all we can do is keep breathing

вылечи его, вдохни в него новую жизнь.

||☤||

Луи почти не замечает, как ноги несут его по дороге, на которой он понятия не имеет, каким образом оказался. Шаг за шагом, спотыкаясь, он идет по коридорам больницы, чувствуя, что находится в каком-то лихорадочном сне. Его ум путешествует между двумя мирами, и ни один из них не является настоящим. Несколько минут назад сердце и разум Луи охватило внезапным вихрем, почти заставившим все элементы времени и пространства полностью остановиться. Всё произошло так быстро — признания, слезы, заявления, обещания — всё это кажется нереальным, будто этого не происходило на самом деле, все кружится в его перегруженной голове снова и снова. Он будто видит туманный, далекий сон, от которого не может проснуться. Единственная причина, по которой Луи осознает, что это действительно произошло, — его сердцебиение все еще не может вернуться в норму, а те самые слова продолжают эхом отдаваться в его голове. я безвозвратно и полностью влюблен в тебя, луи томлинсон Но не было времени на то, чтобы отреагировать, почувствовать… Не тогда, когда его пейджер начал настойчиво пищать. Луи никак не был готов к тому, что скажет Гарри, но, видит Бог, он так хочет остановиться и еще раз подумать обо всех нежных, ласковых словах, которые Гарри сказал ему там, в переходе между больничными корпусами. Сделать паузу, чтобы собрать их все воедино, разобрать каждую строчку в его голове, повторить эмоции кадр за кадром, пережить заново ощущение страсти, усиливающейся в его голосе. Но на все это нет времени, особенно когда сообщение на пейджере имеет какое-то отношение к Эйвери. Как только Луи, наконец, взял себя в руки достаточно, чтобы очнуться и понять, что его пейджер отключился, у него не было выбора, кроме как бежать обратно в больницу, изо всех сил стараясь выбросить все остальное из головы. И у него не было возможности даже просто перевести дыхание, чувствуя, что все вокруг движется слишком быстро, чтобы он поспевать за этим. И, учитывая гору проблем, которые Луи уже успел накопить на сегодняшний день, можно с уверенностью сказать, что он сейчас стоит не на самой устойчивой почве. И это определенно не самое лучшее состояние для нейрохирурга. А особенно, для нейрохирурга, который через несколько часов должен провести операцию. — О, доктор Томлинсон! — Чарли встречает его на посту медсестер. — Слава богу, Вы здесь. Луи уже полностью сосредоточен, хотя его пульс все еще не пришел в норму. — Что с ней? Где она? — Нет-нет, с ней все в порядке… Сейчас она стабильна… Я только что привезла ее с предоперационного сканирования, но у меня возникли небольшие проблемы с центральным катетером. Его случайно убрали во время сканирования. — О… — Луи глубоко и с облегчением вздыхает, чувствуя, как его сердцебиение постепенно успокаивается. Раз она не в критическом состоянии, он может дышать. — Да, и… Ну, я могла бы попытаться все исправить, но я знаю, что ей больше нравится, когда Вы это делаете, и мне кажется, она очень хотела увидеть Вас… так что я подумала, что лучше сказать Вам, прежде чем что-то делать… — объясняет Чарли, немного сбиваясь во время разговора. — Я надеюсь, что это не слишком глупая причина, чтобы вызвать Вас… Вы сказали мне раньше, чтобы я немедленно вызывала Вас, если что-то случится, поэтому я… Я просто пыталась следовать Вашим инструкциям. — Да, да, спасибо, Уэсли. Я все сделаю, все в порядке, — Луи медленно кивает. Это не срочная задача, и даже не задача, требующая какого-то большого количества навыков или практики, но Луи понимает, что это то, что каким-то образом стало «их» с Эйвери вещью, что само по себе делает это важным. — Мы с медсестрами еще не закончили, но она уже в своей палате, — отчитывается Чарли. — Два часа назад ей ввели 0,3 мг морфия, и от этого ей захотелось спать, так что она может не проснуться, когда Вы войдете. Луи снова кивает головой. — Хорошо, спасибо. Когда Луи добирается до палаты Эйвери, он находит ее мирно спящей, как и предполагала Уэсли, спокойно лежащей в своей постели, как безмятежный маленький ангел. Она выглядит такой довольной, что Луи не хочется будить ее, и он не делает этого некоторое время, просто наблюдая, как ее грудная клетка медленно поднимается и опускается при дыхании. Прежде чем сесть рядом с ней, Луи собирает на поднос все необходимое для установки нового катетера. — Эйвз, — тихо шепчет Луи, и в его голосе звучит только неимоверная теплота. Она слегка шевелится от нежного звука её имени, но не просыпается полностью. Он нежно кладет руку ей на щеку и проводит по ней большим пальцем. — Эйвери, дорогая. На этот раз она медленно открывает глаза, моргает и слегка зевает. — Привет. — Привет, — Луи улыбается, наклонив голову и все еще прижимая ладонь к ее щеке. — Прости, что разбудил тебя, дорогая. — Мне уже пора на операцию? — тихо и неуверенно спрашивает Эйвери, приподнимая голову. — Не совсем. Почти, но тебе надо еще немного подготовиться, — объясняет Луи. — Кажется, ты каким-то образом умудрилась потерять свою капельницу. Эйвери бросает взгляд на свою руку и удивляется, обнаружив, что маленькая трубка исчезла с ее обычного места. — Как это случилось? — Это ты мне скажи, — Луи усмехается, прищурившись. — Я ее не вытаскивала, если вдруг ты так думаешь, — защищается Эйвери, так же, как и Луи, прищуривая глаза. — О, конечно, нет, — Луи улыбается еще шире, немного качая головой. — Ты никогда бы так не поступила. — Конечно же нет, честное слово, — снова настаивает Эйвери, садясь прямо, чтобы доказать, насколько она серьезна. Луи нежно смеется, прекрасно зная, что она никогда не стала бы мешать ему. — Хм, ну, независимо от того, как это произошло, я здесь, чтобы поставить ее обратно. — Хорошо… — Эйвери медленно кивает, неожиданно скромно, и опускает глаза. И хотя Луи делал это бесчисленное количество раз за прошедшие месяцы, Эйвери не кажется такой уверенной, как обычно. Она так точно запомнила весь процесс размещения катетера, что ей часто нравится направлять Луи, делать вид, что она знает всё так же хорошо, как и он. Луи всегда подыгрывает, и иногда даже притворяется, что что-то забывает, чтобы у Эйвери была возможность поправить его. Луи вспоминает тот самый первый день, когда он поставил ей капельницу, как она была напугана тогда. Сегодня, похоже, все повторяется, но он знает, что на этот раз Эйвери страшно совсем по другой причине, гораздо более серьезной и ужасной. И если быть до конца честным, Луи тоже чувствует страх. Он с трудом удерживает себя от растущего давления, которое накапливается вокруг. Он не хочет признавать это, но он начинает сомневаться в себе, подвергать сомнению вещи, в которых когда-то был уверен, и Луи не может сказать, то ли это нервы берут верх, то ли у него есть настоящая причина. На кону так много всего и все это начинает оказывать на него влияние. Весь день в его животе скручивались узлы, заставляя Луи осознать, что он находится не в том состоянии для такой серьезной процедуры, и у него есть всего несколько часов, чтобы найти способ привести свои мысли в порядок. Но тем временем Луи полон решимости успокоить Эйвери, по крайней мере на какое-то время. Заставить ее улыбнуться или рассмешить, сделать что-то, что отвлечет ее от мыслей. Пусть Луи не сможет сделать это для себя, но он знает, что может сделать это для нее. — Эй, а где же Лимон? Он обычно не пропускает наши процедуры, — интересуется Луи, пытаясь уменьшить ее заметное беспокойство. Эйвери пожимает плечами и снова поднимает взгляд. — Не знаю, но мне его очень не хватает. Я нигде не могу его найти. — Ну что ж, это никуда не годится, — Луи хмурится. Но если подумать, он не видел Эйвери с ее драгоценным моржом уже довольно давно, может быть, даже несколько месяцев, что определенно кажется странным. — Я уверен, что он найдется, дорогая. Он, наверно, тоже скучает по тебе. Эйвери тихо кивает, но выражение тревоги не покидает ее лица. На самом деле все будто становится только хуже, поскольку реальность сегодняшнего дня, по-видимому, очень сильно влияет на нее. — Может быть, мне тоже поставить капельницу? — тихо спрашивает Луи, пытаясь пошутить, что дается ему довольно тяжело. — Как тебе идея? Эйвери слегка улыбается, но все равно отрицательно качает головой. В ее глазах назревает что-то странное, отбрасывающее тень на ее обычно яркие черты. — Ты уверена, Эйвз? — Луи пытается снова, готовый сделать все, чтобы облегчить ее беспокойство и заставить ее снова улыбнуться. Он знает, что дело здесь совсем не в катетере, но он все еще хочет помочь любым возможным способом. Она отвечает еще одним слабым движением головы, и Луи не нравится, какой обреченной и испуганной она выглядит, это совсем на нее не похоже. Луи натягивает перчатки, пододвигая к себе поднос с инструментами. Но прежде чем он начинает, Луи снова смотрит на Эйвери. — Ты не собираешься сказать мне, что делать сегодня? Тебе это нравится. Она снова беззвучно качает головой, на этот раз даже не глядя ему в глаза. — Но как я смогу справиться без твоей помощи? — напоминает Луи, тихо обращаясь к ней. Она пожимает плечами, не поднимая головы. — Ладно, это твоя рука, так что если я напортачу, это твои проблемы, да? — Луи слегка поддразнивает, и это каким-то образом заставляет Эйвери улыбнуться. Очень слабо, но все же улыбнуться. Луи улыбается в ответ, снимая жгут и стерилизуя ее руку. Но когда дело доходит до следующего шага, он намеренно делает паузу. — Хм… я не могу вспомнить, что же дальше… — Луи драматично размышляет про себя, хмуро глядя на 26-дюймовую иглу-бабочку в своей руке, как будто он никогда раньше ею не пользовался. — Думаю, мне просто нужно попробовать и посмотреть, что будет… Он начинает выравнивать иглу к ее вене, но намеренно переворачивает ее вверх ногами, будто он понятия не имеет, что он должен делать. — Вроде правильно, да? — Нет… — тихо говорит Эйвери. Луи с любопытством приподнимает бровь. — Нет? — Нет, — Эйвери несколько раз качает головой. — Это неправильно… — Нет? Правда? Ты уверена на 200%? Потому что я мог бы поклясться своей жизнью, что всегда делал так. — Нет, нужно вот этой стороной, — Эйвери указывает на правую сторону иглы, используя свободную руку, чтобы привести руки Луи в правильное положение. — Ооо, да, ты права, — Луи кивает, благоговея перед ней. — Ох, это было бы тааак плохо, а? Повезло, что ты меня исправила. И это глупо и странно для него, как для взрослого опытного врача, притворяться, что он не может справиться с такой простой вещью, как установка капельницы, но как бы глупо это ни было, это все равно вызывает у нее еще одну улыбку. И это не первый и уж точно не последний раз, когда Луи готов выставить себя полным идиотом только ради того, чтобы увидеть хоть одну улыбку Эйвери. — И поправь меня, если я ошибаюсь, но ведь игла пойдет в локоть, верно? По обе стороны твоей руки, да? — интересуется Луи совершенно серьезно. Он даже специально протирает обратную сторону ее руки вокруг локтя. — Нет, Луи! — Эйвери улыбается еще шире, стараясь не рассмеяться. — Только с одной стороны! Луи делает преувеличенно потрясенное лицо, открывая рот в явном замешательстве. — Что? Правда? Не может быть! — Да, правда. Здесь, — Эйвери показывает на стерилизованную область на внутренней стороне руки. — И только здесь. — О, да, — Луи глупо закатывает глаза. — В этом больше смысла, не так ли? — Да, глупышка. Теперь просто надавливаешь на мои маленькие вены несколько раз, пока они не станут более пухлыми, — руководит Эйвери. — Потом снимаешь колпачок и подводишь иголку к моей руке. Луи точно следует каждому ее указанию, чувствуя небольшой прилив гордости от осознания того, что Эйвери запомнила так много. — Ладно, что теперь? — А потом ты улыбаешься мне и говоришь: «Сделай глубокий вдох ради меня, love», — инструктирует Эйвери, подражая британскому акценту Луи. — Сделай глубокий вдох ради меня, love, — мягко повторяет Луи, встречаясь с ней взглядом и широко улыбаясь. Эйвери ухмыляется, медленно втягивая воздух через нос. — А потом ты говоришь мне, что сейчас будет маленький укольчик, и втыкаешь иглу мне в руку очень аккуратно и не больно, и я больше не боюсь… — Всего лишь маленький укольчик, Эйвз. Я обещаю, что все закончится прежде, чем ты успеешь что-то понять, — спокойно шепчет Луи, поглаживая ее свободной рукой чуть выше локтя. И он имеет в виду эти слова во всех смыслах, зная, как сильно она нуждается в них. Луи осторожно вводит иглу, медленно прокалывает ее кожу и закрепляет катетер. Эйвери благодарно поднимает на Луи глаза, теплые, как тающий мед. Она берет его руку, переплетает пальцы со своими и прижимает к сердцу. — Спасибо, Луи. Луи молча кивает, прекрасно понимая, что она имеет в виду, и наклоняется, чтобы нежно поцеловать ее в лоб. И он чувствует, как его комок в его горле сжимается, а эмоции снова угрожают взять верх над ним. И они, вероятно, так бы и сделали, если бы не доктор Уэсли и несколько медсестер, возвращающихся в палату, чтобы закончить подготовку Эйвери к операции. — Скоро увидимся, дорогая, — шепчет Луи, прежде чем отстраниться. Он одаривает ее еще одной слабой улыбкой, прежде чем выскользнуть из комнаты, чувствуя себя еще более потерянным, чем раньше. Операция состоится через несколько часов, но Луи отчаянно нужен тайм-аут. Ему нужна ментальная пауза, что-то, чтобы перестроить свой разум и позволить ему перегруппироваться, прежде чем все это начнется, и он поймает себя на том, что тонет в море своих собственных растущих сомнений.

||☤||

— Вот ты где, — Найл вздыхает с облегчением, двигаясь по пустынному коридору самого нижнего уровня медицинского центра. ♫ Sleeping At Last — Six Луи сидит молча, скрестив ноги, на старой каталке в подвале. Просто сидит. Думает. Почти не двигается, смотря вниз на старые потускневшие узоры на плитке, которая, судя по всему, никогда не обновлялась. Они все время спускались сюда, будучи интернами и ординаторами, чтобы отдохнуть от стресса, который, казалось, всегда царил наверху. Это идеальное место чтобы поучиться, поспать или просто… подумать. — У меня было предчувствие, что ты придешь сюда, — говорит Найл, делая несколько шагов вперед. Покинув палату Эйвери, Луи сразу пришел сюда и с тех пор не двигался. Честно говоря, он даже не знает, как долго пробыл здесь, полностью поглощенный своими собственными мыслями. Впрочем, он не мог находиться здесь слишком долго, иначе его уже вызвали бы в операционную. Найл запрыгивает на каталку рядом с ним и устраивается поудобнее. Несколько минут они сидят молча, Найл болтает ногами взад-вперед. — Ты нервничаешь из-за операции? Луи не отвечает, его взгляд все еще устремлен в пол. Это довольно некрасивая плитка, если честно. Этот бледный выцветший синий цвет и этот повторяющийся геометрический узор, который был популярен, наверное, в конце 80-х. Но, несмотря на возраст плитки, узор в то же время успокаивает его, и Луи почти полностью уходит в себя, глядя на него. — Это нормально, ты же знаешь, — Найл все равно продолжает говорить. — Это ведь совершенно новая операция, которая никогда по сути не проводилась. Любой на твоем месте занервничал. Было бы странно, если бы ты не нервничал. Луи чувствует на себе пристальный взгляд Найла, чувствует, как тот оценивает каждое его движение и каждый вздох, и ждет, когда он наконец скажет что-нибудь. Но Луи понятия не имеет, что он может сказать прямо сейчас. — Но ты сможешь, — уверяет Найл, будто ни капли не сомневаясь. — Если кто-то и может это провернуть, так это ты. Хуже всего то, что сама операция — это даже не все, о чем Луи сейчас думает. Это должно было быть единственным, и оно было, но теперь все кажется намного сложнее. И Луи не может, хоть убей, взять себя в руки и сосредоточиться. Он думал, что спустившись сюда, он мог бы во всем разобраться и спокойно все обдумать, но, похоже, все произошло ровно наоборот, и теперь он вообще не может перестать думать обо всем произошедшем. — Лу, — произносит Найл, достаточно настойчиво, чтобы Луи поднял голову, но достаточно мягко, чтобы не прозвучать резко или поспешно. — Эй, поговори со мной. Луи мотает головой, все еще не находя слов. Все кажется беспорядком, одной сплошной неразберихой, которую он никак не может начать воспринимать. Он не знает, с чего начать, и все время возвращается к звуку голоса Гарри, который излил Луи все свое сердце. Он до сих пор слышит, как каждое слово Гарри отдается в его голове, словно поставленная на повтор симфония, снова и снова взрываясь, как внушающий благоговейный трепет фейерверк, вызывая приступы удивления и радости, но в то же время пробуждая вновь обретенную неуверенность. — Эм… ну, он… — Что? — Найл хмурится, ожидая, что Луи закончит свою невнятную фразу. Луи переводит взгляд на Найла и открывает рот, чтобы скорее сказать это, прежде чем он снова уйдет в свои мысли. — Гарри сказал, что любит меня… Спасибо Найлу, его выражение лица не показывает никакого шока или вопроса, он буквально никак не реагирует. — Нашел времечко, а? Луи слегка усмехается, но смех больше похож на вздох. — Знаешь, у меня такое чувство, будто мы уже говорили об этом, только вот на твоем месте был я, — замечает Найл, находя, по-видимому, что-то слегка забавное во всем этом. И Луи также полагает, что это немного иронично. — Хорошо… Ну, ты сказал это в ответ? Луи мотает головой. — Он не дал мне или… то есть… он не хотел, чтобы я давал ему ответ до операции Эйвери. — Но ты хотел сказать это в ответ? — Найл тонко поправляет свой вопрос. — Я… я не знаю? Да. Я думаю, да, но… — Луи не хотел просто сказать это в ответ, он хотел прокричать это так громко, как только мог. Он снова вздыхает, разочарованно проводя рукой по волосам и мотая головой из стороны в сторону. — Не знаю… может, и хорошо, что я ему не ответил, понимаешь? Потому что, если вдруг все пойдет не так, он сможет просто двигаться дальше… Все лицо Найла морщится в недовольной гримасе, он недоверчиво смотрит на Луи. — О чем ты, блять, говоришь, Луи? Луи снова вздыхает, на этот раз еще более разочарованно, чувствуя, что ему следовало бы держать рот на замке. — Нет, серьезно. Какого хрена? Ты не… — Он никогда не простит мне, если она умрет, Найл! — выпаливает Луи, изо всех сил пытаясь удерживать хаотическую путаницу мыслей в его голове. Как ни странно, это единственное, что имеет смысл в его голове, даже слишком много смысла. — Как он сможет простить меня? Я… я бы не простил… — его голос затихает, уязвимая честность его слов густо повисает в воздухе между ними. Луи возвращается к созерцанию уродливой, но успокаивающей плитки под его ногами и глубоко вздыхает. Луи несколько долгих мгновений обдумывает свои следующие слова, прокручивая их в голове снова и снова. —Я знаю, что Гарри не мстительный человек… и я знаю, что он никогда не сделает этого намеренно и… он сказал, что все еще будет любить меня… и что ничто не сможет изменить его чувства, и его глаза были такими… искренними и честными и… я имею в виду, я верю ему… я верю… но… я не знаю… я просто продолжаю думать, что если все пойдет плохо… — Луи медленно качает головой, позволяя себе постепенно обдумать это. — Как я мог сказать ему, что люблю его после этого? Это просто… я не знаю… это вообще может быть справедливым? Я просто буду постоянным напоминанием о том, что ее… что ее… нет… Найл притягивает Луи ближе и начинает успокаивающе поглаживать его по спине. — Ты не будешь виноват, если она умрет, Лу. Ты ведь это знаешь, не так ли? Это не может быть твоей виной. Ты делаешь что-то потрясающее. Ты пытаешься дать ей шанс, который никто не считал возможным. Ты борешься за то, чтобы дать ей шанс жить. И это само по себе невероятно. — Но это может еще больше сократить ее жизнь… — удрученно произносит Луи, опустив голову. — У нее может быть еще несколько месяцев, и если это не сработает, все это время просто пропадет, а я отниму у него это время с ней, и я… я не… я… я просто… — Нет, Луи, послушай меня, — Найл поднимает голову Луи, чтобы встретиться с ним глазами. — Ты сделал много хорошего в жизни этой девочки. Её бы даже не было сейчас в живых, если бы не ты. Ты не подвел ни её, ни его. Луи по-прежнему не может остановиться и постоянно думает о самом худшем, позволяя своей неуверенности направлять его мысли в негативном направлении. — Но, Найл, это не будет иметь значения, если она… если она у-умрет на столе… если я п-позволю ей умереть… — его голос звучит так нехарактерно низко, хрипло и эмоционально, когда слова тихо слетают с его губ. — Он больше не будет чувствовать то же самое… — Лу, ты гораздо больше, чем врач его дочери, и всегда был таким, — Найл говорит абсолютно серьезно. — Он видит в тебе не просто спасителя, он видит в тебе тебя, Луи. Тебя. Он любит тебя. Не доктора Томлинсона, знаменитого нейрохирурга. Тебя, Луи Томлинсона, доброго, нежного человека, который заботится, так заботится о нем и его дочери. Он любит тебя несмотря ни на что, и он не перестанет любить тебя, если случится худшее. Он нуждается в тебе. И в любом случае, что бы ни случилось… справится она с этим или нет, ты нужен Гарри, Луи. Вот что он говорит, — объясняет Найл. — И я знаю это, потому что сам видел это бесчисленное количество раз. Это очевидно. То, как он относится к тебе, и то, как вы оба полагаетесь друг на друга, возможно, даже не осознавая этого полностью. Вы делали так всегда, с того самого дня, как познакомились. Это правда, думает Луи. Возвращаясь назад и обдумывая все это, можно проследить, что с самого начала у них с Гарри было полное взаимное доверие друг к другу. Абсолютное, непоколебимое доверие, которое постоянно связывало их, даже когда они были в ожесточенных ссорах друг с другом и в самые худшие моменты, оно все еще было там, гудя между ними в тени. — И если, не дай Бог, она не справится… я думаю, что ты понадобишься ему еще больше, — продолжает Найл, все еще удерживая взгляд Луи. — Гарри уже знает, что ты будешь стараться изо всех сил, как и всегда… Но как бы ты ни старался, в конце концов, ты все же человек, и если что-то случится, я не думаю, что он будет винить тебя… он никогда не сможет винить тебя за это. Вместо этого, я думаю, он будет искать в тебе утешение, как и всегда. Это как естественная реакция для него — искать тебя, и ты поступаешь точно так же. Вы будете нуждаться друг в друге больше, чем когда-либо, — он говорит, и Луи понятия не имеет, в какой момент Найл стал экспертом по отношениям или как он узнал, что должен сказать, чтобы побороть сомнения Луи, но именно поэтому он и является одним из самых близких друзей Луи. — Вопрос в том, сможешь ли ты простить себя, если случится самое худшее? Луи сидит, тихо обдумывая этот вопрос. Может быть, какая-то его часть просто вытесняет собственные страхи и находит, что ему легче переложить свою неуверенность на Гарри. И теперь Луи действительно не знает, сможет ли он отпустить все это или будет держать это как жестокую обиду на самого себя до конца своей жизни. — Я и раньше терял пациентов… в том числе и детей, и это больно, и это ужасно, и я всегда буду помнить каждого из них… но это… — Луи делает паузу, глубоко вздыхая, чтобы успокоить свой ужасно дрожащий голос. — Потерять ее — это не то же самое, что потерять пациента. Это словно потерять… мое сердце, мою любовь, мою жизнь… Луи чувствует, как в глазах назревают слезы, и он чувствует себя таким невероятно уязвимым. Он опускает глаза, и вместе с ними по его щеке скатывается первая слеза. …мое всё Найл кивает, потирая спину Луи. Он всё знает, всё понимает, не нуждаясь в том, чтобы Луи закончил предложение. — Ладно, посмотри на меня, — Найл подначивает его, поворачиваясь на каталке так, чтобы его тело было направлено на Луи. — Посмотри на меня, Лу. Луи заставляет себя встретиться взглядом с Найлом, соленая вода все еще играет на дне его ясных голубых глаз. Найл протягивает руку и крепко держит Луи за плечи, глядя ему прямо в глаза. — Ты можешь это сделать, — твердо заявляет Найл без тени сомнения в голосе, крепко сжимая плечи Луи. — Ты можешь это сделать, Луи, можешь. Не потому, что Гарри любит тебя или ты любишь его, а потому, что ты заботишься о своей пациентке, и ты более чем способен сделать это. Ты блестящ и талантлив, и я видел, как много ты добился в своей карьере и как много человеческих жизней ты изменил. Ты никогда не перестанешь удивлять меня, и я знаю, что ты можешь это сделать. Ты пойдешь в операционную и вылечишь эту маленькую девочку. Ты отложишь все остальное, последуешь своему плану и выполнишь всё, шаг за шагом. Ты, блять, можешь сделать это. Луи прерывает зрительный контакт с Найлом только для того, чтобы снова уставиться в пол, наблюдая, как его ноги свисают с больничной койки. Он не чувствует, что он сможет это сделать, он не чувствует, что он когда-нибудь найдет способ преодолеть неуверенность, которая, кажется, итак постоянно окутывает каждый аспект его жизни, а теперь просачивается и в его работу. Может быть, страх потерять ее никогда не покинет его, и, может быть, это обернется чем-то хорошим, если он сможет найти волю, чтобы превратить этот страх в мотивацию, чтобы пройти через это. Если он не может потерять ее, то он не может позволить себе не найти в себе силы сделать это. — Скажи это, — настаивает Найл, ободряюще сжимая плечо Луи. — …Я м-могу это сделать, — повторяет Луи робким, тихим голосом, все еще опустив голову. — Нет. Я хочу, чтобы ты в это поверил. Если ты в это не веришь, то можно вообще там не появляться, — произносит Найл. — Ты же знаешь, я верю, я всегда буду верить в тебя. Но это имеет значение только в том случае, если ты тоже в это веришь. Ты должен пойти туда, готовый сражаться. Эйвери нужно, чтобы ты боролся за нее, ей нужно, чтобы ты верил, что сможешь это сделать. Поэтому я хочу, чтобы ты сказал это и имел это в виду. Серьезно, Лу. Ты можешь это сделать. Луи закрывает глаза и делает несколько глубоких вдохов, пытаясь усвоить ободряющие слова Найла. И он без сомнения знает, что никогда не смог бы успокоиться без своего лучшего друга, без того, кто никогда не перестает верить в него, даже когда он сам в себя не верит. Он собирает каждую последнюю каплю храбрости, которая осталась в его организме, и может он и не чувствует себя храбрым прямо сейчас, он все равно будет храбрым. Он полностью поднимает голову, и в нем нарастает стремление, он позволяет решимости укорениться в нем. И когда он произносит эти слова на этот раз, Луи действительно верит им. — Я могу это сделать. Найл ободряюще кивает, не сводя глаз с Луи и все еще держа руки на его плечах. — Ты можешь. — Я могу.

||✚||

♫ Sleeping At Last — Lullaby Последние минуты перед операцией. Возможно, это будет последний раз, когда Гарри сможет поговорить со своей дочерью, когда он сможет взглянуть на ее милое личико и увидеть, как она улыбается ему так, как может только она. Он отдал бы все, чтобы крепко прижать ее к своей груди, пока все это не исчезнет, крепко убаюкать ее, чтобы она заснула, тихо напевая ей, как он делал, когда она была совсем малюткой. Как ее отец, Гарри отчаянно хочет увидеть, как жизнь возвращается в ее золотисто-карие глаза, как цвет возвращается на ее измученное лицо и снова озаряет ее прекрасные черты. О, она прекрасна, она всегда будет такой потрясающе красивой. Даже сейчас, лежа на каталке в больничном халате, сжимая руку Гарри, она излучает такую силу, которой вряд ли вообще может обладать ребенок. Эйвери просто прекрасна. Несколько сестер и медперсонал постепенно толкают ее каталку по длинному белому коридору, ведущему к операционной, и каждый шаг, который Гарри делает рядом с ней, наполняет все его тело глубоким ужасом, темным трепетом, подкрадывающимся к нему по болезненно яркому, лишенному теней проходу. Он не может поднять глаз, он не хочет видеть, как близко они подходят к последним дверям, он не может смириться с тем, как мало времени у них осталось. Так что вместо этого Гарри сосредотачивается исключительно на прекрасном лице Эйвери, нежно сжимая ее маленькие бледные пальчики. Он пообещал себе, что не будет плакать прямо сейчас, он поклялся, что будет оставаться сильным для своей Эйви до самого конца. Но это так невыносимо тяжело сейчас, в этом самом моменте, когда все это стало реальным, слишком реальным, чтобы нормально воспринимать. И Гарри знает, что не сможет долго сдерживать соленую воду, собирающуюся у него в глазах, поднимающуюся вверх, как река, готовая сломать плотину и вырваться на свободу. — Вы не можете идти дальше, мистер Стайлс, — сообщает медсестра, когда они останавливаются перед большими двойными дверями, помеченными предупреждающими знаками и табличками, разрешающими вход только уполномоченному медицинскому персоналу. Гарри медленно втягивает воздух ртом, кивает головой и наклоняется к дочери. Она оглядывается на него, молча изучая его глаза, и Гарри может прочитать в ее взгляде, что она напугана. Он касается ее лица одной рукой, запечатлевая все многочисленные детали и ее милые черты. я хотел бы, чтобы у нас было больше времени… — Что бы ни случилось… я люблю тебя, хорошо, малышка? Я всегда буду любить тебя, и ты всегда будешь со мной, — Гарри обещает, и он абсолютно это имеет в виду. Эйвери никогда не покинет его сердце, память о ней никогда не исчезнет из его разума, не исчезнет из его мыслей. Она всегда была и будет непоколебимой его частью. — Ты изменила мою жизнь в таких смыслах, о которых я даже не подозревал, Эйви. Не знаю, чем я заслужил такую дочь, как ты. Ты — чудо, ты — мое чудо. Я люблю тебя всем сердцем. — Я люблю тебя, папа, — шепчет Эйвери, прижавшись лбом к его лбу, и слезы текут по ее щекам. — Я так сильно люблю тебя. Навсегда. — Моя милая, маленькая Манчи, — Гарри тепло улыбается, проводя рукой по ее лицу и вытирая слезы. Он не хочет отпускать ее, он даже не знает, сможет ли вообще физически сделать это, боясь того момента, когда его руки останутся пустыми. — Обещаешь, что мы все равно поедем в Европу? — бормочет Эйвери, глядя на него своими большими глазами. — Обещаю, — Гарри шмыгает носом, кивает головой и прикусывает губу. — И… — Эйвери протягивает руку, чтобы взять его за голову. — Обещай, что ты все равно поедешь, даже если меня не будет рядом. За нас обоих. При этих словах Гарри закрывает глаза, и жгучая боль непролитых слез, наконец, начинает стекать по его щекам. Он пытается сдержать их, но это бесполезно. Мысль о том, что он может куда-то поехать без нее, чуть не заставляет его упасть на колени прямо здесь и сейчас. Это дается ему тяжело, но Гарри каким-то образом находит в себе силы кивнуть головой, несмотря ни на что. — Х-хорошо, малышка. Я… я обещаю, — его голос едва удерживается на приглушенном шепоте, и он еще на мгновение закрывает глаза, пытаясь прийти в себя с ощущением маленьких ручек Эйвери, все еще прижатых к его щекам. — Но ты должна сражаться там, хорошо? Упорно бороться. Эйвери медленно кивает головой. — Я буду, обещаю… я буду. Гарри делает несколько глубоких вдохов, наслаждаясь последними мирными минутами с дочерью. Другого такого момента может попросту не быть, но реальность не ускользает от него. Ему так много нужно сказать ей, так много, что это не может уместиться в этот последний момент, но Гарри решает сказать самую важную вещь из всех. Он отстраняется достаточно, чтобы нежно поцеловать свою любовь в обе ее щеки. — Я люблю тебя… я люблю тебя… я люблю тебя. И Эйвери издает тихий всхлип, когда он говорит это, приподнимаясь, чтобы обнять отца обеими руками и уткнуться лицом ему в шею. Это самый ужасный звук, который Гарри когда-либо слышал в своей жизни, и это разбивает каждую его частичку, как хрупкое стекло. Он крепко обнимает ее, гладит по спине, а она дрожит в его объятиях. — Я н-не хочу п-прощаться с тобой, папочка… — Эйвери тихо плачет, прижимаясь к нему. я никогда не смогу попрощаться с тобой — Тогда давай не будем прощаться, — предлагает Гарри, тихие следы соленой воды стекают по его щекам, когда он прижимает ее к себе. — Это не прощание, милая. Она крепче прижимает его к себе, и Гарри чувствует, как ее слезы касаются его шеи. Эйвери всегда в его сердце, она и есть его сердце, и теперь его сердце разбивается, раскалывается в самом центре его грудной клетки. — Будь храброй ради меня… — Гарри тихо шепчет ей на ухо, как когда-то она шептала ему. Бесчисленное количество раз она внушала ему храбрость, и теперь он хочет передать ей то же самое чувство. Он знает, что она напугана, он знает, как ей тяжело, и если бы он мог пройти через это вместо нее, он бы без колебаний занял ее место. И сейчас Гарри хочет, чтобы его дочь поняла, насколько невероятно храбра она на самом деле. Потому что, может быть, если она узнает, это поможет ей справиться с происходящим. — Ты такая храбрая, Манч. Ты всегда была самой храброй девочкой, и я знаю, что это действительно страшно… но ты всегда напоминаешь мне быть храбрым, так что теперь моя очередь напоминать тебе, да? — он крепко держит руку у нее на затылке, закрыв глаза и стараясь не дать своим эмоциям взять верх. — Эйви… будь храброй… Он произносит эти слова с последней каплей решимости, которая осталась у него внутри, надеясь, что каким-то образом они дойдут до нее там, где она больше всего в них нуждается. Эйвери медленно отстраняется, чтобы видеть его лицо, и молча кивает, пока Гарри вытирает ее щеки. Они обмениваются долгим, полным слез взглядом, делясь тем, что не могут выразить слова. Гарри снова наклоняется, чтобы поцеловать ее в лоб, и Эйвери закрывает глаза. Гарри выпрямляется, буквально против воли заставляя себя оторваться от нее и встать прямо. Потеря тепла в его руках уже кажется неестественной, и он делает все возможное, чтобы снова не притянуть ребенка к себе. Медсестры, которые были почтительно тихими, чтобы дать им пространство, бросают Гарри сочувственные взгляды, прежде чем снова занять свои позиции у крепких ручек каталки. И даже после того, как они уходят и двери операционной закрываются, Гарри стоит. Нетвердые ноги упираются в землю, и он молит, чтобы в следующий раз, когда она пройдет через эти двери, она все еще дышала, ее сердце все еще билось. Потому что он не выдержит еще одного прощания в холодной палате, он не выдержит еще одного прощания, прошептанного сквозь его собственные приглушенные слезы, прощания, сказанного ушам, которые никогда больше не услышат его голоса. Гарри знает, что не сможет вынести вида ее маленького тела, неподвижно лежащего на кровати в три раза больше неё, спокойного, безжизненного, с закрытыми навсегда глазами. Поэтому даже после того, как он, наконец, заставляет себя повернуться спиной к дверям и направляется в приемную, он не может остановить свои мысли от отчаянного повторения одних и тех же слов, как смиренной молитвы. пожалуйста, будь в порядке, пожалуйста, будь в порядке, пожалуйста, будь в порядке

||☤||

♫ The Fray — Be Still Автоматические двери со свистом открываются, и Луи медленно входит в операционную. Руки подняты вверх, чтобы сохранить их чистыми, как только он их обработал, его почти мгновенно встречает медсестра, его любимая медсестра, с уже подготовленным стерильным хирургическим халатом. В операционной находятся только его любимые и наиболее компетентные члены хирургической бригады, каждый из которых был индивидуально подобран лично Луи для обеспечения положительного результата. Все присутствующие — от анестезиолога до медсестер и хирургических техников — все они много лет работали вместе с Луи, и каждый из них досконально знает его специфические хирургические привычки и предпочтения. Поскольку его халат надежно завязан, а нитриловые перчатки покрывают руки, Луи сосредотачивает всю свою энергию на том, чтобы держать свой ум ясным и чистым. Количество раз, когда он ступал в эту операционную и проходил через те же самые шаги, практически неисчислимо, и каждый раз Луи приходится напоминать себе, что ему нужно выплеснуть все свои эмоции, проигнорировать любые чувства и быть абсолютно свободным от любых забот во время работы. Но этот раз не похож на все предыдущие, на этот раз Луи чувствует, что им буквально движут эмоции и чувства. Как бы это ни было опасно в подобной ситуации, его эмоциональная связь с этим делом, с этой операцией, с ней — вот что поможет ему пройти через это. Эйвери уже лежит на операционном столе, покрытая простыней и подготовленная, но все еще в сознании, не под анестезией. Она выглядит такой одинокой и маленькой на большом столе, неподвижно глядя на огромную хирургическую лампу над её головой. И Луи приближается к ней прежде, чем он осознает, что делает. — Эй, — нежно шепчет Луи, стаскивая перчатку только для того, чтобы, успокаивающе сжимая, вложить её руку в свою. Ему придется снова пройти через процесс надевания перчаток, но это более чем стоит того, когда он видит благодарный взгляд ее робких глаз, когда чувствует тепло её ладони в своей. Она полностью поворачивает голову к Луи, и внезапная мягкость появляется на ее лице, когда она смотрит на него, несмотря на то, что ее карие глаза ужасно покраснели. — С моржами, — шепчет Эйвери, сразу заметив новую шапочку на голове Луи. — С моржами, — Луи мягко улыбается. Вся шапочка раскрашена в разные оттенки синего и украшена милыми, маленькими, мультяшными моржами. Он искал её повсюду, и в конце концов ему пришлось сделать специальный заказ, только чтобы надеть её сегодня. Он подумал, что ее удивление будет стоить всех этих усилий, которые он потратил на поиски этой уникальной шапочки. Но это не просто шапочка с моржами — это символ, символ надежды, нерушимого доверия и несравненной безопасности, которую они обрели друг в друге. Луи не из тех, кто любит все эти талисманы удачи или приметы на успех, но он считает, что сейчас они должны использовать всю удачу, которую только могут. Кроме того, просто видеть, как лицо Эйвери смягчается, и часть тревоги уходит с ее лица, — это всё, о чем он мог когда-либо просить. — Я же говорила, что она будет хорошо смотреться, — Эйвери слегка улыбается, голос все еще очень тихий. Луи кивает головой, улыбаясь в ответ. — И ты, как всегда, была права, малышка. Крошечная улыбка Эйвери становится чуть шире, и это абсолютно всё. — Конечно же, я была права. Между ними возникает пауза, тихая, если не считать того, что на заднем плане постоянно пищат медицинские приборы, а по операционной суетится готовящийся к процедуре медперсонал. Луи нежно прижимает руку к ее макушке, и Эйвери молча смотрит на него. Это странно, потому что выражение ее лица в целом спокойно, абсолютно безмятежно, но ее глаза — ее глаза тревожны, как никогда раньше, и это единственное, что выдает ее настоящие чувства. И Луи чувствует себя беспомощным, потому что на этот раз он практически ничего не может сделать, чтобы успокоить ее. Он может держать ее за руку в течение этих последних нескольких секунд, он может шептать ей на ухо успокаивающие слова, он может даже заставить ее улыбнуться на несколько мимолетных мгновений, но он не может заставить это судорожное чувство исчезнуть. Он не может заставить утихнуть лихорадочный ужас, кружащийся в ее голове, не может успокоить волны тревоги, захлестывающие ее тело, и от осознания этого Луи чувствует себя таким беспомощным. как бы я хотел, чтобы тебе не нужно было проходить через это — Увидимся позже, Эйвз? — и он произносит это как обещание, простое заверение, что все будет хорошо и что он будет рядом с ней все это время. С того момента, как она впервые закроет глаза, и до того, как откроет их снова. Он будет рядом. Эйвери молча кивает, глаза невероятно широко раскрыты и полны растущей тревоги. И Луи ловит себя на том, что ему все еще хочется совершить невозможное и облегчить ее беспокойство, поглотить часть нависшего над ней страха и взять его на себя; но не существует ничего, что могло бы подготовить ее к происходящему. Луи не может лгать, глядя в ее карие глаза. Эйвери достаточно взрослая и умная, чтобы понять всю серьезность окружающего, и это абсолютно ужасно. — Покажи мне свою маленькую сердцеедскую улыбочку, — шепчет Луи, нежно касаясь другой рукой ее щеки. Он знает, что она не совсем готова к этому, знает, что улыбка — это, вероятно, последнее, что ей хочется сделать, но есть что-то очень сильное в такой простой вещи, как улыбка, особенно в улыбке Эйвери. Считается, что улыбка может обмануть человеческий мозг, вызвать ощущение мирного счастья, внезапную химическую реакцию в нервной системе, а Луи не хочет, чтобы она начинала эту битву с таким подавленным духом. — Пожалуйста, Эйвз, ради меня… — снова просит Луи, нежно поглаживая ее по щеке и глядя на нее сверху вниз. Это занимает несколько мгновений, но губы Эйвери медленно расплываются в ее широкой фирменной улыбке, ямочки играют на щеках. И это так удивительно живо и прекрасно, что буквально останавливает его сердце во всех возможных отношениях. В этот момент редкий проблеск покоя падает на ее черты, окрашивая ее бледное лицо впервые за последние несколько дней. — Вот и она, — Луи тепло улыбается ей в ответ, испытывая перед ней благоговейный трепет. Он продолжает успокаивающе водить большим пальцем по ее лицу. — Моя прекрасная, храбрая девочка. Луи еще раз ободряюще сжимает руку Эйвери, прежде чем дать зеленый свет анестезиологу, чтобы тот начал вводить успокоительное. На лицо Эйвери надевают маску, и Луи держит ее за руку, пока она совсем не ослабевает и не засыпает. Он наклоняется поближе к ее уху и шепчет: — Засыпай, love. Все будет хорошо.

||✚||

Приемная уже кажется сущим адом. Ну, если бы ад был прохладным, пугающе тихим местом с приличными удобными креслами и бесчисленными журналами в паре с изнурительным количеством тревожной энергии, гудящей в воздухе. По комнате разбросаны кучки родственников и близких, и у каждого на лице написано одно и то же выражение. Выражение чистой неуверенности, застывшее в ожидании свежего глотка воздуха, который может никогда не прийти. Но в каком-то смысле Гарри завидует семьям, которые он видит, потому что, оглядывая комнату, он замечает некоторую повторяющуюся тенденцию. Никто из них не сидит в одиночестве, у каждого есть рука, которую можно держать, плечо, в которое можно поплакать, пока они ждут и переживают наверное самый длинный момент своей жизни. И когда Гарри медленно опускается на стул в углу, он не может не желать, чтобы рядом с ним был кто-то, кто помог бы ему отвлечься от мыслей о худшем. Любое знакомое лицо, чтобы хоть немного отвлечь его от того факта, что его дочери разрезают мозг, и она может не выйти из всего этого живой. Прошло всего три минуты, а потные руки Гарри уже вцепились в перила его кресла, пятки бешено подпрыгивают вверх и вниз, а беспокойная, нервная энергия, кажется, переполняет его. Он не может перестать проигрывать в голове звук сдавленного всхлипа Эйвери, когда она прижималась к нему в последний раз, он не может перестать задаваться вопросом, действительно ли это будет концом. Они не попрощались — не вытерпели прощания, но это настигает его снова и снова. что, если это было прощание… что, если это всё… Как он вообще собирается пережить несколько часов всего этого? Его мозг будет выдавать самые худшие сценарии, пока он каким-то образом не убедит себя, что все это правда. Такие операции, как эта, как известно, занимают более пятнадцати часов подряд, а Гарри едва может протянуть пятнадцать минут. Гарри наклоняется и опускает голову на руки, несколько раз глубоко вздыхая в слабой попытке опуститься до разумного уровня тревоги. Но затем он чувствует неожиданное тепло рядом с собой, тепло другого тела. И когда Гарри поднимает голову, он более чем удивлен, видя, что рядом с ним устраивается Лиам Пейн. Гарри медленно поднимает голову, недоумевая, что он вообще делает здесь, в приемной. Гарри выжидает несколько мгновений, предоставляя Лиаму возможность сказать то, что он хотел, но когда тот молчит, Гарри полностью поворачивается к нему. — Что ты де… — Сижу, — Лиам отвечает ему просто, и Гарри даже не нужно заканчивать свой вопрос. — Сидишь… — медленно повторяет Гарри, сдвинув брови и с любопытством глядя на Лиама. Лиам кивает, встречаясь взглядом с Гарри, и в его мягком взгляде есть что-то такое успокаивающе искреннее и доброе, что заставляет Гарри чувствовать себя немного спокойнее, чем несколько минут назад. — Здесь? Ты просто… сидишь… здесь, — медленно продолжает Гарри. — Со мной… — Да, — Лиам снова легко кивает, не предлагая особых объяснений. Гарри садится прямо. — Луи попросил тебя сделать это? Ты можешь сказать мне, если это он… Я не буду злиться или что-то еще… и я не буду заставлять тебя оставаться и сидеть со мной весь день против твоей воли… потому что я… я, эм… Я в порядке… Я… — Гарри чувствует, как измученная энергия гудит под его кожей, только опровергая слова, исходящие из его рта. — Нет, он меня не просил, — Лиам мягко мотает головой. — Меня никто ни к чему не принуждал. И даже если ты в порядке, никто не должен проходить через что-то подобное в одиночку. Это все и так трудно, а одиночество только ухудшает ситуацию, — он протягивает руку Гарри, глядя ему в глаза самым искренним образом. — Я буду здесь все время. Я обещаю. Гарри недоверчиво моргает, уставившись на Лиама в полном недоумении, чувствуя, будто его мысли каким-то образом были озвучены и услышаны всей больницей. — Даже не пытайся заставить меня уйти, Гарри Стайлс, — серьезно предупреждает Лиам, прищурив глаза, хотя его улыбка все еще нежна. — Возможно, я не слишком много знаю о тебе лично, но я знаю, что ты иногда бываешь упрямым. Но знаешь что? Я тоже упрямый и никуда не уйду, — он тепло сжимает руку Гарри, успокаивающе улыбаясь. — Ты застрял со мной. Гарри не может удержаться от благодарной улыбки, хотя он все еще чувствует, что отвлекает Лиама от чего-то гораздо более важного, чем он сам. — Но… разве у тебя нет пациентов или чего-то такого? Я не хочу портить твое расписание. — Об этом не беспокойся, — отмахивается Лиам, пожимая плечами, будто это ничего не значит. — Я здесь ради тебя, и я там, где должен быть. Гарри чувствует тепло, исходящее от него, тронутый тем, что кто-то, кого он не очень хорошо знает, может сделать что-то подобное для него, хотя его никто не просил. Он опускает взгляд и замечает, что у Лиама на запястье все еще висит браслет Эйвери, который он с гордостью носит ради ее поддержки, и что-то в этом еще больше трогает Гарри. — И кроме того, это наш шанс наконец узнать друг друга как следует, — легко добавляет Лиам. — Ну… только если ты готов. Я пойму, если ты просто хочешь посидеть в тишине. Я тоже не против. Что бы тебе ни понадобилось, я весь твой. Меньше всего Гарри хочется сидеть в тишине, позволяя своим ужасным мыслям бесконтрольно разрастаться в его голове. Он приветствует все отвлекающие факторы, в любой форме, и ему очень хотелось бы познакомиться с Лиамом и подружиться с ним. Гарри снова медленно улыбается, привыкая к тому, что рука Лиама постоянно удерживает его. — С удовольствием, Лиам, — он отвечает дрожащим шепотом, все еще низко склонив голову. И Гарри должен бороться с тем, чтобы не превратиться в эмоциональный беспорядок из-за того, что он чувствует поддержку. Все это так неожиданно, а его сейчас так легко ошеломить любой мелочью. Гарри не знает, как правильно выразить словами, какое облегчение он чувствует, что больше не находится здесь один, и тогда его глаза начинают постепенно слезиться. Лиам, конечно же, замечает это и без колебаний заключает Гарри в теплые объятия, крепко обхватив его обеими руками за спину. Гарри легко поднимается, позволяя себе расслабиться в руках Лиама. — Спасибо, — тихо шепчет Гарри в плечо Лиаму, и Гарри знает, что Лиам слышит его, потому что он еще крепче обнимает его за спину. — Нам всем иногда нужно плечо, на которое можно опереться.

||☤||

В зоне наблюдения над операционной расположилась целая толпа ординаторов и других врачей, с нетерпением ожидающих начала процедуры, которая вот-вот должна была развернуться прямо перед ними. Луи хотел сделать операцию закрытой, снять часть давления с этой и без того сложной процедуры, но поскольку это экспериментальная операция, она является обучающим опытом для его коллег, поэтому без зрителей не обойтись. Какое-то мгновение Луи стоит совершенно неподвижно с инструментами в его застывших руках. Он не сделал еще ни одного надреза, ни одного хирургического вмешательства, за исключением разметки будущего разреза на гладкой коже головы Эйвери. И хотя он знает, что ему нужно делать, Луи остается неподвижным, глубоко дыша из-под маски. И он не собирается обманывать себя, этапы этой процедуры невероятно сложны, настолько, что это заставляет его сделать паузу. Всего лишь кратковременную паузу, максимум несколько минут, пока он собирается с мыслями, что он часто делает перед началом длительной процедуры. Но несколько минут все не заканчиваются, и вскоре Луи кладет скальпель и опускает голову вниз, глядя на свои пустые руки. — Доктор Томлинсон… с Вами все в порядке? — Чарли шепчет ему сбоку. я могу это сделать Луи чувствует на себе взгляды всех, от коллег-хирургов до ожидающих медиков в зоне наблюдения. И это так… много, даже слишком много. — Да… я в порядке… я просто… эм… — его голос прерывается, когда он поднимает глаза, чтобы посмотреть на коллег. Там море заинтригованных лиц, но его глаза сразу же останавливаются на двух самых знакомых, сидящих в самом первом ряду, чтобы поддержать его. Зейн и Найл машут ему из-за стекла, и от одного взгляда на них у Луи словно падает гора с плеч. я могу это сделать, я в порядке… я могу это сделать… Но что-то здесь не так, что-то все еще не так, и что бы Луи ни говорил себе, он никак не может избавиться от этого беспокойства. Зейн наблюдает за ним сверху, словно ястреб, отслеживая малейшее его движение, отмечая его неподвижность и нехарактерно замершие руки. И уже через несколько секунд он вскакивает на ноги, поворачивается спиной к Луи и обращается к большой толпе, терпеливо сидящей наверху. Найл делает то же самое, и Луи видит, что они говорят что-то группе, но поскольку интерком не включен, Луи понятия не имеет, о чем именно идет беседа. Но довольно скоро, к удивлению Луи, врачи и хирурги начинают расходиться из комнаты. И с уходом каждого из них Луи чувствует, что может дышать чуть легче. Когда все, кто остался наверху, — это два его друга, Зейн подходит к интеркому, установленному на стене, и нажимает кнопку громкоговорителя. — Так лучше, Лу? Луи даже представить не может, как Зейн мог догадаться до этого. Но он чрезвычайно тронут тем, что его друг точно знал, что ему нужно в этот момент, даже лучше, чем он сам. Луи всегда готов учить, готов делиться своим хирургическим опытом и помогать другим становиться лучше в своем ремесле, но прямо сейчас дополнительный стресс был слишком велик для него. Он никогда не чувствовал давления со стороны наблюдающих или того, что его ставили в пример, но сегодня это было просто неправильно. Эта операция кажется гораздо более сокровенной — она слишком личная, слишком эмоциональная. И Луи признает, что ему нужно пространство и душевное спокойствие, чтобы иметь возможность пройти через это любым способом, без каких-либо дополнительных стрессоров. Луи благодарно кивает головой. И если бы на нем не было маски и налобного бинокуляра, скрывающих его черты, его друзья, несомненно, увидели бы чистое напряжение, покрывающее все его лицо. — Не уходите… — просит он, голос необычно тихий и нервный даже для его собственных ушей. — Пожалуйста, не уходите. — Мы никуда не уйдем, — успокаивающе обещает Найл, и они с Зейном снова садятся на свои места в первом ряду, готовые во всём поддержать его. Эта процедура однозначно не будет короткой, и тот факт, что его друзья выбрались из своего напряженного хирургического графика, просто чтобы сидеть и поддерживать его здесь весь день, значит так много и дает Луи точный толчок, который ему нужен, чтобы начать. просто дыши… Луи снова кивает, на этот раз самому себе. Он позволяет своим глазам закрыться, прежде чем несколько раз глубоко вдохнуть через нос. Он делает несколько вдохов и выдохов, мысленно повторяя свой план в последний раз. Он крутит плечами, наклоняет шею из стороны в сторону, пока наконец не открывает глаза в полной решительности и готовности. — Запускайте время, — наконец говорит Луи с отработанной уверенностью. Он протягивает руку стоящей рядом медсестре. — Лезвие 10. Держа скальпель в руке, Луи делает свой первый надрез в полной уверенности, следуя временной разметке на ее голове. Первые несколько движений являются базовыми, просто вскрытие черепа и обнажение целевой области мозга, на которой будет проводиться операция. — Вводите фторсодержащий краситель, — объявляет Луи, когда зараженный участок мозга начинает светиться зеленым на фоне здоровой ткани. Краска позволяет увидеть четкую карту, что принадлежит опухоли, а что нет. — Приглушите свет, пожалуйста. Это выглядит еще более пугающе в этом свете, представляющем целевое поле операции. И опухоль определенно увеличилась с тех пор, как Луи в последний раз наблюдал ее. Он уже оценил её размеры по многочисленным снимкам, которые Луи тщательно изучил и запомнил, как свои пять пальцев. Но даже сейчас есть что-то в этой опухоли — в этой многосложной, комплексной опухоли, от чего у него снова захватывает дух. шаг за шагом, я могу сделать это… Он не позволит этому победить его, не позволит сломить его. Итак, Луи продолжает, на этот раз не глядя на общую картину, а лишь делая по одному надрезу за раз. В течение следующих нескольких часов, при помощи доктора Уэсли, Луи резецирует чистый путь по краю, извлекая то, что он безопасно может вырезать из массивной опухоли, чтобы двигаться вперед по плану. И каждый раз, когда Луи застревает или натыкается на препятствие, он останавливается и постоянно напоминает себе дышать. Все, что он может делать, это дышать, вдыхая и выдыхая, делая маленькие шажки на пути к цели. Иногда он вынужден сделать паузу только для того, чтобы пробормотать вслух возможные варианты, обдумать, как лучше всего действовать, чтобы не повредить жизненно важный кровеносный сосуд или не задеть нерв. Луи не торопится, он двигается методично, сперва убеждаясь, что он на 100% уверен в разрезе, который собирается нанести. Расчистка занимает немного больше времени, чем хотелось бы Луи, но с помощью расчетливых действий и аккуратных шагов он чисто удаляет приличное количество массы, что крайне важно для следующих этапов операции. Чем больше места для работы у него будет перед переходом к более сложным аспектам процедуры, тем лучше. И теперь, на восьмом часу работы, нервы, которые Луи надеялся успокоить, начали накатывать на него все возрастающими волнами. Именно здесь рутинная краниотомия переходит в экспериментальный этап, здесь появляется реальный риск. Хирургические техники начинают вкатывать необходимое радиационное оборудование, в то время как весь остальной персонал начинает выходить из операционной, чтобы ограничить количество общего облучения. К груди и шее Луи пристегнут толстый жилет со светодиодами, под ним — чистый хирургический халат, на руки надеты перчатки — еще более тяжелые, плотные резиновые перчатки. Чарли, как и весь остальной хирургический персонал, в такой же защитной одежде; все в комнате готовы к любому возможному облучению. Луи уже ощущает ограниченность движения из-за всей этой дополнительной защиты, и он встряхивается несколько раз, чтобы привыкнуть к ней, а также чтобы избавиться от лишней нервозности. Как только все приведено в готовность, Луи кивает головой хирургическому технику. — Заводите вторые часы. Эта фаза операции чрезвычайно ограничена по времени из-за высокого уровня используемой радиации. Даже с тяжелыми перчатками и толстым свинцовым жилетом, пристегнутым к груди, он может безопасно подвергаться воздействию такого уровня радиации не более тридцати минут. В этом коротком отведенном окне Луи нужно поместить ряд радиационно-индуцированных капсул вдоль края очищенной им области. Общая концепция заключается в том, чтобы радиоактивные гранулы работали в тандеме с вирусом, который он введет позже, тогда появится гарантия, что опухоль не только исчезнет, но и никогда больше не вернется. Однако размещение должно быть аккуратным, слишком быстрое или слишком небрежное перемещение приведет к неудачному согласованию и сделает лечение неэффективным. Но когда Луи начинает укладывать крошечные капсулы, он обнаруживает, что это практически невозможно из-за толстого материала его защитных перчаток. Гранулы то и дело соскальзывают с места, потому что Луи не может как обычно использовать свои пальцы. Луи хотел использовать предоперационный снимок мозга в качестве ориентира, но во время первого этапа операции произошел внутричерепной сдвиг, и теперь ничто не находится в том же самом месте, что и изначально. По его команде доктор Уэсли включила ультразвук, чтобы хотя бы попытаться получить представление о том, что он делает, но Луи буквально размещает их на глаз. — Я не могу, — Луи раздраженно фыркает, поворачивая запястье, чтобы разместить руку под лучшим углом, но все идет не так, как ему хотелось бы. — Эти чертовы перчатки такие толстые… Луи бросает взгляд на часы и видит, что он потратил впустую уже семь драгоценных минут и смог успешно поместить только одну из четырнадцати капсул, обозначенных на снимке мозга. При таких темпах он никак не сможет завершить этот этап операции вовремя. Но так как остальная часть процедуры сильно зависит от этого шага, у Луи нет другого выбора, кроме как найти способ разместить остальные гранулы. Часы продолжают тикать, минуты пролетают, как секунды, а Луи все еще возится с грузом плотной резины, ограничивающей ловкость его рук. — Черт с ним, — внезапно решает Луи, сдергивая толстую изоляционную перчатку с правой руки и обнажая ее до первой нитриловой хирургической перчатки. — Доктор Томлинсон! — Уэсли в ужасе ахает из-под своей маски, наблюдая, как Луи начинает быстро размещать капсулы без надлежащей защиты. — Но… радиация? Это небезопасно, Вы не могли бы… — Тихо! — огрызается Луи, сосредоточившись. Сняв мешающую резиновую перчатку, Луи свободно двигает пальцами, размещая радиационные капсулы в назначенные места, наблюдая за ультразвуковым монитором. — Луи! — Найл кричит через интерком, обеспокоенный голос эхом разносится по операционной. Он смотрит на Луи через стекло зоны наблюдения. — Надень эту ебаную перчатку на руку сейчас же! — Луи, какого хрена ты делаешь?! — Зейн кричит следующим, тон резкий, на том же уровне стресса, что и Найл. Но Луи игнорирует их и продолжает вручную размещать крошечные гранулы в соответствии со снимком ее мозга. Он знает, что это опасно, он знает, что рискует получить радиационное облучение или что-то похуже, но ему все равно. Сейчас ему наплевать на собственное благополучие. Все, что Луи знает, так это то, что у него есть короткое окно всего в восемнадцать минут, чтобы разместить оставшиеся капсулы в мозге Эйвери, прежде чем ввести вирус. Ничего, кроме этого, не имеет значения. В зоне наблюдения происходит какая-то суматоха, Луи быстро поднимает взгляд, чтобы мельком увидеть Зейна, кричащего через стекло рядом с Найлом, выражение лица которого излучает только беспокойство. Они заботятся о нем, искренне заботятся, Луи знает это, и в большинстве случаев он более чем благодарен за это, но сегодня нет ничего, что его лучшие друзья могли бы сделать или сказать, что могло бы помешать ему закончить это. Не тогда, когда жизнь Эйвери висит на волоске. — Не заставляй меня спускаться туда! — кричит Найл, практически прижавшись ртом к микрофону интеркома, все больше и больше злясь на то, что Луи пренебрегает своей собственной безопасностью. — Луи! ЛУИ! Блять! — Найл вылетает из комнаты наверху, по-видимому, чтобы заставить Луи остановиться, но Луи не может остановиться. У него нет выбора, он должен сделать это, он не может остановиться сейчас. Не проходит и двух минут, как Найл появляется в операционной Луи с надетой на голове маской. Он тяжело дышит, грудь поднимается и опускается под его темно-синим комбинезоном, на его теле беспорядочно висит защитный свинцовый жилет, явно надетый в спешке. — Доктор Томлинсон, наденьте перчатки. Сейчас же. Это небезопасно, — Луи видит, что Найл изо всех сил старается сохранять спокойствие и говорить ровным голосом. Он говорит твердо, с властным видом, но его глаза полны дикого беспокойства, они буквально умоляют Луи образумиться. — Я не могу, Найл, — Луи даже не поднимает глаз, его тренированный взгляд сосредоточен на задаче, стоящей перед ним, руки лихорадочно, но аккуратно работают. — Это не сработает с перчатками. Я ничего не чувствую, а мне нужно аккуратно их разместить, иначе ничего не получится. У меня нет выбора. — Луи, послушай, пожалуйста, Лу, твоя жизнь в серьезной опасности, понимаешь? Ты находишься в прямом контакте с высокотоксичным излучением, — Зейн говорит через интерком, явно прилагая усилия, чтобы его голос звучал ровно и твердо. — Это может даже не сработать… — Это сработает, — настаивает Луи, быстро передвигая пальцами. Похоже, что он даже не контролирует свои руки, действуя как машина, настроенная на автопилот, стараясь сделать это как можно быстрее. — Брось, братан. Ты плохо соображаешь, — Зейн снова пытается говорить нарочито спокойным тоном, прижавшись к стене в комнате наблюдения. — Пожалуйста… Ты должен снова надеть перчатки. Найл бросает обеспокоенный взгляд на большой таймер на стене, отсчитывающий минуты. — При надлежащей защите ты можешь безопасно работать с радиацией только двадцать семь минут, максимум тридцать, если понадобится. Но ты даже не защищен должным образом, а ведь прошло уже шестнадцать минут и… — Я в порядке, окей? Я в порядке, — Луи непреклонно настаивает, сосредоточив все свое внимание на том, чтобы положить последние капсулы на назначенные места, пальцы быстро двигаются, когда он мягко маневрирует в тонких складках мозговой ткани. — Я почти всё.… — Прекрати, Луи! Ты не в порядке! — Найл полностью срывается, яростно повышая голос. — Ты должен остановиться! Я не могу позволить тебе сделать это! Это небезопасно! Неужели ты не понимаешь, как это опасно?! Надень эти чертовы перчатки сейчас же или да поможет мне Бог… — Готово! Готово. Я закончил. Все в порядке, — Луи быстро поднимает обе руки, позволяя себе глубоко, вполне заслуженно вздохнуть. Вся операционная, кажется, тоже вздыхает с облегчением вместе с ним, напряжение комнаты тяжело повисло в воздухе. — Я присоединяюсь, — объявляет Найл после нескольких напряженных моментов тишины, нисколько не успокоившись. — Ты не должен быть здесь один. — Я не один, все в порядке, — Луи на 100% уверен, что Найл планирует нянчиться с ним до самого конца, чтобы он не принимал более рискованных решений. Но, по правде говоря, Луи пошел бы на любой риск, если бы это означало продление и спасение жизни этой маленькой девочки. Хирургическая бригада, не теряя времени, вывозит радиационное оборудование из операционной. Громоздкие защитные жилеты также снимаются, и они переходят к следующей и заключительной части операции. В заметках Луи он постоянно упоминал эту часть процедуры как этап «сделай это или сломай», просто потому, что это та часть операции, где начинается процесс фактического введения вируса в ее опухоль, и если что-то пойдет не так, предыдущие шаги даже не будут иметь значения. Это очень сложный процесс, и он должен быть точно рассчитан, опухоль подвергается введению вируса с двух разных точек, чтобы добиться максимального успеха. У них есть только один единственный шанс на это, нет места для ошибок. Точность — вот в чем суть игры, и Луи не намерен проигрывать. Прежде чем вводить вирус, оба, он и Чарли, должны вставить крошечную трубку, через которую пройдет вирусный зонд. Несмотря на то, что это только малая часть процедуры, им нужно завершить вставку трубки синхронно друг с другом, чтобы обеспечить выравнивание в обоих полушариях головного мозга. Луи делает глубокий вдох, Чарли делает то же самое, выглядя гораздо более взволнованной, чем он. Но Луи знает, что он принял правильное решение, выбрав ее в качестве своей помощницы, потому что, несмотря на то, как она нервничает, Чарли остается сосредоточенной и держит себя под контролем, тщательно выполняя указания Луи. — Хорошо, Уэсли… Точно так же, как мы практиковались в лаборатории. Ты сможешь. Не слишком быстро, но и не слишком медленно, — напоминает Луи, когда они вместе начинают вводить двойную открытую трубку в нацеленное место с предельной точностью. Они двигаются медленно, вставляя длинную тонкую трубку миллиметр за миллиметром, стараясь не слишком сильно давить на мозг или кровоток. Хотя трубка чрезвычайно мала, она все же может изменить сбалансированное давление, поддерживаемое в мозге. Быстрое повышение внутричерепного давления может привести к отеку или субарахноидальному кровоизлиянию, что может легко вызвать целый ряд других осложнений, с которыми Луи предпочел бы не иметь дела. Чтобы успешно установить трубку, требуется всего несколько минут, поэтому Луи и Чарли сразу переходят к следующему шагу и начинают осторожно устанавливать внутренний вирусный зонд. Они работают так же четко, как и раньше, постепенно подталкивая зонд на место. Но не проходит и нескольких секунд после установки зонда, как предупреждающие сирены начинают сердито звучать из контрольных приборов. — Тахикардия! — объявляет старшая медсестра. — Черт! — тут же ругается себе под нос Луи, чувствуя, что нечто подобное может произойти и на следующем шаге. Он надеялся, что они смогут сделать это, не мешая кровотоку, но, похоже, сердце и кровеносная система Эйвери плохо адаптируются к изменениям давления. — Начинаю массаж сердца, — решает вторая медсестра, уже выдвигаясь на позицию. — Нет, не нужно! — твердо заявляет Луи, отрывая взгляд. — Доктор? — Это нарушит работу зонда, — кратко объясняет Луи, не имея времени вдаваться в подробности. Вместо этого он продолжает свой план, беря мерный флакон с вирусом и завинчивая аппарат на место, чтобы начать инъекцию. Чарли следует его примеру, без вопросов повторяя его действия, хотя и бросая на него несколько обеспокоенных взглядов, когда мониторы продолжают пищать. — Луи, ты же это не серьезно! — Найл кричит из-под маски, наблюдая, как Луи продолжает процедуру, невзирая на предупреждения. Он только что переоделся, поэтому марширует через операционную к столу, уже готовый выполнить протокол жизнеобеспечения своими теперь уже одетыми в перчатки руками. — Просто дай мне минуту… — Луи бросает на него быстрый взгляд, все еще заканчивая установку вирусной инъекции. — У нее нет минуты! — настаивает Найл, просматривая показания ЭКГ. — Еще есть время… Я могу сделать это и… — Нет! — непреклонно возражает Найл, явно достигая точки, далеко выходящей за пределы беспокойства, если судить по напряжению его голоса. — У тебя не будет достаточно времени, чтобы ввести вирус, пока ее сердце не переутомилось и не остановилось. Чарли наблюдает за их пререканиями, не зная, на чьей стороне она должна быть, поскольку предупреждающие сигналы, кажется, только становятся громче. Ее руки остаются неподвижными, когда она продолжает держать свою сторону зонда. — Эй, Уэсли, посмотри на меня, все в порядке, — Луи говорит мягко, пристально глядя в ее явно нервные и испуганные глаза. — Держи руку ровно, все в порядке. Точно так же, как мы тренировались, да? Просто смотри на меня, Уэсли… не спускай с меня глаз… — Хорошо… — Чарли слабо кивает головой, широко раскрыв глаза. Ее руки параллельны движениям Луи, следуя плану, который они отрабатывали вместе уже тысячу раз. — Ввожу вирус, — объявляет Луи, крепко держа в руке инъекционный зонд. Он знает, что они должны сделать это как можно быстрее, но он также знает, что это должно быть сделано в равномерном и сбалансированном темпе. — Луи, прошло уже две минуты с тех пор, как у нее началась тахикардия, — Зейн беспокоится сверху, так же внимательно наблюдая за мониторами. — Я знаю… — бормочет Луи, сосредоточившись на мониторе, отображающем процесс вирусной инъекции. — Нам нужен разряд, — Найл придвигается ближе к столу, в то время как машины продолжают сердито пищать. — Мы должны начать искусственное дыхание, прежде чем потеряем ритм. — Нет! Если ты введешь разряд, зонд подвинется, и вирус не доберется до ее опухоли, — говорит Луи, не отрывая взгляда от экрана и продолжая нажимать на инъектор. — Луи… блять! У нее будет остановка сердца! — спорит Найл, теряя самообладание и указывая на монитор сердечного ритма. Он хватает электроды из хирургической тележки. — Я ввожу разряд. Заряжайте! — Не трогай мою пациентку, Хоран! — властно кричит Луи, голос твердый и суровый. — Это живой вирус. Это может привести к энцефалиту или даже тяжелому внутричерепному кровоизлиянию и целому ряду других осложнений. Не трогай ее. Луи знает, что, хотя это и не безопасно, организм может выдержать несколько минут остановки сердца без лечения, но все, что дольше шести минут, немедленно рискует доставить необратимые неврологические повреждения из-за длительного недостатка кислорода и притока крови к мозгу, а на пятнадцатиминутной отметке существует высокий риск смерти мозга. Это означает, что каждая секунда имеет значение прямо сейчас, потому что с каждым проходящим моментом будет намного сложнее успешно реанимировать ее органы. Найл несколько раз моргает, наблюдая, как Луи продолжает вводить вирус. — Доктор Уэсли, немедленно позовите доктора Аоки. — Уэсли, не смей двигаться. Не смотри на него. Смотри на меня, — Луи скрипит зубами, глядя на нее сквозь очки. — Держи руку ровно. И даже не думай двигаться. — Чарли, — Найл зовет снова, на этот раз его голос мягче, произнося ее имя таким тоном, словно оно предназначено только ей одной. Он придвигается ближе к своей девушке, пытаясь заставить ее посмотреть ему в глаза. — Чарли… пожалуйста… Его голос явно действует на Чарли, выражение лица девушки противоречиво. Это нелегкое положение, быть на перепутье между ее наставником и ее второй половинкой. Ее глаза за стеклами очков широко раскрыты, но она не сводит взгляда с Луи, руки совершенно неподвижны, и она не поворачивается к Найлу, стоящему напротив нее. — Я… Я действительно не могу, Найл… — шепчет Чарли, словно раздираемая своим решением. Она держит руку на приборе, подражая действиям Луи. Однако монитор начинает показывать, что их вирусные инъекции протекают несинхронно, у Чарли это происходит несколько быстрее, чем у Луи. — Уэсли, помедленнее, ладно? — Луи говорит с ней ровным голосом, поддерживая зрительный контакт, в надежде вернуть ее в нужное русло. — Не обращай внимания ни на что другое в этой комнате, просто сосредоточься на том, чтобы идти вровень со мной. Мы уже почти на полпути, ты можешь это сделать, Уэсли. Просто дыши. Сосредоточься… всё нормально… Машины все еще гудят, беспрерывно пищат, на мониторах появляются всплески тахикардии, показания пульса на пределе. Ситуация становится все более напряженной с каждой секундой, сердце Эйвери переутомляется. — Доктор Уэсли, это приказ! — Найл кричит еще громче, меняя подход, поскольку риск продолжает расти. Он стоит с заряженными и готовыми электродами. — Доктор Хоран, в этой операционной я — наставник доктора Уэсли, а не Вы! — Луи рычит, его глаза остры и свирепы под бинокуляром, он смотрит на своего друга, оставаясь сосредоточенным, чтобы его руки не дрожали. — Луи, ты только послушай себя! — Найл снова умоляет. — Если вы поместите вирус, но ее сердце полностью остановится, тогда что толку?! Она умрет! — Если я не введу вирус, она умрет! — Луи кричит в ответ, взгляд снова сфокусирован на мониторе, отображающем прогресс. — Я знаю, что делаю! Не трогай ее! Она моя пациентка! Я могу спасти ее! Я могу спасти ее! Он знает, как это звучит. Луи точно знает, какими абсурдными и нелогичными кажутся его действия в этот момент, но он не может остановиться, что-то внутри него не позволяет ему остановиться. Эйвери умрет, если прекратить лечение, это бесспорно. Она не доживет даже до конца года, если эта операция не будет завершена, и Луи не может даже начать думать о том, что это станет реальностью, он не может переварить это. — Я иду за Аоки, — объявляет Зейн, уже выбегая из комнаты наблюдения. — Лу, пожалуйста, перестань. Ей осталось жить еще несколько месяцев… Ты так много сделал для нее… ты сделал, правда, и я так горжусь тобой, — Найл говорит так, словно уговаривает Луи не прыгать с обрыва. — Ты уже удалил большую часть опухоли и разместил капсулы, может быть, это даст ей больше времени… — Нет! Этого недостаточно! — упрямо кричит Луи, чувствуя, как его собственное сердце начинает биться сильнее. — Она просто вернется снова, если я не закончу… Я могу закончить! Я могу спасти ее! Это сработает… лечение сработает, я могу это сделать… Если я не сделаю этого, тогда всё будет бессмысленным… — Нет… — Найл качает головой, его голос становится мягче, когда он пытается достучаться до Луи. — Нет, это неправда, ты же знаешь, что это неправда. Все, что ты для нее сделал, не будет бессмысленным, Лу. Ты дал ей время. У нее не было времени. Времени с ее отцом… времени с тобой. Это важно, все имеет значение. Ты сделал все возможное. Луи молчит, но его решимость не убавляется. Потому что он еще не сделал все возможное. Его указательный и большой палец остаются на шприце, медленно нажимая вниз с необходимой скоростью, пока вирусная инъекция продолжает погружаться в ее мозговую систему. Чарли старательно повторяет каждое его движение. Датчик достигает 75% готовности, и Луи чертовски уверен, что не собирается останавливаться сейчас, когда они так близко. — Луи, ты мой лучший друг, и я очень уважаю тебя как человека и как коллегу, но сейчас ты плохо соображаешь, и мне нужно сделать то, что будет правильным с медицинской точки зрения. Заряд до 200, — Найл инструктирует ожидающую медсестру, решив принять меры, пока не стало слишком поздно. Он берет в руки оба электрода и заносит над неподвижным телом Эйвери. — СТОЙ! Не трогайте мою пациентку, доктор Хоран! — Луи оглушительно ревет, его гулкий голос эхом отдается от стен тихой комнаты, заставляя всю операционную вокруг него замолчать. Единственный звук — это все еще пищащие мониторы, звучащие равномерно с теми же жуткими, предупреждающими интервалами. — Просто заткнись и дай мне работать! — Доктор Томлинсон! — Найл с силой кричит в ответ, прижимая электроды к груди Эйвери. Выражение его лица разрывается надвое, глаза умоляюще смотрят на Луи, в надежде найти в себе силы увидеть хоть какую-то причину. Он явно не хочет отменять решение Луи, но ему нужно сделать то, что он считает необходимым с медицинской точки зрения. — Луи! Пожалуйста! Луи не отвечает, он больше не может тратить времени на ответы, все его внимание сосредоточено на правильном введении последних капель вируса. Он работает наперегонки с временем, которое он, увы, не может контролировать, и неизвестно, сколько сможет выдержать организм Эйвери, но он надеется, что она сможет продержаться. Луи чувствует на себе взгляд Найла, он чувствует, как все взгляды в комнате впиваются в его кожу, но сейчас ему на это наплевать. Он не отрывает взгляда от монитора, отображающего мозговую активность Эйвери, наблюдая, как экран, наконец, светится зеленым, означая, что вирусная доза была успешно введена на сто процентов. И в этот момент он и доктор Уэсли резко поднимают руки от своей пациентки, делая шаг назад, чтобы позволить ввести разряд. Им даже не нужно ничего говорить, когда Найл, не теряя ни секунды, приступает к процедуре. — Разряд! ♫ Priscilla Ahn — Dream Найл прижимает заряженные электроды к ее груди, и ударные волны проходят через ее маленькую грудную полость, чтобы стабилизировать ее сердце. Но кажется, что уже слишком поздно, и беспокойство Найла вновь возрастает, когда сердечный ритм больше не может быть восстановлен путем электрического разряда. — Асистолия, доктор, — с сожалением сообщает медсестра, считывая ЭКГ Эйвери, и в этот затянувшийся миг Луи чувствует себя так, словно его собственное сердце только что было жестоко пронзено прямо посередине. — Электрическая активность без пульса. — Черт… — Найл отчаянно ругается себе под нос, немедленно отдавая электроды обратно медсестре, прежде чем сцепить руки и надавить ей на грудь. — Начинаю массаж сердца. Атмосфера в операционной неспокойная, ровная земля смещается и наклоняется вокруг своей оси, в то время как стены кружатся и вращаются вверх ногами. Луи еле стоит на ужасно слабых ногах. — Как… к-какие показатели? — спрашивает он, задыхаясь, но стараясь не волноваться, стараясь не сорваться полностью, наблюдая за ужасной плоской линией на кардиомониторе ЭКГ. — Показания ETCO2 едва держатся на уровне 9 мм рт.ст. — Блять… — Луи неслышно дышит под маской, грудь опускается, угрожая, как якорь, повалить его на пол. — Вводите эпинефрин, — инструктирует Найл, несколько раз надавливая на ее грудь в отважной попытке заставить сердце биться снова. — Нам нужно вернуть ритм сейчас же. Не теряя времени, вазопрессоры закачиваются непосредственно через катетер Эйвери, механически циркулируя по ее организму с асинхронной вентиляцией и продолжающимися сжатиями грудной клетки. — Останавливаю компрессии, чтобы проверить ритм, — объявляет Найл, останавливая свои неутомимые движения и сосредотачивая внимание на мониторах. Капельки пота выступают у него на лбу, прямо под шапочкой, дыхание становится неровным. — Никаких изменений, доктор. Все еще асистолия, — сообщает медсестра после нескольких мгновений, машины все еще дико пищат. — Ни ритма, ни пульса. Чарли берет на себя компрессии вместо Найла, работая в том же темпе. Все это время Луи стоит рядом, а его разум кружится по спирали с мыслью о том, что прямо сейчас, в этот ужасный момент, Эйвери мертва с медицинской точки зрения. Без отчетливого пульса, без спасительного ритма, без возможности дышать и функционировать без постоянной сердечно-легочной реанимации. Если бы они остановились прямо сейчас, подняли руки и наблюдали, как ее жизненные показатели тонут в звуках раздраженных приборов, всё, что им оставалось бы сделать, — это назвать время смерти, и это был бы конец, конец для неё. Другие врачи могли бы, другие врачи сдались бы, но они не другие врачи, и они не сдадутся так легко. — Эпинефрин! Еще эпинефрина! — быстро приказывает Найл, держа электроды, готовый воспользоваться ими при первых признаках ритма. Взгляд Луи прикован к кардиомонитору, он с затаенным дыханием наблюдает за отсутствием скачков. Он бесполезен, абсолютно бесполезен. Его окровавленные руки в перчатках все еще подняты, застывшие и неподвижные. Он словно пойман в ловушку внутри собственного тела, неспособен двигаться, неспособен делать что-либо, кроме как в страхе наблюдать, как время проходит мимо него. Он должен был бы запустить код, это он должен был меняться местами с Найлом, но он не может этого сделать. Он едва может самостоятельно дышать, чувствуя себя совершенно парализованным. Длинные, темные щупальца парализующей паники начинают обвиваться вокруг его хрупкого сердца, сжимая его так, что оно вот-вот разорвется. Он борется с повторяющимися словами, звучащими все громче и громче в его голове, бьющимися о его рассудок, снова и снова, как искореженная сломанная пластинка. она не вернется, она не вернется, она не вернется в этот мир — Еще раз проверим ритм, прекратить компрессии, — решает Найл, и Чарли приостанавливает свои реанимационные движения. В операционной снова повисла мертвая тишина, если не считать постоянного писка приборов, все взгляды направлены на монитор ЭКГ. Линия остается тусклой, безжизненной и плоской, бегущей по экрану без единой волны. Луи больше не может смотреть на это, он не может вынести мысли о том, что все это может означать, он не может позволить себе провести связь между этой жуткой роковой чертой и всем, что Эйвери для него значит. И все силы уходят на то, чтобы не упасть на колени на стерильный пол операционной, иначе он бы никогда больше не поднялся. Никто не хочет озвучивать это, никто не хочет ничего говорить, но молчание хуже всего. Молчание похоже на признание истины, которую все они знают, но боятся говорить вслух. Луи позволяет своим глазам закрыться и пытается сдержать себя. Хотя он чувствует себя ядерной бомбой, готовой взорваться и самоуничтожиться в любой момент. — Это… это скачок…? — неуверенно произносит Чарли, нарушая тишину. Ее глаза сосредоточенно прищурены, когда она изучает монитор. — Где? — спрашивает Найл, наклоняясь вперед. Луи держит глаза закрытыми и даже не смотрит на монитор, сердце громко стучит в ушах. — Вот… прямо здесь… — Чарли указывает на крошечный пик в дальнем углу, он повторяется, но легко может быть списан на какой-то афтершок. — Эта маленькая волна. Это ведь ритм, да? Это должен быть он… крошечный… но, может быть… Я не знаю, может быть, это… Найл растерянно качает головой. — Все, что мы можем сделать, это ввести разряд и посмотреть. Чарли медленно кивает, с надеждой наблюдая за легким ритмичным рисунком. — Заряд до 250, — командует Найл, меняя положение электродов и продолжая выполнять код. Луи не может удержаться, чтобы не открыть глаза и не посмотреть на монитор, хотя и не ожидая ничего хорошего. Это едва ли ударный ритм, едва ли вообще какой-то ритм, но хотя он незначителен, он последователен и устойчив, и попробовать определенно стоит. — Разряд! не… После шока небольшая волна сменяется видимым ритмом фибрилляции желудочков. Он почти незаметен, но он есть. не умирай… — Фибрилляция желудочков! — сообщает медсестра. — Попробуем амиодарон, — дальше приказывает Найл. — Мы должны стабилизировать ее состояние. не оставляй меня… — Да, доктор Хоран, — команда поспешно вводит препарат через ее катетер, делая все, чтобы стабилизировать ее сердце. — Заряд снова, на этот раз до 275, — инструктирует Найл, электроды снова наготове. ну же, эйвз… — Разряд! Глаза Луи снова закрыты, он едва дышит, не двигаясь, а его собственное сердцебиение выходит из-под контроля, отдаваясь эхом в ушах, как стук барабана. Он был слишком самонадеян? Должен ли он был поступить более безопасно? Неужели он зашел слишком далеко? Это было рискованно, он знает, что это было очень рискованно, но… Нет, если бы у него был шанс сделать это снова, он бы все равно попытался. Луи всегда будет стараться спасти тех, кто ему дорог. Он всегда будет храбрым и будет стараться изо всех сил, несмотря ни на что. И сейчас не время позволять страху взять верх и заставить его отказаться от нее. — Все еще фибрилляция, доктор, — докладывает медсестра, наблюдая разрозненные ритмические узоры. Луи открывает глаза и решительно обходит все приборы, чтобы оказаться рядом с Эйвери, прямо у ее головы. Он наклоняется к ее спокойному лицу. — Эйвери, послушай меня, дорогая, — шепчет Луи, отчаянно вглядываясь в ее неподвижное лицо. — Ты не умрешь сегодня. — Заряд до 300. — Эйвз, любовь моя, это не конец, милая. Твоя жизнь только начинается. Тебя ждет столько всего, ты еще не сделала и не испытала так много. У тебя впереди такое прекрасное будущее, яркое и красочное, и оно твое. Все твое. Ты не умрешь сегодня, — смело шепчет Луи, обращаясь не только к ней, но и к самому себе, чувствуя, как горят его глаза. — Заряд! — Твой отец нуждается в тебе, Эйвери. Он так нуждается в тебе, он пропадет без тебя. Ты для него все, ты всегда была всем… и не только он, но… и я… Я нуждаюсь в тебе… — он делает слабую паузу, осознавая, что так и не признался ей в этом вслух, потому что всегда старался держаться на расстоянии, старался не вызвать у нее еще большего замешательства, но какое это теперь имеет значение? — Я слишком нуждаюсь в тебе. С тех пор, как я впервые держал тебя на руках ребенком, я нуждался в тебе. Боже, я н-нуждаюсь в тебе так сильно… больше, чем ты можешь себе представить. Ты — часть меня, и ты всегда в моем сердце… Я… Я люблю тебя, Эйвз… Я люблю тебя… — Последний раз… — решает Найл, и его голос звучит несколько осторожно. ты нужна мне, ты нужна мне, ты нужна мне сейчас больше, чем когда-либо Этот момент тянется вечно, все глаза прикованы к монитору ЭКГ. Желая, надеясь, молясь и предвкушая. Луи чувствует, как вся его жизнь проносится перед его глазами, ничто никогда не казалось ему таким важным и серьезным, как это, все его внимание в одном этом моменте. Луи чувствует, что он существует в мучительном парадоксе; каким-то образом его сердце одновременно словно хочет вырваться из груди, но при этом словно остановилось. И его дыхание тяжелыми шумными вздохами вырывается из-под хирургической маски, но в то же время он едва дышит, не в силах сделать ни вдоха. пожалуйста, не уходи, эйвери Оживить ее сейчас было бы чудом, поразительным, редким чудом. Луи знает это, он знает, как сильно ее тело переутомилось за последние несколько часов, но он также знает, что в его прекрасной золотоглазой девочке всегда было что-то удивительно чудесное. пожалуйста, любовь моя… На мониторе появляется небольшой скачок, больше, чем скачок нестабильной фибрилляции желудочков. И вскоре появляется еще один, потом еще и еще; с каждым разом все сильнее, и вот пики начинают стабилизироваться в практически нормализованный ритм. — Синусовый ритм. — О боже… — дрожащим голосом выдыхает Луи, почти падая навзничь и выдыхая с сокрушительным облегчением, выпуская весь скопившийся внутри воздух. Он едва может стоять, чувствуя головокружение, когда протягивает руку, чтобы опереться на операционный стол. — Давление низкое, но неуклонно растет, — Найл вздыхает, почти недоверчиво, лоб мокрый от пота. — Отличная работа, ребята. Вся операционная взрывается радостным торжеством и облегчением, все в комнате аплодируют, за исключением Луи, который все еще стоит неподвижно, полностью застывший с расфокусированным взглядом, руки в перчатках безвольно свисают по бокам. — Луи? — Найл внимательно смотрит на него, замечая, как он напряжен и бледен. — Доктор Томлинсон, с Вами все в порядке? — спрашивает следом Уэсли, озабоченно склонив голову, в то время как глаза Луи остаются безучастными. Доктор Аоки и Зейн поспешно врываются в операционную, прижимая маски к лицам. — Что здесь происходит? — немедленно спрашивает Стив, оглядывая лица в поисках ответа. Его взгляд падает на Луи, и он выжидающе смотрит на него. — Доктор Томлинсон, дайте мне отчет о состоянии дел. Но Луи не двигается с места. Он не двигается и не говорит, его лицо лишено каких-либо ощутимых эмоций, как будто он находится в состоянии шока. Тем временем все остальные в операционной с любопытством смотрят друг на друга, не зная, что именно делать или говорить дальше без команды Луи. Зейн делает несколько шагов к нему, нахмурив брови от растущей озабоченности. — Эй, Томлинсон, ты в порядке? Луи дважды моргает, медленно и все еще не в силах сфокусировать взгляд, глядя прямо сквозь Зейна. Его разум вопит от напряжения, а тело наливается свинцом, но он моргает еще раз и снимает с головы бинокуляр. — Эм… доктор Уэсли… Вы можете эм… закрыть… Доктор Хоран поможет… это эм… хорошая практика для Вас… да… — слабо бормочет Луи, говоря как в тумане, когда он разворачивается и направляется к дверям, проходя мимо главного хирурга и своего друга без единого слова. Он снимает с себя грязный халат и перчатки, сдергивает с лица маску и быстро избавляется от всего снаряжения, прежде чем выйти из операционной. — Доктор Томлинсон? Луи продолжает идти, не оглядываясь, даже когда его имя повторяют снова и снова. Он вываливается из операционной в абсолютном оцепенении, чувствуя себя совершенно сбитым с толку и дезориентированным. Он задумывается, нет ли в этом вины длительного облучения, но он понимает, что причина его плохого самочувствия совсем не в этом. Это гораздо хуже, чем всё, что могло сделать с его телом радиационное излучение. она в порядке, она в порядке, она в порядке Луи протискивается в первую попавшуюся кладовку, запирает за собой дверь и медленно опускается на пол. Его сердце бешено колотится, практически вырывается из груди, а его пальцы, наконец, могут дрожать впервые за несколько часов с начала операции. Боже, он был так напуган. Все это время он был чертовски напуган. И это чувство не покинуло его, оно только усилилось, Луи все еще напуган до ужаса. Храбрость и бесстрашие, пронизанные растущим адреналином, которые овладели им в операционной, которые заставляли его стоять прямо и двигаться вперед, теперь сменились чистым ужасом. Эйвери могла умереть. Он действительно мог убить ее. Он чуть не убил ее. но она не умерла, она жива Это кажется таким нереальным, пугающим и чертовски нереальным. Дрожь в его пальцах двигается вверх по его рукам, вскоре охватывая все его тело, пока он не начинает трястить в потоке всепоглощающей паники. она жива, она в порядке, она жива Луи прячет голову в подтянутые колени, стараясь как можно сильнее отгородиться от окружающего мира, отчаянно пытаясь обуздать свои эмоции и успокоиться. Но происходит совершенно противоположное, и из его горла вырывается сдавленное рыдание. И не успевает он опомниться, как Луи уже вовсю рыдает, а слезы горячими волнами катятся по его раскрасневшимся щекам. Как вышло, что за последний месяц он плакал больше раз, чем за последние восемнадцать лет своей жизни? Как вышло, что он больше не контролирует свои бушующие эмоции, и буквально что угодно может вывести его из себя? Может быть, это потому, что теперь он заботится о ком-то гораздо сильнее, чем можно себе представить, до такой степени, что даже мысль о потере ощущается словно сама смерть. Честное слово, он чувствовал, что почти умер в операционной. Будто он физически умер, глядя на эту плоскую линию монитора, будто его сердце не только ментально связано с сердцем Эйвери, но и физически. Это пустота, равная той, что он испытал в прошлом, и это знакомое чувство проявляется в десятикратном размере, потрясая его до самой глубины души. И, может быть, именно так чувствуется смерть — ты будто смотришь, как всё, что ты любишь, исчезает, не будучи в состоянии сделать хоть что-то, чтобы остановить это. Никогда в жизни страх не поглощал его заживо до такой степени, что полностью парализовал. Это было чудо, что она вернулась, редкое чудо, что каким-то образом эта маленькая девочка смогла бросить вызов всем обстоятельствам и выйти из этого живой. И Луи остается в растерянности, изо всех сил пытаясь осмыслить все, чему он был свидетелем, потому что он понятия не имеет, как объяснить это, ни с медицинской точки зрения, ни физически, ни, конечно, эмоционально. Все, что знает Луи, — это то, что он все еще ощущает острую физическую боль, исходящую из центра его груди, когда он в мельчайших подробностях вспоминает тот момент, когда ему показалось, что он чуть не потерял свою Эйвз навсегда. С тех пор как умерла его семья, Луи вел себя так, словно ему нечего терять. По большей части он держался в стороне, оставаясь отстраненным и держа огромные части себя скрытыми от мира. Он преуспевал в этом уже много лет, прячась даже от своих лучших друзей. Всегда есть какая-то его часть, которая скрыта, которая надежно спрятана, защитный механизм, который он установил много лет назад, чтобы защитить себя. Это то, что удерживало его от высвобождения эмоций, от слез, от настоящего горя, от подлинного ощущения реальности, происходящей вокруг. И это давало ему возможность убедить себя, что в его жизни больше нечего терять. Как можно потерять кого-то, если он никогда никого не впускает, если он никогда не дает себе шанса чувствовать и заботиться. Но если сегодняшний день что-то доказал, так только то, что у него есть, что терять. Пожизненная борьба с собственными подавленными эмоциями взяла верх над ним с того самого дня, как Гарри вошел в его жизнь. Луи боролся с этим, он боролся с собой изо всех сил, но с каждым новым днем, когда он начал немного отпускать поводья, приходило новое осознание того, кто он есть на самом деле, открывались двери новым чувствам, которые он никогда не надеялся ощутить снова. Но теперь, когда он испытывает эти эмоции, видит все эти пути, которыми они могут изменить его жизнь, он не понимает, как кто-то может жить с этим. Как может кто-то на этой земле жить с таким непреодолимым чувством, как это, пронизывающим его насквозь? Как он должен жить изо дня в день, когда все, что он может делать, это беспокоиться — беспокоиться о возможной потере тех самых людей, которые держат его разбитое сердце в своих ладонях? Луи толком не помнит, каково это — иметь семью, все, что он помнит, — это чувство потери. И он так чертовски напуган, травмирован ужасно одиноким, покинутым чувством, которое остается внутри так надолго. Преследует его постоянно, безжалостно, до такой степени, что у Луи развилось извращенное чувство трепета, когда речь заходит о понятии любви и влюбленности, страх перед возможностью того, что в мгновение ока все, о чем он когда-либо заботился, может исчезнуть. Но он хочет верить, что жизнь не всегда такова. Луи так отчаянно хочет верить, что иногда все действительно получается, и его паника — это не что иное, как беспричинный страх. Но сейчас, когда он сидит, свернувшись калачиком, на полу кладовки и безудержно рыдает, уткнувшись в свои колени, Луи может чувствовать только тот же самый душераздирающий страх. Он может чувствовать только грубые открытые шрамы, снова и снова оставленные на его сердце трагедиями прошлого. И всё это, по правде говоря, уже не кажется таким беспричинным.