What if this is all the love I'm ever shown?

Странно возвращаться в монастырь после такого длительного отсутствия, хотя монахи приветствуют его так же любезно, как и много лет назад. Будто совсем ничего не изменилось. Они как обычно молчаливы, и ограничиваются лишь приветствием и коротким сообщением о том, что в его комнатах прибрались. И правда — всё на своих местах, но нигде нет ни пылинки. Он оставляет свой чемодан, — с зацепленной за выдвижные ручки дорожной сумкой, — внутри комнаты, аккуратно укладывает кожаный портфель на кровать и выходит, закрывая за собой дверь. Внизу остальные увлеченно болтают, ссорясь между собой и распределяясь по комнатам. Решают кто и когда будет готовить, ведь теперь у них снова есть полноценная кухня — возможно даже лучше той, которая была в особняке в Толедо. Он отвлеченно слушает разговоры остальных членов команды и, когда снаружи темнеет настолько, что Серхио осторожно зажигает свечи в гостиной, — где они расселись после ужина, — Андрес встает, желает всем ‘Доброй ночи’ и уходит. Однако, лежа на давно ставших родными шелковых простынях, он все никак не может уснуть и, когда просыпается на следующее утро, то не чувствует себя отдохнувшим. Он выходит на кухню тогда, когда холодный ветер, задувающий из открытого окна в комнате, заставляет его проснуться и привести себя в порядок. За столом уже сидит Стокгольм, у которой на руках маленький Цинциннати увлеченно бьет вилкой по тарелке с кашей. — Доброе утро, Берлин. — говорит она с весёлой улыбкой. — Звонил Профессор, он должен приехать с минуты на минуту. Андрес кивает, наливая себе чашку кофе из френч–пресса. Это почти что грех, но простительный — кофе машины в монастыре нет, а он научился довольствоваться малым. Он не уточняет упоминал ли Профессор пассажиров или нет. Ему не приходится долго над этим раздумывать. Как раз когда к ним за стол присоединяются Денвер и Хельсинки, громко споря между собой о том что вкуснее — американский завтрак или английский, все слышат скрип шин во дворе. — Это должно быть Профессор! Андрес раздражен из–за того, что немного нервничает, слушая шаги приближающиеся к кухне. Он поправляет свой жилет и раскрывает газету, строя из себя классического мужчину среднего возраста, который пьет кофе, узнает все свежие новости из газет, а потом целует жену и отправляется на работу. Хотя на самом деле он просто прячется за мягкими печатными страницами, как раз когда дверь наконец открывается и входит Серхио. И пассажир. — Денвер, Стокгольм, Хельсинки — это Палермо. — Ты забыл про Берлина. — глупо смеется Денвер. Андрес резко складывает газету и уничижающе смотрит в лицо Денверу. — Мы уже встречались. — он встает из–за стола. — Палермо. — он позволяет себе первый и единственный взгляд на Мартина, прежде чем развернуться на каблуках и покинуть кухню. Он готов убить любого, кто назовет его уход бегством. Оказавшись в безопасности своей комнаты, он переигрывает в голове события на кухне. Он не совсем уверен, что ожидал увидеть, но точно не это. Мартин выглядел ужасно, будто живой мертвец. Намного тоньше, чем когда он видел его в последний раз, с глубокими кругами под налитыми кровью красными глазами, и бледностью, которая намекает о долгих ночах пьянства в одиночестве. Это был не тот человек с которым он мог часами обсуждать кражу девяносто двух тонн золота, с которым он пил Мерло в ранние часы, когда солнце уже вышло, но воздух был ещё бодряще холодным, с которым у него было много успешных ограблений, оставлявших их опьяневшими от адреналина, смеющимися над некомпетентностью полиции. Остальные не особо тепло относятся к Мартину, или Палермо, как они его называют. Он ни с кем не общается, и часто пьян даже в классе. Андрес знает, что никому другому такое с рук не сойдет, но у Серхио и Мартина видимо негласное соглашение. Тем не менее, Мартин всё так же великолепен — его часть плана образцовая, как по учебнику. Когда он рассказывает о сварке, затоплении хранилища и о том, как они собираются плавить золото, то тогда Берлин видит проблески того человека, которым был Мартин. Андрес помнит каким он был раньше — сильный, высокомерный, несомненно по-своему красивый. Он качает головой, вспоминая как тот описал его в ту роковую ночь. «Мощный», —сказал он. — «Прекрасный». Андресу удавалось успешно избегать Мартина те несколько недель с момента его прибытия. Маленький кусочек его разума интересуется чувствует ли тот себя таким же одиноким, как себя иногда чувствует Андрес, когда позволяет себе думать о том, чего у него больше никогда не будет. Однако Мартин одиноким не выглядит — он начинает чаще улыбаться и подшучивать над остальными, пусть близко всё же ни с кем не общается. Когда Палермо начинает скандировать «бум–бум–чао» Андрес выходит из–за стола вместе с женской частью команды. Несмотря на все его попытки заглушить любовь случайными связями — тот так и не смог отделить себя от своих чувств. — Что, градус женоненавистничества слишком высок даже для тебя? — спрашивает Лиссабон, когда они вместе идут в монастырь. Она ему нравится, однако он никогда бы не признался в этом ей или Серхио. Токио смеется, идя впереди них, рука об руку с Найроби. — Возможно ты просто ебаный гомофоб, которому противно слушать рассуждения Палермо о гейском сексе? — Я не гомофоб, сука. — плюется Андрес, и Стокгольм с Найроби уводят ее подальше, прежде чем дело примет насильственный поворот. — Лучше вставь себе затычки для ушей сегодня вечером, Берлин. — говорит Токио через плечо, прямо перед тем как исчезнуть за углом. — Я ставлю сто евро на то, что Хельсинки с Палермо всю ночь будут трахаться как кролики. Берлин стоит на месте и не может пошевелиться, пока женщины возвращаются обратно в свои комнаты. Лиссабон бросает на него странный взгляд, но он игнорирует ее и быстрым шагом идет к себе. — Ты в этом уверен? — спрашивает он Серхио тем же вечером, когда они сидят у него в комнате, открыв бутылку Каберне девяносто второго. Он имеет ввиду ситуацию с Мартином, но не говорит об этом прямо, однако к счастью, его брат все понимает. — Я думаю что вроде все идет хорошо. Кажется, все ладят, не так ли? Андрес пожимает плечами. — Видимо так. — Если есть какие–то проблемы, то тебе стоит их озвучить. — И вот, он снова звучит как настоящий профессор. Андрес его игнорирует и Серхио вздыхает. — Знаешь, он ведь мне всё рассказал. Андрес смотрит на него и приподнимает бровь. — Кто тебе что сказал? Серхио бросает на него острый взгляд. — Мартин. — И? Что же он тебе сказал? — спрашивает Андрес, а в животе, будто ужом, скручивается неприятное чувство. Его младший брат поправляет очки, выглядя несчастным. — Он рассказал мне о той ночи, когда ты ушел. Что именно ты сделал. — Не–а. — зло цокает языком Андреас. — Что ты заставил меня сделать. Меня устраивало то, что у нас было. — Ваш план погубил бы вас. Ты почти умер тогда в Монетном Дворе. Если бы Хельсинки вместе с Найроби не вытащили бы тебя, то ты был бы мертв. А между ребер у тебя покоилось бы десять пуль. Бессмысленное самопожертвование. Андрес хмурится. — Я все равно умирал! — Да, а теперь посмотри на себя снова. Или что? Лечение не работает? Андрес смотрит на свои руки, которые кажутся ему почти чужими — его кисти не тряслись уже больше года. — Все работает. Я увеличил количество поставляемых лекарств из Гонконга, мне должно хватить ампул для ограбления Банка Испании. Разговор утихает, прямо как пламя в мощеном камине за ними. Андрес думает, что они закончили говорить о Мартине, но тот снова поправляет очки и говорит. — Почему ты это сделал? Ты ведь мог просто его оставить. Андрес качает головой, ему совершенно не хочется объяснять, потому что его брат никогда не понимал глубину их с Мартином отношений. Насколько правильно ощущалась его теплота, которую он прижимал к стене те несколько минут. Тогда он думал лишь о том, чтобы просто остаться с ним навсегда. — Он не принял бы это. Он последовал бы за мной. — Тебе не стоило ему лгать. Андрес приподнимает бровь. — Ты думаешь что я солгал? Серхио молчит, а Андрес, если честно, сильно устал и совершенно не хочет ждать пока тот снова заговорит. — Уже поздно. Я иду спать. Увидимся завтра, брат. Серхио кивает ему, и Андрес уходит. Он встречает Лиссабон в коридоре и желает ей спокойной ночи. Та лишь улыбается и кивает, проскальзывая мимо него. Монастырь плохо освещен, но Андрес знает дорогу наизусть. В тишине прохладных коридоров ему даже удается ненадолго забыться. Другие, однако, видимо еще плохо ориентируются в темных переходах и его с ног сбивает Хельсинки, который, по–видимому, только что выскользнул из комнаты Мартина. Мужчина помогает ему встать, слишком громко извиняясь в такой поздний час. Андрес замечает что дверь в комнату все еще открыта и позади толстяка он видит Мартина — в исподнем и с зубной щеткой за щекой. Он выглядит намного лучше чем тогда, когда он видел его на кухне — на его костях будто больше мяса, а из–под глаз исчезли синюшне–черные круги. Он выглядит живым и ‘свеже–трахнутым’. У него в голове пролетает короткая предательская мысль о том, что именно он должен был оставить Мартина таким — уставшим, потным, удовлетворенным. Хельсинки коротко машет и с его медвежьей лапой это выглядит скорее нелепо, чем мило. Андрес ухмыляется, но насмешка быстро пропадает с его лица, когда Мартин машет в ответ, и он видит его запястье. Прежде чем он успевает хотя бы подумать, он отталкивает Хельсинки и заходит внутрь. Толстяк выглядит так, будто хочет его остановить, но Андрес захлопывает дверь прямо перед его лицом, прежде чем развернуться к Мартину. Тот одновременно выглядит и напуганным, и взбешенным, но все же отступает от Андреса, будто избитая хозяином собачонка. — Что, — шипит Андрес. — это? — Что именно? — спрашивает Мартин, вызывающе выпячивая подбородок, и Андрес думает что это какое–то дежавю, потому что ситуация кажется ему слишком знакомой: он — склонившийся над Мартином и Мартин — прижавшийся к стене. Он резко дергает его за руку и переворачивает ее чтобы осмотреть уродливый кривой шрам, который идет от локтя до запястья. — Что это? — спрашивает Андрес и ему очень не хочется чтобы Мартин ответил. Потому что этот ответ может за секунду разбить аккуратно созданную им иллюзию спокойствия. Мартин, его Мартин смотрит на него злым взглядом и пытается выдернуть свою руку из его ладоней. — Это не твое сраное дело, не суй свой нос куда не надо. — Мартин. — говорит Андрес, и нет, он конечно же не умоляет, потому что такой человек как он не может умолять. Мартин вздыхает. — Это был несчастный случай. — тихо говорит он. — Несчастный случай? Ты вспарываешь свою руку, от локтя до запястья, и я должен поверить что это был несчастный случай? — Мне блять все равно во что ты веришь. Я сказал тебе, что это был несчастный случай. Уходи. — он пытается казаться злым, но Андрес, который знает его уже много лет, знает что за злостью кроется усталость. Он резко кивает, покидая личное пространство Мартина. Он разворачивается и идет к двери, но Мартин так и не отходит от стены. — Не делай так больше. — говорит Андрес уже стоя в дверном проеме. Он не оборачивается, но слышит как Мартин шмыгает носом, явно стараясь сдержать слезы. Всё кажется ему настолько знакомым, что он уходит раньше, чем успевает даже задуматься об этом. Хельсинки все еще стоит в коридоре, прислонившись к стене напротив комнаты Мартина. Он не разговаривает с Андресом и просто проходит мимо, прямо в комнату. Андрес остается в темноте, и всеми силами старается игнорировать то самое чувство в животе, которое все больше начинает ощущаться как ревность.