What if this is all the love I'm ever shown?

Мартину нравится Хельсинки, правда. Он по–своему красив и действительно слишком хорош для человека вроде Мартина. Доказательством тому служит хотя бы то, что после всего этого дерьма с ‘бум–бум–чао’ — Хельсинки возвращается к нему чтобы узнать как он, после того как Андрес уходит. — Ты в порядке, Палермо? — спрашивает он, все еще прижимая к груди одежду, которую не успел надеть после того как Палермо его почти что выкинул из своей постели. Мартин шмыгает, тайком пытаясь вытереть тыльной стороной ладони слезы. — Конечно. Нам с Берлином просто нужно было поговорить. Хельсинки хмурится. — Я думал, что вы не разговариваете друг с другом. — Оказывается, что мы лучшие подружки. — говорит Мартин, обводя глазами комнату чтобы найти свою темно–бежевую рубашку. В эту ночь количество людей, увидевших его запястья, увеличилось вдвое. И теперь о его неприятных секретах знают он, Хельсинки и Берлин. Не учитывая бесчисленных связей на одну ночь — но тех искаженных от алкоголя фигур он не считал даже за людей. Хельсинки, однако увидел все первым и ему, по–видимому, неприятно не было. В самые жаркие моменты перед оргазмом, он обводил губами уродливые полосы — а Мартин позволял ему. Возможно потому, что хотел чтобы хоть раз за него кто–то волновался, хоть раз его кто–то пожалел. — Он спрашивал об этом? Мартин устало вздыхает. — Андрес никогда не позволял правилам хорошего тона мешать его любопытству. Или чему еще. — когда лицо Хельсинки становится еще более обеспокоенным, Мартин пожимает плечами. — Все хорошо. Андрес никогда не любил чужие слабости, особенно мои. — Нет, — говорит Хельсинки. — это не слабость. А если это считается за слабость, то Берлин сам слаб. — Что ты имеешь в виду? — Мартин спрашивает, а его живот скручивает от беспокойства. Хельсинки колеблется, прежде чем начать говорить. — Тогда, на Монетном Дворе… Берлин собирался остаться позади. Он хотел, чтобы мы бросили его, чтобы он мог пожертвовать собой. — Как он спасся? — Мартин говорит, и он ненавидит то, что его голос колеблется, ненавидит едва–сильный шепот, ненавидит то, что ему не всё равно. — Найроби и я… мы не могли ему позволить. Мы схватили его и потащили в туннель. — Хельсинки не успел даже закончить говорить, как к нему бросился Мартин, обвив руками талию толстяка. Спасибо. — шепчет Мартин ему в шею, когда Хельсинки крепче прижимает его к себе. Это кажется даже более интимным чем секс, и если бы он был лучшим человеком — тем кто не трахается со случайными людьми, кто не маринует свою печень в Джонни Уокере, кто не матерится через слово или кто никогда не избивал людей до поломанных ребер — то тогда он может был бы наполнен удушающим чувством вины. Хельсинки похлопывает его по спине и слегка улыбается, когда они отпускают друг друга. — Он тебя не заслуживает. Мартин пожимает плечами. — Это нормально. Я тоже тебя не заслуживаю, но тем не менее ты здесь. Хельсинки подходит к двери и разворачивается. — Спокойной ночи, Палермо. — Спокойной ночи. — говорит Мартин, наблюдая, как он уходит. Он ждет, пока дверь закроется, прежде чем вáлится на кровать. Следующим утром они завтракают все вместе. И Мартин замечает, что Андрес кидает на него короткие взгляды поверх свежей газеты. В конце концов его терпение заканчивается. — Что тебе надо, Берлин? — отвечает он резко, и остальные замолкают. Андрес неторопливо складывает газету, конечно же с видом оскорблённого джентльмена, собирающегося на утреннюю прогулку со своими охотничьими псами. — Я просто подумал, что следует воспользоваться этим моментом, чтобы напомнить всем вам об опасности, которую представляют романтические отношения. В конце концов, не будь Токио такой шлюхой, Рио никогда не оказался бы в этой ситуации. — говорит Андрес и сразу же выходит из кухни, оставляя горячий кофе недопитым, а газету на краешке стола недочитанной. Все недолго молчат, прежде чем кухня превращается в хаос — все пытаются перекричать друг друга, размахивают руками. Мартин однако молчит. Он просто сидит, сгорбившись на неудобном стуле, и молчит. Его щеки покрывает ярко–красный румянец, а где–то в животе стыд скручивает кишки в узел. На другом столе он видит осуждающий взгляд Найроби, которая демонстративно соприкасается плечами с Хельсинки. Серхио пытается успокоить Токио и Денвера, которые спорят друг с другом, но, похоже, утверждают одно и то же. Стокгольм и Богота пытаются им помочь, поэтому никто и не замечает как у Мартина из пальцев выпадает вилка, и он тихо покидает стол. Он пытается игнорировать то, что за ним наблюдает Хельсинки. Во дворе дует холодный, резкий, как лезвия, ветер, и Мартин сожалеет о том, что покинул тепло протопленной кухни. Он подрагивает от холода и направляется к своей комнате, где у него прямо под прикроватной тумбочкой стоит полбутылки Джонни. — Отправляешься утопить свои печали? — спрашивает Андрес, выходя из–за арки. Мартин рычит, отталкивая его в сторону, но Андрес быстро, как кобра, тянется рукой и хватает его за плечо. — Какого черта ты делаешь? Отвали! — плюется Мартин, пытаясь скинуть с себя чужие руки, но Андрес просто кружит его, прижимая к стене. Они настолько близко прижаты друг к другу, что Мартин чувствует запах грейпфрута, который Андрес ел на завтрак. — Зачем ты это сделал? — спрашивает Мартин, отчаянно пытаясь спастись от Андреаса, отчаянно пытаясь не показать ему насколько сильно его близость все еще на него влияет. Андрес улыбается, такой яркой, но острой улыбкой, которую Мартин помнит и любит больше всего на свете. — Я просто подумал, что разумно напомнить о том, что романтические отношения мешают ограблению. Мартин фыркает. — Романтические? Ничего романтического тут нет. — То есть ты хочешь сказать, что не трахался с этой гориллой? — шипит Андрес. — Конечно я с ним спал, но это даже и близко не стояло с романтикой. Я уж думал что ты, из всех людей в этом монастыре это понимаешь. — Мартин говорит это лишь потому, что гнев делает его храбрее, чем он есть на самом деле. Андрес кивает, его лицо нечитаемое — такого никогда не было, Мартин всегда мог с одного взгляда понять какое у него настроение или как себя стоит вести. — Бум–бум–чао, да? — Мартин кивает, и Андрес становится похожим на кошку, которая попалась в собственную ловушку. — Тогда почему он вернулся в твою комнату? Я думал ты уже сказал ‘Чао’. — говорит он, будто бы решил загадку величайших трюков фокусника. — Потому что, — резко отвечает Мартин. — в отличие от остальных, Хельсинки обо мне заботится. Если бы это была одна из тех романтических мелодрам, которые так сильно любит Стокгольм, то именно это был бы тот момент, когда Андрес сказал бы Мартину как сильно он о нем заботится. Но это не так. Вместо этого Андрес просто улыбается, наконец отпускает Мартина и уходит, будто ничего не произошло. Мартин остается стоять у стены, дрожит и задается вопросом, сколько раз он еще позволит Андресу полностью уничтожить его, а потом уйти безнаказанным? Глупый вопрос. Он знает, что никогда ему ни в чем не откажет. Попасть в банк оказывается проще, чем они думали. К счастью, Андрес слишком узнаваем, чтобы заходить через главный вход и поэтому Мартин не видит его, пока они не оказываются внутри. Он настолько переполнен адреналином, что почти смеется в голос, когда Гандия пытается их остановить. Они окружают его и остальных телохранителей и видит Андреса на балконе напротив. Он помнит как пять лет назад они сразу же сказали Серхио, что Гандию нужно скидывать со счетов при первой же возможности, но этот трус все еще настаивал на том, чтобы закончить ограбление с минимальной кровью. Когда телохранители опускают оружие, несколько секунд Мартин чувствует ошеломляющее облегчение — гора с плеч. А потом Гандия оборачивается, нацеливает на него пистолет и единственное что ему остается — нырнуть в сторону.