all we can do is keep breathing

держащееся вместе, чтобы просто жить.

||✚||

♫ Andrew Belle — Pieces Гарри помнит лишь несколько случаев в своей жизни, когда он совершенно терял дар речи. Первый раз, когда ему было двенадцать лет, и ему сказали, что они с Джеммой должны отправиться в разные приемные семьи. К счастью, на самом деле все вышло не так, но Гарри помнит, как почувствовал ужасную парализующую панику, которая заставила его замолчать, которая овладела всем его телом. Это повторилось лишь несколько лет спустя, когда он узнал, что его сестра неизлечимо больна, а затем в тот самый ужасный момент, когда ему сообщили о ее кончине, он испытал то же самое чувство оцепенения, только усиленное в десять раз. Конечно, то же самое произошло, когда его дочери был поставлен первый диагноз и затем снова, когда она потеряла сознание. Он потерял дар речи в том смысле, что не только не мог формулировать понятные слова, он также не мог формировать мысли или вообще каким-то образом заставить свое тело функционировать. И это настолько специфическое, конкретное чувство, что он может точно определить каждый раз, когда он когда-либо испытывал его в своей жизни. Включая сегодняшний вечер. Сегодня вечером Гарри лишился дара речи не от живописного вида ночного горизонта, не от сдержанного величия рассеянных звезд над головой и не от того, как мягкий свет луны целовал всё окружающее светящимся волшебным сиянием. Вместо этого Гарри лишился дара речи из-за парня. Милого, любящего парня, более прекрасного, чем все ослепительные звезды на небе и сверкающая луна вместе взятые, парня с сердцем больше, чем у кого-либо, парня, который на глазах у Гарри разлетелся на миллион неузнаваемых осколков. Гарри совершенно не представлял, что произойдет, если он снова поднимется сюда, вернется в это прекрасное, тайное место, хранящее для них мириады потерянных воспоминаний. Он понятия не имел, что произойдет, когда он растянется на росистой траве рядом с Луи. Но он однозначно не ожидал, что произойдет это. Что он будет полностью лишен слов, застынет в полной растерянности, не зная, что делать дальше. Он до сих пор не сдвинулся с места, ноги приросли к земле, он молча смотрит на узкую щель в густом лесу, через которую исчез Луи. Не было ни одной части тела Гарри, которая не хотела бы пойти за Луи, не нуждалась бы в том, чтобы пойти за ним. И единственное, что его остановило, — надтреснутый голос Луи, умолявший его не делать этого, этот ужасный звук, который все еще отражается от стен сознания Гарри. И то, как он выглядел, — Гарри никак не мог прийти в себя от отчаяния и полного поражения в глазах Луи, от душераздирающего страдания, льющегося из его заплаканных глаз, всей той агонии, которая долгое время дремала за ясной синевой его глаз и теперь уныло обнажилась. И наблюдать за происходящим со стороны, полностью осознавая свою роль, признавая свою вину во всем этом, но будучи бессильным сделать хоть что-то, чтобы все исправить, — это самое ужасное. Постепенно Гарри снова усаживается на траву, чувствуя, как устали его нетвердые ноги. Сидя на земле, он подтягивает колени к груди, обхватывает ноги руками и пытается найти в происходящем хоть какой-то смысл. Нужно так много всего обдумать, но Гарри не знает, с чего начать, постоянно чувствуя себя подавленным. Совершенно ошеломленным. Его мозг усиленно работает, осмысливая всё, что только что произошло, сопоставляя ключевые фрагменты прошлых разговоров с Луи со вспышками старых, далеких воспоминаний. И вот, накладываясь на происходящее, в фокус попадает более крупная картина, все больше и больше начинающая обретать смысл. Если в мире и есть человек, которого он всегда понимал, так это Луи. Но после сегодняшнего вечера Гарри знает, что никогда не понимал Луи так, как сейчас. Луи показал Гарри каждый синяк, покрывающий его кожу, обнажил каждый нанесенный ему шрам. Они чуть не разорвали Луи пополам, но каким-то образом он пережил это, и даже когда он треснул и сломался, он все еще был ничем иным, как башней бесконечной силы в глазах Гарри. И сердце Гарри не может сделать ничего, кроме как трагически разбиться для него. Так много сложных и запутанных частей, которые составляют удивительную личность, которой стал Луи. Каким-то волшебным, непредсказуемым чудом, Луи — поверженный, трагический, покинутый Луи — все еще оптимист. Несмотря на опустошающую боль, которую он носит глубоко внутри себя изо дня в день, и несмотря на многочисленные трагедии, которые он пережил, на постоянную боль в сердце, которую с трудом он терпит, он все еще движется вперед, он все еще дышит, все еще пытается. Пытается что-то изменить, пытается улучшить жизни других, пытается сделать мир лучше. Еще одно доказательство того, что его существование есть чудо само по себе. Он излучает надежду, он воплощает веру, он олицетворяет мужество. Гарри не знает, где Луи находит силы, чтобы продолжать двигаться дальше, не говоря уже о том, чтобы сопротивляться миру, который, кажется, настроен против него. Но, несмотря на все это, Луи сражается. Каждый день он сражается и рискует всем, чтобы помочь другим. Луи продолжает спасать жизни и делать все, что в его силах, лишь бы не видеть, как кто-то другой переживает то же, что и он, — потерю. Невероятную, глубокую утрату. И именно поэтому сердце Гарри сжимается еще сильней, потому что Луи даже не видит, насколько он невероятно силен, насколько невероятно храбр. Его жизнь — это заявление, вдохновение. Гарри не может понять, как в свете его собственной утраты Луи смог найти в себе силы пройти через суровые испытания медицинской подготовки, постоянно сталкиваясь с трагедиями, травмами и смертями, его преданность жизни других людей поразительно мужественна и героична. И это на самом деле просто показывает, что ты никогда не знаешь, через что прошел кто-то другой, через что он все еще проходит. Никогда не знаешь, какие шрамы скрываются под блестящими веселыми масками, какие воспоминания не дают человеку полно и уверенно вздохнуть, вместо того позволяя делать по одному, слабому и сдавленному вдоху за раз. С разбитым сердцем, которое каким-то образом все еще бьется, делая все возможное, чтобы продолжать двигаться дальше. Гарри всегда подозревал, что то, через что прошел Луи, было ужасно, но это было гораздо ужаснее, гораздо хуже, чем он мог себе представить. Но, несмотря на собственные мучения, Луи все равно утешал Гарри. Он успокаивал Гарри, когда тот разваливался на части, и заботился о нем, когда он не мог позаботиться о себе, и до сих пор заботится. Луи не должен был, но он делал это. И Гарри чувствует себя ужасно… блять, он чувствует такую тошноту от постыдного сожаления и ужасного раскаяния. Он бросил Луи, он бросил его после всего этого совсем одного, и никто не заботился о нем в ответ. И, оставив его, Гарри забрал у Луи единственную семью. Гарри точно знает, каково это — потерять свою семью, он знает, каково это — чувствовать такую боль в самых темных уголках своего сердца, и осознание того, что он заставил Луи пройти через это снова, — самое худшее, самое безутешное осознание. О, если бы Гарри только мог повернуть время вспять и снова пережить ту ночь. Если бы он мог взять назад все, что сказал Луи перед отъездом, если бы он мог каким-то образом стереть все свои эгоистичные поступки, начать все с чистого листа и сделать все правильно. Он разрыдался бы и признался Луи, как сильно боится взросления, становления отцом, дальнейшей жизни, всего этого. И он снова и снова говорил бы Луи, как сильно нуждается в нем и что он — единственный источник силы, оставшийся в его жизни. А потом Гарри рассказал бы Луи, как он убегает. Как он бежит и бежит и бежит, это то, что он делает, это все, что он делает. Он сказал бы ему, что не знает, как двигаться дальше, не убегая. Но прошло уже почти десять лет, а Гарри все еще не перестал убегать. Он бежал от болезни Джеммы. Он бежал от ее смерти. Он бежал от Луи, бежал прямо в объятия Джесси. Гарри бежит, чтобы избежать чувства вины, чтобы избежать боли. Он бежит от прошлого, от нагромождения ошибок прежнего себя. Но дело в том, что всё, от чего он бежит, никуда не исчезает, оно не растворяется волшебным образом, если он надолго зажмуривает глаза. Оно продолжает следовать за ним, нависая над ним, как темная, тяжелая туча, готовая в любой момент разразиться громом. И Гарри знает это, он знает, что всё, чего он так отчаянно хотел избежать, всё равно последовало за ним, но он никогда не останавливался, чтобы понять, как сильно его бег причиняет боль людям вокруг него. Гарри не спеша пробирается обратно через лес, следуя по извилистой тропинке, ведущей к дому Луи, где у тротуара все еще припаркована его машина. Он раздумывает, не постучать ли ему в дверь и не проверить ли Луи. Но очевидно, что Луи не хочет видеть его прямо сейчас. Он неоднократно умолял Гарри сквозь свои сдавленные рыдания не идти за ним, и Гарри просто должен уважать это, хотя это убивает его больше, чем что-либо другое. Гарри залазит в свою машину, и, касаясь прохладной кожи автомобильного сиденья, он понимает, что ему некуда идти. Он не может вернуться в свой дом, определенно нет. Раны все еще слишком свежи и он не может спать в постели, в которой его жених изменял ему. Внизу есть комната для гостей, но кто знает, ушел ли Джесси, а у Гарри нет ни сил, ни терпения, чтобы разбираться с этим прямо сейчас. Он тяжело вздыхает, прежде чем завести машину и выехать на улицу. По правде говоря, сегодня вечером ему все равно не удастся отдохнуть, даже если бы ему было куда идти, так что он мог бы просто вернуться в больницу. Гарри очень хочет вернуться к своей дочери, он хочет просто посидеть с Эйви, в надежде, что все снова начнет обретать смысл. ♫ Natalie Taylor — Come To This Медсестра Джулия приветствует его, когда он медленно поднимается на этаж, волоча усталые ноги с каждым шагом. — Гарри? Так скоро вернулся? Ты хоть немного отдохнул? Гарри может только молча моргать в ответ. Если и есть одна вещь, которую он не получил, так это отдых. Сейчас он чувствует себя еще более измученным, чем когда уходил. Шок от предательства своего жениха, бремя осознания того, как сильно он повлиял на жизнь Луи, после того, как увидел, как тот разваливается на части в его объятиях, — Гарри чувствует себя мертвым. И зная, как плохо он себя чувствует внутри, Гарри представляет, насколько жалким и ужасным он, должно быть, выглядит в глазах медсестры, но он ничего не может сделать, чтобы скрыть это, и он, вероятно, не стал бы беспокоиться, даже если бы мог. Теплое выражение лица Джулии переходит от обычной внимательности к искренней тревоге, и внезапно Гарри чувствует, как его притягивают в объятия. — С тобой все будет в порядке, — шепчет она, успокаивающе поглаживая его по спине. — Ты справишься. Гарри закрывает глаза, позволяя себе расслабиться в объятиях и давая некоторому напряжению скатиться с его плеч. Он хотел бы полностью поверить в то, что это правда, но после всего, что он пережил, это кажется маловероятным. Больше похоже на грустную сказку о недостижимой мечте. Джули отстраняется, все еще держась за него, и встречается с ним взглядом. — Я принесу тебе кофе, хорошо? Гарри одобрительно кивает, не в силах вымолвить ни слова и просто делая глубокий вдох, но Джулия, кажется, понимает. Она пожимает его плечи, прежде чем уйти. Гарри еще раз медленно вдыхает, прежде чем продолжить путь в комнату Эйвери и занять свое обычное место у ее кровати. Она выглядит точно так же, как тогда, когда он ее оставил, спокойно и неподвижно, и непонятно, хорошо это или плохо. — Привет, Эйви, как поживаешь, моя маленькая божья коровка? — Гарри приветствует ее с печальной улыбкой, желая, чтобы она могла ответить на его простой вопрос. На ее щеках появлялись ямочки, когда она улыбалась ему в ответ, золотые искорки в ее медовых глазах искрились, и она отвечала ему одним из тех длинных, почти не употребляемых слов, по типу «наипрекраснейше» или «изумительно», которые постоянно печатаются на каждом значке «хорошая работа» и которые она всегда находила странно забавными. И он бы немного посмеялся, потому что услышать то, как его маленькая второклассница говорит «наипрекраснейше» сквозь отсутствующие молочные зубы, было бы самой очаровательной, самой трогательной вещью. Но, конечно, ничего из этого не происходит, и Гарри опускается на стул рядом с ее кроватью, снова вздыхая, когда его измученное тело, кажется, скрипит вместе с каркасом стула. Он наклоняется вперед, кладет локти на колени, обхватывает голову руками и проводит пальцами по волосам. Боже, ему нужны хорошие новости. Ему нужно, чтобы хоть раз случилось что-то хорошее, что-то, что поддерживало бы его, удерживало бы его в вертикальном положении, когда так много его частей молит о пощаде. Гарри поднимает голову и с тоской смотрит на дочь, изучая ее красивое, все такое же спокойное лицо. — Эйвери, я… Я знаю, что говорю тебе это каждый день, и я знаю, что ты не имеешь никакого контроля над тем, что происходит… но я… — он замолкает, даже не зная, что пытается донести. Все, что он знает, это то, что он измотал себя до голых костей, и он действительно не знает, сколько еще он может выдержать. — Я не знаю, что еще я могу обещать или что я могу сказать, чтобы изменить ситуацию… я просто… я… потерян… — Гарри тяжело выдыхает, позволяя своим глазам закрыться. — Я потерян, и мне страшно, и… я… Я скучаю по тебе, милая. Я скучаю по тебе всем сердцем, и быть без тебя — это… жизнь едва ли стоит того, чтобы жить без тебя Он прикусывает губу, стараясь сдержать слезы, но, похоже, все напрасно. Пытаясь успокоиться, Гарри протягивает руку и кладет ее в маленькую безвольную ладошку Эйвери, всем своим существом желая, чтобы она удержала его руку. Он был бы рад любому движению, шевелению мизинца или подергиванию большого пальца. Чему угодно, лишь бы видеть, что она все еще здесь, с ним, что он не просто разговаривает сам с собой в этой холодной больничной палате. Гарри держит обеими руками руку дочери и смотрит на нее со слезами на глазах. Он опускает голову на кровать рядом с ней, все еще крепко держа ее за руку, моля о любом знаке. Гарри хочет этого так сильно, что почти чувствует, он почти чувствует призрак ее прикосновения, он почти может обмануть свой разум, почти может ощутить легкое движение ее руки в своей. Только вот это… реально. Пораженный, Гарри резко выпрямляется, сердце бешено колотится в груди, когда он судорожно переводит широко раскрытые глаза с руки дочери на ее спокойное лицо. — Эйв-Эйвери? — он заикается в недоумении, желая, чтобы легкое пожатие его руки не было отчаянной галлюцинацией. — Эйви… ты… ты меня слышишь? И это не может быть его воображением, которое заставляет ресницы Эйвери слегка подергиваться, или подталкивает ее пальцы вверх по его ладони. Это не его разум играет с ним шутки, это происходит снова, пальцы вздрагивают сами по себе. И это не придуманный бред, когда он замечает, что ее грудная клетка поднимается немного выше, чем обычно. Ему не кажется, нет. проснись, проснись, проснись В уголках глаз Гарри появляется еще больше соленой воды, а сердце трепещет от отчаянной надежды. Он даже больше не дышит, он уверен, что не дышит, затаив дыхание от страха и веры, когда он пристально смотрит на свою дочь. Гарри наклоняется ближе, чтобы погладить ее неподвижное лицо, нежно прижимая ладонь к ее щеке. — Пожалуйста, Манчи… вернись ко мне, детка. И наступает пауза, долгая, молчаливая, растянутая пауза, которая, кажется, бросает вызов законам времени и реальности. Гарри никогда еще так не зависел от одного-единственного момента, боясь пошевелиться, боясь даже вздохнуть. Но когда это происходит, наконец, после всех этих обескураживающе слезливых дней, которые преследовали его в бесконечные бессонные ночи. Медленное, неуверенное движение тяжелых век постепенно касается ее глаз, заставляя их чуть приоткрыться. — Хей… — хрипит Эйвери, звука почти не слышно, голос сухой от усталости и обезвоживания. Гарри не знает, как это происходит; он не понимает, как это возможно и почему она проснулась именно тогда, когда он больше всего в ней нуждался, но ему все равно. Потому что это не имеет значения, ничего из этого не имеет значения, потому что прямо сейчас, после столького времени, Эйвери проснулась, его малышка наконец проснулась. — О боже мой! — Гарри задыхается, как только первый шок начинает проходить. И когда он крепко обнимает ее, слезы начинают катиться по его щекам, но на этот раз это слезы счастья — слезы радости, облегчения, которые он не смог бы остановить, даже если бы захотел. Из всех вещей, в которых нуждался Гарри, видеть, как его дочь просыпается, было на первом месте в списке, потому что если она проснется, то, возможно, все будет хорошо на этот раз. — Папа… ты… задушишь меня… — хрипит Эйвери слабым, неслышным дыханием, глаза все еще полуприкрыты. — О, прости… прости меня, Манч, — Гарри садится, не желая причинять ей боль. Хотя все, чего он хочет, — это обнять ее, прижать к себе и любить. — Я просто… я почти… то есть я… ты проснулась, — Гарри бессвязно плачет, бормоча переполняющие его слова. — Ты проснулась, ты разговариваешь и… и… о, Эйви, детка, я так скучал по тебе… я думал, что я уже никогда… — и это все, что он может сказать, прежде чем он полностью разразится эмоциональными рыданиями, плечи трясутся, и он буквально сворачивается в клубок. Настолько, что, несмотря на все свои бесконечные слезы радости, Гарри даже не замечает, как в палату входят медсестры. Все они встречают Эйвери широкими, веселыми улыбками, искренне радуясь тому, что она снова в сознании. Одна из медсестер дает Эйвери чашку воды с трубочкой, чтобы облегчить сухость в горле, в то время как другая работает над регулировкой ее капельницы, отмечая ее текущие показатели и удостоверяясь, что она чувствует себя комфортно. Джули пытается успокоить Гарри, наклоняясь, чтобы еще раз обнять его, напоминая ему дышать. Она принесла обещанный кофе и поставила его на прикроватный столик. И на пути к выходу Джули говорит что-то о том, чтобы дать им минуту наедине, прежде чем предупредить дежурного врача, чтобы он провел полное обследование и анализ. Но Гарри едва удерживается от слез, чтобы поблагодарить их как следует. В комнате снова не остается никого, кроме Эйвери и чересчур эмоционального Гарри. Она слабо тянется, чтобы положить одну из своих маленьких ручек на его, медленно наклоняя голову к Гарри. Она еще немного приоткрывает глаза, прежде чем одарить его слабой, но удивительно теплой улыбкой. — Я в порядке, папа… Всё хорошо… — Эйвери пытается утешить его, ее голос медленно возвращается после того, как она допила воду, как велела медсестра. — Мне очень жаль, что я так напугала тебя… Я постараюсь больше не делать этого. Я обещаю, — в ее слабом голосе звучит искреннее извинение и даже беспокойство, что она сделала что-то не так. Гарри вытирает глаза и качает головой, глядя на своего невероятно милого ребенка. — О нет, Эйви, тебе абсолютно не за что извиняться, ангел. Я просто так с-счастлив, что ты снова со мной, — он, как всегда, сквозь слезы целует ее в щеки, но на этот раз это значит гораздо больше. — Я люблю тебя… я люблю тебя… я люблю тебя… — шепчет он несколько раз между нежными прикосновениями губ, не торопясь, чтобы она поняла, насколько серьезно он это говорит. И хотя она все еще не совсем пришла в себя, Эйвери радостно улыбается, уткнувшись носом в руку отца. — Я люблю тебя больше. — Не может быть, — Гарри шмыгает носом, мягко улыбаясь ей. Как он скучал по звуку ее смеха, по звуку ее счастья, бодрости и жизни. Гарри проводит пальцами по ее щеке, пытаясь продлить радостное чувство необузданного облегчения, которое он испытывает сейчас. — Папа… как долго меня не было? — тихо спрашивает Эйвери. Она в замешательстве смотрит на свою правую руку, вероятно, удивляясь, почему она до сих пор не в гипсе, как в прошлый раз, когда она проснулась. — Слишком долго, Эйви, — шепчет Гарри, даже не желая больше думать об этом, так радуясь тому факту, что это всё уже в прошлом. — Слишком долго. — И что же ты делал без меня все это время? — спрашивает Эйвери, и в ее вопросе, кажется, чувствуется беспокойство. Но сердце Гарри сжимается, когда он понимает, что эта невинная забота вовсе не о себе, а о нем. — Ждал, когда ты вернешься.

||☤||

♫ Fleurie — Hurts Like Hell Луи распахивает входную дверь и тяжело вздыхает. Впервые за несколько часов он чувствует облегчение. — П-привет… — О боже мой! Луи… — Лиам глубоко вздыхает, бросая ошеломленный взгляд на своего друга, стоящего в дверях. — Ты… — Он плачет… — обреченно выдыхает Зейн, завершая мысль своего парня. Луи слабо кивает головой, а слезы все текут и текут по его румяным щекам. Прошло целых три часа с тех пор, как он оставил Гарри в лесу, а он все еще не может взять себя в руки. Ему стало только хуже. И чем больше он старался успокоиться, тем более измученным оставалось его тело, продолжая бунтовать против него. Он пытался принять душ, думая, что, может быть, вода поможет смыть все это, но его соленые слезы только смешались со свежим потоком воды из душа. Он попытался заставить себя смеяться, включив телевизор и щелкнув по самому первому комедийному фильму, предложенному Netflix, но это было не смешно, ничего не казалось смешным, и слезы не останавливались. Бенедикт пытался утешить его изо всех своих собачьих сил, прыгая к нему на колени и слизывая соленые слезы с его лица. И когда это не сработало, он начал приносить Луи все свои любимые игрушки, разбросанные по всему дому, в надежде, что, если он поделится своими маленькими сокровищами, Луи станет веселее. Это было очень мило, и Луи даже улыбнулся, потому что он так любит эту собаку, но это все еще не успокоило его организм. И Луи не знал, что делать, он даже не мог достаточно ясно мыслить, чтобы остановиться и решить, что ему следует делать с медицинской точки зрения, слишком обезумев от бесчисленных эмоций. Такого с ним еще никогда не случалось, он никогда не ломался так непоправимо, как сейчас. Поэтому он поступил так, как поступило бы большинство людей в такое время, и позвонил своим лучшим друзьям. Луи сомневался, что они вообще не спят в такое время, ведь сейчас три часа ночи. Если они и не спали, то, скорее всего, по каким-то причинам, связанным с работой, но каким-то чудом Лиам действительно бодрствовал, когда Луи позвонил ему, и ему даже не нужно было ничего объяснять, прежде чем Лиам пообещал, что он и Зейн уже выезжают. Лиам обменивается ужасно обеспокоенным взглядом с Зейном, стоя в коридоре дома Луи, выглядя абсолютно беспомощным в этой ситуации. Лиам всегда знает, что делать и что говорить, но из всех случаев, когда Луи полагался на своих друзей для утешения в прошлом, этот был самым запущенным, это никогда не выходило из-под контроля настолько. Он никогда не плакал, что объясняет их оправданный шок и трепет по отношению к ситуации. И Луи должен был позвонить им раньше, он знает, что должен был, и он бы позвонил… может быть. Просто быть уязвимым перед другими людьми — это не то, что Луи делает часто, и даже сейчас это совершенно чуждая ему концепция, но он больше не может справляться с этим в одиночку, не тогда, когда все демоны его прошлого свободны и раскованы, чтобы преследовать его разум, когда им заблагорассудится. — Я… Я н-не могу остановиться… — Луи истерически всхлипывает, слабо наклоняясь, чтобы обхватить колени, и пытается набрать в легкие побольше кислорода. — Я не п-плакал… уже в-восемнадцать лет и… и это, б-блять, не прекращается… это б-больно… боже… я не могу дышать… я не могу… я не могу… — О, Лу… — Лиам сочувственно вздыхает, притягивая Луи к себе, решив, что лучшее, что он может сейчас сделать, — это просто обнять своего друга. Он крепко скрещивает руки на спине Луи, стараясь, чтобы тот чувствовал себя как можно спокойнее, несмотря на дрожь, которую его тело не может должным образом контролировать. — Что случилось? Как давно ты в таком состоянии? — Я не… я н-не знаю… я б-был… Я был с Гарри и он… п-просто я… т-то есть мы… и я… — лицо Луи ломается посередине. Вот что самое ужасное: он чувствует так много вещей одновременно, что даже не может точно выразить свои мысли, не говоря уже о словах. И поэтому Луи может только безутешно плакать, уткнувшись в плечо Лиама, душераздирающе переполненный мучительной печалью. Все в нем хочет удержать и скрыть это, сохранить те хрупкие клочки себя, которые у него остались, но все равно все выливается из него. — Моя семья м-мертва… Они все мертвы… и… и я н-не хочу, чтобы Эйвери умерла т-тоже… Я н-не хочу смотреть, как она умирает, как ее м-мама… Я в-видел, как умирает слишком много людей… Она не может умереть, Ли… Она н-не может, она не м-может… Я л-люблю ее, я люблю ее т-так сильно… я не могу пережить еще одну потерю — Ладно, ладно, шшш… Ты в порядке, Лу. Ты в порядке, — Лиам мягко успокаивает его, не ослабляя крепкой хватки вокруг тела Луи. Когда речь заходит об Эйвери, Луи, как ее врач, всегда держится стойко, пытаясь сохранять надежду, даже когда наступают не самые лучшие времена. И за последние несколько недель он так старался не пугать Гарри далекими, но потенциально угрожающими реалиями, обещая придумать план, обещая найти выход из этой роковой ситуации. Но у Луи нет плана, у него вообще ничего нет. Ничего, кроме угрожающих снимков растущей опухоли, которая пугает его до смерти, ничего, кроме бесконечной молитвы о том, что, возможно, она бросит вызов всей логике и просто растворится в воздухе, что все это просто исчезнет. — Нет… Я не могу смотреть, как она умирает… Я не могу… я не могу… — Луи в отчаянии цепляется за спину Лиама, истерически рыдая. не она, что угодно, только не она — Сделай так, чтобы это прекратилось… П-пожалуйста… Я б-больше не хочу этого чувствовать… — всхлипывает Луи, зажмурив глаза и уткнувшись головой в грудь Лиама. Он больше не хочет бороться со своими чувствами, но он хочет быть в состоянии функционировать, так что борьба с ними кажется единственным путем к выживанию. Он знает, что не должен был так долго сдерживать свои эмоции, позволяя им вырасти до катастрофического, неуправляемого уровня. И теперь, когда он вынужден бросить вызов последствиям этой подавленной травмы, всё и сразу убивает его изнутри. Все, чего он хочет, это чтобы все закончилось, чтобы он мог снова начать дышать, снова работать. — Я… просто… Мне больно… все б-болит… Страшно не иметь возможности убежать от собственного разума, постоянно сталкиваться со своими самыми большими страхами, ужасными страхами, которые уже воплотились в жестокую реальность в прошлом. Его страхи не беспричинны, он видел это раньше, он был здесь раньше, и мысль о том, что ему снова придется пережить эти переживания, постоянно переворачивает весь его мир вверх дном. Это ужасно — потерять себя, почувствовать, как ты ускользаешь из строго охраняемого царства здравомыслия. Но, возможно, единственный способ снова обрести контроль — это потерять его. Возможно, ключ к тому, чтобы пережить последствия потери, — это просто проиграть. Ослабить хватку, потерять все, потерять и начать находить подобие силы во всем, что он не нашел, во всем, что он потерял. Зейн придвигается ближе, чтобы обхватить дрожащее тело Луи сзади, держа его так же надежно, как и Лиам. И, чувствуя поддержку своих лучших друзей, Луи останавливается. Он перестает пытаться удержать себя в вертикальном положении, перестает сопротивляться, перестает бороться, оставляя последнюю нить почти несуществующего контроля, проваливаясь в значительно более сильные руки Лиама и Зейна. Столь необходимый комфорт человеческого контакта и сильное давление на все стороны его тела создают иллюзию безопасности. Он не чувствует себя так же надежно, как в объятиях Гарри, там, на лугу, но всеохватывающая сила их объятий все равно начинает сковывать его, привязывая его к одному осязаемому моменту вместо широкого диапазона, безжалостно наводняющего его разум. Лиам и Зейн крепко держат его, пока паника не утихает, пока его нервная система не успокаивается под действием эффективного механизма давления. Крепкие объятия вокруг его тела провоцируют столь необходимый выброс окситоцина, борясь с высоким уровнем кортизола, вызванного стрессом. — У него, наверное, обезвоживание, — Лиам шепчет Зейну через плечо Луи, хотя Луи, очевидно, слышит его. Но он не ошибается, после всего того, через что прошел Луи, он, вероятно, выжал свое тело досуха. Это положительная сторона того, что твои лучшие друзья — врачи, они подумают обо всем необходимом, когда ты слишком запутан, чтобы соображать самостоятельно. Зейн немного отстраняется, отодвигается в сторону и смотрит прямо на Луи. — Как насчет чая? Луи, хочешь чаю? — он предлагает мягко, положив руку на спину Луи и медленно поглаживая её. — Это хоть немного поможет? Луи слабо кивает, шмыгая носом и вытирая несколько слез. Свежая чашка чая звучит потрясающе прямо сейчас, все, что ему нужно, чтобы начать успокаивать свою больную душу. Зейн одаривает его мягкой, ободряющей улыбкой. — Ладно, дружок. Я приготовлю его для тебя. Пока Зейн уходит на кухню готовить чай, Лиам ведет Луи к дивану в гостиной, чтобы усадить его там. И через три с половиной чашки чая Луи чувствует себя лучше, чем за последние несколько часов, спокойнее, чем за последние несколько часов, слезы прекратились, дыхание успокоилось. Он обхватывает обеими руками теплую кружку, которая, кажется, никогда не опустошается, пока Зейн рядом, и удобно лежит на диване, скрестив ноги. На коленях Луи лежит коробка с салфетками, принесенная Лиамом, а плечи укутаны толстым одеялом — тоже дело рук Лиама. Его друзья сидят по бокам от него, обнимая его со всех сторон, и Луи хочется смеяться, потому что его добрые, заботливые друзья обращаются с ним так, словно он их ребенок или что-то в этом роде. И хотя в обычный день Луи, вероятно, возненавидел бы это, сейчас он ценит усилия Лиама и Зейна. Такие друзья нужны всем в жизни. — Ну кто же знал, что чай действительно успокоит тебя? — Зейн мягко улыбается, слегка поддразнивая его. Луи, вероятно, следовало бы подумать о том, чтобы приготовить себе чай раньше, и, возможно, если бы его тело не было так напряжено, он бы так и сделал. Мало того, что он прирожденный любитель чая, но, как ученый, Луи знает, что некоторые чаи содержат L-теанин, аминокислоту, которая, как доказано, снижает напряжение и тревожность и способствует расслаблению, действуя как снотворное. Неудивительно, что теперь он наконец так спокоен. Луи слегка ухмыляется и шмыгает носом. — В следующий раз вам лучше усыпить меня по-настоящему. Воткнуть мне в задницу лошадиную дозу транквилизаторов или что-нибудь в этом роде. Лиам смеется, качая головой. — И убить тебя? Никогда. Луи слегка смеется, опуская голову на плечо Лиама и беря руку Зейна. Он даже не может выразить, как глубоко он благодарен своим друзьям. Несмотря на то, что он иногда дразнится или прячется от них, они действительно никогда не перестанут прикрывать его спину, и Луи всегда будет им за это благодарен. — Спасибо вам обоим за то, что пришли так поздно… я… Мне правда жаль, что я был таким рассеянным в последнее время… — Ох, Луи, шшш, перестань, — Лиам мгновенно отмахивается, голова склоняется на голову Луи. — У тебя много дел, и мы это понимаем. Правда, мы понимаем. Хотел бы я, чтобы мы могли как-то помочь. Но что бы ни происходило, мы всегда будем рядом, ты же знаешь. И то же самое касается Найла, хотя он, вероятно, спит. — Да, мы все любим тебя, и это никогда не изменится. Ты застрял с нами навсегда, — Зейн сжимает пальцы Луи. — И кроме того, у нас не было никакой причины не приезжать… Мы все равно не спали, — он ухмыляется, многозначительно подмигивая, даже не пытаясь сделать намек тонким. — Мне не обязательно было знать последнюю часть, — Луи хмурится, закатывая глаза. Хотя на самом деле его это не очень беспокоит. — Я не знаю, сколько раз мне нужно повторять, что я не хочу слышать о вашей сексуальной жизни. — Ну, ты прервал нашу сексуальную жизнь со всеми своими проблемами, так что, очень жаль, но тебе придется слышать об этом, — шутливо отвечает Зейн, улыбаясь еще шире. — Придурок, — Луи снова смеется, игриво хлопая Зейна по колену. Но его смех затихает, когда на кофейном столике начинает жужжать пейджер, который он оставил включенным раньше. Он берет трубку и смотрит на краткое сообщение на экране. — Ты ведь сегодня не дежуришь? — озабоченно интересуется Лиам, неодобрительно глядя на Луи. — Потому что я действительно не думаю, что тебе стоит идти туда прямо сейчас, Луи. — Да, Лу, пусть этим займется кто-нибудь другой, — соглашается Зейн, тоже улавливая в своем тоне те же отголоски беспокойства, но гораздо лучше маскируя их. Сегодня он не дежурит, но это не имеет никакого значения, когда он читает сообщение. — Это Эйвери, — Луи мгновенно садится, все тело напрягается. Он снова и снова перечитывает слова, пытаясь разобраться в них своим затуманенным мозгом. Сообщение безумно короткое и почти не дает никакой информации. Все, что он знает, так это то, что это касается Эйвери. И если речь идет о ней, то нет никакого вопроса о том, поедет он или нет. — Луи, но… — Нет, нет, мне надо идти, — настаивает Луи, вытирая раздраженные покрасневшие глаза и уже поднимаясь с дивана, чтобы встать на ноги. Его не волнует, как ужасно он все еще чувствует себя или как физически и эмоционально устало все его тело, если это имеет какое-то отношение к Эйвери, ничто не помешает ему быть там.

||☤||

Как только Луи попадает в больницу, он в рекордные сроки переодевается в чистую одежду. Его глаза так сильно горят от слез, что он даже не может надеть контактные линзы. Что, может быть, и к лучшему, потому что, по крайней мере, оправа его очков слегка маскирует тяжелые мешки и опухшие красные круги под глазами. И если до этого действительно дойдет, Луи без колебаний обвинит во всем сезон аллергии. Добравшись до своего этажа, он не останавливается у сестринского поста, а направляется прямиком в палату Эйвери, но обнаруживает, что она пугающе пуста. И это ненормально, особенно для пациента, который все еще находится в коматозном состоянии. В сообщении, которое он получил, ничего об этом не говорилось, и он уже достаточно напряжен. Неожиданная неуверенность немедленно посылает острейший укол страха прямо по венам Луи, пронизывая его до глубины души. глубокий вдох, просто сделай глубокий вдох Существует множество логических причин, по которым она не находится в своей палате, множество здравых медицинских причин, которые не имеют явно отрицательных коннотаций. Но единственное, на чем может остановиться измученный и напряженный ум Луи, — это наихудший из возможных сценариев. Все, что он может придумать, так это то, что, возможно, у нее случился приступ, потому что шунт, который он установил несколько недель назад, плохо прижился, у нее снова начались припадки, пока его не было, и тогда она, возможно… нет. Нет, он не собирается так думать, все, что ему нужно сделать, это найти дежурную медсестру и спросить ее. И это именно то, что делает Луи. На трясущихся ногах и с неустойчивым разумом Луи направляется к центральному посту медсестер. — Доброе утро, доктор Томлинсон, — здоровается старшая медсестра за стойкой, потягивая кофе. —Эээ… Доброе утро, да… а где Эйвери Стайлс? — спрашивает Луи, стараясь, чтобы в его голосе не прозвучала паника. — Почему она не в своей палате? — О… Вы не слышали? Она очнулась ночью! — радостно восклицает медсестра с широкой улыбкой. — Она… она очнулась… — недоверчиво выдыхает Луи, и его глаза за стеклами очков расширяются. И только услышав это, ему снова хочется плакать, хочется упасть и зарыдать, свернувшись калачиком на полу. Напряжение, которое он держал в плечах, рассеивается, когда неожиданное облегчение наполняет его тело с такой внезапной настойчивостью, что он почти чувствует слабость и даже немного головокружение. — Да, она проснулась несколько часов назад. Отклонений пока нет. Но сейчас она в рентгенологическом отделении, потому что доктор Джонс сказал… — Джонс?! — выпаливает Луи, когда его слуховые органы снова включаются, и он начинает понимать, что говорит ему медсестра. Его мимолетный пузырь мира и благодарности лопается, и внезапно он понимает, что у него в голове гораздо больше вопросов, чем ответов. — Почему меня не вызвали раньше? — Ну, протокол требует уведомления только главного врача, и так как это больше не Вы, и Вы также были не на дежурстве, доктор Джонс сказал не вызывать вас, — объясняет медсестра. — Простите, доктор Томлинсон, я всего лишь следовала инструкциям доктора Джонса. Это не вина медсестры, Луи знает, что это не так. И он бы никогда не возложил вину или направил свой гнев на нее. Но у Луи все еще кружилась голова, Эйвери проснулась после нескольких недель ожиданий и надежды, она наконец вырвалась из тюрьмы, в которой ее держало ее тело, и хотя она была его пациенткой с самого начала, Луи не получил даже уведомления. Это очень похоже на доктора Джонса — следовать только своему собственному плану, хотя Луи специально говорил с ним об этом несколько недель назад, когда он впервые был назначен врачом Эйвери. Луи коротко благодарит медсестру, прежде чем броситься по коридору в поисках единственного врача в своем штате, который никогда не перестает заставлять его кровь кипеть. — Доктор Джонс! — Луи твердо рявкает, как только видит, что человек, о котором идет речь, выходит из лаборатории, склонив голову к планшету с картами. — О, здравствуйте, доктор Томлинсон, — доктор Джонс здоровается, не поднимая глаз от планшета, очевидно, узнав Луи только по звуку его голоса. — Какого черта Вы не позвонили мне, как только Эйвери проснулась? — пыхтит Луи, изо всех сил стараясь держать свои эмоции под контролем. — Мы уже говорили об этом. — Вы больше не главный врач по ее делу, доктор Томлинсон. Это я. Доктор Аоки ясно дал это понять, верно? — доктор Джонс небрежно пожимает плечами и на мгновение поднимает глаза. — Вам вовсе не обязательно быть здесь. Луи хочет уволить этого человека на месте. Джонс любит принижать Луи при каждом удобном случае, скорее всего, потому, что он изначально был быть на должности Луи в качестве главы Нейро. Стать главой отдела в возрасте Луи было нелегко, но он сам заслужил это, и он чертовски хорошо справляется с этим, так что Джонс и его горький комплекс превосходства могут идти лесом. — Да, я очень хорошо осведомлен о приказе доктора Аоки, но я все еще занимаюсь этим делом в качестве консультанта, как мы уже обсуждали, а также я — Ваш начальник, как глава этого отдела, и мне нужно, чтобы меня вызывали и информировали о пациентах на моем этаже. Доктор Джонс недовольно прищуривает глаза, явно не желая, чтобы ему напоминали о более высоком положении Луи над ним. — Да, хорошо… Раз уж Вы здесь, я полагаю, Вы можете присоединиться ко мне в конференц-зале, когда я буду говорить с отцом пациента. Но, пожалуйста, никаких вмешательств. Формально ты, может, и мой начальник, но я занимался этим еще до твоего рождения, сынок. Теперь это мое дело, и мы сделаем по-моему. Понятно? Луи хмурится, плотно сжимая губы и борясь с желанием крикнуть в лицо Джонсу «ебаный пенсионер». После всего, что произошло прошлой ночью с Гарри, и чрезвычайно долгого и эмоционального раннего утра, которое у него было, он не в настроении для какого бы то ни было проявления власти над доктором Джонсом. Луи абсолютно ненавидит, когда его принижают, и Джонс выводит его из себя одним только своим существованием. — Хорошо, — Луи скрипит зубами, изображая самую фальшивую улыбку. — Показывай дорогу, папаша, — он намеренно подчеркивает, делая отсылку к «сынок», которое не осталось незамеченным и неоцененным по достоинству. — Отец пациента ждет в конференц-зале номер два, — доктор Джонс жестом показывает вниз по коридору, собирая свои карты и заметки, прежде чем отправиться в кабинет, Луи следует за ним. Луи надеется, что Гарри не подумает, что он попросил отстранить его от дела после того, что случилось прошлой ночью. Они никогда должным образом не обсуждали смену главного врача, так как случай Эйвери временно не был хирургическим, пока она была без сознания. Что бы ни происходило между ними лично, Луи всегда будет бороться за то, чтобы остаться в деле. Он проглотит обиду и запихнет ее подальше ради благополучия Эйвери. Эйвери — его главный приоритет прямо сейчас. Когда они входят в комнату, Гарри встает, чтобы поприветствовать их, и, видимо, раздумывает, стоит ли встречаться взглядом с Луи, слегка закусывая губу. Но Луи, кажется, не может оторвать от него глаз, просто интересуясь, что сейчас происходит в голове Гарри. Должно быть, это так потрясающе, что Эйвери очнулась, особенно учитывая эмоциональные горки, через которые он уже прошел с ней. Быстро осматривая комнату, Луи замечает, что Джесси здесь нет, ничего удивительного. Если он не был здесь, когда Эйвери впала в кому, то уж точно не появится, когда она выйдет из нее. И Луи задается вопросом, как Гарри живет со всем этим, вынужденный справляться со всем самостоятельно. Доктор Джонс совершенно не замечает напряженности между ними, и Луи хочется, чтобы старика здесь не было, чтобы они с Гарри могли отбросить все притворства и поговорить свободно. — Здравствуйте, я доктор Джонс, — он вежливо протягивает Гарри руку и натренированно улыбается. — Я буду новым ведущим хирургом по делу вашей дочери. — Эээ… Здравствуйте… Приятно познакомиться… — Гарри медленно пожимает протянутую ему руку, но по его лицу неуверенными волнами пробегает миллион разных сбивчивых вопросов. Он неуверенно смотрит на Луи, все еще стоящего у двери, в поисках ответа. — А как же Лу… доктор Томлинсон? Он все еще… — Я буду здесь, — поспешно отвечает Луи, многозначительно встречаясь взглядом с Гарри. — Я никуда не уйду. Я все еще здесь, обещаю, — он изо всех сил пытается успокоить Гарри своим тоном и открытыми глазами, но Луи все еще замечает сомнение, отраженное в нахмуренном лбу Гарри. — Да, что ж… На данном этапе, это просто в Ваших интересах, прислушаться к новой точке зрения, — дипломатично отвечает доктор Джонс. Луи машинально закатывает глаза, стараясь не выдохнуть вслух. Доктор Джонс прекрасно знает, что Луи наплевать на мнение его древней задницы. Единственная причина, по которой он здесь, заключается в том, что Луи потерял хладнокровие и не смог действовать рационально, а не потому, что Джонс может предложить что-то существенное с медицинской точки зрения. И уж точно, ничего нового. — О, эм, ладно… наверное… — Гарри медленно кивает, все еще не сводя глаз с Луи, когда они садятся за стол переговоров. — Ладно, тогда давайте перейдем к делу, — доктор Джонс хлопает в ладоши, наклоняясь над столом. — Итак, согласно последним анализам вашей дочери, шунт, который установил доктор Томлинсон, держится очень хорошо, и скопление ликвора полностью исчезло. Физическая оценка показала, что у Эйвери нет ни физических, ни когнитивных отклонений, все органы функционируют нормально. Гарри прерывисто выдыхает с облегчением, медленно улыбаясь. Луи уже давно не видел на нем такой улыбки, и это так приятно, почти заразительно. Он заслуживает того, чтобы хоть раз услышать обнадеживающие новости. — И хотя все это позитивно, это не отрицает настоящей проблемы, — доктор Джонс продолжает, мрачно качая головой. — Эйвери все еще смертельно больна… — Мой… коллега имеет в виду, что для правильного обращения с Эйвери потребуются инновации и решимость, — уточняет Луи, совершенно не оценив занудный подход Джонса. — Ее опухоль не поддается простому хирургическому вмешательству, но это не значит, что все кончено. — Ну, я считаю, что мы должны оставаться реалистами, — спорит Джонс, обращаясь к Луи. — Да, Эйвери проснулась, но на самом деле до сих пор нет никакого метода лечения. Простыми словами, масса в ее мозге убьет ее, — резко сообщает он, не выказывая никаких признаков того, что он когда-либо учил или помнил приличные манеры поведения. — Мы можем ожидать, что с течением времени многие побочные эффекты только увеличатся, поскольку ей становится только хуже. Это может быть что угодно — от частичного паралича до различных изменений характера, потери основных чувств — зрения, слуха или даже осязания, а также постоянная тошнота и высокая температура, не говоря уже об острых головных болях. Лицо Гарри мгновенно вытягивается. Обнадеживающая улыбка, которую Луи только что видел, полностью исчезает с его лица, сменившись мучительным беспокойством и опустошающим страхом. И Луи ненавидит это больше всего на свете, желая подойти к Гарри, чтобы просто крепко обнять его. — Мы можем провести еще один курс химиотерапии, но на данный момент это большее, что мы можем сделать для нее, так что мы не ожидаем каких-либо радикальных изменений в плане лечения, — продолжает доктор Джонс, едва моргнув глазом. Гарри выглядит совершенно обезумевшим, рот слегка приоткрыт в шоке, а глаза по-прежнему широко раскрыты, и Луи задается вопросом, дышит ли он вообще. Чем более расстроенным выглядит Гарри, тем больше Луи злится на то, как Джонс представляет ситуацию. — При таких темпах Эйвери остается жить в лучшем случае 4 месяца. А может, и меньше, — откровенно сообщает доктор Джонс, не утруждая себя смягчением удара. — По правде говоря, Вам следует готовиться к худшему. Луи чуть не разламывает свой планшет пополам от грубых и откровенных слов своего помощника. В его словах не было ни капли сочувствия, ни капли сострадания. И Луи знает, что не сможет прикусить язык, если еще немного посидит, поэтому он уходит, сердито отодвигая стул и выбегая из комнаты, с грохотом швыряя карту на стойку сестринского поста снаружи. Доктору Джонсу требуется всего несколько секунд, чтобы последовать за ним. — Доктор Томлинсон, у Вас есть проблема, о которой я не знаю? — Да, Вы, — раздраженно рявкает Луи, поворачиваясь к доктору Джонсу. — Почему Вам нужно было так его расстраивать? Неужели это так необходимо? — Мы всегда сообщаем всю информацию семье пациента. Таков протокол, — настаивает доктор Джонс с оскорбленным выражением лица. — Вы же знаете. — Нет, это был не протокол, это была простая жестокость! — непреклонно возражает Луи, напрягаясь всем телом. Есть так много гораздо лучших способов объяснить ужасную ситуацию, способов дать кому-то понять, что есть люди, которые заботятся о нем и его близком, способов заставить их чувствовать себя в безопасности, даже когда они сталкиваются с невозможным. — Словно чудо, Эйвери проснулась без каких-либо когнитивных нарушений. Это была единственная надежда, которую Гарри услышал за последние недели, и Вы ее разрушили. Вы ее просто раздавили. — Ее отец должен был знать. Лучше всего быть реалистом в отношении всех возможных результатов с самого начала. — Он знает! Поверьте мне, он знает! Неужели Вы думаете, что он хоть на секунду не осознает, что его дочь умирает?! Он живет этим! Каждый день он просыпается и знает! Это происходит прямо у него на глазах! — яростно орет Луи, когда волнение берет над ним верх. — Он заслужил хоть раз насладиться хорошими новостями, насладиться тем, что она очнулась! Что на данный момент она жива и стабильна, а Вы, блять, разрушили это. — Доктор Томлинсон! — шипит доктор Джонс, возмущенный использованием ненормативной лексики. — Послушайте, я не хочу докладывать о Вас шефу, но Вы, очевидно, слишком близки к этой пациентке и совершенно не подходите ей. Я знаю, что технически Вы мой начальник как глава нейрохирургии и, по-видимому, какой-то волшебник, но в мое время такие умники, как Вы, обвинялись в халатности… — Ну, мы уже не в вашем времени, доктор Джонс. Спасибо нахуй! Здесь, в современном мире, мы не опускаем руки при первых же осложнениях. Вы можете подумать, что я молод и высокомерен, но я забочусь о своих пациентах, и я считаю, что они заслуживают от меня большего, чем «извините, я больше ничего не могу сделать, приготовьтесь умереть»! — Луи продолжает, голос его становится все более свирепым. — Всегда есть что-то, что я могу сделать, и я не остановлюсь, пока не выясню это. Это моя работа, как врача. Сохранять надежду в моих пациентах. — Надежда — хрупкая вещь, чтобы ею разбрасываться, — предупреждает доктор Джонс, прищурившись. — Да, но также мощный инструмент для того, чтобы невозможное стало возможным, — отвечает Луи, высоко подняв голову. — И я не позволю надежде умереть только потому, что это легкий выход. Мне жаль, что Вы не способны понять это. — Нужно провести черту, — возражает доктор Джонс, сокрушенно качая головой. — Некоторые вещи находятся вне вашего контроля, и вы должны принять это. — Если Вы предпочитаете заниматься медициной с таким пораженческим настроем, то я предлагаю Вам, наконец, сделать всем, особенно мне, одолжение и, черт возьми, уйти на пенсию, — выкрикивает Луи, момент, когда он переживал о чем-то, давно прошел. — Вам не хватает воображения, Вам не хватает размаха и глубины практики, Вы полагаетесь только на устаревшую методологию. И если Вы по-прежнему отказываетесь идти в ногу со временем, я настоятельно рекомендую Вам уйти, пока к Вам еще есть хоть немного доверия. Доктор Джонс задыхается от ужаса, у него отвисает челюсть, и он быстро разворачивается, чтобы умчаться по коридору. — Никогда за все мои годы я не… тьфу! Какая наглость у этого молодого человека! — доктор Джонс сердито бормочет себе под нос. Эта маленькая вспышка гнева, вероятно, еще вернется, чтобы укусить Луи в задницу, но это того стоило. Луи вряд ли пожалеет о своих словах, ведь кто-то же должен был это сказать. Доктор Джонс заслужил каждое произнесенное слово, и, как надеется Луи, он никогда этого не забудет.

||✚||

Какое-то время Гарри сидит один в конференц-зале, пытаясь собраться с мыслями. Несмотря на то, что доктор Джонс не сказал ему ничего такого, о чем Гарри не догадывался до этого, мысль о том, что у Эйвери осталось всего несколько месяцев, не просто ужасает, а шокирует. Он надеялся, что у них будет больше времени вместе. Да, он всегда понимал, что опухоль Эйвери довольно агрессивна, но все же это никогда не казалось ему более реальным, чем сейчас. Гарри делает глубокий, сосредоточенный вдох, встряхивая головой, чтобы очистить свои мысли и вернуть их в позитивное русло. Он заставляет себя вернуться на несколько часов назад, в тот момент, когда Эйвери только очнулась, и когда ничто другое не имело значения, в тот единственный миг, когда всё было спокойно. Он хочет удержать это чувство, переработать и прогнать его через свои мрачные мысли, чтобы помочь ему хотя бы попытаться справиться с неопределенной реальностью, нависшей над ним. Прямо сейчас Эйвери живет и бодрствует, она разговаривает и смеется, как и прежде, и это уже гораздо больше, чем вчера, это всё. Если шунт дал ей немного больше времени, если он облегчит ее боль хотя бы немного дольше, то все, что Гарри может сейчас сделать, это сосредоточиться на хорошем и с каждым днем наслаждаться моментом. Выходя из конференц-зала в надежде сохранить свой мимолетный позитивный настрой, Гарри мгновенно сталкивается с Луи в коридоре. ♫ Aquilo — Sorry — Черт, Гарри, прости меня. Прости, прости, — повторяет Луи, выпрямляясь. — Прости. — Нет, все в порядке. Все нормально. Я толкнул тебя, это моя вина, — торопится сказать Гарри, стараясь не спугнуть Луи. Атмосфера между ними странная, все, что осталось невысказанным прошлой ночью, густо висит в воздухе. — Я имею в виду… Я извиняюсь не за то, что… эээ…столкнулся с тобой… то есть… Я извиняюсь за это… тоже… наверное… эээ… но… боже! Какого хрена? — Луи проводит рукой по лицу, очевидно, крайне расстроенный собой и своими неуклюжими словами. Он потирает лоб, пытаясь сосредоточиться. — Я просто… извини. Лицо Гарри смягчается, когда он протягивает руку и успокаивающе кладет ее на талию Луи. — Луи, тебе не нужно извиняться… — Нет, нет, я должен, — Луи демонстративно выскальзывает из рук Гарри, сохраняя между ними дистанцию. — Доктор Джонс был совершенно не в себе, и ему не следовало так с тобой разговаривать. Он просто неконтролируемый, когда речь заходит о таких делах, и поскольку он один из моих сотрудников, я действительно извиняюсь за то, что там произошло, — он извиняется с более профессиональной интонацией, прежде чем снова стать пугливым и встревоженным, опустив взгляд на свои ботинки. — И еще… насчет прошлой ночи… я… Я не хотел… эээ… вываливать все это на тебя. У тебя сейчас так много всего происходит, так много, и… Я знаю, что, наверное, сделал всё намного хуже, сорвавшись на тебя так… Так что, прости. Гарри хмурится, начиная мотать головой. Как Луи может так думать? После того, через что Гарри заставил его пройти за все эти годы, если кто-то и должен извиняться, так это Гарри. — Что? Нет, Луи, это не так. Я… я имею в виду, я не могу поверить, что ты поделился этим со мной. Я знаю, что это было нелегко, и ты вовсе не обязан был… — Я не должен был этого делать, потому что это просто заставило меня… или… Я имею в виду, это напомнило мне о других вещах… о тебе… о нас, и я не… То, что сделал Луи, было храбро, только так это можно было классифицировать в сознании Гарри. Открыться, позволить себе быть чрезвычайно уязвимым, несмотря на все риски; это требует такого уровня храбрости, которым не каждый обладает. Храбрость, которой Гарри отчаянно хотел бы обладать, чтобы смело использовать этот момент, чтобы сказать Луи, что именно он чувствует к нему. Гарри не понимает, почему вдруг Луи извиняется за прошлую ночь, почему ему кажется, что он пересек какую-то невидимую черту, и почему он снова пытается построить между ними ненужные стены. Особенно когда они только что сделали огромный шаг, чтобы начать разрушать некоторые из них. И тут Гарри понимает причину, по которой Луи так упорно держится на расстоянии. Джесси. Гарри знает о вражде между Луи и его бывшим женихом, он чувствовал это не раз, и это более чем оправданно. И только из-за того, что Луи такой человек, он никогда не будет пытаться вклиниться в то, что, как он думает, всё ещё происходит между Гарри и Джесси, что и является источником царящей между ними напряженности. Луи не имеет ни малейшего представления о том, что с Джесси покончено, потому что после всего, что произошло прошлой ночью, у Гарри никогда не было возможности рассказать ему об этом. И, честно говоря, Гарри даже не знал, как сказать об этом Луи, не в силах выдавить из себя беспорядочные слова, вертевшиеся у него на языке. Или, возможно, где-то в глубине себя Гарри был просто напуган, просто до смерти напуган. И даже сейчас он все еще ощущает нервирующее воздействие неопределенности; только потому, что не существует никакого способа узнать, как правда изменит ситуацию, нет никакого способа подготовиться к тому, что это потенциально может означать для них. Но готов он к этому или нет, Гарри знает, что он обязан рассказать Луи о Джесси. Может быть, это что-то изменит, может быть, это не изменит ничего, но Луи заслуживает знать правду. Гарри даже не надеется, что Луи сразу простит его, если вообще простит, но он так отчаянно надеется, что простит. Даже если им придется начать все с чистого листа, это все еще означает начало. Поэтому Гарри еще раз вдыхает через нос и собирается с духом, чтобы произнести следующие слова. — Луи, послушай, Джесси и я… — Ох, блять, — шипит Луи себе под нос, на мгновение зажмурившись, словно смущаясь. — Я знаю, что ты помолвлен, Гарри, я знаю, тебе не нужно напоминать мне об этом. Я не буду мешать вашим отношениям. И я извинюсь перед Джесси, если это поможет… Я не знаю… — Нет, в этом нет никакой необходимости, — Гарри качает головой, во второй раз сокращая расстояние между ними. И снова Гарри хочет, чтобы храбрость, которую он не может найти в себе, внезапно овладела им. Остановила его от чрезмерных размышлений и заставила сказать то, что он должен сказать. Каждое ненужное извинение из уст Луи заставляет Гарри чувствовать себя еще более дерьмово. Луи не за что извиняться. Гарри разбил его сердце, раздробил его на маленькие кусочки и оставил его собирать себя обратно самостоятельно. Но как он вообще мог, когда всюду, куда бы Луи ни посмотрел, он автоматически вспоминал то же самое сокрушительное горе. Функционировать, жить, продолжать соответствовать ожиданиям своей высококонкурентной карьеры, при таком количестве эмоционального давления невероятно. И Гарри знает, что это он должен быть тем, кто бормочет извинения, кто кричит о том, как он сожалеет об этом до конца своей жизни. — Мы и так уже не ладим… Он мне не доверяет, и хотя ничего не было, он, вероятно, будет зол на тебя за то, что ты был со мной прошлой ночью… — продолжает Луи, опустив голову. Господи, почему, черт возьми, Гарри не может просто заткнуть Луи? Встряхнуть его за плечи и не дать ему больше извиняться. Стать тем человеком, который смело прервет его бессмысленные извинения поцелуем, прижав ладони к щекам Луи, притянув его лицо к своему и заставив замолчать своими губами. Если бы он был храбрее, если бы он был смелее, если бы он мог найти в себе силы выбросить все последние предосторожности на ветер, тогда его ничего бы не остановило. Гарри произнес бы все бесчисленные извинения, пылающие в его мозгу, он сказал бы все прямо, твердо и искренне. прости, что бросил тебя, когда знал, что люблю тебя… — И я даже не могу винить его за то, что он мне не доверяет, в конце концов, он прав. Ты никогда не был мне просто другом… мы не были просто ничем друг для друга… — тихо признается Луи, продолжая говорить в пол. — Ты, наверное, понимаешь, что я не самый большой поклонник твоего жениха, но в его защиту… Я вижу, что он чувствует себя немного неуютно, когда речь заходит о нас с тобой… прости, что заставил тебя чувствовать себя одиноко, когда ты больше всего во мне нуждался… — Если он делает тебя счастливым, то я… Я счастлив за тебя, — продолжает Луи, ни разу за все это время не взглянув на Гарри. — Вчера вечером, я… я не знаю? Я переборщил, я думаю, да… И я никогда не разбирался со своими чувствами должным образом, так что они… эм… вышли из-под контроля. Но… я пытаюсь. Правда. Так что… этого больше не повторится. прости, что я разбил твое сердце, когда оно уже было разбито… Луи снова проводит рукой по волосам и поправляет оправу очков на переносице. — В общем… Прости, если я доставил тебе неудобства или что-то в этом роде, потому что я не хотел… прости, прости, прости Почему это так сложно? И почему он так напуган? Что, черт возьми, с ним не так? Почему он не может просто сказать слова, навсегда запечатлевшиеся в его сердце? Гарри требуется некоторое время, чтобы придумать какой-то ответ на свой собственный вопрос, но когда он действительно задумывается об этом… ответ оказывается довольно простым. Потому что Луи значит для него больше. Луи всегда значил для него гораздо больше. Он значит для него всё, и Гарри не хочет обременять его еще больше, чем он уже сделал. С тех самых пор как он встретил Луи, он вывалил на него все свои жизненные проблемы и причинил столько вреда, которого можно было бы избежать. И он чувствует себя… виноватым. Если прошлая ночь что-то и доказала, так это то, что Гарри причинил Луи ужасную боль, и ему нужно пространство, чтобы исцелиться. Луи требуется дистанция, чтобы справиться со своими эмоциями, и Гарри не может начать оправдываться, заставляя его снова пройти через это. Не тогда, когда он даже не уверен, что сможет справиться с этим сам. — Так… мы можем просто оставить все это позади? — заключает Луи тихим и отстраненным голосом, снова медленно встречаясь взглядом с Гарри. Может быть, позволить Луи думать, что он все еще с Джесси, будет лучше для него, может быть, так и должно быть. Может быть, он все это время пытался удержать Луи, когда Луи никогда не был предназначен для него, может быть, все, что он может принести в жизнь Луи, — это боль. Может, Гарри стоит хоть раз стать взрослым и отпустить его? У него был шанс быть с Луи, и он его упустил. Как он может ожидать, что Луи примет его обратно, простит все, что он сделал? Луи заслуживает шанса наконец-то двигаться дальше и снова научиться дышать, но он никогда не сможет сделать это с Гарри. — Эм, да… Хорошо… — Гарри, наконец, отвечает, мысли не соответствуют словам, слетающим с его губ. Никогда еще Гарри не чувствовал так много, оставаясь при этом таким печально молчаливым. Никогда еще он не хотел сказать так много, должен был сказать так много, но вместо этого произнося так мало. Он не может отпустить Луи, но он также не знает, правильно ли просить его остаться. Как заставить Луи хотеть его так же сильно, как Гарри хочет его. — Хорошо… — медленно повторяет Луи, почему-то не сводя с Гарри взгляда. Гарри говорит себе, что, возможно, Луи все еще смотрит на него по какой-то особой причине. Он говорит себе, что, возможно, своим напряженным, безмолвным взглядом Луи молча просит Гарри дать ему повод остаться. Повод взять назад все, что он только что сказал. Но тут Луи опускает голову, и Гарри чувствует, что он вот-вот уйдет. И Гарри пытается придерживаться своего решения отпустить Луи, но… нет, это глупо. Это же глупо, правда? Луи — любовь всей его жизни, и он это знает, Гарри знает это, и он чувствует это каждый раз, когда Луи смотрит в его сторону, его постоянно переполняют чувства, которые он испытывает к этому прекрасному человеку, стоящему прямо перед ним. С каждым днем, проведенным в Сиэтле, Гарри все больше терял чувства к Джесси и все больше влюблялся в Луи, пока тот не стал единственным мужчиной, о котором он мог думать. Гарри должен просто сказать Луи, смириться с этим и прямо сказать ему, что он чувствует. Зачем скрывать это? Гарри хочет защитить Луи, но он взрослый человек, и он может сам решить, как много он может вынести, — сможет ли простить Гарри, и стоит ли им вообще пробовать. Тогда, по крайней мере, у Гарри будет оправдание, что он сказал ему, что он был честен, и что он пытался. Гарри открывает рот, чтобы опровергнуть свое предыдущее утверждение, и делает шаг вперед. — Вообще-то, Луи, подожди… просто скажи это — Да? — Луи поднимает голову, и их глаза снова встречаются со всей силой полярно заряженных магнитов. Глядя в ярко-голубые глаза Луи, Гарри испытывает непреодолимое желание выпалить все, что он когда-либо испытывал к этому человеку. И он собирается сделать это, Гарри клянется всем, что он когда-либо любил, что он действительно собирается излить всю свою душу Луи. Но тут Гарри снова слышит прощальные слова Луи, которые он слышал прошлой ночью, без остановки вертящиеся в его голове. не надо, гарри… просто не надо… Во рту у Гарри сухо, как в пустыне, язык похож на наждачную бумагу, когда он с тоской смотрит на Луи, чувствуя больше противоречия, чем когда-либо в своей жизни. Глаза Луи на мгновение становятся беззащитными и серьезными, и Гарри клянется, что видит искорки надежды, переплетенные с множеством неотвеченных вопросов, которые светятся в его усталых глазах. И Гарри абсолютно ненавидит себя за то, что он не является хорошим человеком в этой ситуации, лучшим человеком, позволяя страху и неуверенности взять верх над любым порывом решимости, который был внутри него. В глубине души Гарри хочет, чтобы Луи был счастлив, но он не знает, возможно ли это, если они будут вместе. И если все-таки нет, то Гарри будет не против, потому что благополучие Луи для него важнее, чем его собственное. — Эм… я имею в виду… я… И может быть, это злополучная удача заставила пейджер Луи запищать, может быть, это обреченное провидение оторвало сильный взгляд Луи от Гарри, растворив их невысказанную связь в несуществующей воде. Как по щелчку пальцев, транс прерывается, момент обрывается. Луи моргает и, глядя вниз, неловко роется по карманам своего белого халата, обшаривая себя в поисках звонящего пейджера. — Эээ… хорошо… — Луи кивает сам себе, выпрямляясь и снова ненадолго встречаясь взглядом с Гарри, полностью сфокусированным и уже не таким беззащитным. Какой бы вопрос не был вложен в его радужки, он давно исчез, и все вокруг него снова закрыто. — Хорошо, — снова повторяет он, на этот раз гораздо более решительно, и начинает уходить. И хуже всего то, что Гарри позволяет ему уйти. Снова.

||☤||

После того, как его неожиданно вызвали в операционную — ладно, не так уж неожиданно, в конце концов, это часть его работы — Луи знает, что ему нужно пойти домой и попытаться немного отдохнуть. Почему-то сейчас опять почти два часа ночи, и работать без сна на трех чашках кофе и эмоциях — это не лучший вариант медицинской практики. Но это не в первый раз и не в последний, уверен Луи. Однако, это помогло — оперировать, просто чем-то с пользой занять руки. Позволить себе на некоторое время отключиться, сосредоточиться на чем-то другом, а не на полной катастрофе, которую представляет его жизнь в данный момент. Он сильно устал, но, стоя на посту медсестер и заполняя последние послеоперационные заметки за день, он понимает, что до сих пор даже не видел Эйвери. Его весь день мотало из одного места в другое, и хотя его разум функционировал на вполне профессиональном уровне, его сердце было с ней, всегда с ней. И Луи мог бы пойти на уступки, взять больничный или переложить своих пациентов на кого-то другого, просто чтобы быть с ней, но он этого не сделал — не потому, что не хотел, совсем нет, а потому, что провел весь день, убеждая себя, что делает это к лучшему. Как ему уже не раз напоминали сегодня, Луи больше не является главным врачом по ее делу. Это означает, что его единственная законная связь с ней стала гораздо менее значимой, чем когда-либо. Конечно, Луи знает, что он все еще может навещать ее без медицинского обоснования, но он не уверен, стоит ли ему это делать в данный момент. Момент мимолетного здравомыслия в его голове не оставляет ему другого выбора, кроме как дистанцироваться от Гарри. А дистанцирование от Гарри по ассоциации означает и дистанцирование от Эйвери. И он ненавидит это, Луи ненавидит даже саму мысль об этом. Идти к этому так долго, знать, что она в сознании и что она так близко от того места, где он сейчас стоит, и не бросать все, чтобы бежать к ней, — это самое трудное испытание на сдержанность, которое Луи когда-либо выдерживал. Но в конечном счете, это то, что лучше для всех — по крайней мере, это то, что он будет продолжать говорить себе, чтобы пережить эти дни. Все к лучшему… даже если это не так. Луи нервничает, в пятый раз за последние три минуты бросая взгляд на часы, чтобы еще раз убедиться, что он знает точное время. Он пытается вернуться к своим записям, тревожно постукивая ручкой по столешнице, пока не отодвигает это все от себя, роняя ручку на пол. Он не может перестать думать об Эйвери, буквально перетягивая канат с самим собой о том, что он должен делать. я должен пойти к ней… Луи оглядывает коридор, в такое время здесь очень пустынно, только несколько медлительных дежурных врачей бродят около палат, ожидая, что кому-нибудь понадобятся. Может быть, ему стоит просто увидеть ее, не разговаривать с ней и не общаться, а просто пройти мимо ее комнаты. Она, наверное, все равно спит, и он не собирается врываться в ее палату без предупреждения, чтобы разбудить ее. Просто увидеть ее было бы достаточно, увидеть ее и знать, что она больше не находится в каталептическом состоянии, и что даже если она сейчас спит, это уже не навсегда, она может двигаться и жить дальше. мне нужно увидеть ее… Луи знает, что он пообещал себе, он знает причину и все аргументы, но в то же время он скучает по Эйвери гораздо больше, чем может выразить словами, и увидеть ее на расстоянии никак ему не повредит. — Черт с ним, — Луи решительно бормочет себе под нос, поднимая и убирая в карман ручку и мини-блокнот, прежде чем положить планшет обратно на стойку. Все еще одетый в хирургический халат и шапочку, оставшиеся после предыдущей операции, Луи направляется в палату Эйвери. Он очень аккуратен, не желая будить ни ее, ни других пациентов на этаже, если уж на то пошло. Но к Эйвери это, увы, не имеет отношения, потому что она не спит, будто только его и ждала. — Луи! — Эйвери возбужденно кричит с кровати, заметив его в ту же секунду, как он проходит мимо ее палаты. — Я знала, что ты придешь ко мне! Луи заглядывает в палату с маленькой, растущей улыбкой на лице, и слегка машет рукой. — Почему ты не спишь? — с любопытством шепчет он с порога. Отчасти он даже рад, что она еще не легла спать. Нет слов, чтобы описать, как приятно снова видеть ее в сознании. Видеть эту красивую улыбку с ямочками на щеках, которую он так любит, освещающую все ее лицо так, что его сердце замирает. И видя ее такой веселой и жизнерадостной, Луи может почти обмануть себя, забыть, что она больна. Что очень похоже на ее мать, всегда в хорошем настроении, до самого конца. Эйвери бросает на него понимающий взгляд и улыбается такой же яркой и ослепительной улыбкой, как всегда. — Ну, я думаю, что спала достаточно в последнее время, не так ли? Луи не может удержаться, чтобы не расплыться в еще более широкой улыбке. Он скучал по ней. Он скучал по этой искорке девятилетней дерзости, которой обладает Эйвери. — И кроме того, я жду, когда папа вернется с картошкой фри, — продолжает Эйвери. — Мы смотрели фильм, но мне вдруг очень, очень, оооочееень захотелось картошки фри, и он пообещал мне ее достать. Луи даже не подумал о том, что бы он сказал Гарри, если бы был здесь, он вообще ни о чем не подумал, прежде чем отправиться сюда. Но все же, теперь, когда он в комнате, Луи начал задаваться вопросом, где же Гарри. Он редко покидал Эйвери, особенно теперь, когда она проснулась. Но это так похоже на него — выходить посреди ночи только для того, чтобы удовлетворить случайные полуночные аппетиты своей дочери. — Довольно много «очень» для одного предложения, — замечает Луи, все еще тепло улыбаясь. — Неа, — возражает Эйвери. — Как раз столько «ооочеень», сколько нужно — Как скажешь, — Луи слегка смеется, нервно теребя воротник своего халата. — Эм… в любом случае… Я просто хотел зайти и поздороваться… — Заходи! Заходи! — Эйвери возбужденно манит его, изо всех сил пытаясь сесть на кровати и оживленно размахивая руками. — Заходи и поговори со мной! — Хорошо… ух… Сейчас я не могу, — медленно отвечает Луи, все еще стоя в дверях. При этих словах улыбка спадает с лица Эйвери, а вместе с ней падает и сердце Луи. — Почему нет? Луи почесывает затылок, стараясь избегать постоянного зрительного контакта. — Я… просто… мне нужно кое-что сделать… эм… кое-что, и я… — Луи, пожалуйста, — Эйвери нежно умоляет, глаза невероятно теплые. — Такое чувство, что мы не виделись целую вечность. это было вечностью и для меня тоже, love Луи молчит, чувствуя, как его решимость рушится прямо на глазах. Он чувствует то же самое, что и она, и это мучительно — сдерживать себя. Сейчас он чувствует себя глупо, бессмысленно пытаться дистанцироваться от нее, как он планировал. Ему следовало бы знать это, он уже пытался сделать то же самое несколько месяцев назад, во время их первой встречи. Луи был бессилен тогда, и он еще более бессилен сейчас, он никогда не мог держать себя подальше от Эйвери, независимо от того, сколько он будет пытаться оправдать это для себя. — Пожалуйста-препожалуйста, — Эйвери жалобно выпячивает нижнюю губу. — Луи, я очень, очень, оооочееень скучаю по тебе. ты даже не представляешь, как я по тебе скучаю — Хорошо, — Луи медленно уступает, одаривая ее еще одной легкой улыбкой. — Но только ненадолго. Выражение лица Эйвери возвращается к ее великолепной улыбке с ямочками на щеках, и Луи так тянет к ней. Ее присутствие так легко поднимает его настроение, заставляя его еще раз задаться вопросом, как он вообще думал, что сможет избегать ее. Она похлопывает по его обычному месту на кровати, жестом приглашая сесть рядом. Как только Луи садится, Эйвери обвивает его шею своими маленькими ручками и утыкается лицом ему в грудь, чтобы поприветствовать его должным образом. — Привет, Луи! — Привет, Эйвз, — Луи нежно улыбается, поднимая руки, чтобы обнять ее в ответ, и когда он прижимает ее к своей груди, все его тело, кажется, излучает внезапное тепло, которого он давно не чувствовал. И это самое очищающее ощущение, как будто в этот единственный миг все его ноющие раны чудесным образом заживают. Эйвери поднимает голову и смотрит на него. — Я никогда раньше не видела тебя в очках. — Нравятся? — интересуется Луи, зная, что она любит оценивать чужой внешний вид. Она замолкает на мгновение, прищурившись, видимо, чтобы оценить новый образ Луи. — Хм… Да, пожалуй, — решает Эйвери, поворачивая голову, чтобы рассмотреть его лицо под разными углами, и Луи не может сдержать веселого смеха. — Это подходит к остальной части твоего докторского наряда. — Какое облегчение! — Луи драматично вздыхает, прижимая руку к груди. — Не знаю, что бы я делал, если бы ты не одобрила. Эйвери хихикает, улыбаясь ему. — О! Пока я не забыла, я хотела сказать тебе спасибо за мой подарок, — она протягивает ему свое запястье, гордо демонстрируя золотой браслет, который Луи подарил ей на день рождения. — Это самая красивая вещь, которую я когда-либо видела. Я никогда не хочу его снимать. — О, пожалуйста, моя маленькая любовь. Я рад, что тебе понравилось, — Луи на мгновение подхватывает ее протянутую руку. — По-моему, на тебе он смотрится еще красивее. Эйвери снова сияет, восхищенно глядя на золотой браслет. — Я обожаю его, особенно эту подвеску, — она показывает на медальон со своим прозвищем, в котором хранится их первая фотография. — Как будто у меня всегда будет маленькая частичка тебя… — Эйвери снова смотрит на нее с тихим благоговением. — Теперь я тоже должна тебе что-нибудь подарить. Тогда у тебя будет частичка меня, которая всегда будет с тобой. Сердце Луи тает в миллионный раз с тех пор, как он переступил порог этой комнаты. — Это очень мило, Эйвз, но ты не должна этого делать. — Но я хочу, — Эйвери настаивает. — Я еще не знаю, что это будет, но это будет сюрприз. Очень, очень, оооочееень приятный сюрприз. — Ну, я уверен, что бы это ни было, мне это понравится. — Луи, ты придешь на мой день рождения? — спрашивает Эйвери, с надеждой глядя на него. — Ну… это будет не совсем празднично, потому что мы в больнице, но медсестры устраивают мне праздник… — что-то туманное и ужасно неуместное падает на ее черты, нехарактерно затемняя выражение ее лица. — Потому что я могу больше не… ну, я имею в виду, что это может быть… эм… Луи, к сожалению, уже знает, что она пытается сказать, и ему невыносимо больно даже думать об этом, не говоря уже о том, чтобы сказать вслух. Возможно, это будет самый последний день рождения, который Эйвери когда-либо отметит. — Что ж, это очень мило со стороны медсестер. А торт будет? — легко спрашивает Луи, пытаясь уйти от подавленного настроения, к которому ведет разговор. — Конечно же, торт будет, глупышка, — отвечает Эйвери, немного оживляясь. — Хорошо, потому что вечеринка без торта — это вообще не вечеринка, — Луи улыбается, не позволяя своему лицу дрогнуть. — Когда это будет? — Думаю, завтра в четыре. Для тебя в 16. Луи хихикает, немного впечатленный тем, что она привыкла к 24-часовой системе за все время, проведенное здесь. — О, я, наверное, все еще буду в операционной. Лицо Эйвери снова вытягивается, как и раньше, и Луи действительно не может этого вынести. То, что эта маленькая девочка имеет такую власть над его эмоциями, выше его понимания. — Но… я постараюсь зайти сразу после, — предлагает Луи, готовый сказать все, что угодно, лишь бы стереть это обреченное выражение с ее прекрасного лица. — Как тебе? — Правда? — Эйвери застенчиво поднимает голову. — Ты сделаешь это? В этот момент Луи не волнует, что ему придется торопиться с операцией, он придет на праздник Эйвери. — Да, правда! — он тепло улыбается и щелкает ее по носу. — Ни за что не пропущу. — Хорошо. О! У меня была идея раньше, ну, это не новая идея… она была у меня какое-то время, но потом я забыла… но потом я вспомнила снова… но потом я забыла, но все равно! Ты хочешь это услышать? — спрашивает Эйвери, и в ее голосе снова слышится то же бурлящее возбуждение, которое так нравится Луи. — Конечно, я хочу это услышать, — Луи ласково улыбается ей. Она снова хихикает и садится немного прямее. — Ладно, я заметила, что твоя маленькая хирургическая шляпка очень скучная. — Моя маленькая хирургическая шляпка, — Луи нежно смеется над названием, которое она выбрала. — Да, эта штука, — Эйвери показывает на шапочку на голове Луи. — Самая скучная из всех, что я когда-либо видела. В жизни. — И сколько же ты видела? — дразнится Луи, прищурившись. — Тонны, — Эйвери делает акцент на этом слове, широко раскрывая глаза. — Я видела некоторых со щенками, цветочками, лодками и всякими крутыми вещами. Например, у доктора Хорана есть с мячами для гольфа, а у доктора Пейна — с Бэтменом, а твоя просто синяя, — она морщит нос, чтобы выразить, как сильно разочарована, и Луи находит это до невозможности милым. — Но она делает свое дело! — Луи защищается, держась обеими руками за голову. — И вообще, что плохого в синем? Она подходит к моему «докторскому наряду», как ты его называешь. — Ммм… ну, я думаю, тебе стоит купить что-нибудь особенное. — Хорошо, и что, по-твоему, должно быть на ней? — Моржи, — шепчет Эйвери, понимающе улыбаясь ему. — Моржи… — тихо повторяет Луи, выдыхая и опуская голову. Каким-то образом произнесение этого, казалось бы, невинного слова вызывает такую тяжесть над ним, эмоциональный триггер, которого он совсем не ожидал. Последнее, что он хочет сделать, это снова заплакать, он чувствует себя так невероятно убитым горем. Снова разговаривать с его любимой девочкой — это все, что нужно его сердцу, но сколько еще таких моментов они проведут вместе? И моржи, боже, моржи; обычные животные, которые не так уж обычны, когда дело касается его и Эйвери. Он подарил малышке Эйвери ее самого первого плюшевого моржа много лет назад, и по какой-то причине она сохранила его, и это стало началом их первого настоящего разговора. Обычно моржи ничего бы не значили для Луи, но теперь они значат абсолютно все, символизируя начало всего этого для них двоих. ♫ Ingrid Michaelson — Ready To Lose — Луи? — мягко интересуется Эйвери. — Мм? — Луи медленно поднимает голову, изо всех сил стараясь сохранить видимость спокойствия. — Что-то не так? всё… всё не так — Что ты имеешь в виду? Все в порядке, — Луи заставляет себя улыбнуться, что, как он знает, выглядит ужасно плоско. — Луи, ты грустишь, — Эйвери волнуется, пристально наблюдая за ним, как будто видит его насквозь. — Я знаю, что тебе грустно, я вижу это по твоим глазам. — Я… — Луи прерывисто вздыхает, зная, что не сможет скрыть этого от нее. Луи мог бы так много сказать, так много сказать о своих чувствах, но он просто не знает, как это выразить. Без того, чтобы снова разразиться неудержимыми слезами. — Я просто очень хочу помочь тебе, Эйвз… и я… я… все, что я хочу, это помочь тебе, но я не знаю, как Он проводит пальцами по волосам и качает головой, не слыша больше ни слова. Его глаза снова начинают щипать, и он чувствует, как ужасно знакомая боль сдавливает грудь. Поэтому со всем, что в нем все еще осталось, Луи пытается дышать глубоко. Вдыхая и выдыхая, и надеясь, что это пройдет. Но как это может пройти, когда в основе всего этого Луи не имеет ни малейшего понятия, каким должен быть его следующий шаг. Он не имеет ни малейшего представления о том, как он может вылечить ее, или что он может сделать, чтобы хотя бы начать замедлять последствия, которые принесет эта опухоль. Блять, и он чувствует себя таким удручающе бесполезным… Он обучался под руководством блестящих умов и публиковал новаторские теории, он так много раз был удостоен чести и признания своей работы, он стал одним из лучших в своей области, и все же, несмотря на все это… он все еще бессилен спасти единственного человека, который мог бы заставить хоть одну вещь списка хоть что-то значить. Это не может быть концом для нее, это не может быть всей ее жизнью. Это не может быть концом ее истории. Это невозможно. Луи больше не может представить свою жизнь без Эйвери. Он не может представить себе мир, в котором не было бы её. Независимо от того, способен ли он активно участвовать в ее жизни или нет, Луи хочет, чтобы она могла жить, жить своей самой лучшей жизнью. Даже если он никогда не увидит ее снова, даже если она никогда не будет принадлежать ему, знать, что она жива, здорова и счастлива где-то, живя беззаботной жизнью, которой и должна жить маленькая девочка, будет более чем достаточно для него. Боже, этого было бы более чем достаточно. — Эй, — Эйвери протягивает руку и кладет свою маленькую ладошку в ладонь Луи, слегка сжимая ее в знак поддержки. Она никогда ничего не упускала из виду, всегда такая проницательная, и не может быть, чтобы она не знала, что Луи на грани слез. — Хочешь узнать секрет? Луи наклоняет голову в ее сторону, выдавив едва заметную улыбку. — Какой, love? — Я не грущу, что заболела, — серьезно говорит ему Эйвери. — Что? — недоумевает Луи шепотом, его лицо хмурится, когда он нежно проводит большим пальцем по ее руке. — Мне очень жаль, что это причиняет папе такую боль, и мне очень грустно за него, потому что я люблю его и хочу, чтобы он был счастлив… но мне не грустно за себя, — начинает объяснять Эйвери, удерживая взгляд Луи. — И причина, по которой я не грущу, заключается в том, что если бы я не заболела, то никогда бы не встретила тебя снова. Луи тяжело дышит, глаза за стеклами очков невероятно широко раскрыты. Он не может произнести ни слова, чувствуя, как его сердце набухает, угрожая вырваться из груди. — У меня было много времени подумать, и я решила, что все происходит не просто так, понимаешь? Это как… ну… — Эйвери на секунду задумывается. — Это как… мой папа иногда ужасно шутит, ну просто очень, очень, оооочееень плохо. Но даже его худшие шутки имеют смысл… В них всегда есть смысл, пусть и не самый заметный. И иногда я не понимаю смысла, потому что думаю только о том, насколько на самом деле не смешная его шутка. Но даже если я не поняла его шуток, это не значит, что в них не было смысла. Поэтому я думаю, что все дело в том, как ты смотришь на вещи. Даже когда всё действительно плохо, и я начинаю думать о том, что всё не имеет смысла или всё это несправедливо… всегда есть причина. И иногда это хорошая причина, даже если я еще не поняла ее, — она объясняет медленно, как будто все еще размышляет над этим в уме. — Но мне кажется, что на этот раз я все понимаю, и ты — моя причина, Луи. — Болеть не очень весело, это страшно и неприятно, но ты был здесь ради меня, ты всегда здесь ради меня. И… ты так много значишь для меня, Луи, — искренне признается Эйвери, глядя на него снизу вверх со слезами на глазах. — Я знаю, что мне будет намного хуже, и ты ничего не сможешь с этим поделать, и будет еще страшнее, но… Я знаю, что со мной все будет в порядке, потому что у меня есть ты, и даже когда я боюсь, ты всегда делаешь меня храброй. Луи чувствует недавно знакомое ощущение слез, собирающихся под его глазами, уже начинающих течь по его лицу, и он не теряет ни секунды, прежде чем притянуть ее обратно к своей груди, прижимая голову Эйвери к себе. — Нет, Эйвери, это ты, ты делаешь меня храбрым, love… это ты… — Тогда давай будем храбрыми. Вместе, — шепчет Эйвери, уткнувшись ему в грудь, обеими руками обхватив Луи за талию. — Я буду храброй ради тебя, а ты — ради меня. Совсем как с иголками, помнишь? — Да… — слабо отвечает Луи, беззвучно роняя слезы. Он прижимается щекой к ее макушке. Луи не знает, как эта девочка стала такой храброй, но он знает, что это не из-за него. В ней есть что-то от природы смелое, внутренне бесстрашное, и это призывает его быть лучше, храбрее. Эйвери шмыгает носом, отстраняясь настолько, чтобы снова встретиться взглядом с Луи. — Так что отныне мы будем только храбрыми. Договорились? Луи глубоко вздыхает и кивает головой. — Договорились. Он может быть храбрым ради нее. Если не ради себя, то ради Эйвери Луи всегда найдет в себе силы отважиться на что угодно. И Луи уверен больше, чем в чем-либо другом, что он не может потерять ее. Он не может… Он не переживет этого. Ему все равно, через что ему придется пройти, ему все равно, чего это может стоить, ему все равно, придется ли ему прыгать через горящие обручи, ему все равно, придется ли ему рисковать всей своей репутацией или какой ущерб это может нанести его медицинской карьере в результате этого. Он спасет эту маленькую девочку, даже если это будет последнее, что он когда-либо сделает.