держащееся вместе, чтобы просто функционировать.
||☤||
♫ BANNERS — Ghosts Луи не был здесь уже много лет, потому что не осмеливался отправиться туда, где свободно бродят его собственные обреченные призраки, где мучительные воспоминания таятся и витают в воздухе, прячась под каждым камнем, за каждым деревом. Вместо этого он провел последние девять лет, притворяясь, что эта старая тропинка, которую его ноги находят до боли знакомой, не существует, что эта извилистая грязная дорожка никуда не ведет, и что все это было плодом его измученного воображения. Но чем ближе они подбираются к вершине, тем больше Луи понимает, что это очень далеко от истины, поскольку нескончаемый поток воспоминаний о многочисленных походах сюда наводняет его разум. И он почти видит их, призрачные тени их юных «я», маячащие на лесной дорожке, ведущей к некогда заветному лугу. Луи смотрит направо, и все, что он видит, — это то, как они вдвоем ведут Бенни на долгие прогулки, которые так часто превращаются в неожиданные пробежки, и Гарри как всегда спотыкается об один и тот же пень на узкой дороге, независимо от того, сколько раз Луи предупредит его об этом. призраки. Он отводит взгляд, перестраивая свои мысли только для того, чтобы увидеть напоминания о нем и Гарри, лежащих на мягкой траве, вспомнить отголоски утреннего света, пробивающегося сквозь облака, и их самих, болтающих часами напролет и каким-то образом никогда не устающих от всего того, что они делали. больше призраков. Луи закрывает глаза, пытаясь скрыться от своих же мыслей, но это не мешает воспоминаниям просачиваться сквозь него. Он снова поднимает веки, чтобы увидеть жуткие образы самого себя, читающего что-нибудь для Гарри, положив голову ему на грудь, пока Гарри не найдет повод прервать его. Он всегда был заинтересован только в том, чтобы найти новые способы заставить Луи смеяться, говорил самые смешные и абсурдные вещи, пока Луи не мог больше сдерживаться. Они всегда заканчивали тем, что еле хватали ртом воздух в безудержном смехе, находя редкое счастье в глазах друг друга. призраки, куда бы я ни посмотрел, везде появляются призраки. Из всех вещей, на которые он мог бы согласиться, Луи не может поверить, что ему вообще пришла в голову мысль об этом импровизированном приключении в свой личный ад. Что заставило его согласиться на то, чтобы снова приехать сюда? Сейчас полночь, чертовски холодно, и все в этом месте так и напоминает ему, самым жестоким образом, каково это — влюбиться. Луи качает головой, снова пытаясь избавиться от воспоминаний, хотя бы отчасти. Он засовывает руки в карманы толстовки и вместо этого сосредотачивает свое внимание на поддержании темпа, чтобы поспевать за Гарри. Они синхронно шагают по грязной тропинке, карабкаясь через извилистый лес в странно комфортной тишине, пока не достигают далекой, но при этом знакомой поляны. Дождь закончился, и ночное небо прояснилось, появился прохладный ветерок. Всё так же прекрасно, как и всегда, горизонт бесконечно простирается вокруг них. Звезды ярко сверкают и переливаются наверху, неперекрытые слабым светом далеких городских огней, а росистая трава холмистого луга блестит в свете луны. — Вау… — выдыхает Гарри после нескольких секунд безмолвного благоговения. — За все эти годы тут ничего не изменилось… Луи медленно кивает в знак согласия, слегка вздыхая от захватывающего дух вида. И несмотря на то, что Луи испытывает глубокое уныние по отношению к прошлому, в этом месте все еще есть что-то такое непреодолимое и почти волшебное, что заставляет его хотеть забыть все свои проблемы на месте. — Невероятно. Гарри скрещивает руки на груди и слегка поворачивается, чтобы украдчиво улыбнуться Луи. — Лучший секрет Сиэтла. Луи усмехается, вспоминая прошлое, и взгляд его падает на грязные ботинки. — Да… Гарри проходит немного дальше к центру поляны и падает на мягкую траву. Он ложится на спину и вытягивает ноги, глядя на Луи снизу вверх. Он похлопывает по влажной земле, жестом приглашая Луи присоединиться к нему. — Здесь очень мило. Луи некоторое мгновение задумчиво смотрит на Гарри, словно раздумывая, стоит ли ему сделать это, но все равно медленно опускается, чтобы лечь рядом на траву. Они лежат бок о бок, близко, но не касаясь друг друга, и молча глядят на звезды. — Не могу поверить, что почти забыл, насколько здесь красиво, — произносит Гарри, после того как прошло несколько минут. — Ночью даже лучше. — Да, здесь очень красиво… — Луи спокойно соглашается, совершенно ошеломленный этим зрелищем. Какая жалость, что он не появлялся здесь все это время. Такое место, как это, — слишком редкая драгоценность, чтобы забыть о ней. — Ммм… — Гарри тихо напевает, вздыхая в тишине момента. Луи тихо поворачивается на бок лицом к Гарри, наблюдая, как тихие слезы стекают по его гладким скулам, залитым лунным светом. Гарри появился на пороге дома Луи с такой болью в глазах, которую не могли скрыть вытертые слезы. Он выглядел безнадежно побежденным и ужасно грустным, то же самое выражение не сходило с его лица и теперь, когда он лежал сейчас перед Луи. Луи хочет спросить Гарри, что не так, но, честно говоря, лучшим вопросом наверное будет, что так? Его дочь лежит без сознания в больнице с неоперабельной опухолью головного мозга. Что сейчас «так»? Слезы постепенно становятся тяжелее, тихо стекая по лицу Гарри, и Луи так отчаянно хочется протянуть руку и осторожно смахнуть их все, но он каким-то образом сдерживает себя. — Ох… Боже, — Гарри шмыгает носом, вытирая глаза, как будто ему стыдно за собственные слезы. Он издает немного неловкий влажный смешок, вытирая лицо рукавом куртки. — Прости… Мне кажется, что я плакал перед тобой миллион раз… Наверное, я плачу больше, чем не плачу. Луи открывает рот, чтобы опровергнуть утверждение Гарри, но Гарри наклоняет голову набок, чтобы встретиться с глазами Луи, ресницы все еще тяжелые от соленой воды, и Луи теряет весь ход своих мыслей в одно мгновение. — И знаешь, я никогда, ни разу не видел, чтобы ты плакал… — шепчет Гарри со смесью благоговения и недоумения. — Я точно не знаю, что такое… что случилось с тобой… но… я помню, как ты рассказывал мне, что потерял кого-то в прошлом, о ком не мог говорить… Я знаю, что ты, должно быть, прошел через что-то ужасное, но все же… ты всегда такой… сильный. Луи слегка хмурится, откатываясь на траву и снова глядя в небо. За все время, прошедшее с тех пор, как это случилось, Луи ни разу не раскрылся полностью ни одной душе, решительно держа все в себе. Не потому, что он не помнит, что произошло, а потому, что Луи не совсем уверен, как он сам отреагирует на то, что залезет так глубоко в свою память, чтобы достать вещи, о которых он не смел вспоминать целую вечность. И, честно говоря, он не очень хочет это выяснять. Но Гарри это… Гарри, и если Луи кому-то и расскажет, то только ему. Что он теряет в этот момент? себя… я могу потерять себя… — Мне было семнадцать… — медленно начинает Луи, не уверенный, как далеко и насколько подробно его разум готов принять это. Эти слова никогда не слетали с его губ, он никогда не рассказывал эту историю должным образом никому, даже Найлу, Лиаму и Зейну. Он, конечно, вскользь упоминал о ней, нейтрально касаясь главных деталей, но никогда не говорил обо всём подробно от начала до конца, никогда не делился этим в полной мере. И это уже так тяжело, у него пересыхает во рту, прежде чем он успевает закончить хоть одно предложение. — Ты не обязан мне ничего рассказывать, Лу, — тихо бормочет Гарри, подхватывая своей рукой руку Луи для успокоения. — Ты не должен говорить об этом, все в порядке. не плачь, не плачь, не плачь. Луи сжимает руку Гарри, глубоко и громко вдыхая воздух грудью, и закрывает глаза. Он уже чувствует это, он чувствует ужасную тяжесть вокруг своего сердца, как петлю вокруг горла, которая не дает ему сделать еще один вдох. Он чувствует, как его собственный пульс беспорядочно стучит в ушах, и это очень похоже на панику, слишком похоже на кошмар. Гарри прав, он мог бы остановиться, он мог бы сдержать это, скрыть, отодвинуть подальше, но что толку от этого, когда воспоминая уже накрывают его разум. ♫ Grace — Kate Havenevik — Мне было семнадцать, и мама попросила меня сбегать в магазин, — Луи тихо заканчивает предложение, глядя прямо в глаза Гарри и обнаруживая, что ему немного легче говорить, если он сосредоточится только на нем. — И это было так обычно, понимаешь? То, что я делал все время, — бегал по поручениям для нее, когда она была привязана к моим четырем маленьким сестрам. Я никогда не возражал, я любил помогать ей везде, где мог, поэтому, когда она попросила меня пойти в магазин, я пошел. Голос Луи звучит тихо, неуверенно и тревожно даже для его собственных ушей, но он все равно заставляет себя продолжать. — В списке были яйца, молоко, яблоки, хлопья, хлеб, бананы, апельсиновый сок и крекеры для близняшек… Я все еще помню, потому что она попросила меня повторить всё несколько раз, так как я был довольно забывчивым и мои мысли всегда были заняты чем-то другим. Наверное, я мог бы записать это или что-то в этом роде, но я был еще и довольно смышленым, — Луи слабо улыбается, вспоминая, каким веселым и жизнерадостным он был в детстве. — Я помню, что солнце только садилось, и я поехал на велосипеде в магазин в нескольких километрах от моего дома. Это была обычная, совершенно обыкновенная вещь, которую я делал все время, в этом не было ничего странного или необычного… но… хотя это было нормально и обыденно… когда я покинул свой дом той ночью, это был последний раз, когда я видел свою семью живой. И просто сказать так много, просто вытащить эти роковые слова на свет после стольких лет, почти убивает Луи. Его тело начинает дрожать, начиная от рук и по всему телу, и Луи изо всех сил пытается успокоить растущие эмоции. Гарри еще крепче сжимает руку Луи, а Луи, в свою очередь, цепляется за выразительный зеленый цвет его глаз, полагаясь на умиротворяющую силу духа, которую всегда обеспечивает его присутствие. — Это была утечка газа. Одна из тех вещей, о которых постоянно слышишь страшные предостережения, но никогда не представляешь себе, что это произойдет с тобой, потому что, честно говоря, каковы вообще шансы? — Луи смеется без всякого юмора, просто сухое потрескивание в его сдавленном горле. — На самом деле я знаю шансы, потому что, когда я прокручиваю то, что произошло, в моей голове, цифры продолжают всплывать, как маленькие дразнящие напоминания о том, как все плохо. Существует 1 из 2 миллионов шансов, что ты умрешь от взрыва, связанного с газом. Это число настолько мало, что потребуется где-то семь нулей, чтобы записать его. На каждые 2 миллиона человек на этой земле только одному человеку суждено умереть от этого, и все же я знаю пять человек, с которыми это случилось. — Если в доме утечка, то даже самая малость может заставить все вспыхнуть. Щелкнуть выключателем, выдернуть что-нибудь из розетки или даже воспользоваться проводным телефоном. Они не могли узнать об этом вовремя… — объясняет Луи, вспоминая, как это ужасно несправедливо. — И вот я вернулся домой, в дом, который горел. Не просто горел, он был… неузнаваем. Люди кричали, вопили и бегали вокруг… Я не помню этого отчетливо, но там был дым и сирены, и так много криков, и я… Я был ошеломлен, вероятно, в шоке, и я не мог удержаться, чтобы не пойти к своему дому… Я не осознавал, что это происходит на самом деле, понимаешь? Это было странно, как что-то сверхъестественное, и я, вероятно, вошел бы прямо в свой горящий дом, если бы не медсестра, которая удерживала меня. — «Все будет в порядке», — говорила она… — тихим шепотом продолжает Луи, вспоминая все подробности ее лица, как будто это было вчера. — И я, должно быть, плохо выглядел, с чего бы мне… как я мог? Но она прижимала руки к моему лицу и твердила, что я должен быть сильным и что все будет хорошо. «Не плачь, не плачь, не плачь» — вот что она повторяла мне снова и снова… — бормочет он, все еще слыша эхо в своей голове, накладывающееся на его собственный голос, повторяющий эти слова. — И я больше не плакал. Больше никогда. Но ничего не было в порядке… я не был в порядке… я все еще не в порядке. И пока Гарри слушает, крепко сжимая дрожащие пальцы Луи, ему кажется, что он точно понимает то, что Луи не договаривает, что он может читать между безмолвных строк. Он понимает, что Луи не нужны извинения или бесполезные сочувствия, ему нужен только кто-то, кто его выслушает. Эмоциональные глаза Гарри отражают степень его горя, как будто он чувствует воздействие слов Луи на самом глубоком уровне. И действительно, он чувствует. Гарри чувствует это, потому что он тоже жил этим — он все еще живет этим. Еще больше слез наворачивается на глаза Гарри, когда он продолжает внимательно смотреть на Луи, чувствуя всю тяжесть его душераздирающей агонии. — Я не был в порядке, и вдруг я оказался в больнице, сидел в приемном покое и просто… застыл … — медленно вспоминает Луи, чувствуя резкое, неумолимое жжение в глазах. — Я пытался отвлечься, повторяя в уме мамин список продуктов… яйца… молоко… яблоки… хлопья… хлеб… бананы… апельсиновый сок… крекеры с животными… — его голос дрожит с каждым пунктом списка, и он прикусывает нижнюю губу, чтобы не расколоться тут же. — Я пытался вспомнить всё, что в последний раз говорил им… когда в последний раз говорил, что люблю их… но все, о чем я мог думать, это о списке продуктов… Он отвлекал мой разум, и, возможно, это был инстинкт самосохранения, этакий способ моего тела удержать меня от срыва… Так что я повторял это снова и снова, я повторял это… пока это не стало единственным, что осталось у меня в голове. — Но потом начали выходить врачи… и одного взгляда на их лица было достаточно, чтобы вернуть меня к реальности, — Луи продолжает, представляя все это в своей голове, как будто он переживает это глазами семнадцатилетнего себя. — Первый сел рядом со мной — он лечил мою старшую сестру — и начал объяснять, что с ней случилось. Он произносил слова, которые я тогда едва понимал… говорил об асфиксии ее легких, о непоправимых кожных ранах, повреждении внутренних органов, об ожогах третьей степени, и я… я слышал его, но… в этом не было никакого смысла. Он объяснял мне все это дерьмо… и ничего из этого не имело смысла… Луи на мгновение останавливается, чтобы перевести дух, просто чтобы найти свой центр тяжести, но все в его теле кажется слабым и беспомощно неустойчивым. — И все это… так и продолжалось… доктор за доктором. Я хотел, чтобы это прекратилось, но оно не прекращалось. Они шли один за другим, как конвейер. Череда событий, которые я не мог остановить, как видеть один и тот же кошмар снова и снова… — он описывает прерывисто, голос едва ли выше шепота. — Я бы сидел там, вцепившись в кресло в приемной, пока мои ногти не вонзились бы в древесину кресла, и тогда вышел бы врач и сказал: «мне так жаль». Я бы кивал и принимал это, и как только я начинал бы приходить в себя, появлялся бы другой врач, качал головой и повторял это снова. Через некоторое время все, что я видел, — это их шевелящиеся рты… и я едва мог уловить прилагаемый звук. Как петля, понимаешь? Мне так жаль… Мне так жаль… Мне так жаль… — О, Луи… — бормочет Гарри в мучительном порыве воздуха, слезы текут по его лицу, когда он слушает его. — Я не должен быть жив, — Луи слабо качает головой, не проявляя ни малейшего понимания. Он чувствует, как под глазами скапливается вода, готовая вот-вот пролиться. — Единственная причина, по которой я не погиб вместе с ними, — это то, что меня там не было. По какой-то гребаной причине… меня там не было. Потому что я ходил за яйцами, молоком, яблоками и всякой ерундой. И я никак не мог осознать это… долгое время я просто не мог заставить свой мозг понять… потому что… они были там. Только что там были мои мама и сестры, счастливые, красивые и живые… Конечно, не всегда все было идеально, но какая семья вообще идеальна? Но мы были вместе, и мы любили друг друга, и… и они были там… — печально шепчет Луи, на грани того, чтобы разрыдаться. — А потом их просто… не было… их вдруг больше не было, и я остался совсем один, ощущая вокруг себя призраков моей семьи. — И я говорю тебе это не для того, чтобы вызвать жалость, а потому, что хочу, чтобы ты знал, что я всё понимаю… Я действительно понимаю… Я точно знаю, через что ты проходишь, — произносит Луи, снова глядя в открытое небо, голос трещит во всех местах. — Я никогда никому не рассказывал всю эту историю, потому что ненавижу взгляды людей, когда они узнают, что ты потерял кого-то, кого любишь — это заставляет меня признать это, а я не очень хорош в этом… но я… я думаю, что мне нужно собрать свои чувства… свое горе… перестать прятаться и притворяться сильным, когда я не такой… Я обвинил тебя в том, что ты убегаешь от своих проблем, когда я делаю то же самое… — его дыхание становится неглубоким, ему становится все труднее и труднее удерживать то, что осталось внутри. — Я не плачу, не потому что я сильный… а потому что знаю, что не могу с этим справиться… Луи поворачивает голову к Гарри, оба лежат на боку в траве и пристально смотрят друг на друга. Он хочет продолжать бороться со своими неизбежными слезами, он хочет загнать их обратно и заставить их уйти, потому что он знает, что, если он позволит себе почувствовать это, назад пути не будет. Он разобьется и сгорит, и все представления о функционировании или дыхании будут почти потеряны. Но глядя на Гарри, он не может… Луи не может больше сдерживаться, не тогда, когда все практически просачивается из его пор. Есть части самого себя, которые Луи намеренно держит взаперти, под цепью, туго обмотанной вокруг его разбитого сердца, утыканной колючей проволокой и предостерегающими предостережениями. Но Гарри попросту игнорирует все это, он бросает вызов логике и параметрам, которые Луи сохранил для своего собственного здравомыслия. И когда он смотрит на Луи, Луи кажется, что он вынужден расстелить приветственный коврик, предлагая все, что осталось от его сердца, на серебряном блюде. Тяжелые слезы, которые все это время жгли его глаза, наконец прорываются наружу, бесшумными волнами стекая по щекам. Он так давно не плакал, видит бог, не плакал, уже несколько десятилетий он не чувствовал жгучего жала соленой воды, заливающей глаза. Луи упорно велел себе не плакать, ведя себя так, словно если бы он мог контролировать свои эмоции, то мог бы контролировать и свою жизнь. Но это неправда, это так далеко от истины, потому что все это время он строил плотину сдерживаемых эмоций, угрожающую лопнуть в любой момент. И теперь он беспомощен перед неизбежным разрывом. — Когда я стал врачом, люди перестали видеть во мне меня… Они начали видеть во мне этакого неприкасаемого Бога… как будто я больше, чем я есть, как будто я могу сделать что угодно и спасти кого угодно и… И это иногда облегчало мне жизнь, потому что это заставляло меня действительно чувствовать себя больше, чем я есть на самом деле… как будто я полностью контролирую свою жизнь. Но я не хочу, Гарри, я н-не хочу… — восклицает Луи, чувствуя незнакомую влагу на щеках. Это было так давно, что он иногда задавался вопросом, обладает ли он всё еще способностью проливать слезы. — Я не такой сильный, как думают люди, я просто умею прятать. Я могу притворяться… я могу заставить себя улыбнуться, ничего на самом деле не чувствуя, и я могу сказать все эти правильные вещи и уйти, но потом я… Я так теряюсь во всем этом, и я полностью теряю себя иногда… но ты никогда не смотрел на меня так… ни разу. И только тогда я чувствую… Я не знаю, я чувствую себя самим собой, когда ты смотришь на меня. Ты видишь меня, ты действительно видишь меня, а не какого-то крутого нейрохирурга, которым я притворяюсь, а именно… меня, — слова Луи вырываются на приглушенном выдохе, завешенные пеленой вновь обретенных, вечно падающих слез. Рот Гарри медленно приоткрывается, в то время как его глаза сияют от эмоций, наполняющих все его лицо, и он не тратит ни минуты на то, чтобы высвободить свою руку из руки Луи и обхватить обеими руками тело Луи, притягивая его как можно ближе. И есть что-то в том, чтобы быть обнятым вот так, близко, крепко и успокаивающе. Долгожданное, катарсически теплое ощущение человеческого контакта, бьющего сердца у его собственной кожи, двух пар легких, выровненных грудь к груди, — все это помогает ему освободиться от своего же контроля. И, уткнувшись головой в ткань рубашки Гарри, Луи ломается так, как никогда не ломался, потерявшись, но все же найдя себя в надежных крепких объятиях Гарри. — Я вижу тебя… — шепчет Гарри после нескольких минут молчания, обнимая Луи, как будто это было свидетельством всей его жизни, как будто это была единственная молитва, которую он когда-либо произносил, единственная вещь, в которую он верил и которая была правдой. — Я все еще вижу тебя, Луи. Я вижу. Я клянусь, что вижу. Но ты ошибаешься. Ты и есть сильный. Ты такой сильный. Я тебя вижу… Луи плачет еще сильнее, все его тело сотрясается, он продолжает тонуть в бесчисленных подавленных чувствах, бушующих в нем одновременно. Трещины, много-много трещин на фарфоровой коже Луи могут сдерживать так много. Сдерживать столько подавленной боли и горя, прежде чем он разобьется, как случайно разбитое стекло. Прежде чем последние бинты и хрупкие нити, скрепляющие его части вместе, разорвутся по швам и шлюзы откроются. Годы. Годы подавленных эмоций, годы нераскрытых чувств и сдержанных переживаний. Годы уговариваний себя не плакать, не реагировать. Годы отрицания, годы избегания, уклонения и расчетливого обхода реальности. А теперь все это льется как из ведра. Изливается мощными реками, а не постепенными ручейками или спокойными потоками. Изливается из каждой части его измученной души, все накопившееся горе, которое он никогда не оплакивал должным образом. Горе, которое он несет из-за потери всей своей семьи, своей любимой матери и прекрасных сестер. Горе, которое он несет из-за потери Джеммы, своего дорогого друга, горе от потери Гарри, любви всей его жизни, горе от потери Эйвери, его милого, драгоценного ребенка. В его жизни слишком много горя, чтобы оплакивать его, и Луи абсолютно бессилен остановить последствия, которых он так долго избегал. Поэтому он сдается. Он сдается, и готов полностью забыться, только на этот раз. Просто позволяет всё тем же знакомыми рукам обнимать себя, позволяет прикосновениям Гарри успокаивать себя так же, как Луи успокаивал его много раз. Но ему все равно больно. Больше, чем на физическом или соматическом уровне, нет, это гораздо глубже. Боль, пронизывающая всю суть его существа; она настолько сильна, что трудно даже определить, где кончается боль и начинается сам Луи. Луи всхлипывает все сильнее и сильнее и сильнее, но Гарри все время удерживает его, непоколебимые руки сомкнуты вокруг ломающегося тела Луи. — Ты сильный, Лу. Ты сильный, ты сильный, ты сильный, — беспрерывно шепчет Гарри, как незыблемый маяк в суровом ненастье Луи. Его руки так крепко обхватывают тело Луи, ноги, запутанные в росистой траве, сдерживают могучие волны и порывы этого внутреннего шторма, обличения воспоминаний, с которыми Луи не сталкивался уже много-много лет. — Боже, ты такой сильный, Луи. Я вижу тебя. Блять, и вот теперь он безобразно плачет, неконтролируемая икота сочетается с непрерывными рыданиями, вырывающимися из глубины груди Луи. И, может быть, это должно быть неловко, может быть, во всем этом должно быть некое унижение, но нет. И никогда не будет. С Гарри — никогда. ♫ Ingrid Michaelson — Over You Гарри слегка отстраняется, чтобы заглянуть в заплаканные глаза Луи. Он осторожно высовывает руку и обхватывает ладонями его мокрое лицо. В то время как его нежные пальцы изо всех сил стараются унять непрекращающиеся слезы, Гарри смотрит на Луи с самым мягким выражением в глазах, самым серьезным и самым искренним. И каким-то образом, несмотря на его собственную боль, сердце Гарри, кажется, разбивается еще больше из-за Луи, обращаясь с ним так, будто он действительно видит каждую частичку того, кем является Луи внутри самого себя. Гарри смотрит на него не снисходительно и даже не покровительственно-сочувственно, а с искренним пониманием и заботой. Его лицо так же сильно заплакано, он разделяет тяжесть горя Луи, переносит на себя каждый нанесенный ему удар, как будто они предназначались его собственному сердцу. Гарри такой милый и нежный, пальцы вплетены в волосы Луи, он прижимается к его голове, а другой рукой крепко обнимает его за спину, просто пытаясь успокоить. Луи мог позволить себе представить, что это было оно. Представить, что он принадлежит Гарри, а Гарри — ему, и они созданы друг для друга, только друг для друга. И это совсем не трудно, когда Гарри держит его так, будто ничто другое не имеет значения, будто никто другой не имеет значения, будто они единственные люди, оставшиеся в мире. Гарри прямо перед лицом Луи, так близко, так соблазнительно близко. Его губы на расстоянии одного вздоха от губ Луи, и Луи хочет поцеловать его. Больше всего на свете ему хочется наклониться, сократить расстояние между ними и полностью прижаться к Гарри, насладиться ощущением того, как его губы соприкоснутся с губами Гарри. Он хочет попробовать его на вкус, позволить своему языку понять, что изменилось, а что осталось точно таким же с прошлого раза, с первого раза. Но он не может. Луи не может сделать ничего из того, что все его тело отчаянно жаждет, потому что Гарри не принадлежит ему. Гарри никогда не принадлежал ему. Даже когда они жили вместе и казались неразлучны в своей неожиданной совместной жизни, когда они разделили тот пьяный поцелуй, который Луи никогда не хотел прекращать, когда Луи так беспомощно влюбился в мальчика, такого же сломленного, как и он сам… Гарри никогда по-настоящему не принадлежал ему. И теперь Гарри пошел дальше, принадлежа кому-то другому, планируя будущее с кем-то другим, с кем-то, кого он полюбил вместо Луи. У Гарри есть жених, который не Луи, и дочь, которая не принадлежит Луи, у него есть вся жизнь, которая больше не включает Луи. Они не единственные люди, оставшиеся в этом мире, и этот редкий момент полного доверия, уверенности и безопасности в объятиях Гарри, каким бы правильным это ни казалось, нереален. Ничто из этого не реально, и ничто из этого не меняет их реальность. И это болезненное осознание вонзается в каждую незажившую рану Луи, крутя и поворачивая нож, пока он не почувствует её, действительно почувствует, так сильно, что, возможно, не сможет чувствовать ничего другого. Боль. Только боль. Грубую, реальную и нежеланную во всех отношениях. Шрам, наложенный на другой шрам, более старый шрам, все так же болит под лезвием, все так же кровоточит, несмотря на прошедшее время. Свежий порез может появиться быстрее, может проколоть кожу легче, но он все равно кровоточит. Он всегда будет кровоточить. Луи каждый день имеет дело с огромным количеством травм, физических, умственных, эмоциональных, он справляется со всем этим, сохраняя спокойное лицо. И, возможно, сталкиваясь с трагедиями в жизни других людей ежедневно, ему легче избегать своих собственных, держать их в подавленном состоянии и на задворках своего сознания. Он идет по жизни, игнорируя свою боль, подавляя ее так глубоко, что может вести себя так, как будто ее больше нет, вести себя так, как будто ее никогда и не было. Но она никуда не денется. Конечно, нет. Так никогда не было и никогда не будет. Она стоит у него перед глазами каждый день. Давит на его плечи своей тяжестью, как невыносимая ноша, с каждым днем придавливая его все сильнее. О, как жестока жизнь. Как хорошо, когда человек, о котором плачет Луи, утешает его, обнимает и смотрит на него мягкими, заботливыми глазами. Гарри думает, что Луи плачет о своей утрате, о потере всего, что было ему дорого, чем он был поначалу и в каком-то смысле остается до сих пор. Но теперь Луи плачет о другой потере, потере кого-то, кто значил для него больше, чем он когда-либо мог признать. Больше, чем он когда-либо позволял себе понять. Он кричал Гарри в лицо, что все кончено, что он покончил с тем, чем они были, но как же далеко это было от истины. Ничего, кроме жалкой лжи. Ложь самому себе и ложь Гарри. Луи ни разу не покончил с ним, ни в каком смысле, ни в какой форме. Он никогда не переставал любить Гарри. Он никогда не переставал любить Эйвери. Почти смешно думать, что он когда-либо мог это сделать. Его чувства так же сильны и непреодолимы, как и девять лет назад. С тех пор, как он потерял свою собственную, все, что он хотел, — это семья, снова принадлежать кому-то. И он думал, что, возможно, наконец-то нашел ее. Среди всего того, что он потерял, от чего отказался, в лице Гарри и Эйвери у Луи неожиданно появилась семья, в которой он так отчаянно нуждался. Луи может сказать ему, он может сказать Гарри прямо сейчас. Просто взять и сказать это прямо. Произнести это прямо сейчас. я все еще люблю тебя… Он может притянуть лицо Гарри к своему и прошептать эти тихие слова ему в губы, благоговейно вылить заветный припев из своего рта. Сладкий и мягкий, чистый и искренний. я люблю тебя, ничего не изменилось, я все еще люблю тебя… Или же он может смело встать на этом обширном открытом холме, подойти к краю и прокричать свое объявление на весь город, заявить об этом так громко, чтобы услышал весь мир. я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя… Но что будет дальше? Что последует за признаниями в вечной любви и громкими заявлениями о благоговейном обожании? Что произойдет, когда все эти фанфары утихнут и реальность вернется на круги своя? Нет ничего простого в них обоих, вместе или порознь, они оба сложны и болезненно запутаны, пронизаны плохо зажившими ранами и избиты бесчисленными синяками жизни. И, возможно, Луи не готов открыть ящик Пандоры с дерьмовым эмоциональным багажом и снова впустить Гарри. И несмотря на то, как Гарри обнимает и успокаивает его, Луи никак не может понять, где он на самом деле находится с Гарри, он не знает, что происходит у него в голове или в сердце. Несмотря на все, чем они с Гарри были друг для друга все эти годы назад, несмотря на все, чем они могли бы быть — факт остается фактом, жалящим сильнее, чем когда-либо прежде. Они не были вместе. Они никогда не были парой, и у них никогда не было шанса стать ею. Так к чему же сводятся их сложные отношения? Ни к чему, кроме разбитого сердца. Руки Гарри опускаются со щек Луи, чтобы снова вернуться к его дрожащему телу, обхватывая его и притягивая еще ближе. Слезы Луи и не думают прекращаться, но и Гарри не собирается переставать крепко держать его. Он продолжает нежно шептать ему на ухо, не отпуская и просто обнимая его, утешая, а Луи плачет ему в шею. Нет, Луи не может этого сделать, он не может продолжать притворяться. Он не может лежать здесь и вспоминать старые дни, когда они были вместе, когда Гарри был почти его… Его сердцем, его семьей, его всем. Это слишком больно. Видеть Гарри, эту милую, добрую и нежную версию Гарри, обнимать его, плакать вместе с ним, вести себя так, как будто он здесь, как будто он всегда будет здесь, это больно. Потому что это не реально. Потому что это не они. Больше нет. Потому что после этого их пути снова разойдутся, они уйдут в разные дома, вернутся к разному образу жизни. А завтра Гарри проснется со своим женихом, обвившимся вокруг него, а Луи проснется один, и это чертовски больно. не отпускай меня… — Мне нужно идти, — Луи внезапно отстраняется, резко вытирая глаза и вырываясь из объятий Гарри, но это не останавливает его безудержные слезы. — Мне н-надо… эм… идти… Гарри не позволяет ему полностью освободиться от его хватки сразу. — Луи, не уходи. Пожалуйста… не надо… Гарри выглядит таким серьезным и нежным, умоляющие глаза так наполнены теплом, когда его большой палец гладит руку Луи успокаивающими кругами. И от этого становится только хуже. — Мы… не… мы… — Луи качает головой, не закончив фразу. Он с трудом высвобождается и встает на дрожащие ноги. И как только он вырывается из объятий Гарри, ему кажется, что ничто больше не держит его, ничто не удерживает его от падения обратно на землю. Он чувствует себя таким опустошенным, пустота разливается внутри него, как никогда раньше, и он едва может принять ее преодолевающую тяжесть. Прежде чем он осознает это, он рыдает еще сильнее, ломается еще сильнее, чувствуя, что последние части его разума окончательно потеряны. — Лу… Иди сюда… — печально просит Гарри, склонив голову, с глазами, полными слез, в его голосе звучит что-то ужасно трагическое, потому что смотреть, как Луи разваливается на части прямо у него на глазах, — это мучительно. Он встает и пытается притянуть Луи обратно к себе, протягивая руку, чтобы утешить. И Луи хочет этого, боже, все, чего он хочет, это упасть обратно в объятия Гарри и похоронить себя во всем, что есть Гарри. — Иди сюда, пожалуйста, иди сюда… удержи меня… я просто хочу, чтобы ты удержал меня Но Луи отступает от него, несмотря на то, что он так отчаянно хочет сделать, и для этого ему собрать всё оставшееся внутри него. — Нет, Гарри… мы не будем этого делать… Гарри растерянно шевелит головой, не находя слов и не зная, что делать дальше. Его губы начинают дрожать, все те же влажные глаза с тоской смотрят на Луи, как будто он больше не может стоять, наблюдая на расстоянии. — Делать что? Луи, что случилось? Поговори со мной, пожалуйста. Ты не в порядке… — Я знаю, что не в порядке! Я не в порядке, потому что ты меня бросил! — Луи мучительно всхлипывает эти ужасные слова, плечи в страданиях сотрясаются. — Ты ушел, но память о тебе никогда не исчезала. Я… я не был здесь д-девять лет, потому что эхо наших голосов все еще в этом лесу. И я почти б-бросил свою собаку, п-потому что одно произнесение его имени возвращает меня назад в то время… И в моем доме есть целая к-комната, в которую я не осмеливаюсь войти… потому что она заполнена вещами, оставленными м-малышкой, которую, я думал, что никогда больше не увижу… И я не ел т-тайской еды с тех пор, как мы ели ее на том д-дурацком импровизированном пикнике, один только запах мгновенно вызывает у меня тошноту… И у меня есть двести тридцать четыре бутылки этого дерьмового вина, которое мы всегда пили в моем п-подвале… потому что я скупаю его каждый раз, когда оно есть в продаже… но… но я никогда не смогу заставить себя в-выпить его без т-тебя. Отсутствие тебя — оно везде, куда я ни посмотрю… и мой разум так отчаянно хотел увидеть тебя, что… что у меня были галлюцинации, я слышал твой смех или твой г-голос и… я слышал свою Эйвз в каждом ребенке, который плакал за каждым углом, за каждой закрытой дверью — это был ты… всегда ты… и я… я все думал, что, может быть, ты в-вернулся ко мне… может быть, ты… — голос Луи почти полностью затихает, он качает головой, проводит рукой по лицу, из глаз снова капают слезы. — Боже… Но теперь ты прямо здесь… прямо перед м-мной… держишь меня, и я… Я… Луи чувствует себя таким ошеломлённым, огорченным и подавленным безутешным количеством мучительной сердечной боли, когда его жалкие рыдания заглушают его прерывистую речь. Все, чего он хочет, — это позволить своим слабым коленям подогнуться и дать своему измученному телу наконец рухнуть на траву. И чувствуя все то, что он чувствует, в той степени, в какой он это чувствует, Луи, вероятно, сделал бы именно это, падая прямо на землю без надежды когда-либо подняться. Но затем Гарри сокращает последнее расстояние между ними, снова заключая Луи в объятия, прежде чем тот почти падает в обморок. — Я… здесь… Я прямо здесь… — со слезами выдыхает Гарри, не выпуская Луи из объятий. Самые сильные части Луи позволяют себе свернуться в объятиях Гарри, наслаждаясь необходимым комфортом, который он обеспечивает, пока он не может больше этого выносить, и самые слабые части заставляют его отступить. — Но это все равно больно… — шепчет Луи у самого рта Гарри, их губы призрачно скользят друг по другу. — Ты здесь… Но у тебя совсем другая жизнь, без меня, б-без меня… И это б-больно… — он надолго закрывает глаза и прерывисто выдыхает. — Я впустил тебя однажды и заставил себя смириться с тем, что ты ушел, я заставил себя двигаться дальше, как мог, но ты снова уходишь… Я… я… не могу… Гарри крепче обнимает его, пальцы впиваются в материал толстовки Луи, и без необходимости смотреть, Луи может почувствовать, как Гарри прожигает дыры в коже Луи со всей болезненной суровостью его взгляда. Так много всего не сказано, так много предложений исправлено, так много слов вырезано, прежде чем дать им возможность быть услышанными. Луи медленно открывает глаза, в последний раз задерживая взгляд на Гарри. — Потому что из-за тебя я разваливаюсь на части. Потому что неважно, что ты видишь, когда смотришь на меня, я не сильный… нет, — он вырывается из объятий Гарри, пятясь на неустойчивых, дрожащих ногах. Все тело Луи болит, умоляя его остановиться. Чем дальше он отходит от Гарри, тем слабее он себя чувствует, но тем решительнее становится. — Я недостаточно с-силен для этого… Гарри снова бросается к нему с распростертыми объятиями, приглашая Луи снова упасть в них. Выражение его лица затуманено и неуверенно, когда его заплаканные глаза изучают Луи, и он открывает рот, чтобы сказать что-то еще. — Луи, я… — Я не могу… — Луи практически умоляет в отчаянии. Он ломается, и ему нужно уйти как можно дальше от этого места, в надежде, что чувство распада исчезнет. — Не надо, Гарри. Просто не надо. — Луи! — Гарри зовет, но Луи отказывается оборачиваться. Он отказывается оглядываться назад. Вместо этого он несется вниз по протоптанной тропинке через спокойный лес так быстро, как только могут нести его слабые ноги. И похоже, что Луи был прав с самого начала. Не так уж много он мог потерять, поднимаясь сюда, но в процессе того, как он наконец позволил себе быть абсолютно прозрачным и уязвимым, Луи потерял то единственное, что он мог потерять. Себя. И самое страшное, что Луи не имеет ни малейшего представления о том, как спасти несчастные осколки своей раздробленной души и собрать себя снова на этот раз.