет, только не это ебаное «детка»! — Гарри отшатывается от него, как будто это прикосновение физически обжигает его, и, возможно, так оно и есть. — Ты серьезно хочешь сказать, что вместо того, чтобы быть моим чертовым женихом и держать меня за руку в самый трудный момент моей жизни, у тебя был роман?! — Это был не роман! — кричит Джесси, проводя рукой по своим растрепанным волосам. Гарри издает едкий смешок. — О, хорошо. Моя ошибка. Тогда что же это было, Джесси? Что это, блять, было? — Я не знаю! Побег! Мне просто нужно было место, где не было бы смерти и рака и… Сначала это был просто кто-то, с кем можно было поговорить, но потом… Я не знаю… Это просто случилось… — Это просто случилось! Ты это серьезно? Ну, извини меня, если рак мозга моей дочери причиняет неудобства тебе и твоей беззаботной жизни! — Гарри сардонически сплевывает, дико размахивая руками в воздухе вокруг себя. — Нет, пошел ты! Все это время… все это время ты предавал меня… просто несколько раз ударял меня ножом в спину! — Ты был занят, и мы виделись все реже и реже. Это всегда было связано с Эйвери, и всегда было что-то более важное, чем мы, и… — Моя дочь умирает! Она умирает! — Гарри сердито кричит, подняв руки над головой. — И ты жалуешься, что я был слишком занят для тебя?! Ты эгоистичный ублюдок! Ты знаешь, как много значит для меня Эйвери! Неужели ты думаешь, что я это выбрал?! Что я, блять, желал этого всю свою жизнь и делаю все это назло тебе?! Боже! — Гарри откидывает голову назад и издает глубокий мертвенно-бледный стон. — Какой же ты самовлюбленный! Тебе вообще было до неё дело?! Вообще?! А до меня?! Ты нужен был мне, Джесси! Мне нужна была поддержка. Я все еще нуждаюсь в поддержке, и каждый раз, когда я искал тебя, тебя нигде не было… — Да, но я уверен, что всемогущий и любимый доктор Луи Томлинсон может спасти положение! Всегда готов подставить плечо, чтобы поплакать! — Джесси с горечью перебивает его, выпаливая имя Луи с такой силой, что Гарри едва не задыхается от этих слов. — Я уверен, что твой заветный взрыв из прошлого может удовлетворить все твои потребности в поддержке! — Не смей втягивать его в это! — Гарри кипит, практически хрипя слова сквозь зубы в этот момент. — Он — часть всего этого! Он — причина всего этого! Я бы никогда не изменил, если бы не он! С тех пор как он появился, наша жизнь превратилась в кошмар! — Кошмар?! Он ее врач! — раздраженно кричит Гарри. — Он сражается, чтобы спасти ей жизнь! Луи не все равно! А это уже гораздо больше, чем я могу сказать о тебе! — О да, конечно, ему не все равно… — обиженно плюет Джесси, мстительно закатывая глаза. — Я вижу, как он смотрит на тебя, как вы ведете себя друг с другом. Я вижу все эти моменты между вами. Я же не слепой, мать твою! Гарри медленно качает головой, предостерегающе махнув рукой в сторону Джесси. — Ты ничего о нем не знаешь. Ты не… ты не знаешь, что было между нами… чем он был… для меня… — он на мгновение опускает глаза, его голос срывается, когда он обдумывает собственные слова. — О, значит, у вас что-то было? — насмехается Джесси, почти справедливо, подходя ближе к Гарри. — Кем он был для тебя, Гарри? Правда, я умираю от любопытства. Потому что каждый раз, когда я спрашиваю, чертова история меняется! — Остановись, — предупреждает Гарри, зажмурившись и сжимая руки по бокам. — «О, он был всего лишь врачом моей сестры!» или «мы просто старые друзья»! И мое любимое: «между нами никогда ничего не было!» Ложь! Ложь! Ложь! — Джесси продолжает, становясь все более и более самоуверенным, расхаживая вокруг Гарри. — Так кто же он для тебя, Гарри? Потому что, очевидно, в этой истории есть что-то еще. Давай просто разберемся с этим. Может быть, ебучий приятель, который стал слишком прилипчивым? Нуждающаяся маленькая сучка, которая не может пережить… В этот момент Гарри срывается, рука летит, чтобы сильно ударить Джесси по лицу, прежде чем он даже осознает, что делает. — Никогда не смей так говорить о Луи, — Гарри злобно рычит сквозь зубы, его глаза полны ярости и непоколебимы. — Луи всегда был добр ко мне, даже когда я этого не заслуживал. Он был рядом со мной, когда тебя не было, когда ты трахался в нашей гребаной постели. Так что никогда не произноси его имя иначе, чем с уважением. Дыхание Гарри становится все тяжелее, плечи поднимаются и опускаются по мере того, как эмоции проходят через его переполненное адреналином тело. Он медленно опускает руку, шатаясь на слабых ногах, пока не падает на пуфик, стоящий перед их кроватью, слабо обхватив голову руками. ♫ The Civil Wars — Falling Через мгновение Джесси опускается перед ним, положив руки на колени Гарри. — Прости… — тихо шепчет он, кладя голову Гарри на колени. — Прости, но кем бы он ни был для тебя, я больше не буду об этом вспоминать. Прости… Гарри просто тупо смотрит на потемневшее пятно вина у двери, не двигаясь, пока Джесси вклинивается между его ног, обвивая руками живот Гарри. Он, кажется, не может оторвать взгляд от этого маячащего пятна, физического напоминания о точном моменте, когда его сердце пережило предательство. Джесси продолжает обнимать его, уткнувшись лицом в безжизненное, лишенное эмоций тело Гарри. Он не может поверить, что провел несколько часов, переживая о чувствах Джесси, о его благополучии, когда все это время тот не заботился о нем ни капли. как я сюда попал… — Пожалуйста, поговори со мной, детка, пожалуйста… Я люблю тебя, — умоляет Джесси, бормоча слова в скомканную ткань рубашки Гарри, которая собралась у него на бедрах. — Только ты, ты единственный мужчина, которого я люблю. Губы Гарри прерывисто приоткрываются. Его расфокусированные глаза тяжело моргают в каком-то странном оцепенении, в то время как тело остается совершенно неподвижным. Джесси продолжает давить между его бедер, но Гарри почти не замечает его прикосновений. Он чувствует онемение. Пустоту. Он чувствует себя опустошенным. я больше не могу этого делать… — Пожалуйста, я люблю тебя, детка… Я люблю тебя. Прости, прости… — Джесси подхватывает вялые руки Гарри, нежно подносит их к губам, изо всех сил стараясь сказать все правильные вещи, выразить все правильные чувства, как-то расположить его к себе. Он смотрит на спокойное лицо Гарри, умоляя его посмотреть на него, встретиться с ним взглядом. — Все в порядке, Гарри, все в порядке. я больше не хочу этого делать… — Уйди… — шепчет Гарри почти беззвучно, с его губ срывается болезненный порыв воздуха. Он еще не сдвинулся с места ни на дюйм, тихие слезы начинают тяжело капать из его глаз. — Нет, детка, прости. Мы можем это исправить, — уверяет Джесси, успокаивающе сжимая пальцы Гарри. — Все будет хорошо, мы со всем разберемся. Все нормально. Гарри несколько раз качает головой, слезы капают тяжелыми каплями из его глаз, зубы стиснуты. — Нет. Уйди, — на этот раз он говорит это с большей силой, резко выдергивая свои руки из хватки Джесси и двигаясь, чтобы встать. — Все кончено. — Но я люблю тебя. — Ты меня не любишь, — мгновенно отзывается Гарри, резко оборачиваясь и свирепо глядя на Джесси. — Тот, кто любит меня, никогда бы так со мной не обращался. — Мы можем все исправить, Гарри! Мы можем! Я больше не буду! Я обещаю! — Джесси продолжает пытаться, удерживая Гарри, когда тот встает на ноги. — Я хочу выйти за тебя замуж! Не отказывайся от нас! — Ты уже отказался от нас. Ты разрушил все наши шансы на брак, когда засунул свой член в кого-то другого, — Гарри отталкивает его и резко вскакивает на ноги. Джесси опускает руки по бокам, как будто его только что опалили, жар слов Гарри витает в воздухе вокруг них. Гарри разворачивается и несется через спальню к гардеробу, Джесси в отчаянии поднимается с колен. — Гарри? Гарри, что ты делаешь? — спрашивает Джесси все более безумным голосом, слепо следуя за ним в гардеробную. — Гарри? Гарри не утруждает себя ответом, вместо этого сосредоточившись на том, чтобы наполнить свои руки как можно большим количеством одежды Джесси. Выдергивая рубашки и костюмы из их ранее организованных стеллажей, хватая все и вся из вещей своего жениха. — Гарри? Просто поговори со мной, пожалуйста… — Джесси стоит в дверях шкафа. — Что ты делаешь? С охапкой одежды и костюмов в руках Гарри проносится мимо Джесси, выходя из комнаты и решительно направляясь дальше по коридору. Он останавливается прямо перед лестницей, торжественно перекидывает кучу вешалок через перила и смотрит, как они падают на первый этаж. — Гарри! — Джесси беспомощно кричит, наблюдая, как Гарри поворачивается к нему лицом. — Пожалуйста! — Убирайся к чертовой матери из моего дома, — Гарри грубо скрипит зубами, глядя на Джесси ледяным взглядом. — Мне все равно, куда ты пойдешь и что будешь делать, чтобы попасть туда, но я больше никогда не хочу тебя видеть. Джесси стоит ошеломленный, голова дико трясется, тело не двигается. Он выглядит абсолютно напуганным от неподвижного каменного взгляда Гарри. — Убирайся отсюда! Убирайся отсюда! УБИРАЙСЯ ОТСЮДА! — яростно кричит Гарри, видя, что Джесси не собирается шевелиться. Дом принадлежит Гарри, он купил его сам, когда они только вернулись в Сиэтл. Первоначально они собирались купить его вместе, но по какой-то причине они этого не сделали. Джесси придумал одно из своих типичных дерьмовых оправданий, которые Гарри слепо принял, постоянно повторяя себе, что это не имеет большого значения. Но, может быть, это все-таки провидение, потому что Гарри вкалывает как проклятый, чтобы самому оплатить закладную на этот дом, а поскольку они не женаты, Джесси не имеет на него никакого права. Ни единой причины оставаться здесь дольше. — Убирайся нахуй из моего дома или, клянусь богом, я вышвырну отсюда твою жалкую задницу! Гарри больше не может этого выносить, он не может выносить это дерьмо, и он не должен. Это не стоит того. Он из кожи вон лез, чтобы попытаться заставить вещи работать. Чтобы втиснуться в форму, которая была создана не для него, и в процессе Гарри потерялся. Он терял маленькие кусочки самого себя, пытаясь вписаться в идеальную проекцию своей жизни. Картонный вырез, который ни в коей мере не напоминает его реальность. И что еще хуже, он даже не счастлив. Он снова и снова повторял себе, что влюблен в Джесси, что они влюблены друг в друга, что они идеально подходят друг другу. Повторяя это так много раз в уме, он постепенно принял это за правду. Но где-то среди всей этой лжи истина была потеряна, как, к сожалению, и Гарри. — Н-нет… нет, нет… нет — робко возражает Джесси слабым и дрожащим голосом. — Я н-не уйду… н-нет… нет… Гарри сжимает кулаки, челюсть напрягается, и он грубо протискивается мимо Джесси обратно в спальню. Он идет прямо к кровати, сразу же приступая к окончательному срыванию простыней и покрывала с матраса. Он сгребает все постельное белье в охапку, выходит из спальни и спускается по лестнице. Джесси следует за ним со слезами на глазах. — Гарри… нет, пожалуйста. Я люблю тебя, правда… Я люблю тебя! — он непрестанно умоляет. — Я р-ревновал, и я… я был п-придурком, и я не знаю, как это вышло… Я думал, что я т-теряю тебя и… — Уходи. Из. Моего. Дома. СЕЙЧАС ЖЕ! — сердито рычит Гарри, распахивая входную дверь и выбрасывая простыни наружу, где они опускаются на мокрые ступени крыльца. Джесси плачет, горько плачет. Тяжелые слезы текут из его глаз, плечи сотрясаются в рыданиях. Но Гарри не чувствует ни малейшей жалости, все, что он сейчас ощущает, — это всепоглощающий гнев. Гарри несколько раз смотрит на Джесси, прежде чем пересечь разделяющее их пространство и сгрести с деревянного пола кучу растрепанной одежды, грубо сунув ее в руки Джесси. Затем он начинает насильно выталкивать Джесси из дома. Джесси рыдает и выкрикивает целую кучу заверений и извинений, но Гарри не слышит ничего, кроме лжи и пустых оправданий. Он не хочет этого слышать, и он отказывается это слушать. Они добираются до входной двери, и Гарри снова распахивает ее, не теряя ни секунды, чтобы вытолкнуть Джесси наружу под дождь. — Гарри… — умоляет Джесси печальным, безнадежным всхлипом, едва слышным голосом. Он стоит на мокром крыльце в одних трусах, окруженный грудой промокшего белья. Джесси слабо роняет смятую одежду на руки и пытается снова достучаться до Гарри. — Я люблю тебя… Гарри смотрит на него с отвращением, пятясь назад в дом, подальше от объятий Джесси. Он срывает с пальца обручальное кольцо и швыряет его в лицо Джесси. — Иди нахуй. Джесси жалобно качает головой, его тело сотрясает дрожь, слезы текут ручьями. — Нет, нет, не… Гарри не собирается развлекаться дальше и быстро захлопывает дверь перед жалким лицом Джесси. Он на мгновение прижимает руки к двери, чтобы взглянуть на плачущего Джесси через овальное окошко дверного проема. Гарри слабо прижимается к закрытой двери, когда яростные всплески адреналина проходят, слыша, как его теперь уже бывший жених кричит с другой стороны, колотя в дверь. Он подтягивает колени к груди и пытается не развалиться на части, медленно покачиваясь и заставляя себя держаться вместе. — Гарри! Гарри! Ты же не всерьез! Гарри утыкается лицом в колени, крепко обхватив себя руками, и всхлипывает в ткань джинсов. Это больно, все это настолько больно, и Гарри чувствует, что теряет рассудок. Предательство ударяет по его и без того эмоциональному состоянию с такой силой, будто его сбило грузовиком. Он действительно проводил часы, переживая о чувствах Джесси, о его благополучии, а тот все это время трахался на стороне, не заботясь ни о чем на свете. Как он мог быть таким слепым? Так наивно ко всему этому относиться? — Гарри! Я люблю тебя! Гарри! Он не может этого делать. Он не может оставаться здесь и слушать это всю ночь. Он больше никогда не хочет видеть Джесси, не говоря уже о том, чтобы слышать его крики и вопли, звенящие в ушах. Он не может справиться с этим прямо сейчас. Не в довершение всего остального. — Пожалуйста, Гарри! Пожалуйста! Прости, прости! Гарри резко вытирает лицо рукавом рубашки, оставляя кожу жгучей и красной. Он с трудом поднимается на ноги, делает глубокий вдох, берет ключи, телефон и бумажник и идет через дом к гаражу. Он запрыгивает в машину, нажимает кнопку открывания гаража и заводит двигатель. Когда он выезжает, Гарри видит, что Джесси смотрит на него под дождем, и все, о чем он думает, это то, что завтра ему нужно поменять замки. Он был чертовски серьезен, когда думал, что никогда больше не хочет его видеть. ♫ Kevin Garrett — Never Knock Гарри сейчас многое чувствует, его эмоции на подъеме. Но в каком-то странном смысле он испытывает странное чувство чего-то, чего он не ожидал бы почувствовать в такое время. Что-то неуместное, но почему-то понятное. облегчение. Это самое странное откровение. Гарри узнает, что его жених изменил ему, и в какой-то степени он чувствует облегчение, свободу. Это больно, боже, конечно, это больно. Неумолимое жало предательства обжигает его сердце, словно жестокое клеймо на его плоти, и он чувствует себя таким глупым, потому что когда-то заботился о чувствах Джесси, когда тому, очевидно, никогда не было дела до его собственных. Но если Гарри собирается быть честным с самим собой, что он редко делает, он знает, что Джесси всегда был временным решением. Способом заполнить пустоту, дыру, которая осталась в его сердце с той ночи, когда он по глупости покинул порог дома Луи. Он сказал себе, что Джесси может сделать его счастливым, быть рядом с Эйвери и стать для нее вторым родителем, в котором она так отчаянно нуждалась. Он заставил себя поверить, что они будут маленькой счастливой идеальной семьей. Он так сильно хотел этого счастливого будущего, что упустил из виду так много ключевых недостатков, важных несовместимостей и повторяющихся несоответствий. Гарри замалчивал реальность просто потому, что там был Джесси. Потому, что Джесси говорил, что любит его. Возможно, в какой-то момент они были близки к любви, но на самом деле Гарри нравилась только идея Джесси. Он никогда не был тем самым. Но Гарри был так одержим желанием доказать самому себе, что с ним все в порядке, что он наконец-то счастлив и что он может двигаться дальше от прошлого. Прошлого с Джеммой, прошлого с Луи — всего этого. Гарри просто хотел оставить все это позади. И из-за этого он придумывал так много оправданий застойному периоду своих отношений с женихом. Гарри не тупой, не глупый и не слепой. Он знал, что Джесси никогда не сможет заполнить эту пустоту в его сердце, он никогда не сможет заменить все, чем Луи был и остается для него, все слои глубоко укоренившейся связи между ними. Но он пытался, Гарри действительно пытался. И Гарри никогда не понимал, почему мимолетная мысль о Луи всегда вызывала у него мгновенную улыбку. Или почему после стольких лет, при виде Луи, его сердце все еще замирало. Почему мир вокруг него такой хаотичный и уродливый, но рядом с Луи он всегда чувствует только покой. Почему настроение Луи меняет его собственное настроение, зависящее от скачков и падений эмоций Луи, как если бы они были его собственными. Как он мог быть так тесно связан с ним, так сильно, что понять Луи порой почти легче, чем понять самого себя. Гарри не понимал, как он может убегать от чего-то, от кого-то и каким-то образом возвращаться в одно и то же место. Но может быть… в глубине души он всегда все понимал и поэтому продолжал бежать. Он бежит, всегда бежит, прыгает с места на место, от человека к человеку. Притворяется, что с ним все в порядке, что все нормально, что он живет спокойно. Гарри может бежать, бежать и бежать, но как только он встречается взглядом с Луи, все это мгновенно настигает его. Он ни от чего не может спрятаться, все там, все открыто. очевидно. обличено. оголено. Единственный человек на земле, от которого Гарри не может убежать, — это Луи. И это пугает его больше всего. И все же Гарри снова и снова бежит к нему, словно притягиваемый к нему силой, которую он не может ни понять, ни контролировать. Даже сейчас, когда Гарри слепо едет по улицам Сиэтла, он обнаруживает, что его автомобиль направляется в отдаленно знакомый район. И вскоре, едва соображая, как он туда попал, Гарри обнаруживает, что стоит на пороге дома, который не видел уже целую вечность. В последний раз, когда он был здесь, он смотрел в окно такси, наблюдая, как Луи отдаляется от него, когда он уезжал. Луи не простил ему этого, Гарри знает, что он этого не простил, и, честно говоря, Гарри его не винит. Это было жестоко и бессердечно, и каждый божий день он просыпался с сожалением. Уход в ту ночь был самой большой ошибкой в его жизни, и до недавнего времени Гарри был слишком горд, чтобы открыто признаться в этом даже самому себе. Но хотя он и понимает это сейчас, ущерб уже нанесен. Луи очень ясно дал понять, что по существу ненавидит Гарри. Единственная причина, по которой Луи действительно терпит его в этот момент, — Эйвери. Гарри все испортил. Его чувства к Луи были живы и здоровы с тех пор, как он впервые упал в его объятия на той скамейке девять лет назад. И, как и все остальное, он все испортил. Самый простой выход — винить ситуацию, винить смерть Джеммы и винить боль, которую все это причинило ему. Но в какой-то момент Гарри должен взять на себя ответственность за то дерьмо, которое он сделал, независимо от того, насколько это больно. И более того, он не может просто перескакивать с одних отношений на другие. Да, у него могут быть очень сильные и самые настоящие чувства к Луи, но он не может просто так наброситься на него, это прозвучало бы нелепо. «О, привет, я просто заглянул сюда впервые почти за десять лет, чтобы сказать, что мой жених изменил мне, но при этом я думаю, что всегда был влюблен в тебя». Насколько же все это херово звучит? так почему же я здесь? какого хрена я здесь делаю? Полностью сырой, с мокрыми волосами на лице, Гарри держит руку над дверным звонком. Он пристально смотрит на маленькую кнопку, обдумывая все варианты и возможные последствия того, что он собирается сделать… что мне теперь делать? Честно говоря, Гарри все еще не совсем понимает, какие его намерения привели к этой двери, но прежде чем он может попытаться разобраться в этом, он отбрасывает все свои запреты и смело нажимает на звонок. Собака лает почти мгновенно при звуке колокольчика, и Гарри не может не улыбнуться, потому что он не видел Бенедикта, как ему кажется, целую вечность, и простой звук его неуклюжего лая невероятно согревает его сердце. Он любил этого глупенького пса. — Ладно, Бенни! Ладно! — Луи кричит из дома после нескольких минут настойчивого лая. — Успокойся, парень. Я слышу. Луи отпирает дверь, со скрипом распахивает ее, слегка приоткрыв рот от удивления, когда замечает, кто стоит на пороге. — Гарри? Что ты здесь делаешь… ты весь мокрый, — он внезапно протягивает руку, чтобы затащить Гарри внутрь, прежде чем тот успевает ответить. — Ты все еще живешь здесь… — Гарри выдыхает, почти с благоговением, быстро оглядывая коридор. Все это кажется таким знакомым и гостеприимным, словно он вернулся домой. Тепло разливается по его груди, разливается по всему телу, и в этот момент знакомый покой охватывает его сильнее, чем раньше. Чрезмерно возбужденные лапы подпрыгивают и жадно прижимаются к его бедрам, возвращая Гарри в настоящее. Бенедикт вскакивает на задние лапы, подпрыгивая, чтобы поприветствовать его, как будто не прошло и дня, как он всегда ждал, что Гарри вернется домой. — Привет, приятель! Рад тебя видеть! О, я тоже скучал по тебе, Бенедикт! — Ну, естественно, я все еще живу здесь, это ведь мой дом, — с сарказмом отвечает Луи, прежде чем переключить внимание на внезапно ставшую гиперактивной собаку. — Бенни! Тише! Гарри опускается на пол, чтобы как следует обнять нетерпеливого пса за мягкую пушистую шею. Он издает радостный смешок, когда Бенедикт нежно облизывает его лицо. Он всегда любил ласку, и теперь, когда он стал старше, он стал только милее. — Хм, он определенно все еще любит тебя, — Луи отмечает это с легкой усмешкой, отступая назад, чтобы позволить Гарри поиграть с тем, кто когда-то был их собакой. — Он любит не многих, знаешь? Он такой привередливый, особенно с тех пор, как повзрослел. — Хороший мальчик, Бенедикт, — Гарри тепло воркует, прижавшись щекой к пятнистой шерсти Бенедикта и потирая ему спину. — Все еще красавчик. — А… эм… все в порядке? Эйвери в порядке? — Луи беспокоится, когда Гарри встает на ноги — Старшая медсестра не звонила мне… Она была в порядке, когда я уходил… — Нет, Луи, она… — Гарри на мгновение опускает голову, чувствуя, как тяжесть вновь возвращается к его сердцу. Он никогда не сможет избегать этого слишком долго. Он медленно заставляет себя поднять глаза и посмотреть в встревоженные глаза Луи. — С ней все так же… но эм… Я… Луи смотрит на него, действительно смотрит так, как может смотреть только Луи. И по выражению его лица он должен был понять, что Гарри плакал. Как же он может этого не понять? Гарри выглядит ужасно. Сейчас он даже не может притворяться, что скрывает это. Несмотря на то, что он полностью промок, не вся вода на его лице — дождь, и почему-то он не может этого скрыть. Очевидные красные глаза, раздраженные слезные протоки и опухший нос — все указывает только на одно. Луи мягко склоняет голову набок, на его лице отражается глубокая озабоченность. — Эй… что случилось, Эйч? Ты в порядке? Звук того, как Луи кратко обращается к нему, мягкий скрип его нежного голоса, разрывает сердце Гарри, оставляя ему только желание согреться в нем. Как Луи сумел вместить столько нежности и неотразимого сочувствия в несколько букв, Гарри понять не может. — Гарри, — Луи тихо зовет его по имени, но не как вопрос, а скорее как напоминание о том, что он здесь. Что он не будет настаивать, но он готов выслушать, если Гарри готов поделиться. Но Гарри не знает, готов ли он поделиться. Сейчас он почти ничего не знает. Все, что он знает, это то, что из всех мест, куда он мог бы пойти в Сиэтле в этот час, в бар, клуб или даже обратно в больницу, его сердце каким-то образом привело его сюда. Потому что, несмотря на все, что произошло между ними, Гарри все еще чувствует себя в безопасности, находясь здесь, рядом с Луи. И дело вовсе не в доме. Гарри знает, что не стены этого теплого, знакомого дома создают такое охраняющее присутствие. Это он. Это Луи. — Ты не хочешь… может быть… выйти? — внезапно спрашивает Гарри, избегая вопросов Луи. Он знает, как все это странно, когда он появляется в 11:49 вечера на пороге дома Луи и просит его просто встать и уйти. Но у него есть непреодолимое желание просто уйти, пойти куда-нибудь, где он сможет дышать, и он не хочет идти один. На этот раз он не хочет идти один. Гарри откидывает с лица растрепанные влажные волосы и серьезно смотрит Луи в глаза. — Пойти куда-нибудь? С… со мной… эм… я не знаю… Луи озадаченно хмурится, но не выражает ни малейшего отказа от предложения. — Что? Сейчас? Гарри просто кивает головой без особого энтузиазма, почти не пытаясь убедить Луи в чем-либо. Честно говоря, Гарри больше всего на свете готов к тому, что Луи вышвырнет его вон. Это было бы понятно: Луи ничего не должен Гарри. — И куда же мы пойдем? — удивляется Луи, глядя на него снизу вверх. Гарри на мгновение задумывается, не ожидая, что Луи поддержит эту идею. Куда они вообще могут пойти в такое время ночи? Куда-то не слишком далеко, но все еще подходящее для побега. Гарри явно ничего не продумал, так всегда бывает, когда действуешь импульсивно. Но внезапно он вспоминает место, которое никогда не забывал, место, куда он мог бы пойти только с человеком, стоящим перед ним. — В место, известное лишь нам.