вылечи его, ведь оно всегда принадлежало только тебе.
||☤||
На следующее утро Луи просыпается, чувствуя себя более отдохнувшим впервые за последние несколько дней. Он чувствует себя немного легче и даже не помнит, как заснул, пока не начинает осознавать окружающее. Его ноги переплетены с ногами Гарри, а голова каким-то образом оказалась на его плече. Гарри нежно обнимает его одной рукой, а Эйвери уютно устроилась в его собственных объятьях, и хотя это довольно тесно, Луи чувствует себя в такой безопасности. Он не может поверить, что действительно заснул. На больничной койке Эйвери. Ещё и с Гарри. И это странно, или, может быть, это не так уж странно, но просто быть рядом с ними, казалось, было всем миром и утешением, в котором его тело нуждалось, чтобы достаточно расслабиться, чтобы, наконец, заснуть после нескольких дней бессонницы. Дело не только в том, что он заснул, но и в том, что он продолжал спать. Луи спал всю ночь, ни разу не пошевелившись. Конечно, Луи догадывается, в чем тут дело, но он не очень хочет говорить об этом, особенно сейчас, но если он подождет еще немного, то именно это и произойдет. Гарри и Эйвери все еще спят, поэтому Луи осторожно высвобождается из рук Гарри, перекладывая на него Эйвери, и быстро выходит из палаты. Луи направляется в комнату отдыха в надежде найти еду или что-то еще, и впервые за несколько дней он обнаруживает, что не только чувствует себя отдохнувшим, но и не чувствует такого невероятного стресса и паники. Да, он знает, что еще ничего не решено, но по какой-то причине он чувствует себя спокойным и сосредоточенным. Он направляется вниз по коридору, выбирая служебную лестницу, потому что это более быстрый путь, и там никогда никого нет, но, к своему великому удивлению, он натыкается прямо на Найла и Чарли, которые определенно знают, как лучше воспользоваться пустой лестницей. — Только потому, что сейчас 5:30 утра, не значит, что здесь нет никого, кто видел бы, как вы облизываете друг другу лица, — Луи весело ухмыляется, скрестив руки на груди и наблюдая, как они мгновенно отпрыгивают друг от друга. — Вы могли бы, по крайней мере, зайти в помещение. Они тут бесплатные. Они оба тут же краснеют, приобретая этот уже привычный ярко-розовый оттенок, который Луи наблюдает каждый раз, когда ему удается застукать их. Всё по шаблону. — Неужели я единственный, кто вас ловит? — Луи старается не рассмеяться, но не может удержаться от нескольких смешков, срывающихся с его губ. — Почему я? — О… доктор Томлинсон… Я как раз собиралась… Ну, Вы знаете… подготовиться к утреннему обходу, так что… — Чарли запинается, поправляя очки и пытаясь выглядеть более профессионально. Она приподнимается на цыпочки, чтобы запечатлеть короткий поцелуй в уголке рта своего парня, прежде чем сбежать вниз по лестнице. Луи все еще ухмыляется, прикусив губу, чтобы прекратить смеяться. Наверное, он ведет себя как ребенок, но ему все равно. Это смешно, и кажется, что он уже давно не смеялся по-настоящему. Найл игриво толкает его, поворачиваясь, чтобы начать подниматься по лестнице. — Заткнись. — Я даже ничего не сказал! — Луи поднимает обе руки в знак капитуляции, открыто смеясь немного больше теперь, когда Чарли ушла. Он обвивает рукой плечо Найла, а другой рукой тыкает его в талию. — Веселая ночка? Но вместо того, чтобы рассмеяться и оттолкнуть руки Луи, как он обычно это делает, Найл делает самое странное лицо, которое Луи когда-либо видел, будто он внезапно почувствовал тревогу и слабость. — Подожди, Ни? — Луи подозрительно хмурится, теперь он смотрит на него серьезно. — Что это было, черт возьми? Что-то случилось прошлой ночью? — Эм… нет? — Найл застенчиво начинает, избегая смотреть ему в глаза и почесывая затылок. — Я не знаю… да… наверное? Может, нет… да? — Найл, говори по-английски, парень! — Луи смеется, качая головой. — Очевидно, что что-то случилось, иначе ты не болтал бы с таким выражением на лице… — Чарли сказала, что любит меня, — выпаливает Найл, умудряясь выглядеть потерянным маленьким ребенком, хотя ему почти тридцать. — Оо, правда? — Луи улыбается, он должен признать, он в восторге от таких вещей. — Ты сказал это же в ответ? Ты ведь ответил правильно… Найл? Когда Найл не отвечает, Луи откидывает голову назад и тяжело стонет от полного разочарования. — Нет…? — смущенно признается Найл, снова выглядя подавленным. — Хоран, какого хрена? — выпаливает Луи, почти сердито и неодобрительно. — Но ты явно любишь её. — Я запаниковал, окей! — оправдывается Найл, с сожалением качая головой. — Мы были в дежурной комнате, и у нас только что был секс, и всё было действительно здорово… всё было хорошо… а потом она просто сказала это… как чертов гром среди ясного неба! И я… не знаю… я притворился спящим… — О боже… — снова стонет Луи, пощипывая себя за переносицу. — А она знает, что ты на самом деле не спал? Если да, то это, черт возьми, самое худшее. — Я так не думаю? — нахмурившись, вспоминает Найл. — То есть, после этого она просто… заснула? И… она отвернулась от меня… — Она знает, — Луи кивает сам себе, услышав все, что ему было нужно, чтобы выяснить правду. — О, она определенно знает. — Но… она не вела себя странно сегодня утром? — Найл продолжает хмуриться в недоумении. — Зачем ей делать все еще более неловким, чем сейчас? Особенно когда она знает, что ей все равно придется видеть твое уродливое лицо весь день на работе. — Блять… — бормочет Найл себе под нос, прижимая руку к виску. — Черт возьми, ты прав. — Я знаю! — Луи кивает. — Ты должен это исправить, приятель. Я имею в виду… Разве ты не чувствуешь то же самое по отношению к ней? Или… — Нет, я люблю ее… уже давно, но я просто… не знаю, Лу, — Найл вздыхает, проводя обеими руками по волосам. — Я говорил это только одному человеку, и это закончилось ужасно, и я думаю, что я все еще боюсь… хотя она другая… я знаю это, но… как будто с ней это значит больше… — Найл, я никогда не видел тебя таким по уши влюбленным, — напоминает Луи, как свидетель всех этих отношений. — Ты любишь ее, и если она так много значит для тебя, ты должен сказать ей об этом. Найл медленно кивает головой. — Я должен найти ее… Я должен пойти прямо сейчас и принести ей цветы… ромашки! Она обожает ромашки. Как ты думаешь, цветов достаточно? — он волнуется, и с каждой секундой его голос звучит все более безумно. — Может быть, мне нужно принести шоколад, или я не знаю… Я просто должен пойти и найти ее! — Не сейчас, идиот! — Луи хлопает его по плечу. — У нее обход! Не ставь ее в неловкое положение перед ее друзьями-интернами, ты же не дурак? — он снова хлопает его по плечу, потому что не может поверить, что его друг такой тупой. — Поговори с ней наедине позже. Боже, я думал, что это очевидно, но… вау. — О боже, а что, если я действительно все испортил? Что, если теперь она меня возненавидит? А что, если она больше не думает, что у нас все получится, и бросит меня? Я не хочу, чтобы меня бросили, — Найл продолжает волноваться, и Луи вряд ли удивится, если он начнет рыдать в истерике прямо здесь, на лестнице. — Я очень, очень плох в расставаниях… Я слишком привязываюсь, и я плачу, и это плохо, Лу… это очень, очень плохо… блять! — Все будет хорошо. — Нет, потому что я все испортииил! — Найл, перестань! Возьми себя в руки, парень! — Луи трясет своего лучшего друга за плечи. — Ты уже расстроился, хотя еще даже не поговорил с ней. Успокойся, приятель. — Но я облажался, Лу! Я люблю ее, и я должен был просто сказать ей это, а теперь это будет странно! — Найл тяжело вздыхает. — Нужно было почаще встречаться в колледже, да? Может, тогда всё было бы лучше? Я просто был так сосредоточен на учебе, понимаешь? У меня не было достаточно времени для свиданий, но теперь я взрослый человек, и я долбаный отстой в этом! — Честно говоря, мы все такие. Но ничего, все будет хорошо, Ни, — обещает Луи, беря Найла за руку и таща его вперед. — Пойдем воровать еду, это всегда поднимает тебе настроение. Когда они наконец добираются до комнаты отдыха, Лиам уже сидит за одним из столов и что-то лихорадочно печатает на ноутбуке. — Привет, Ли, — Луи здоровается, но не получает ответа, Лиам хмурится в суровой сосредоточенности. — Ладно… Найл плюхается на диван, выражая всем своим существом то, что кажется отвращением к самому себе. Луи качает головой и направляется прямо к холодильнику, готовый стащить все, что сможет. Зейн входит всего через несколько минут, держа поднос со свежим кофе, и сразу же хмурится, осматривая гостиную. — Блять, в этой комнате столько стресса. Я сейчас задохнусь от напряженности, просто находясь здесь. Что происходит? У вас всё хорошо или как? — О, привет, Зи, — Луи высовывает голову из-за холодильника. — Понятия не имею, что случилось с Лиамом, он был таким, когда я пришел. Но у Найла проблемы в отношениях, ну или он сам создал себе проблемы в отношениях. Но он справится, не беспокойся. — Но что, если я не смогу это исправить? А что, если всё кончено? — Найл тяжело вздыхает, закрыв лицо рукой. — Найл, расслабься, приятель. Возьми апельсин, — Луи бросает апельсин через всю комнату Найлу, который даже не потрудился поймать его, вместо этого позволив ему жалко ударить себя в грудь. — Ну, по крайней мере, ты выглядишь лучше, — позитивно отмечает Зейн, подходя к Луи у холодильника. — Наконец-то отдохнул? — Да, вообще-то… — Луи кивает, роясь на нижней полке в поисках еды, на которой нет пометок, что она кому-то принадлежит. Честно говоря, он бы взял и помеченную еду, но он считает, что должен, по крайней мере, начать с еды, у которой нет какого-то владельца. — Я чувствую себя хорошо… да… — Рад это слышать, брат. Ты выглядел как ходячий мертвец, серьезно. — Я даже не могу поспорить с тобой, Зи. Я посмотрелся в зеркало на днях и был, мягко говоря, в ужасе. Чуть не обделался, — шутит Луи, улыбаясь из-за дверцы холодильника. Зейн смеется, качая головой. Он подходит и кладет руку на плечо Луи. — Я рад, что ты начинаешь приходить в себя, Лу. Мы скучали по тебе. И может быть, это просто последствия хорошего ночного сна, может быть, нечто большее, но каким бы ни был истинный источник, и связан ли он с тем, что он провел с Гарри и Эйвери всю ночь или нет, Луи понятия не имеет, как долго это продлится. Но он не собирается слишком много думать об этом, вместо этого живя нормальной жизнью и наслаждаясь этим редким, свободным от стресса моментом. — О, джекпот! — Луи ухмыляется, вытаскивая целую коробку пирожных из самой глубины холодильника. Тот, кто спрятал их там, поступил слишком самонадеянно, решив оставить их в комнате отдыха без пометки. — Ну что ж, я пойду разберусь с муженьком, — Зейн вытаскивает из коробки шоколадное печенье, прежде чем обратиться к Лиаму. — Лиам, я принес тебе кофе. — Спасибо. Люблю тебя. Не могу сейчас говорить, — Лиам отвечает короткими фразами, полностью погруженный в свою работу. Но Зейна это не смущает, он все равно подходит к нему. — Я скучал по тебе, когда ты не вернулся домой прошлой ночью, Ли, — Зейн обнимает Лиама сзади за плечи, наклоняясь к его уху, но тут же морщит нос, как только подходит достаточно близко. — Когда ты в последний раз принимал душ, детка? — Неважно! Эта грантовая заявка, она сведет меня с ума! — Лиам внезапно срывается, излучая своим телом все виды стресса. Но грантовые предложения — это не шутка. Луи знает, какой занозой в заднице они могут быть. И если это может дать врачу финансирование, необходимое для того, чтобы сделать что-то действительно хорошее, то в конце концов это стоит затраченного количества стресса. — Посмотри, я психую, как подросток! — Но я думал, ты уже закончил с этим? — мягко интересуется Зейн, опускаясь в кресло рядом с Лиамом. — Да, но вчера вечером мне пришла в голову еще более удачная идея усилить весь процесс регенерации костей с помощью нанотехнологий на молекулярном уровне… В общем, мне пришлось переписать всю заявку от начала до конца, — объясняет Лиам, делая большой глоток кофе, который только что дал ему Зейн. — Ты просто молодец, детка, — гордо произносит Зейн, массируя затылок Лиама, чтобы немного снять напряжение. — Но я все же думаю, что тебе стоит отдохнуть от всего этого, может быть, немного расслабиться и… — Я не могу сейчас расслабиться, Зи! Я зашел слишком далеко, чтобы расслабиться! — Лиам нервничает, что совершенно на него не похоже, обычно он довольно спокойный и уравновешенный, обычно это он говорит остальным, чтобы те остыли. — И вдобавок ко всему, я должен представить это совету директоров сегодня днем и у меня огромные прыщи на лице от всего этого стресса… это так отвратительно… — Просто говорю. Душ определенно мог бы помочь, — комментирует Луи, сидя на столе с целой коробкой пирожных на коленях. — Эм… я здесь, между прочим, ем, не могли бы вы… — жалуется Найл, разрывая свой апельсин, как будто это его оскорбляет. — А совет директоров не захочет выдавать деньги доктору, который выглядит так, словно только что достиг половой зрелости! — Лиам продолжает беспрестанно беспокоиться. — Приятель, я действительно сомневаюсь, что совету есть дело до того, как ты выглядишь. Их интересует лишь твое исследовательское предложение, а не твоя прыщавая физиономия. Используй стероидный крем или что-то в этом роде, — предлагает Луи, откусывая кусочек клубничного пирожного. — В аптеке есть действительно хорошие лекарства. Кто-нибудь из нас выпишет тебе рецепт, и ты будешь в порядке. — Я уже был в аптеке, ничего не сработало! Луи пожимает плечами, меняя клубничное пирожное на черничное. — Тогда, наверное, ты еще какое-то время будешь прыщавым. Не забывай про существование макияжа. — Я все равно буду любить тебя, — обещает Зейн, наклоняясь, чтобы поцеловать Лиама в щеку. — Ты любишь своего парня, даже когда он выглядит так дерьмово. Всё не так плохо, как я думал, ты молодец, Зейн, — Луи дразнится, прекрасно зная, что Зейн на самом деле очень любвеобильный, и его любовь к Лиаму не знает границ. — Заткнись, — Зейн смеется, бросая пластиковую ложку в голову Луи. — Я буду любить его, несмотря ни на что. Хотя сейчас от него действительно несет дерьмом. Удивительно, но Лиам даже не обращает ни малейшего внимания на слова Зейна, вместо этого занятый рассматриванием своего изображения через фронтальную камеру телефона. — Я бы тоже любил Чарли, несмотря ни на что, но она может никогда этого не узнать, — добавляет Найл, хотя его никто не спрашивал. — О боже, Найл! Твою мать! — Луи раздраженно стонет, поднимая ложку, которую только что бросил Зейн, и швыряет ее в Найла. — Что? Это правда! — Найл защищается, прикрываясь рукой. — Стойте… что? — Зейн хмурится, глядя между ними, чувствуя себя не в курсе событий. — А что именно произошло с Чарли? Я запутался… — Я больше не хочу об этом говорить, — Найл откидывается на спинку дивана, чтобы продолжить хандрить. — Это первый… — Ох, я перепробовал всё, чтобы избавиться от этого… я просто хочу, ну, не знаю? Как-нибудь убрать это с моего лица? — Лиам бормочет что-то себе под нос, хотя, похоже, никто его не слушает, кроме разве что его телефона. — Просто хотя бы уменьшить их до тех пор, пока они не исчезнут или что-то в этом роде? Мне нужно больше друзей в дерматологии, вы, ребята, бесполезны. Луи хмурится, но не потому, что Лиам так странно зациклен на своих проблемах с прыщами, а потому, что это вызвало интересную идею в его голове. — Уменьшить… — повторяет Луи медленно и немного рассеянно, прищурив глаза от внезапной мысли. — О, Луи, не надо надо мной издеваться, — Лиам вздыхает и предупреждающе качает головой. — Сегодня у меня нет терпения. — Твою мать… — внезапно выдыхает Луи, и его лицо светлеет. — Уменьшить! О боже, Лиам! Вот и все! — В чем дело? — Лиам в замешательстве хмурится. Конечно, это пришло к нему, когда он наконец расслабился и успокоился. Найл был прав, все, что ему было нужно, — это дать своему разуму достаточно расслабиться, и ответ придет сам. — Я хочу буквально поцеловать тебя! Нет… Я тебя поцелую, — держа Лиама за лицо, Луи прикасается к его щеке большим влажным поцелуем. И потому что он так взволнован, он также целует и Найла, застав его врасплох в его практически эмбриональной позиции на диване. — Пощади меня, пожалуйста, — умоляет Зейн, когда Луи поворачивается к нему. Но Луи это нисколько не смущает, и он облизывает губы и целует Зейна в лоб самым смачным из всех поцелуев, делая это как можно громче и неприятнее. — Я должен идти! — Луи хватает еще одно пирожное и кофе, который принес ему Зейн, и выбегает из комнаты отдыха с вдохновением в сердце и идеей в голове. — Что это было? — Лиам продолжает хмуриться, глядя на дверь, через которую только что выбежал Луи. — Никогда не знаешь наверняка, когда речь заходит о Томмо, — Найл качает головой. — Хотя, наверное, это что-то чертовски блестящее.||☤||
— Я хочу вернуться, — объявляет Луи, без стука и предисловий врываясь в кабинет главного хирурга. Весь день он торчал в исследовательской лаборатории, но теперь он добился прогресса, у него действительно появился план. — Что? — Стив поднимает глаза от стола, снимает очки для чтения и переводит взгляд на Луи. — Я возвращаюсь к хирургии, и мне нужно, чтобы Вы снова назначили меня главным по делу Эйвери Стайлс, — уточняет Луи, проходя дальше в кабинет и становясь напротив Стива за его столом. — И зачем же мне это делать? — Стив с любопытством хмурится. — Что-то изменилось? — Нет, но у меня есть план, — Луи бросает на стол стопку журналов вместе с последними снимками сканирования мозга Эйвери. Он подносит один из них к свету, чтобы Стив мог его разглядеть. — Что Вы видите? Стив снова надевает очки и наклоняется вперед, чтобы получше рассмотреть снимок. — Ну, я вижу неоперабельную астроцитому, поражающую оба полушария головного мозга. — Да, это все, что я видел раньше, — Луи кивает, глядя на снимок. — Но я понял, что все это время смотрел на все это неправильно. Если смотреть на нее с целью вырезать, то, конечно, она неоперабельна. Но что, если я не буду ее вырезать? — Луи, ты же хирург, это то, что ты делаешь. Ты режешь, — с очевидностью отвечает Стив, поворачиваясь на него. — Да, но… не в этом случае. Эта опухоль умна и сложна, она интегрирована в ткани — кровоснабжения, иннервации, во все это. Я не могу её вырезать, никто не может, — объясняет Луи, кладя снимки обратно. — Так что вместо этого мой план состоит в том, чтобы уменьшить её. Аоки только моргает, ожидая, что Луи продолжит свои рассуждения. — Что? — Когда я был на четвертом курсе, доктор Кармайкл и я работали над одним клиническим испытанием, в котором мы вводили концентрированную дозу узкоспециализированного вируса в мозг, чтобы непосредственно воздействовать на опухоли. Гипотеза нашего исследования состояла в том, что если все сделано правильно, вирус атакует только опухолевые клетки и, по сути, уменьшает размер опухоли, оставляя здоровые ткани нетронутыми, — объясняет Луи, вытаскивая карту с подробным описанием методов. — Мы работали над этим исследованием почти год, но так и не достигли никаких существенных результатов, поэтому мы в конечном итоге потеряли финансирование. И не потому, что это была нереалистичная или плохая идея, просто в то время у нас не было нужных методов. Но я думал об этом, серьезно думал обо всем, что мы сделали неправильно тогда, и тем, что мы сделали правильно, и я… Я думаю, что подобная стратегия могла бы сработать для Эйвери. Стив продолжает листать старые журнальные статьи, сравнивая данные и сканы. — Но эти опухоли в исследовании не сравнятся с размером нынешней, и раз это не сработало тогда, что заставляет тебя думать, что это сработает сейчас с еще большей опухолью? — Этому исследованию уже много лет, и после того, как я вернулся к нему, я понял, что есть некоторые ключевые шаги, которые мы должны были сделать по-другому, но у нас еще не было нужных медицинских знаний, чтобы понять это в то время. Но, комбинируя новые методы и настраивая специфический штамм и дозировку онколитического вируса для конкретно этой опухоли, я чувствую, что это действительно может сработать, — описывает Луи, стараясь не слишком забегать вперед. — Честно говоря, я все еще работаю над точным планом, но я хочу начать с того, что попробую удалить часть опухоли, а затем стратегически размещу радиационные дозы вокруг границ опухоли, прежде чем вводить вирус. Таким образом, когда и брахитерапия, и вирус будут работать в тандеме, вероятность рецидива будет минимальной. — Я… то есть… звучит совершенно гениально, Луи, правда. Но это также звучит невероятно рискованно, — Стив задумывается, снова глядя на снимки. — И каков прогнозируемый успех? Это та часть, от которой Луи не в восторге. — Ну, сэр… Имейте в виду, что ее опухоль широко распространена, и у нас практически нет никаких анализов и тестов, и я не думаю, что это число чем-то поможет… — Луи, дай мне цифры, — вмешивается Стив, серьезно глядя на него. Луи прерывает зрительный контакт со Стивом, слегка наклоняя голову. Он знает, что главному врачу не понравятся цифры, они не очень велики, и Луи признает это, но, несмотря на то, как чертовски дико все это звучит, это единственный шанс Эйвери выжить. — Двенадцать процентов, — наконец неохотно отвечает Луи. — Томлинсон… — Стив тяжело вздыхает и качает головой. — Я хочу, чтобы ты вернулся, правда… но шансы ужасно малы. Мы не можем пройти через что-то такое экспериментальное, не имея приличных шансов на успех. Риск значительно перевешивает потенциальный успех, и с такими цифрами самонадеянно думать, что твоя пациентка выйдет из этого живой. — К черту все шансы! — Луи внезапно впадает в отчаяние. У него больше нет фильтра, нет ничего, что могло бы подвергнуть его цензуре, его эмоции свободно и легко текут по венам. — Шансы, что я был бы к черту мертв вместе с остальными членами моей семьи! Шансы, что я не дожил бы даже до того, чтобы быть врачом прямо сейчас! Шансы, что опухоль Эйвери полностью захватит ее нервную систему через несколько месяцев. Шансы, что она будет испытывать такую незаслуженную боль, когда ее тело подведет ее. Шансы, что… Эйвери умрет, если я… если я ничего не сделаю… — его голос дрожит, когда эмоции начинают прорываться сквозь его самообладание. — Шансы — это гребаное дерьмо! Так что к черту шансы! Я не мертв, и она не мертва, и я могу спасти ее, — он тяжело дышит, и с приливом разочарованного адреналина, который он чувствует внутри, Луи почти уверен, что слезы вот-вот настигнут его, если он не успокоится. — Я могу спасти ее… Как главный хирург, Стив смутно знает о прошлой травме Луи в его семье только потому, что основные детали изложены в его личном деле. Он никогда не поднимал эту тему раньше, никогда не упоминал об этом и не относился к Луи как-то иначе из-за этого, за что Луи премного ему благодарен. Но в этот момент Стив смотрит на Луи не как начальник на своего сотрудника, даже не как коллега на другого коллегу, а исключительно как друг. И Стив смотрит на своего друга, своего испуганного, но полного надежды друга, и он берет его за плечи и притягивает Луи в теплые объятия. Луи, в свою очередь, обнимает Стива, делая глубокие, рассчитанные вдохи, чтобы снова взять себя в руки, пока не стало слишком поздно. — Ты и эта маленькая девочка… — Стив понимающе вздыхает, отодвигаясь, чтобы снова встретиться взглядом с Луи. — Она моя… — медленно начинает Луи, качая головой и обрывая слова. Все в нем хочет сказать так много, сказать больше, назвать ее той, кто она есть на самом деле. она моя малютка — …моя пациентка, Стив, — Луи заканчивает тихим, низким голосом, умудряясь прикусить язык. — Она моя пациентка и заслуживает шанса сражаться. Стив пристально смотрит на Луи, и ему кажется, что тот понимает все, о чем Луи умалчивает. Он наблюдал за тем, как молодой интерн Луи возится с этой маленькой девочкой, не желая даже отпускать ее ни на секунду дольше, чем это было необходимо, и хотя Стив не знал обо всем, что произошло, он все еще был свидетелем серьезной перемены в Луи после ее ухода. И любой может видеть, что Луи был в полном и абсолютном беспорядке с тех пор, как она вернулась в его жизнь. Стив уже доказал свою осведомленность об этом, и именно поэтому Луи больше не занимается ее делом. Луи биологически не связан с пациенткой, ни по крови, ни по браку, но все же у него есть все сильные эмоции. Есть причина, по которой кровным родственникам не разрешается лечить своих близких, причина, по которой они должны сохранять безопасную дистанцию в такие моменты. Они просто не смогут остановиться. Они никогда, никогда не могут остановиться, когда изменчивые эмоции и устойчивые чувства берут верх, а годы обучения и логики почти потеряны и принесены в жертву, что делает всю эту ситуацию самым большим примером серой зоны — ужасно серой и сложной зоны. Потому что Луи формально не является семьей Эйвери, не имея никаких семейных связей с ней, хотя всем вокруг так очевидно, что она является семьей для него. И в то же время он может быть единственным человеком, который может спасти ее. — Боже, это так рискованно… — тяжело вздыхает Стив, проводя рукой по волосам и размышляя про себя. Это более, чем рискованно, и Луи знает, что он просит слишком много, но ему нужно, чтобы Стив одобрил это. Он бросает взгляд на записи и просматривает их в последний раз. — Всего одно неверное движение, и ее мозг мертв. Ты понимаешь это? — Я понимаю, — Луи серьезно кивает. И он действительно понимает, он помнит всех пациентов, которых они потеряли в том испытании, пациентов, у которых были намного лучшие шансы, чем у Эйвери. Луи помнит их имена и лица, он помнит, как стоял рядом с доктором Кармайкл, когда она сообщала их близким, что они никогда не вернутся. Лечение сомнительное, и риск велик, но… если есть шанс, если есть хоть какой-то шанс, каким бы микроскопическим он ни казался, у Луи нет выбора, кроме как принять его. — Это так опасно, Томлинсон, — Стив почесывает бровь, продолжая просматривать записи по делу, явно нервничая. — И это может даже не сработать… но что, если это сработает… — Я знаю, знаю, но… это ее единственная надежда… — напоминает Луи, звуча безумно отчаянно, но ему плевать. — Стив, это ее единственная надежда победить. Стив поднимает голову, полностью снимая очки, чтобы посмотреть в глаза Луи. — Ты уверен, что сможешь это сделать, Луи? — Да, я смогу это сделать, — Луи отвечает уверенно — он не знает, есть ли в нем эта уверенность, но если понадобится, он ее найдет. Альтернатива гораздо более ужасна — не делать вообще ничего, что шло бы вразрез со всем, во что он верит. Но Луи знает, что независимо от того, какой путь они выберут, видеть смерть Эйвери станет чем-то, что легко заставит его навсегда уйти из медицины. Свет внутри него, та надежда, которую он несет, как факел, через худшие времена, погаснет навсегда. Стив делает паузу, тяжело выдыхая, а затем медленно кивает головой. — Проинформируйте семью пациента обо всех рисках. Всех до единого… и если они согласятся, то я одобрю процедуру. — Я так и сделаю, обещаю. Спасибо, Стив. — Но, Луи, пообещай мне, что ты будешь профессионалом в этом деле. Я знаю, что эмоции зашкаливают, я понимаю… но мне нужно, чтобы ты держал себя в руках, что бы ни случилось дальше, — серьезно предупреждает Стив, и в его тоне сквозит скрытая тревога. — Я не хочу отстранять тебя от работы или, что еще хуже, лишать тебя медицинской лицензии. Пожалуйста, будь осторожен, хорошо? Луи кивает головой, прекрасно понимая, что имеет в виду Стив. Он должен держать свои эмоции под контролем, он должен найти какой-то способ временно отстраниться от всего этого, от всего, что так легко может быть потеряно, и просто делать свою работу. Ради Эйвери.||☤||
♫ Mathey V — The Day I Die — Гарри, вот ты где. Я искал тебя повсюду, — Луи выдыхает, выходя на улицу и огибая угол прохода между двумя больничными корпусами. Ближе к вечеру воздух более свежий и прохладный, чем обычно, и в этом районе тихо и спокойно. Гарри неподвижно сидит на скамейке — как ни странно, это та же самая скамейка, на которой они впервые встретились много лет назад, и на которой Луи предложил свои объятия расстроенному незнакомцу. Луи вроде как задается вопросом, понимает ли Гарри, что это их скамейка, знает ли он, что это место, с которого все началось. Он должен помнить, он не мог забыть, учитывая все, что произошло с тех пор. Так много изменилось за те годы, что разделяют их, но все же так много осталось прежним. — Мне нужно поговорить с тобой об Эйвери, — Луи говорит осторожно, спокойным тоном. Гарри не произносит ни единого слова, продолжая молча смотреть вперед. Его фигура кажется почти высеченной из камня, пустой статуей самого себя, едва дышащей. Его черты тяжелы, отягощены застывшими эмоциями. В последнее время он стал таким рассеянным, что Луи остается только гадать, куда на этот раз его увели собственные мысли. Вероятно, в ужасное место, немыслимо темное и пустынное состояние, из которого он, кажется, не может выбраться. — Гарри? — Луи спрашивает снова, когда Гарри не отвечает. Он делает несколько шагов вперед, озабоченно наклоняя голову. — С тобой все в порядке? Гарри медленно моргает, как будто впервые замечает присутствие Луи — как будто впервые за бесчисленные часы замечает себя и свое окружение. Постепенно он поднимает свою тяжелую голову на Луи, встречаясь с ним взглядом. И так много смятения плавает в зеленом море его радужек, мутных от трепета, затуманенных нерешительностью. Он выглядит таким маленьким — меньше, чем Луи когда-либо видел его, и вид полного замешательства напоминает Луи трагическое выражение лица Гарри девять лет назад на этой же скамейке, такое же безнадежно потерянное. Гарри рассматривает Луи несколько спокойных, затянувшихся мгновений, задумчиво нахмурив брови, прежде чем, наконец, открыть рот, чтобы заговорить. — Можно тебя кое о чем спросить? Его голос так мягок и слаб, что почти уносится легким ветерком, дующим вокруг них. Но по тому, как он смотрит на него, с огромной болью в сердце, выдаваемой его тяжелым взглядом, Луи знает, что все, о чем Гарри хочет его спросить, не будет поверхностным и легким. И какая-то часть Луи не хочет рисковать снова оказаться уязвимой рядом с Гарри, не хочет говорить ни о чем, что не является жизненно необходимым, ни о чем, что могло бы обнажить его плохо скрываемые шрамы. И в то же время, нет ничего, о чем Гарри мог бы спросить его, на что Луи не чувствовал бы себя обязанным ответить. Но, несмотря на все противоречия, которые он чувствует в своей груди, Луи все равно кивает головой, устраиваясь на одинокой скамейке рядом с Гарри. Не так уж много пространства разделяет их тела, когда они тихо сидят вместе на скамейке, хранящей так много истории, и просто слушают звуки города, суетящегося вокруг территории медицинского центра. Луи не торопит Гарри с его вопросом, он бы никогда этого не сделал, он терпеливо сидит, наслаждаясь тишиной момента. Независимо от того, что спросит Гарри, независимо от того, как это может быть больно, Луи решил, что он будет честен, не только перед Гарри, но и перед собой. Потому что если Луи и научился чему-то за последнее время, так это тому, что сдерживание своих чувств рано или поздно настигнет его, а у Луи действительно нет времени на еще один срыв. — Как ты… — Гарри замолкает, обдумывая свои слова, словно не зная, как собрать их в одно предложение. Он слегка поворачивается к Луи, и всё в выражении его лица выглядит искаженным. Нет маски, чтобы смягчить присутствие огромной боли, обезображивающей его лицо, ничего, кроме эмоциональных ран и неизбежных реальностей, обнаженных шрамов. — Как ты продолжал жить после… после смерти твоей семьи? Как ты жил? Луи смотрит прямо перед собой, потому что если он еще раз посмотрит на Гарри, он не сможет сдержаться, ненавидя себя за то, каким подавленным и разбитым он выглядит, уставшим, как будто всю ночь боролся с демонами. Луи глубоко вздыхает, сцепив руки на коленях и обдумывая, как ответить правдиво. — Я не хотел… нисколько… — начинает он, обдумывая свои слова, когда они слетают с его губ. — Честно говоря, я долго жалел, что не умер вместе с ними. Было бы лучше, если бы я никогда не ходил в магазин в тот вечер… если бы я остался дома с ними… С каждым вздохом, который я делал без них, я хотел, чтобы я был мертв. Это просто… казалось мне таким несправедливым, что я живу, а они нет. Почему я? Почему нельзя было как-то поменяться ролями или… я не знаю… я просто… я не мог… я не мог понять этого… Гарри слабо кивает, как будто это все, что он может сделать. Луи знает, что он чувствовал то же самое, когда умерла Джемма, что он чувствует себя еще хуже из-за идеи жить дольше своего ребенка. Абсолютное опустошение, это мучительное чувство, запертое внутри без какого-либо выхода, его достаточно, чтобы свести человека с ума. Оно насмехается над тобой, оно пожирает тебя день за днем, кусочек за кусочком, пока ты едва можешь узнать себя, не говоря уже о том, чтобы осознать то, что происходит в таком жестоком мире, как этот. — Я все время думал об этом, понимаешь? Я жил, а они нет, я жил, а они нет, я жил, — подчеркивает Луи, делая глубокий вдох вместе со словом и выдыхая с дуновением ветра. — По какой-то причине, которую я, возможно, никогда не пойму, я жил. И я не знаю… я просто не мог позволить этому пропасть. Они не хотели бы этого для меня. Я жил так, как будто я уже умер… Я ни о чем не заботился, и я не хотел, чтобы кто-то заботился обо мне… — признается он, вспоминая те невероятно темные и пустынные дни. — И мне было трудно сопротивляться этому настрою, так чертовски трудно… Все во мне боролось против того, чтобы двигаться дальше, но я… я все время слышал, как моя мама говорит мне делать добро, быть хорошим… напоминает мне быть сильным, даже когда я знаю, что это не так. А мои сестры… они… они всегда ровнялись на меня… одному Богу известно почему, но… я не мог их подвести. Так что я жил для них… в честь них… — он делает еще один тихий вдох, закрывая на мгновение глаза, позволяя себе по-настоящему почувствовать их, почувствовать свою семью. — Они со мной… они всегда со мной в моем сердце. Я знаю, что ничто из того, что я делаю, не сможет вернуть их назад, но я храню их память и… я… Я просто хочу, чтобы они гордились мной. Всем, что я делаю… Я хочу, чтобы они гордились мной. — Они были такими… хорошими, — выдыхает Луи, и вода тяжело застилает его глаза. — Моя мать была очень доброй и хорошей, такой любящей, и мои сестры были такими милыми и невинными и просто… немыслимо хорошими. Они были самыми прекрасными людьми, которых только можно представить, и несмотря на все, что они могли дать этому миру, они больше не могут жить, они не могут быть хорошими и менять этот мир, но… я могу. Я все еще могу сделать выбор, чтобы что-то изменить, я могу поделиться тем хорошим, что было в них, и… я не знаю… Я думаю, что в этом есть какой-то смысл… иначе в чем тогда суть? Гарри тянется к коленям Луи и берет его за руку, переплетая их пальцы вместе и крепко сжимая их. Со слезами на глазах он смотрит прямо на Луи, и его следующие слова выражают всю оставшуюся в нем убежденность. — У тебя самое сильное и храброе сердце в мире. Соленая вода, застилающая глаза Луи, начинает беззвучно стекать по щекам, и он опускает взгляд, склонив голову. С тех пор, как он впервые открылся Гарри, он как будто не может перестать плакать, плотина, удерживающая его последние части вместе, была полностью разрушена. Почему он постоянно делает это с собой… он должен отдаляться от Гарри, а не становиться ближе, он должен укреплять соответствующие границы и держать себя на безопасном расстоянии, чтобы избежать подобных моментов. Моментов, когда он физически чувствует, как его сердце выпрыгивает из груди, разрушая весь его организм, и все это из-за мягких, но искренних слов одного человека. Луи постоянно старается быть готовым к этому, но рядом с Гарри он — всего лишь открытая книга. И нет почти никакого смысла бороться с этим. — Они гордятся тобой. Все, все они, — шепчет Гарри голосом, полным такой искренности. — Я не был знаком с твоей семьей, но я знаю, что они гордятся тобой, Луи. Я знаю, что твоя мама была очень, очень хорошей… учитывая, что она вырастила кого-то вроде тебя. Луи медленно поднимает глаза, чтобы встретиться взглядом с Гарри, и тот лишь мягко кивает. Его глаза полны слез, и все в нем искренно, пронизано грустью, но все же очень искренно. Гарри еще крепче сжимает руку Луи, и все, чего хочет Луи, — это спрятать голову в теплом изгибе шеи Гарри, окунуться в утешение, которое он там обязательно отыщет. Но он каким-то образом находит в себе силы сдержаться, уважая отношения Гарри, как и обещал. — Я… эм… — Луи прочищает горло, вытирая глаза тыльной стороной свободной руки, пытаясь вернуться к тому, зачем он вообще сюда пришел, но не отпуская руку Гарри. Он не хочет этого делать, как, кажется, и Гарри. — Мне нужно поговорить с тобой об Эйвери. Гарри медленно кивает, как будто ожидая этого, и молчит, явно готовясь к худшему. — Хорошо. — Я думаю, что у меня есть план. — Что? — Гарри тяжело дышит, глаза расширяются, а крепкая хватка на руке Луи на мгновение ослабевает. —Ну, это довольно рискованно, и в прошлом это сработало только с несколькими пациентами, но… я думаю, что с некоторыми корректировками, что-то может получиться… — Луи начинает объяснять. На лице Гарри все еще написано замешательство, брови сведены вместе. — Но я думал… то есть… я думал, что ты не можешь вырезать это из её мозга? — Я не собираюсь её вырезать, я собираюсь уменьшить её, — объясняет Луи, зная, как странно все это должно звучать. — Этот процесс является формой иммунотерапии, и суть в том, что я введу живой вирус, онколитический вирус, прямо в ее мозг с целью уменьшить опухоль. — Ты хочешь внедрить в ее мозг живой вирус? — Гарри выглядит совершенно обескураженным такой перспективой, глаза почему-то расширяются еще больше. — Да, — Луи кивает головой, сжимая руку Гарри. Он хочет попытаться успокоить Гарри, заметив явную панику на его лице, но трудно успокоить его, когда у него полно причин, чтобы волноваться. Это опасно и не полностью проверено, кто знает, что может случиться. — И я знаю, как страшно это звучит, но это очень специфический вирус, который будет непосредственно нацелен на ее опухоль. А затем я помещу радиоактивные источники, чтобы у нас была гарантия, что она никогда не вернется в будущем. Я знаю, что сказал в самом начале, что радиация не лучший вариант для её возраста, но это не непрерывное лечение, это лишь на один раз, и я знаю, что это сложно, но я обещаю, что у меня все под контролем. Глаза Гарри все еще невероятно широко раскрыты, и он выглядит так, словно ощущает физическую боль. — И… ээ… если не проводить эту операцию… как ты думаешь, сколько еще она продержится? Луи на мгновение опускает глаза, обдумывая, как ему лучше это сказать. — Трудно сказать точно… но на основании результатов ее сканирования мы знаем, что ее опухоль все еще растет с бешеной скоростью, так что… я бы сказал, примерно три-четыре месяца. Гарри делает тяжелый вдох, который застревает у него в горле, когда он напряженно кивает головой. Доктор Джонс уже говорил ему об этом несколько дней назад, но, возможно, что-то в Луи подтверждает это, что-то делает все это более реальным. Гарри только крепче сжимает руку Луи, когда его глаза снова закрываются. — Я не готов потерять ее… — Гарри шепчет болезненно тихо, как будто если он заговорит чуть громче, то больше не сможет держать себя в руках. — Я не готов отпустить её… И Луи чувствует то же самое, нежно проводя большим пальцем по тыльной стороне ладони Гарри. Луи только недавно вновь обрел Эйвери в своей жизни, и последнее, чего он хочет, — это потерять ее. Он не только не хочет знать, что такая потеря сотворит с Гарри, но и боится узнать, что она сделает с ним самим. — Когда Джемма умирала… Я… я был так зол. Так чертовски зол, — Гарри выдавливает слова сквозь стиснутые зубы, и на его красные глаза снова наворачиваются слезы. — Я злился почти на всё… но больше всего я злился на нее. Какая-то часть меня винила её за её болезнь… как будто она была виновата в том, что умерла… что оставила меня. Это ужасно… я знаю, что это так, но я не мог избавиться от этих чувств… я не мог отпустить ее… и, возможно, мой гнев сохранял её живой в моей голове… — Гарри всхлипывает, соленая вода течет по его щекам растущими потоками. — Может быть, я был очень наивным или глупым… но я не думал, что она действительно умрет… все время, пока это происходило… я не знаю… Я… я не мог даже представить этого, поэтому я отказывался принять это и был против любого ее шага, потому что боялся потерять ее. Это была безвыходная ситуация для нее… не было никаких вариантов, но я… боже, я сделал все это намного хуже. Гарри опускает голову, качая ею взад и вперед с непреодолимым раскаянием, когда его сдавленное рыдание наконец вырывается на свободу. — Блять, я сожалею об этом… я так сожалею обо всем… о том, как я вел себя… я… я так сильно сожалею… — выдыхает Гарри, и слезы текут по его щекам. — И больше всего я сожалею, что остался злым даже после того, как она умерла… это было несправедливо по отношению к Джемме и Эйвери. Я был сосредоточен только на себе, когда всё это было гораздо больше… — его голос дрожит, и ему приходится сделать паузу, чтобы немного успокоиться. — Я бы всё отдал за еще один шанс сделать все по-другому. Просто перестать… перестать бороться с ней, перестать игнорировать правду и просто быть с ней… действительно дорожить тем коротким временем, которое у нас осталось, и поддерживать ее, когда она нуждается во мне… Я бы любил ее… я бы любил ее безоговорочно до самого конца… Гарри усиленно трет глаза свободной рукой. — Я не хочу п-повторять те же ошибки только потому, что б-боюсь того, что может случиться. Эйвери заслуживает шанса сражаться, она заслуживает этого н-независимо от того… готов я или н-нет, — Гарри запинается, глубоко вздыхает и смотрит на их соединенные руки. — Именно этого и хотела бы Джемма. Она хотела бы, чтобы она боролась, — он медленно кивает сам себе, прежде чем откинуть голову назад и тяжело выдохнуть. — Боже, она бы так расстроилась из-за этого… из-за того, что Эйвери смертельно больна. Она бы возненавидела это. Но она бы еще больше возненавидела это, если мы ничего не сделаем. Если мы не будем пытаться… — шепчет Гарри, поднимая голову и слабо поворачиваясь к Луи. Он будто боится своих следующих слов, боится произнести их вслух и принять их значение. — Сделай это. Луи пристально смотрит Гарри в глаза, пытаясь убедиться, что это действительно то, что он имеет в виду. Пытаясь оценить, осознает ли Гарри в полной мере, что все это будет означать. Он выглядит таким печальным, таким невероятно убитым горем и испуганным, и Луи всем сердцем сочувствует ему, желая найти любой способ облегчить это. — Сделай это, Луи, — снова шепчет Гарри, и глаза его наполняются слезами. — Гарри, мне нужно, чтобы ты понимал, на какой риск идешь, — Луи отвечает, говоря медленно, чтобы его собственный голос не выдал его. Ему так же страшно, как и Гарри, но он изо всех сил старается оставаться профессионалом, уравновешенным и достаточно сильным для них обоих. — Есть очень большая вероятность, что Эйвери умрет прямо на столе. Может случиться отёк мозга, она может истечь кровью. Напряжение может быть слишком велико для ее тела, и ее сердце может не выдержать. В любой момент во время процедуры у нее может образоваться тромб, случиться инсульт или аневризма. Ее организм может полностью отвергнуть вирус, и она может впасть в анафилактический шок прямо на столе. Гарри медленно и глубоко дышит, проводя рукой по своим непослушным волосам. Он с силой прикусывает нижнюю губу, по щекам катятся слезы, и он немного сжимает руку Луи, чтобы успокоиться. — Х-хорошо… — наконец слабо бормочет он после нескольких минут внутреннего раздумья. — И даже если это сработает, и операция пройдет успешно, она все равно может проснуться с серьезным дефицитом, — Луи заставляет себя продолжать. Он знает, как Гарри больно это слышать, но он также знает, что Гарри должен быть полностью осведомлен обо всех возможных результатах. Обо всех вероятных осложнениях, и как бы ни было больно Луи говорить об этом, он знает, что это к лучшему. — Она рискует навсегда потерять речь, зрение, возможность двигаться или даже память. Гарри… она… она может проснуться и больше не быть твоей дочерью… Все, что делает ее той, кто она есть, может исчезнуть, если вирус не сработает должным образом. Гарри опускает голову, уставившись в землю, а его свободная рука возвращается к голове, вновь поправляя волосы. — Блять… — бормочет он себе под нос в полном отчаянии и растерянности. В его тоне, в языке тела столько неуверенности, серьезность этого решения разрывает его на части прямо на глазах у Луи. Луи продолжает поглаживать его ладонь, напоминая, что он здесь ради него. — Но… это единственный вариант, верно, Лу? Это… это п-правильно для нее? Луи знает, о чем он на самом деле спрашивает, он знает скрытый вопрос, проскальзывающий между словами Гарри. Он спрашивает другое мнение. Не от врача или профессионала, а от человека, который, как он знает, глубоко заботится о его дочери. Это большое давление на родителя. Одинокого родителя. Обычно есть два человека, которые несут бремя такого решения, но Гарри должен нести это бремя на своих собственных плечах. Давление в два раза больше, и никто не может разделить с ним его. Он просто хочет немного успокоиться. Луи протягивает руку и берет другую руку Гарри в свою, поддерживая его большими пальцами за обе руки. Он некоторое время удерживает сломленный взгляд Гарри, надеясь успокоить его. — Да. Я действительно считаю, что это лучший вариант для нее. Гарри делает несколько успокаивающих вдохов, не выпуская пальцев Луи, позволяя себе сконцентрироваться. Он смотрит на их сцепленные руки, лежащие на его бедре, прежде чем поднять голову и открыто посмотреть в глаза Луи. — Я тебе доверяю. — Гарри… — начинает Луи, не желая придавать слишком большое значение решению Гарри. — Я думаю, что это правильно, но… может быть, тебе все же стоит подумать об этом или…проконсультироваться с другим специалистом? Я просто… — Луи, — настойчиво шепчет Гарри, прерывая слова Луи. Его глаза устремлены на него, выдавая что-то, чего Луи никогда не чувствовал от Гарри раньше. — Я тебе доверяю. Луи неуверенно смотрит на него, но все, что он видит в зеленых глазах Гарри, — это ошеломляющая искренность, будто он доверил бы всю свою жизнь Луи, если бы тот попросил. — Я тебе доверяю…||✚||
Лежа на больничной койке, которая стала уже слишком привычной, Гарри прижимает спящую дочь к груди, нежно поглаживая ее по спине. Он снова не может заставить себя заснуть, одержимый ощущением биения сердца Эйвери. Когда-то это успокаивало его, давало кратковременное ощущение покоя, но теперь страх, который он пытался держать запертым внутри, слишком велик. Гарри не может представить себе мир, в котором ее сердце больше не бьется, он не может представить себе свое сердце, которое будет биться само по себе, зная, что ее сердце никогда не будет биться рядом с ним. И он изо всех сил пытается сдержать слезы, боясь разбудить ее, но всхлип все равно срывается с его губ, сотрясая все его тело. — Прости меня, папа. Прости, — тихо шепчет Эйвери, садясь напротив него с обеспокоенным выражением на лице. — О нет, это не твоя вина, Манчи, нет, — Гарри вытирает глаза рукавом толстовки, шмыгает носом и пытается улыбнуться ей, но улыбка выходит болезненно слабой. Он не хотел будить ее, он так сильно хочет быть сильным для нее, даже когда он чувствует что угодно, кроме силы. — Ты плачешь из-за меня, — Эйвери печально опускает голову. — Ты грустишь из-за меня. Гарри нежно гладит ее лицо ладонью, качая головой. — Как я могу грустить, когда у меня есть ты, Эйви. — Но здоровая я сделала бы тебя счастливее, — шепчет Эйвери, глядя на него так, словно тоже вот-вот расплачется. — Любая ты делаешь меня счастливым, Эйвибаг, — обещает Гарри, целуя ее в висок долгим нежным поцелуем. — Любая и каждая версия тебя. Эйвери обвивает своими маленькими ручками шею Гарри, утыкаясь лицом ему в грудь. И Гарри прижимает ее к себе как можно ближе, стараясь точно запомнить, каково это — чувствовать ребенка в безопасности у себя руках. — Папа… ты боишься? — она медленно поднимает на него глаза, играя крошечными пальчиками с завязками его толстовки. — Ты не должен скрывать это от меня. Это нормально. Гарри сжимает губы, пытаясь сдержаться, и медленно кивает, его глаза все еще блестят. Он пообещал себе, что будет честен с ней, пообещал, что больше не будет прятаться. Он крепче обнимает ее за спину, борясь с ощущением, что она ускользает. — Да… мне страшно. мне никогда в жизни не было так страшно… — Мне тоже, — честно шепчет в ответ Эйвери, глядя на него широко раскрытыми карими глазами. — Но… знаешь, я научилась одному трюку. Гарри смотрит на нее с молчаливым вопросом, сдвинув брови. Эйвери слегка улыбается, и в ее улыбке появляется легкий озорной блеск. — Но ты должен довериться мне. — Хорошо… — медленно соглашается Гарри, сам не понимая на что. И после долгих просьб и очаровательно надутых губок Эйвери, она каким-то образом убеждает Гарри украсть для нее каталку с сестринского поста. Она продолжает тщательно инструктировать его, какие именно провода отсоединить и какие взять, очевидно, запомнив, как именно медсестры подключают их. Гарри действительно потрясен, если не сказать больше. Она столько запомнила за это время. Затем, по пути к лифту, Эйвери стаскивает значок у ничего не подозревающего доктора, легко выхватив его из-за пояса, находящегося прямо на уровне ее глаз. Гарри смотрит на нее и качает головой, молча удивляясь, откуда у нее такие повадки, но Эйвери только мило пожимает плечами, и они поднимаются на самый верхний этаж. И она точно знала, что делает, потому что она использует значок, который только что украла, чтобы открыть дверь с ограниченным доступом. — Эйви, как ты узнала обо всем этом? — с искренним восхищением спрашивает Гарри, выкатывая ее на крышу медицинского центра. — Кое-чему научилась, пока была здесь, — Эйвери легко улыбается, пожимая плечами из-под своего пушистого одеяла с божьими коровками. ♫ Sleeping At Last — Son Вид просто поразительный, теплые цвета окрашивают горизонт Сиэтла, как на картине. Нет лучшего места, чтобы наблюдать закат солнца, и это кажется еще более особенным в присутствии Эйвери. — Ладно, папочка, один из моих самых лучших друзей показал мне этот трюк насчет страха. Он сказал, что когда тебе страшно, лучше всего кричать о своих страхах всему миру. Таким образом, они больше не имеют власти над тобой, — объясняет Эйвери отцу, глядя на него с каталки. — Вот почему мы здесь. Это лучшее место, чтобы отпустить все свои страхи. Гарри смотрит на дочь и чувствует, как его губы растягиваются в легкой улыбке. Ему нравится, как Эйвери сблизилась с Луи, как она полагается на него и полностью доверяет ему, как будто он и есть тот второй родитель, который у нее должен был быть. Наверное, потому что так на самом деле и есть. — Я буду первой, потому что ты новичок, — легко предлагает Эйвери, слегка приподнимаясь с каталки. — Хорошо, милая, — Гарри кивает, все еще мягко улыбаясь ей. — Покажи мне, как это делается. Эйвери на мгновение закрывает глаза, кажется, обдумывая то, что она хочет сказать, но когда она, наконец, открывает рот, сердце Гарри почти разбивается. — Я боюсь оставить папу совсем одного… Я боюсь, что он никогда больше не будет счастлив и… — Эйвери смотрит отцу прямо в глаза, а может быть, даже в душу. — Я боюсь, что… он позволит Луи уйти… Гарри растерянно смотрит на нее, ее слова эхом отдаются вокруг него в тишине ветра. Его никогда не перестает удивлять то, как она выросла такой бескорыстной и искренней, всегда беспокоящейся обо всех, кроме себя. — А теперь попробуй сам, — подбадривает Эйвери, все еще глядя на него снизу вверх. — Давай, папочка, ты справишься. Кричи обо всем, чего ты боишься. Его сердце стучит так сильно, как будто больше не может удержаться в груди, но он хочет продолжать быть честным. С самим собой и с Эйвери. Он старался делать это все чаще, он старался быть с ней более откровенным, как бы это ни было больно. Она заслуживает этого. Так что Гарри копается в себе, чтобы раскрыть свои страхи, хотя ему не приходится копать глубоко, они все смотрят ему прямо в лицо каждый день. — Я… Я боюсь сказать Луи, что люблю его… — медленно шепчет Гарри на ветру, чувствуя, как слова танцуют вокруг него. Это совсем не похоже на крик, но он впервые произносит эти слова вслух. Впервые он дает словам, которые постоянно крутятся в его голове, обоснованность, чтобы стоять на своем. С новообретенным порывом храбрости Гарри делает глубокий вдох и позволяет остальным страхам вырваться из его груди, позволяет своему голосу стать громче. — Потому что я боюсь прошлого и боюсь снова совершить все те же ошибки. Я боюсь сделать недостаточно… я боюсь перестать бежать… я боюсь двигаться дальше… Но свой самый большой страх он не хочет произносить вслух, и ему требуется мгновение, чтобы собраться с мыслями и просто подумать об этом. — И больше всего на свете… я… Я боюсь, что у моей Эйви никогда не будет шанса нормально вырасти, — заканчивает Гарри, чувствуя, что задыхается от своих только что освободившихся размышлений. Горячее жало соленой воды безжалостно колет его глаза, когда глубоко внутри него возникает калечащая пустота. — Я боюсь, что она б-больше не б-будет со мной… Эйвери нежно сжимает руку Гарри, поднимая голову и глядя на отца. Она спокойно смотрит на него, согревая Гарри теплом своих прикосновений, в то время как он изо всех сил пытается дышать. — Не бойся, папа. Пожалуйста. Не бойся… — нежно шепчет Эйвери тоненьким голоском, таким нежным. — Я знаю, что ты храбрый внутри. Я это знаю… Гарри заметно ломается при звуке ее мягких слов, плечи опускаются, и он выдает тяжелый всхлип, застрявший в горле, который он больше не может сдерживать. Он крепко сжимает ее маленькую ручку, цепляясь за нее, как за дорогую и драгоценную жизнь. В последнее время он был так поглощен и сосредоточен на мысли о чуде, что Эйвери поправилась, что она исцелена и снова цела. И пока Гарри был занят этим, он упустил из виду чудо, которым она уже является. С самого начала Джемма знала, что Эйвери была чудом, и с тех пор все в ней только доказывало, что это правда, начиная с ее преждевременного рождения, до ее прекрасной души, до всей чистой радости, которую она приносит, она чудесная. Гарри даже представить себе не может, на что была бы похожа его жизнь, если бы не она, на какой пагубный путь он ступил бы, если бы она не появилась, словно настоящее чудо. Все, что он знает, это то, что эта маленькая девочка спасла ему жизнь. Эйвери спасла его. И неважно, как сильно тоскует его сердце, неважно, как сильно желает его разум, неважно, как сильно надеется его душа… Гарри не может спасти ее в ответ. — Папа, я не хочу тебя покидать. Я бы никогда не хотела оставить тебя… но если ты потеряешь меня, я не хочу, чтобы ты был один, хорошо? И я не хочу, чтобы ты грустил, — бормочет Эйвери, и по ее щекам текут слезы, под стать его собственным. — Я так сильно люблю тебя и хочу, чтобы ты был счастлив. Гарри медленно качает головой, крепко зажмурившись, а слезы продолжают катиться по его лицу. — Он делает тебя счастливым, папа. Ты ведь это знаешь, не так ли? Даже моя мама знала это. Я знаю, что тебе сейчас грустно из-за меня, но… что бы ни случилось, ты не можешь грустить вечно. Ты же любишь его, папочка. И ты нуждаешься в нем. Луи — это твой сон, от которого ты никогда не захочешь просыпаться. Она знала все это время, конечно, она знала, Гарри даже не должен удивляться. Но как же получается, что девятилетний ребенок находится в большей гармонии со своими эмоциями, чем он сам? — Он помогает тебе, а ты помогаешь ему. Я вижу это… я думаю, вы были созданы друг для друга, — говорит Эйвери, доверительно кивая головой. — Ты не можешь позволить страху помешать тебе сказать ему о том, что ты его любишь. Он твое счастье, папочка… и ты заслуживаешь счастья. Гарри садится на колени перед ее каталкой, положив руки ей на колени. — О, Эйви, это не… все не так просто, милая… — Все очень просто. Просто, — непреклонно настаивает Эйвери, наклоняясь ближе к нему. Она протягивает руку, чтобы взять его мокрое лицо в свои крошечные ладони, смахивая пальцами его слезы. — Ради меня, папа, будь счастлив ради меня. Будь храбрым ради меня. — Я п-пытаюсь, малышка, — Гарри плачет. Она так сильно верит в него, даже когда он сам в себя почти не верит. — Я правда пытаюсь… Эйвери прижимается долгим поцелуем к щеке Гарри, все еще крепко держа его голову и изо всех сил пытаясь утешить отца. — Я ранил его, Эйви, — Гарри продолжает всхлипывать в ее нежных руках. — Я ранил его так б-больно, так много раз. Все, что я делаю, это причиняю ему боль… а теперь я… я… — Папа, ты должен простить себя, — продолжает Эйвери. — Ты должен отпустить это. Он сделал именно то, о чем предупреждала его сестра, он позволил себе постоянно находиться во власти ужасной смеси неуместного гнева и подавленного чувства вины. И это может быть не самым разумным для кого-то, но тем не менее, Гарри никогда не мог простить себя. Ни за то, что он жил после смерти Джеммы, чувствуя вину за то, что он остался жить, а она — нет, ни за то, что оставил Луи, неся с собой все сожаления и живя с последствиями, которые он получил от своего выбора. И, возможно, из-за всех своих ошибок, которые он всегда находит в себе, из-за всех упреков, которые лежат в его сердце, Гарри подсознательно саботировал себя, наказывая себя, избегая всего, что потенциально могло бы сделать его счастливым. На самом деле он не жил, а просто выживал. — Я думаю, что все происходит не просто так, понимаешь? — Эйвери нежно гладит Гарри по щеке. — Я думаю, есть причина, по которой мы вернулись в Сиэтл. Я думаю, есть причина, по которой Луи — мой врач… Я думаю, есть причина, по которой он вернулся в нашу жизнь. Мы нуждаемся в нем, и он нуждается в нас тоже. И, возможно, все было задумано для того, чтобы снова свести вас вместе. — Нет, Эйви… это… — слова теряются, Гарри теряется. Теряется в катастрофическом заикании и осознавании понятий, которые он отказывается обрабатывать, будучи в силах только слабо качать головой сквозь тяжелые слезы. — Иногда мне снится этот сон… — начинает Эйвери, слегка улыбаясь ему. — В последнее время он снится мне постоянно, и иногда мне кажется, что все это происходит на самом деле. Ты и Луи счастливы, а я — ваша, и твоя, и его. Мы семья и мы никогда, никогда не расстаемся, и мы очень, очень счастливы. Но я не знаю, папа… Может быть, этому не суждено случиться. Это грустно… очень грустно, но… Может быть, вы должны были расстаться на некоторое время… может быть, вы не были готовы тогда… может быть, он тоже не был готов… — Эйвери пожимает плечами, все еще лаская его лицо. — Я действительно не знаю почему, но Луи вернулся в мою жизнь, когда я нуждалась в нем… когда ты нуждался в нем. Я знаю, как тебе грустно, что я больна… как бы ты хотел, чтобы все было по-другому… но, может быть, этому никогда не суждено было быть по-другому, папа. Гарри слушает ее, о, как он пытается слушать свою милую невинную девочку, которая почему-то всегда была мудрее своих лет. И, возможно, в ее словах есть доля правды, возможно, во всем этом больше смысла, чем он осмеливался себе представить. Ужасно трудно изменить точку зрения и сменить перспективу посреди такой боли, которая, кажется, абсолютно необъяснима. Но его дочь, благослови ее чистое сердце, обладает редкой способностью видеть положительные стороны, какими бы незначительными они ни были, она почему-то всегда видит слабый след хорошего в любом ужасном горе. Требуется особая храбрость, чтобы быть способным сделать это, чтобы быть способным заглянуть за пределы боли и трагедии в настоящем и увидеть потенциал для счастья и радости в будущем. И Гарри знает, что она и есть это хорошее, Эйвери находится в самом центре всего хорошего в его жизни, и все, что он хочет для нее, — это чтобы она тоже получила шанс испытать что-то хорошее. — Я не думаю, что все должно иметь смысл сразу… но если все происходит по какой-то причине, то независимо от того, почему это произошло, возвращение Луи в твою жизнь — это не случайность. И ты не можешь упустить его, папа, пожалуйста, не упускай его. Я знаю, что это страшно, очень, очень страшно, но ты храбрый, — шепчет она уверенно, прикасаясь рукой к его трепещущему сердцу. — Будь храбрым. И она снова прижимается к отцу, все еще держа крошечные ручки на его ужасно заплаканных щеках, и нежно целует их, точно так же, как он часто целует ее. — Я люблю тебя… Я люблю тебя… Я люблю тебя…