кто кому достанется

1. «Просто наговори побольше, Антох, окей? Мы вырежем нужное потом». Антон опускает голову и со вздохом проводит рукой по ежику коротких волос на затылке. Для фильма о проекте он снова нацепил на руки побольше колец и браслетов, и висюлька с одного из них на секунду касается металлическим холодом шеи в районе позвонков — он почти отвык от этого ощущения на пальцах и на запястьях; кольца хочется поправлять и крутить постоянно, но Стас просил, чтобы руки были спокойны во время интервью. — Что я могу сказать про Асю? — тянет Антон задумчиво, глядя в потолок, хотя ему велели подготовиться. — Ну, у нас же есть часа четыре сейчас, да? — смеется он. — Да нормально, ребят, к утру закончим, устраивайтесь, давайте, поехали. Так — Ася — наверное... наверное, надо сначала сказать, что ты никогда не можешь предугадать, что эта женщина сейчас скажет и что она вообще сделает. Если бы в словаре были картинки, там бы по-любому рядом со словом «непредсказуемость» стояло фото Аси Поповой. Где-нибудь в воде. В платье таком, ну, дорогущем, длинном, дизайнерском. И c резиновой уточкой. Она… мы же для телека делаем? Материться нельзя? Ну — она… причудливая. Антон снова ржет и отводит глаза, а потом неосознанно трет влажные ладони и прокручивает кольца. — Я не знаю — может, дело в том, что она женщина, и у нее… юмор в голове по-другому укладывается. Не знаю. Хотя вообще — я знаю все-таки довольно много женщин… Да, я тут такой выделываюсь, типа много женщин знаю, воронежский Казанова… — да, сорян. Я имею в виду… Я не думаю, что, по крайней мере, в случае Аси это как-то зависит от пола. У нас на канале много женщин, которые занимаются юмором, и вы можете называть то, что творит Попова, «женской логикой», конечно — но так ведь больше никто не умеет. Вообще никто, ни женщины, ни мужчины, так что — женский юмор, мужской юмор, дело тут не в этом… Даже не так — давайте я по-другому скажу ща — вот есть женский юмор, есть мужской, а есть Ася Попова. И вот если посмотреть чисто из нас четверых, с кого мы чаще всего смеемся внутри шоу, то это будет она, я уверен. Потому что, ну — ты не ожидаешь. У Антона перед глазами все рассыпается фрагментами, и они настолько не состыковываются между собой, что он не уверен, что все воспоминания относятся к одному человеку. Вот Ася с последних съемок — высокая, но все равно взглядом упирается в его подбородок, в кедах и с драными коленками на кораллово-красных штанах, с распущенными темными волосами до плеч, туго заплетенной тонкой косичкой вдоль недавно выбритого правого виска и перстнем вместо обручального кольца на безымянном пальце правой руки. Она пытается вести себя так, как будто ей от силы двадцать — но ей тридцать пять, и осуждающий шепот за плечами ползет мерзким шлейфом. Антон вспоминает: светлые голубые глаза в окружении темных густых ресниц, профессионально подведенных и накрашенных тушью, чуть волнистые черные волосы (хотя на всех старых фото — каштановые), передние пряди, обрамляющие лицо так, чтобы скрывать прямоугольные очертания широкого умного лба, красные губы в цвет штанов, привычка неестественно строить манерную дурочку во время игры, какая-то чушь про клубнику и королеву Викторию (потому что Ася, вообще-то, пиздец эрудированная), растерянно-счастливый взгляд, который Антон иногда случайно ловит на себе. Антон вспоминает: светлая кожа и четыре родинки на щеке (визажисты их не замазывают — говорят, фишка), заразительный смех, расстегнутая верхняя пуговица рубашки, мостик на мышеловках, шпагат на мышеловках, колесо на мышеловках. — Она еще вообще постоянно дразнит, мол, она женщина, а мышеловок боюсь я — ну вот что я сделаю, если у меня очень низкий болевой порог, а у нее выше крыш? Мне кажется, если она женщина, то это логично, что она боли меньше боится, это же… девочкам больше нужно. Ну Аська она действительно очень… толстокожая. В хорошем смысле! У нее на шокерах еще ток стоит больше, чем у всех нас, я не знаю, как она это выдерживает. Хотя она мне как-то крапивку делала… Ой, не спрашивайте. Антон думает, что это логично, что Асе ничего не страшно — он не то чтобы лезет в ее личное пространство, но, на его взгляд, если женщина уже родила ребенка, ей в этой жизни вообще больше можно ничего не бояться (кроме как рождения второго — если, конечно, все, что рассказывают в Интернете о родах, — правда). Он сам узнал о том, что у нее есть сын, только через полгода после знакомства, а фандом и некоторые люди на площадке (те, что задерживаются ненадолго) если о таком где-то и слышали, то подтверждений не имеют до сих пор. Ася всегда вся напоказ — выебывается, ничего не боится, фотографируется, бежит шутить первая, — и каждая секунда этой показушности — это новый секрет за маской ее сияющего красивого лица. — Имя? Да, с именем у нее отдельная тема, — Антон кивает и снова посмеивается воспоминаниям. — Вы, конечно, можете попытаться назвать ее Сашей, но за это вам, скорее всего, прилетит с ноги в челюсть. Да, она умеет, она занималась какими-то там… боевыми искусствами. Да чем она только не занималась, я думаю, у нее список такой, как в мультиках, вжух, и размотался на несколько километров. Вот — короче, не называйте ее Сашей, она хоть по документам и Александра, но типа… не, ну у всех же свои загоны? Она вообще сразу представилась Асей. Не, с полным именем у нее таких проблем нет. Ну, — Антон разводит руками, — у всех свои тараканы, а у нее там… тараканная костюмированная вечеринка. Ася пила вино из стакана на кухне в квартире Матвиенко и объясняла очень доходчиво: «Ну мне уже не так мало лет, ребят, я родилась в каменном веке, ну вы что? Мама хотела назвать меня Асей, но не было тогда официального имени Ася, только как сокращенная форма. Ну, а полное для этого или Александра, или Анастасия, но Анастасия — это же хуйня, а не имя, ну объективно, а?» — Ася смеялась. — «Этих Анастасий на каждом шагу куда ни плюнь, обязательно наткнешься на какую-нибудь Анастасию. А так почти отсылка на Пушкина, красиво, модно, молодежно. Ну, для девятнадцатого века. Конечно, я родилась в девятнадцатом веке, когда еще? Да-а, холопы, конечно, глупые пошли.» Антон тогда пил пиво, слушал и смеялся. — Не, ну конечно, конечно, во время знакомства не все было гладко. Конечно, мы… эмм… не могли найти общий язык, у нас очень разные команды были. Да, мы все сначала были такие типа: «Зачем им в команде женщина, так же несмешно, она же не понимает ничего в импровизации сто процентов, она слишком красивая для комика, она все испортит нам» — ну знаете, такие, немножко озабоченные российские сексисты средней выжимки. — Антон кривляется и смеется, жестикулируя в процессе речи. — А Ася еще в первый день пришла… Блин, я ща точно уже не вспомню, но на ней было платье… Ну видно, что дорогое, и она была накрашена сильно, а нам ее представили, что она профессиональная актриса театра — мы (когда я говорю «мы», я имею в виду, эм, ребят из воронежского театра, нас, из «Спорного вопроса») сразу решили, ой, все, нам пизда. Ой, бля, для телека же. В смысле… да бля-я-я. Давайте переснимем? Нет? Смешно? — Антон снова ржет. — Так, о чем я — Александра Сергеевна тогда была, конечно, вся при параде, мы вообще не понимали, как мы с ней работать будем, схватились за голову, все дела, я вообще был, типа — ну пацан рядом со всеми ребятами, мне двадцать два только было, а ей лет тридцать уже. Черт, вырежьте это к хуям, она же убьет меня за то, что я ее возраст назвал. Вот она вся такая пафосная, сто тридцать пять образований — она на экономиста же еще училась, там не разберешься — мы тут уже хоронили шоу, а на следующий день она приходит, — он стягивает губы, стараясь больше не ржать на каждой фразе, но получается хуево, — значит, в ярко-оранжевых штанах с подворотами, в очках таких, кислотного цвета, солнечных, и футболке с Микки Маусом. Ага, — он прикрывает рукой лицо и все-таки смеется опять. — Ну да, мы думаем, все, теперь все нормально будет. Антон чешет бровь. Он вспоминает, как у них ничего не клеилось и как Ася смотрела на него как будто бы сверху вниз (хоть и была все еще куда ниже), окруженная своей свитой питерских коротышек. Вспоминает, как долго считалось, что Аси не будет в финальном составе: когда Дрон уже решил уйти со сцены в креативную группу, Захарьин все еще оставался вполне утвержденным и уверенным участником команды, тогда как у Аси возникли какие-то проблемы в семье — никто не распространялся. Антон думал — это логично, Антон думал — это то, чего стоило ожидать от женщины. Но Попова вернулась и взялась за прогоны, тренировки и технички с утроенной силой, а Захарьин вдруг сообщил, что он скорее придерживал для нее место последние пару месяцев, чем хотел быть в шоу — почему-то перегорел. Было сложно. И нельзя сказать, что в какой-то момент стало легче, но все постоянно менялось, они привыкали и притирались друг к другу, учились, играли, бухали вместе по пятницам, когда Ася не сбегала в Питер слишком поспешно. У нее тогда еще были нормальные отношения с ее Лешей, и об их разводе речь не шла. (По крайней мере ничего, о чем бы знал Антон.) В конце съемок второго сезона она бросила это скорее случайно, когда Шаст смотрел на нее слишком вопросительно после очередного ее долгого и напряженного телефонного разговора. «Все нормально. Просто мы с Алёшей разводимся». Антон тогда подумал, что он тоже не стал бы жить с женщиной, которая называет его Алёшей — но шутка была глупая, и он действительно пытался Асю поддерживать — говорил всякую хуйню и таскал ей ее любимый кофе — но она поспешно уходила от темы и больше к ней не возвращалась, хоть и пила кофе с видимым удовольствием. Она почему-то никогда не подпускала Шастуна к себе близко. (Антон спрашивал у Матвиенко, но тот отмахивался, отправлял к Асе или просто слал на хуй. Ничего неожиданного.) Антон вспоминает: вот у них тур по городам, и они наконец оказываются в Омске, Ася ходит по квартире родителей в старой растянутой футболке с желтоватым пятнышком у ворота и с завязанными в неаккуратный пучок на затылке волосами, Ася играет с сыном и прячет его от любых камер, неодобрительно глядя на Стаса или Диму каждый раз, когда те пытаются что-то снять. Ее развод по документам все еще не завершен, но во время тура у нее слишком мало времени, чтобы проводить время с ребенком — он живет у бабушки с дедушкой. Антон смотрит на ее непривычно ненаигранную, мягкую улыбку, мягкий сияющий свет в голубых глазах и плавный изгиб сухих розовых губ — и чувствует, что плывет. Ася его старше на восемь лет, опытнее — лет на двадцать, благо жизнь у нее была пиздец насыщенной и зачастую совершенно непонятной. Антон постоянно ерошит на себе волосы и вздыхает, все сильнее осознавая, что ему пизда. Дима смотрит на него внимательно и зовет на балкон курить. В квартире родителей Аси суматошный и вечно куда-то несущийся мир во время тура как будто немного преображается, и в него возвращается что-то домашнее и важное. Вот мама и сестра Аси кормят его домашними пирожками, а отец разговаривает с ним про футбол; вот пятилетний и очень серьезный Кирилл от него по какой-то неясной причине в восторге — смотрит с восхищением, запрокинув голову, болтает про новых друзей со двора, слушает про футбол и постоянно сидит на тощих и острых шастуновских коленках, стоит первичной боязни незнакомцев спасть. Антон что-то рассказывает ему о своем детстве, показывает игры на телефоне, собирает лего — возможно, он сам все еще ребенок, поэтому и нравится детям. Ася смотрит на них обоих нежно. Антон надеется, что она не ощущает к нему материнских чувств и привычного для окружающих Антона женщин желания его покормить. — Вот честно — мы уже сколько? Получается, лет пять, наверное, знакомы, а я все еще не имею ни малейшего понятия, что творится в ее голове. Какая-то чудная другая планета. Нет, не Венера — если она с Венеры, я что, должен с Марса быть? Нет, мы тут земные все более или менее — а она вот… Не знаю, откуда-то из далекой-далекой галактики, — Антон пытается вспомнить какие-то интересные названия из астрономии или поп-культуры, но получается херово, — я вообще так навскидку помню только название Раксакорикофаллапаториус — крутяк, да? что я это вообще помню, — но там, кажется, все страшные были, так что давайте она откуда-то со своей личной, абсолютно пизданутой планеты. Да еб твою мать… Ася разная, Ася сложная, Ася интересная. Она светится и привлекает к себе внимание, но Антон все чаще ловит грусть в ее голубых глазах, когда ей кажется, что никто не видит. Она делает тысячу фотографий и выбирает из них две, что-то замечает про свои синяки под глазами и снова невесело шутит про возраст, что-то ляпает про то, что, конечно, никому такая ебнутая никогда не будет нужна — Антон сообщает, что это все дурость, потому что шутки шутками, а Ася же прекрасно понимает, что она куда более особенная, чем все вокруг. Он уверен, что она это понимает — зачем еще ей так себя вести? Они знакомы пять лет, и они коллеги. (Антон немного устал.) — Скажем так, на мой взгляд — даже, наверное, на наш общий взгляд — как минимум в женском юморе в нашей стране Асе равных нет. Хоть я и не считаю то, что она делает, женским юмором. Она, конечно, особенная. Мы все особенные, — Антон смеется, — а она вот… особенно особенная. Он пытается уложить спокойно руки на коленях и вопросительно смотрит на съемочную группу. Стас неопределенно дергает ртом, сильнее ерошит короткие редкие волосы и машет на него рукой — в целом, пойдет. 2. — Ась, там ребята в номере Стаса и Сережи собираются, поиграть в карты или че-нибудь такое хотели, ты же с нами? Антон после короткого предупреждающего стука толкает дверь в Асин номер и заглядывает внутрь — Попова сидит на диване, ее телефон от нее в метре, и она поспешно прячет лицо, отворачивая его и прячась за рукой, будто поправляя убранные волосы. Антон напрягается и немного теряет мысль. — Не пойду, Тох, голова болит, — говорит она торопливо, но голос звучит слегка сдавленно. — Ась, все хорошо? Как будто ему не ясно, что что-то нихуя не хорошо. Он мнется на пороге, но в итоге прикрывает за собой дверь и осторожно, неуверенно шагает внутрь ее номера, боясь сделать что-то не так. — Все нормально, иди, повеселись с ребятами, я сама как-нибудь. Ася не смотрит на него. Ее черные волосы собраны сзади заколкой, выбритый висок она решила так и не отращивать (образ понравился); на ней одна из ее футболок и свободные домашние клетчатые штаны — она поджала босые ноги, подтягивая колени к груди, и выглядит действительно устало и несчастно. Антон снова замирает в неуверенности и все-таки садится рядом. — Может, я Сережу позову? — спрашивает он осторожно. — Или Окс? — Шаст, спасибо за заботу, но это правда не нужно. — Ася наконец поворачивает к нему лицо, и Антон видит, что белки ее голубых глаз покраснели, а слегка вспухшие веки сильнее выделяют потемневшие синяки под глазами. У него никак не получается сопоставить в голове, как же это возможно, что Ася — та же Ася, которая несколько часов назад как ненормальная прыгала и веселилась на концерте, та же Ася, которая чуть более устало, но все еще ярко и весело смеялась и шутила, пока они все вместе добирались до отеля — эта же Ася сейчас сидит в одиночестве, расклеенная и несчастная, и никому не хочет это показывать. Шаст молчит несколько секунд и растерянно скользит глазами по ее лицу; ему кажется, что она на грани срыва, и Антон искренне не понимает, когда он успел это проморгать. — Что-нибудь принести? — спрашивает он тихо. — Может, кофе сделать? Или чай? Ася отрицательно мотает головой, сжимая губы в тонкую линию, и снова отворачивается. — Иди, Тох, — повторяет она глухо. — Да не хочу я никуда идти — я вообще играть, считай, не умею, — отвечает он максимально просто, — сейчас там Дима все карты запомнит, а мне потом опять в трусах бегать и песни Стрыкало орать. Надо оно мне? — Ну а что, ты хочешь, чтобы у Димы не обновлялась папка с компроматом на телефоне? — Ася слабо улыбается; у Антона в груди вроде и отлегает чуть-чуть, а вроде и становится хуже — он боится, что она сейчас возьмет себя в руки, снова начнет шутить и смеяться, и он опять перестанет замечать, что ей плохо; ей плохо, и он понятия не имеет почему. — Ну… да. — Антон кивает, но обеспокоенность никуда не девается. — Ась… — тянет он на низких нотах; женщина снова хмурится и прячет взгляд. — Ась, что случилось? Ася смотрит на него секунд семь. — Ничего нового, Антон. — А старого? Ему хочется ее обнять, но важность личного пространства никто не отменял; Антон все сильнее теряется и боится, оставаясь уверенным только в том, что уходить сейчас нельзя. — Ты правда хочешь это выслушивать? — Она отбрасывает игру и маски, глядя на него прямо и безмерно устало; ее сейчас нельзя назвать красивой с ее бледным лицом, натертыми глазами и синяками под ними, сухими губами, пушащимися волосами, неаккуратно выбивающимися из скрепленного кое-как сзади заколкой пучка; ее нос странный и смешной, как будто немного раздвоенный на кончике, а лицо немного вытянутое и треугольное, широколобое; но Антон знает ее столько лет, что ему уже плевать — он видит что-то кроме правильности или неправильности сочетания черт и смотрит куда-то глубже. — Хочу. Ему даже немного странно, что он не врет. — У меня есть психотерапевт для этого, ты знаешь? Антон, вообще-то, не знает — он буквально вчера и подумать не мог, что Асе может понадобиться психотерапевт и что она может быть готова делиться личными вещами с малознакомым человеком, — но отступать ему поздно. Он рискует и берет ее за руку, надеясь, что это сойдет за дружескую поддержку. — Ась, не надо меня отпихивать, — Антон надеется, что не звучит слишком возмущенно или обиженно, — как всегда делаешь. Вдруг я могу помочь как-то? На секунду она кажется удивленной, но свою руку из его не вырывает. — Я тебя не отпихиваю. И ты не можешь. Просто это не… — Не мое дело? — Не твои проблемы. Антон шумно вздыхает, и уголок губ у Аси снова неуверенно дергается вверх; она мотает головой и опять отводит глаза. — Ты хочешь быть хорошим другом, я знаю; но это не то чтобы я сказала тебе одно предложение, которое сразу все объяснит, это… Я даже не уверена, что сейчас это будет нормально звучать, когда я рассказывать буду, все равно это больше мои… мм… Это не то чтобы просто случилось что-то, скорее общие… общие трудности. — Ась, я здесь и я тебя слушаю — ты просто расскажи уже, а? А то я не знаю даже, как мне реагировать. — Тебе правда интересно? — Ты уже спрашивала. Она роняет голову назад на спинку дивана и как будто сворачивает ее чуть-чуть влево, куда-то в сторону плеча Антона, и ее грудная клетка поднимается и опадает. — Да я и не знаю, что тебе говорить, — негромко и довольно спокойно произносит Попова, глядя куда-то в стену. — Мне Леша звонил сейчас опять. Наорали друг на друга и бросили трубки. — Но вы же… — Что? — Ну, уже не?.. — А, нет, конечно, как развелись, так и разошлись, я его лично уже месяца три не видела, — она грустно морщится и снова вздыхает, — но мы же год, наверное, в суде ругались, и, когда Кирилл все равно остался у меня — в целом, Леше же не нужна полная опека, — он уперся, как баран, а так зачем ему? У него отношения новые вон сейчас, конфетно-буфетный период с этой его Василисой, ну к чему ей видеть его сына постоянно? Но он считает, что я украла у него сына и настраиваю против него, а сама вот вся в карьере и внимания на ребенка не обращаю, такая вот отвратительная меркантильная женщина, думаю… о де́ньгах. Ася ставит ударение в последнем слове на первый слог, и это звучит немного старомодно, но для нее как-то правильно. Она прерывается, жует губу и трет лицо ладонью, пытаясь не смотреть на Антона. — Ну, — Антон знает, что должен здесь что-то сказать, хоть он и не уверен, что именно, — ты же понимаешь, что все это чушь? Да мы все знаем, что бабло тут ни при чем, и ты делаешь все, что можешь, Ась, ты… — Все да не все, Антон, — Ася прерывает его резковато. Ее голос еле слышно ломается. — У меня съемки и туры, прыгаю из города в город, Кирилл вот мотается из-за меня из Питера в Омск, из Омска в Питер, то отец его заберет на выходные или даже на неделю куда-нибудь, замечательно, но вдруг он подумает, что мы перекидываем его, как теннисный мячик? Он ребенок, Тох! А я умотала в тур и смотрю на него через скайп по вечерам, как его бабушка кормит, какую они ему футболку купили, как он друзей новых завел, там, в Омске, а я же знаю, что скоро ему опять в Питер, и там в детский сад после перерыва, и потом опять, — она спускает ноги на пол, запускает пальцы в волосы и кусает губы, потом смотрит на Антона усталыми и загнанными голубыми глазами. — Ась, ты же не виновата, — бормочет Антон и тянется рукой к ее плечу. Она отстраненно смотрит на его ладонь. — Шаст, я не видела сына две недели уже. И я знала, что так и будет — я же сама вот так выбрала, чтобы быть с вами. Когда мне было двадцать восемь, и я выходила замуж за Лешу, мне казалось, я смогу и буду иметь все — как-то поздно у меня переходный возраст случился, да? Ты же не понимаешь, что… Антон немного хмурится, хоть и не имеет права злиться. — Ну, а как я пойму, если ты никогда не говоришь со мной? — спрашивает он почти спокойно, сдерживая возмущение, и, чтобы сгладить впечатление, слегка поглаживает ее рукой по плечу. — Может, ты думаешь, что я даже до переходного возраста еще не дошел? слишком маленький? На ее губах мелькает мягкая успокаивающая улыбка, чуть похожая на те, когда она смотрела на его картинный шок и смех после того, как она сморозит очередную взрывающую у нормальных людей мозг хуйню. — Ты не маленький, Шаст, вон какой длинный вымахал. — Ась, ща как-то не прикольно, — говорит он честно. Она понимающе кивает и проводит по лицу рукой, а потом вздыхает. — Так это из-за… Леши? И Кирилла? Ася сжимает губы. — Вроде да, но… — ее голос снова трескается и бьется на осколки, и она неровно выпускает из легких воздух, — Антон, все как-то в общем… по пизде. Просто, наверное, несоответствие ожиданий реальности, как у детей, — я же говорю, у меня позднее развитие какое-то. У нас с этим браком давно было ясно, что ничего не выйдет, но копилось-то по капле, фамилию я там его не взяла, моя же уже была на афишах театра — дома редко была, у меня же карьера, работа, я жила театром и импровизацией и мечтами о кино и… — Ася снова отворачивается, и Антон замечает, что слезы все-таки наливаются в ее глазах. От этого он теряется окончательно. — Леша хоть и понимал это все, но все равно в душе надеялся, что для меня на первом месте будут он и ребенок, а… так никогда не получалось. Я просто думала… мне кажется, я всегда считала семью чем-то самим собой разумеющимся, у меня всегда и, ну, поклонники были, и торопиться даже не нужно, а тут тридцатник и уже действительно рожать или сейчас, или никогда, а карьера все еще не устоялась вообще. Леша наверняка думал, что рождение Киры меня… уф, блядь, угомонит? А я через полгода сбежала делать наше шоу. Конечно, он был недоволен. И даже больше… — Ася распускает волосы, снимая с них заколку, и с силой вытирает глаза тыльной стороной ладони. Антон никогда ничего подобного от Аси не слышал, хоть и все, что она говорила, было довольно понятным и теперь казалось очевидным; однако в его голове никак не укладывалось, как Ася — шебутная, ебанутая, веселая, сильная и упрямая Ася — могла держать в голове так много тяжелой сложной хуйни, столько загонов, столько смятения. Он надеется, что она не прогонит его за вторжение в личное пространство. Он осторожно тянет ее на себя и приобнимает за плечо, предлагая ей положить голову себе под ключицу. Она увлекается довольно покорно, пряча лицо в его футболке. Антон смотрит на край ее щеки и на то, как на мокрую светлую кожу с бледно-коричневыми родинками неаккуратно налипло несколько черных прядей из разметавшейся прически. — Ты не знаешь… — говорит она срывающимся голосом и снова трет свое лицо. Антон уверенным движением (которое его самого удивляет) отнимает ее руку от глаз и мягко сжимает кисть пальцами. Ася немного расслабляется. — Ты не знаешь, но я в пятнадцатом году, незадолго перед съемками последнего пилота, делала аборт. Кириллу было три года вот-вот. Леша даже не знал, и я ему не хотела говорить, и-и поэтому было еще хуже–хуже, когда он узнал правду и то, что я приняла решение без него. — Это твое тело, Ась, и… — растерянно успокаивает Антон. — Мое тело, но семья была нашей, и я все испортила. После этого все окончательно покатилось по пизде, особенно когда меня узнавать начали. Мы больше за Кирю цеплялись, пока не поняли, что дальше нам некуда. А теперь — а теперь я его даже не вижу — к чему вообще б-были эти семь месяцев развода через суд, а? Антон не знает, как успокаивать плачущих женщин. Он почему-то думает, что любит ее. (Мысль не задерживается надолго, но звучит в черепной коробке странновато и недостаточно неожиданно.) — Понимаешь, Кире уже шесть, — говорит Ася, — через год в школу, и уже не получится его так возить из Питера в Омск; понятно, что в школу он в Питере пойдет, но как я буду с туром и съемками? Или просить маму перебираться в Питер на это время, или вообще искать няню — ты знаешь, как я не хотела искать няню? Это так стереотипно, а я полжизни боялась стать той ужасной стереотипной матерью, которая не проводит время с ребенком из-за работы. Я... Ее голос снова ломается, и она не продолжает. Антон обнимает Попову крепче, чувствуя, что она давится слезами, пытаясь не рыдать, и вцепляется пальцами в его футболку, чуть посыревшую под ее лицом. Они сидят так какое-то время. От кожи Аси пахнет ненавязчивыми духами с фруктовым вкусом и чем-то до безумия знакомым, но не приспособленным к описанию словами — просто ей самой. Она теплая под его руками, вся живая, подрагивает, цепляется сильнее — у Антона внутри все заходится. Он ненавидит себя за чувство удовлетворения и благодарности в эту секунду, потому что он должен только сочувствовать, а не ощущать это тепло от осознания, что Ася наконец-то пустила его сквозь свои постоянные границы чуть ближе. — Может, отменим ближайшие концерты? — спрашивает он как-то с места в карьер, думая скорее о том, как можно бороться с причинами Асиного состояния, а не самим состоянием. — Хочешь, я могу сказать, что заболел? Ногу подвернул там, или… Или на самом деле ее подвернуть, хах? Мне достаточно по коленке посильнее врезать, ты же знаешь, и все будет… — Мы не будем ничего отменять, — протестует Ася, но слабо смеется, и Антон считает это хорошим знаком. — Я справлюсь. Всегда справляюсь. — Ась, если ты так будешь всегда справляться, ты седая через год будешь, — тянет Антон недовольно. — Я серьезно, ты наизнанку вывернешься, лишь бы помощи не просить. — Я не слабая, — она медленно отстраняется, расправляя теплой ладонью смятую футболку Антона. — При чем тут помощь? — Вот именно, при чем? — довольно агрессивно, но негромко замечает Антон. — Я серьезно, давай я поговорю со Стасом, а ты слетаешь в Омск, побудешь с семьей, концерты сдвинем на несколько дней. — А когда я в следующий раз разрыдаюсь, вообще отменим? Хуйню говоришь, Шастун. Она вытирает лицо краем собственной футболки, приходя в чувство. У Антона вибрирует телефон. Парень игнорирует его секунд двенадцать, но после красноречивого взгляда Аси раздраженно хватает трубку, успевая заметить определившийся номер. — Да, Дим, че? Не, не приду. И Ася не придет. Ага. Ты охуел, что ли? Нет. Ага, все ок. Бывай. Давайте. Ася смотрит устало сквозь местами склеенные ресницы. — Что он? — Да ничего, — Антон проводит по лицу рукой и откидывает телефон в сторону. — Просто нас потеряли. — Ожидаемо, — кивает Ася и плавно вздыхает, снова подбирая под себя ноги и садясь на диване в позу лотоса. — Так ты не пойдешь к ним? — Не. — Мм. Почему? Антон неопределенно мычит, отмахиваясь и пожимая плечами, и снова долго пялится в ее лицо — чуть позже они пьют вдвоем пиво, смотрят «Друзей» через Асин «Нетфликс» и ни о чем серьезном как-то больше не говорят; она не просит его уйти. Он не уходит. 2,25. — Дим, — вздыхает Антон неуверенно, размешивая чай в маленькой белой чашке и постоянно звякая по краю ложкой; он оглядывается по сторонам и мнется. Дима кидает на него внимательный взгляд из-под очков. — Дим, ты… ты знал, что Ася… ну, что у нее не все в порядке? Что она переживает… в целом? Много. Ты знал, что у нее не совсем все хорошо? Дима смотрит чересчур проницательно и ковыряет вилкой омлет. — Антох, — его слова звучат тверже, — ну ты сам посмотри: Ася — женщина за тридцать, она в разводе, она не видела сына хер знает сколько дней, прыгает и корячится тут на дядю, хотя мечтала сниматься в кино и ходить по красным дорожкам, а в итоге все вокруг над ней стебутся и ржут. У Антона краснеют кончики ушей. — Ну я не думаю, что для нее все настолько плохо, я имею в виду… — он путается в словах и отпивает чай, не доставая ложку из чашки, — я имею в виду, она же любит «Импровизацию», как и все мы, если бы ей было так тяжело, она бы ушла, а не стала бы тут… — Ну разумеется, она любит и шоу, и нас тут всех, Антох, я разве об этом тебе говорю? — обрывает его Позов. — Я говорю о том… что у нее все в жизни немного не так, как она в пятнадцать лет мечтала. Конечно, она не совсем в порядке. Я даже скажу — было бы странно, если бы у нее совсем все было хорошо. Она… иногда грустит. Это видно. Ты же не думал, что, если она тут скачет и развлекает тебя постоянно, это значит, что она действительно такая веселая попрыгунья? Антону иногда кажется, что у Димы там не просто стекла в очках, а два сканера с доступом ко всем секретным файлам, как в шпионских боевиках. Его уши краснеют чуть сильнее, и он прячет глаза в чашке. — Нет, — бормочет невнятно. — Конечно, нет. 2,5. — Нам надо поговорить. Произнесенное подобным тоном, это предложение звучит как никогда напрягающе, но Антон слишком занят, чтобы задуматься об этом всерьез — Ира не умеет выбирать подходящие моменты, а недавно купленная Until Dawn для его PS4 сама себя не пройдет. Более того — со стороны Иры довольно наивно полагать, что она может сейчас напрячь его сильнее, чем ебаные вендиго, уже запугавшие его до усрачки. Антон вообще не понимает, зачем играет в это, — он боится ужастиков. Но ему интересно. — А? — отзывается Антон невнимательно, наклоняясь вбок, чтобы фигура его девушки не загораживала ему экран. — Ир, это… можно не ща? — Нельзя. Если бы Антон так сильно не беспокоился о том, что Майк должен выжить до конца игры, он бы определенно заметил, что Ира сейчас как раз на той стадии натянутости, что может только вспыхнуть и взорваться, — она похожа на тугую пружину, сжатую до минимума. — Антон, поставь на паузу, пожалуйста. Потом доиграешь, — просит она на удивление спокойно. Именно сейчас у Антона в животе просыпается чутье и что-то глухо падает вниз, а ноги тяжелеют. Окей, сейчас он слышит. И ставит на паузу, поднимая обеспокоенные глаза на Кузнецову. — Ир, все в порядке? Она опускается на диван рядом с ним, рассматривает маникюр на ногтях и не решается заговорить. Антону кажется, что температура вокруг медленно понижается. — Мне кажется, — ее голос едва слышно ломается, — что нам надо… закончить. У Антона эти драмы стоят в горле и поперек — и он не понимает, вот честно. Почему нельзя сказать сразу все четко и ясно, словами через рот? — В смысле? Ира нервно закатывает глаза и смотрит на него в упор, поджимая дутые губы. — Я — я не знаю, как об этом надо говорить, Антон, но нам нет смысла продолжать пытаться. Ты со мной, но тебя никогда по-настоящему со мной нет. — Да я тут же, Ир, ну что ты… — Ты меня не любишь, Антон, — обрывает она его так прямо, как может, и замирает, не веря в собственную смелость. Ее плечи обмякают. Рот Антона безвольно открывается и закрывается снова — Ира видит это и бессильно кивает, только подтверждая собственную правоту. — Никогда не любил. Ты, может, сам не понимаешь этого, оно же работало, правда? Ну, то, что между нами? — Оно работает, Ир, — бормочет Антон сбивчиво, но что он любит ее, сказать не может. У нее на лице написано, насколько она это понимает и насколько она устала. — Прости, что вот так внезапно, — говорит Ира и мотает головой, трогая лицо руками. — Я просто поняла, что если не сейчас, то я опять не смогу. У Антона ощущение, что ему врезали по затылку, когда он осознает, что в действительности происходит прямо сейчас, в этом самом реальном мире. — …Ты даже не намекала на то, что собираешься… — бормочет он и пытается взять ее за руку. — Я намекала тысячу раз, Шаст, — и Антон чувствует, как проигрывает, проигрывает, проигрывает — как будто это фехтование, а не диалог. Она даже не называет его Шастом (еще один гвоздь в крышке его гроба, если уж начинать драматизировать). — Ты не слышишь. Я не знаю, не умеешь или не хочешь — но я знаю, что нам было хорошо, и… оно работало. Нам было очень комфортно, правда? Было о чем поговорить, и секс — никаких претензий, и я очень… благодарна, что ты мне разрешал не работать, мне нравилось быть с тобой. Антон немного отодвигается и прячет лицо в руках. Она говорит в прошедшем времени — она все уже решила за обоих. — И мы могли бы продолжать, — говорит Ира почти ласково, но все еще треснуто. — Тогда почему нет? — невнятно спрашивает Шаст свои ладони. Он без понятия, улыбается она или выламывает брови в грусти. — Потому что я-то правда люблю тебя. Ира пиздец сильная, если до сих пор не рыдает ручьем. — А ты… — продолжает Кузнецова. — Я не знаю, мне кажется… ты ищешь кого-то, с кем тебе будет хорошо… удобно, может быть. Но ты же… ты же в телевизоре, Антон. Сколько можно на всю страну пялиться на нее, как будто она… я не знаю, богиня живая, а не просто уже пять лет как наша Ася, а потом приходить домой и делать вид, что все как обычно? Антон поднимает голову и смотрит на Иру в недоумении. Она выламывает брови, и щеки у нее все-таки влажные. Она ждет, что он чего-то скажет; может быть, попытается опровергнуть. Скорее всего, если сейчас Антон уверенно заявит, что все это чепуха, что, конечно, он любит Иру, ее и только ее, что все, что есть на сцене, остается только на сцене и не играет никакой роли, — возможно, она сейчас ему поверит. Он видит, что она ждет возможности ему поверить. Антон молчит. Она плачет. (Он оставляет ей квартиру и обещает платить аренду до того момента, пока она сама не встанет на ноги — это не совсем копейки, но достаточно несерьезно, чтобы ухватиться за возможность хоть как-то загладить вину и умерить чувство стыда.) 3.1 Ася крутится перед зеркалами, а Антон залипает в телефон. Не знающие их люди принимают их за довольно классический образец молодой парочки, учитывая то, что с отросшей щетиной Шастун выглядит если не старше своего возраста, то хотя бы до него дотягивает, а у Аси лицо впервые за много месяцев такое свежее, что, кажется, немного светится. «Серый, ты поедешь с Поповой? Она хотела платье к съемкам Нового года сама посмотреть». «Да ну в жопу». Матвиенко всегда был ее лучшим другом; в отношении практически любой женщины он вел себя как тот еще ловелас, но Ася каким-то неясным образом была чем-то, что он негласно и очень платонически защищал. Она ночевала в его квартире несколько раз в месяц и напивалась с ним в дрова, но, насколько Антон знал, между ними никогда ничего не было. «Friendship goals» или что там? Матвиенко всегда был ее лучшим другом, именно поэтому он никогда не отказывал себе в роскоши послать ее на хер, если знал, что ему это сойдет с рук. Ему сошло; с Поповой поехали Антон и Оксана — пока вторая не сбежала на запланированное свидание со своим мужем, пообещав, что целиком и полностью доверяет вкусу Аси и что рассчитывает на адекватность советов Шастуна. Если честно, она бросила в магазине одежды вдвоем людей, одна из которых носила клетчатую юбку с тяжелыми берцами, а второй розовую толстовку с желто-синими растянутыми спортивками, — Антону ее решение не казалось слишком взрослым. Себе и Асе он как-то все прощал. (Если честно — несмотря на то, что ему действительно невероятно скучно стоять и ждать, сидеть и ждать, листать ленту в телефоне и ждать, ждать, ждать, продираясь через бесконечную череду ее потенциальных нарядов, изредка давая им случайные оценки, — ему внутри очень льстит это ощущение, как будто они с Асей ведут себя как обычная пара. Оно греет что-то в животе и поднимает теплый воздух к легким.) — Что насчет этого? — Двадцать из десяти, Ась, пиздец круто, блядь — ты… Слушай, реально здорово. Ася выбирает красное платье с открытой спиной — оно длинное, стекает по ее длинным ногам, подчеркивает тренированную стройную фигуру; она надевает к нему туфли на высоком каблуке, и Антону кажется, что такая обувь — только ноги ломать, а она стоит уверенно что на голове, что на этих чертовых пятнадцатисантиметровых шпильках. У нее рост 185 сантиметров — Шастун помнит, — и сейчас она выше него на три сантиметра, отчего у него кружится голова. — Идея на миллион, — говорит Ася уже в машине. Ее глаза весело сверкают, и это видно даже в свете желто-оранжевых огней стемневших улиц. У Антона немного шевелятся волосы на затылке, но настроение ему передается — он ждет очередной выебнутой идеи с разноцветными носками или громким цитированием поэтов Серебряного века перед незнакомцами. «Сыпь, гармоника — скука, скука…» — Так может, ты сейчас все-таки объяснишь, почему не боишься испортить платье, которое мы выбирали, — Антон смотрит на часы на руке, — …три с хуем часа? Его голос сочится наигранным энтузиазмом, но глаза смеются по-доброму. Ася отмахивается. — Дело же не в платье, Шаст, ты слушай, — она хихикает сама с себя, расслабленно откидывается на дорогое сиденье его недавно купленного джипа, и смотрит в окно; Антон чуть не отвлекается от дороги, засмотревшись на красивый изгиб ее шеи, усыпанный родинками, — …у тебя в машине курить можно? — А ты снова куришь? — удивляется Антон вместо ответа. — Да чего-то приспичило сегодня, пизда. — Вообще, — он даже теряется и полсекунды пялится на дорогу в ступоре, — в машине нет. — А если очень пожалуйста? Антон сдается и фыркает, стискивая пальцы на руле. — А если очень пожалуйста, то старайся в окно выдыхать, ок? Ася благодарно и ласково ему улыбается и достает его же сигареты и зажигалку из бардачка, и без особенной спешки закуривает, пачкая фильтр сигареты красной помадой. — Так что за идея? — Идея чума, говорю, Шастун, — невнятно убеждает его Ася, сжимая зубами сигарету, выдыхает дым в открытое окно, выставляя наружу руку с сигаретой, и снова ржет, даже немного жмурясь. — В общем, представь, я — вот прямо в этом платье, в туфлях за… сколько мы там за них отвалили? Кусков сорок? Ну, вся при параде, накрасилась вон красиво, волосы тоже ничего вроде лежат — а мы сейчас остановимся у «Красного и белого», какое-нибудь прям во дворах надо найти, понимаешь? Поменьше. И я зайду туда, — Антон уже сыплется; он на всякий случай сбавляет скорость, потому что ему смешно и он едва не утыкается лбом в руль — очень хочется фейспалмить, — вот такая красивая, и куплю самого дешевого пива так аристократично, как смогу. — Ась, ты прости, я тебя очень люблю и уважаю, Ась, ты ебнутая, — смеется Антон. У Аси вокруг глаз разбегаются тонкие счастливые морщинки, и она сверкает улыбкой во все тридцать три зуба. — Нет-нет, погоди, это еще не вся история, потому что потом появляешься ты; в смысле, я выхожу оттуда с пивом, мы ждем пару минут, а потом заходишь ты в своих спортивках, кепку надвинь пониже на глаза, щетина у тебя сейчас в самый раз… Олимпийка какая-нибудь вроде «Адидас» у тебя не завалялась в багажнике? Хотя тебе и в этой куртке нормально — и купишь… — Элитный виски? — подхватывает ее мысль Антон, останавливаясь на светофоре. — Ну, я хотела сказать какое-нибудь самое хорошее — главное дорогое — вино, но, если хочешь, можно и так, — улыбается Ася. Антон откидывается назад на спинку кресла и немного качает головой; эта идея бессмысленная, тупая и ебанутая, и, конечно же, он ей загорелся. — И весь этот перформанс ради одной несчастной сонной кассирши? — расслабленно спрашивает он, не в силах перестать растягивать губы в улыбке. — Ну ты глупый, что ли? — фыркает Ася. — Стори в инсту запишем. Это наша работа — людей смешить. Антон снова прыскает и качает головой. Они успевают проехать еще пару километров и найти подходящее «Красное и белое» на карте в навигаторе, когда до Антона доходит главный вопрос: — А что мы будем делать с таким количеством бухла? Сияющая улыбка Аси чуть меркнет и выражение ее лица как будто становится менее уверенным. — Что-нибудь придумаем, — с более наигранной усмешкой обещает она и отводит взгляд на окно, поспешно прикладывая сигарету к губам. 3.2 Антон никогда не был экспертом в искусстве — такие ребята со двора, как он, предпочитают вещи попроще и попрактичнее. Не то чтобы он не мог отличить незабудку от говна, и красивые вещи оставались, ну — красивыми, — однако на этом все его восприятие прекрасного заканчивалось, и смысла в том, чтобы трепаться об этом часами, восторгаясь и критикуя, он не видел вообще. Они с Асей приехали в отель и сняли большой номер для нее, потому что Сережа написал, что сейчас проводит в квартире время сразу с двумя какими-то дамами, так что Антон предложил подвезти ее сюда после того, как она по какой-то причине заколебалась оставаться на ночь у него. Ася сидела на столешнице и смотрела в широкое панорамное окно, и Антон знал, что ближе к искусству он уже никогда не окажется. Черное непрозрачное небо распростерлось над яркими московскими огнями, но облаков на нем не было — иначе бы они нависали грязно-оранжеватыми ватными массами, цепляя крыши высоток. Растущая, почти полная луна была необыкновенно светлой, даже голубоватой. (Антон знал, что она была растущей, потому что запомнил из детства, что у нее достаточно подставить мысленную палочку, чтобы получить «Р».) Ася рассказывала, как она в юности играла в театре; местами это было смешно, местами — непонятно (особенно когда она говорила о каких-то классических пьесах, о которых Антон не имел ни малейшего понятия); местами он слишком терялся в интонациях ее голоса и эстетике происходящего, чтобы понимать отдельные слова. В одной руке ее был бокал с купленным им вином, другой она жестикулировала во время рассказа, и красное платье стекало по ее стройной фигуре; Антон не мог отвести глаз от точеных лопаток и сильных мышц ее открытой спины. Мускатное вино оставалось густым привкусом во рту и густым туманом в голове. Дважды они выходили на балкон с сигаретами, продолжая пить вино из бокалов; голос Аси начинал иногда немного сдавать на хриплые ноты, да и у Антона слегка болело натруженное горло, несмотря на всю их тренированность; он пил больше вина и говорил с ней о том, о чем умел, — о кино, о сериалах, о последней вечеринке с ребятами и планах на съемки, о том, как был влюблен в девятом классе, о том, как подкармливал щенка во дворе, пока тот куда-то не делся. У Аси дохуя образований, ребенок и тернистый путь к мечте; у Аси выбритый висок и тонкий колосок, заплетенный над ним, и черные волосы падают на почти голые плечи в бледных веснушках и темных родинках; у Аси густые ресницы и инопланетный способ мышления; у Аси почти постоянно залегают темные тени под голубыми глазами и по венам вместо крови давно течет кофе, у нее и от волос запах немного кофейный, домашний, теплый; у Аси… Ася закидывает ногу на ногу поудобнее и вздыхает, качая головой, — Антон осознает, что немного упустил нить повествования. Ему стыдно, и он поспешно отпивает еще вина, замечая, что вторая бутылка почти опустела. — Антон, — вздыхает Ася, — вот скажи мне прямо, чего уж там… Неужели я настолько старая для тебя, что уже вообще никак не возбуждаю? Антон давится вином; на какие-то мгновения все, что происходит в его голове, — это одинокий несчастный комок перекати-поля, мотающийся по пустоте. Потом он ощущает себя человеком с мема, вокруг которого летят сложные математические вычисления — они никак не решаются в его голове, с математикой у Антона было всегда хуево. Он не знает, как реагировать; он не знает, как реагировать! Он встает с дивана и медленно подходит к ней. — Ась? Ася закрывает лицо и отворачивается — она и так сидит боком к нему, и бормочет на грани слышимости: — Ладно, возможно, это было очень неловко, но мы оба уже бухие, а мне действительно нужен прямой ответ, потому… ну, потому что я уже заебалась с того, что я намекаю, а ты делаешь вид, что не понимаешь. — Ась, ты же знаешь, что мы все не понимаем где-то восемьдесят процентов того, что ты говоришь? — слабо усмехается Антон, все еще не доверяя ситуации и затуманенному мозгу; он стоит уже рядом, чуть ли не касается дыханием. — Буквально. Ася отнимает руку от лица, смотрит ему прямо в глаза, поднимая голову — она сидит на столешнице в красном платье, освещенная ночником и луной. Она собирается что-то ответить, но в этот момент Антон решается и наклоняется вперед к ее лицу, собрав в себе всю уверенность, что в нем существует. Ася ориентируется быстрее, чем он, поэтому в тот момент, когда он замедляется перед ее губами, она сама тянется к нему — и они целуются. Это проще и лучше, чем могло показаться. Это искусство. На ее губах плотная пленка красной помады, на ее языке вино и сигареты, ее волосы пахнут кофе; ее пальцы с острым маникюром цепляются за его плечи (уже не такие тощие, как три года назад, а неожиданно раздавшиеся), а тело гибко выгибается навстречу — и Антон отстраняется, когда вдруг осознает, что, как в дурацких романтических фильмах, он стоит между ее неожиданно разведенных бедер, и ее ноги буквально подталкивают его вперед. — Ась, я… — он смущается и сбивается с мысли — ее треугольное, слегка кошачье лицо слишком близко. Ася нетерпеливо вздыхает, хотя в ее глазах та же неуверенность. — Знаешь, Шаст, если мы выяснили, что ты не слышишь намеков, — улыбается она, — давай я скажу так прямо, как только можно: мне похер, что станет с этим платьем, потому что я уже заказала второе такое же, и да, я хочу тебя целовать, и я хочу с тобой переспать, и ты мне очень, очень нравишься уже… я не знаю, достаточно давно — так достаточно прямо? — Давно? — недоверчиво переспрашивает Антон, хотя его первая инстинктивная реакция — поцеловать ее снова; возможно — положить руку на ее шею и провести большим пальцем по линии челюсти, потому что должен же он до конца следовать законам ромкомов, которые в таких количествах смотрел с Ирой. Блядь, он вот вообще не хочет думать об Ире сейчас. — Давно. Ты тогда с Кузнецовой встречался, и я старалась не думать о тебе особенно, но ты мне нравился, потому что… ты же тоже чувствуешь, что у нас есть… как там Стас говорит? Коннект? Он был. И есть! Но я все равно пыталась это не замечать; да и я, наверное, уже искала кого-то… — Старше? — Взрослее, — поправляет Ася и поджимает губы неловко; Антон думает, что это еще обиднее. Они все еще близко до невозможности, Ася все еще сидит на столе. — Я взрослый, — говорит Антон, надеясь, что это звучит не по-детски; он наклоняется и ловит ее губы снова. Асины пальцы вцепляются в его волосы до боли. Ему нравится ее целовать, но поцелуй опять разрывается. — Ты дергаешь волосы, — замечает Антон. — Прости, — поспешно извиняется Ася. — У тебя щетина царапается, — парирует она секундой позже, но прежде, чем он успевает извиниться, добавляет с какой-то особенной интонацией, — мне нравится. У Антона уголок губ ползет вверх в довольной усмешке. — Антох, — продолжает Ася, немного выгибая брови, — ты знаешь меня, я обожаю болтать, я вся за разговоры, всегда за разговоры, но… может, прекратим пиздеть? Я могу придумать пару интересных дел как… в качестве замены. Она тянет его на себя за ткань футболки, случайно сталкиваясь носами. Антон все еще пытается думать, а получается, как обычно, на троечку; голова мутная, и он счастлив так, что под ребрами раздувается теплый воздушный шар — только какая-то навязчивая мысль на задворках сознания маячит о чем-то как будто неправильном. Он пытается понять, во что это все выльется. Не прямо сейчас — прямо сейчас Ася все объяснила достаточно ясно, — а в общем и целом, потому что Асю он все-таки знает, и знает, что она пойдет на попятную и им вдвоем будет сложно. Антон пока не может представить и предугадать все, но впервые чувствует желание не плыть, подхваченный удачным течением, а в действительности бороться за что-то, что было похоже на принципы. Он пока не знает, что в действительности у них получится. Будут нервы от Аси и почему-то ее непременная уверенность, что все начнут их сравнивать с Пугачевой и Галкиным; Антону действительно кажется, что она переоценивает свой возраст — для человека из юмора Попова на удивление плохо понимает шутки про девятнадцатый век. Пара таких сравнений промелькнет в желтой прессе и твиттере, но теплой радости за них будет на удивление много. Будет куда более простая и легкая, чем можно было ожидать, беседа с ее родителями, включающая в себя «Ну, Ася уже большая девочка и может сама решить, что ей нужно» от ее настолько же добродушного, насколько огромного отца, которому Антон почему-то всегда нравился, и наставительное «Ты корми ее побольше, а то она со своими похудениями совсем до костей истощает» от матери. Будет приглашение чего-нибудь выпить от непьющего Матвиенко и самое долгое молчание между ними с тоннами неразрешенного напряжения, и усталая тревога в темных глазах друга. «Ты же знаешь, что, если вдруг что, — тебе пизда?» «Серег, да все будет нормально». «Но если она придет ко мне рыдать?» «То мне пизда». Будут проблемы с вопросом переезда Антона в Питер (что всерьез усложнит съемки его новых проектов) или переезда Аси в Москву (которую та так и не научилась любить); будут сложные разговоры с почти семилетним Кириллом, потому что, когда ты встречаешься с девушкой с относительно большим ребенком, это слишком быстро становится серьезным. Антон знает, что Ася не считает его готовым к такому; поэтому и надеется только на две бутылки вина и месяц медленно рассеивающейся неловкости после; Антону же хочется упереться лбом и впервые стоять на своем до победного конца. Он немного теряет равновесие, заваливаясь на нее вперед, когда ее нога, случайно или намеренно подталкивая его вперед, подбивает под колено; Ася шире разводит бедра и обнимает его руками, Антон упирается ладонью в столешницу, и в мутной голове наконец слегка проясняется, что же казалось ему неверным. — Ась, стой, — он слегка отстраняется, чтобы посмотреть ей в глаза, и ее лицо тускнеет в одно мгновение. — Ты не хочешь. — Это не звучит как вопрос. — Нет, стой, я — я не об этом, — он жмурится, потому что вообще-то, блядь, он хочет. — Я не хочу… не хочу, пока мы бухие. Ее брови чуть вздрагивают в потерянном недоумении, и она слегка морщит свой смешной нос. — Что? — Мы пьяные, — повторяет Антон, — бутылка муската в лицо — это ну вообще не бокальчик, блядь, понимаешь? — Что такого? — снова не понимает Ася. — Иди сюда. Антон собирает все, что осталось от его воли, в кулак, и шагает назад. — Не. Я… Так не надо, Ась, я же… — Он пытается понять, как же сформулировать все сложные, долгие, необъятные чувства, появлявшиеся в груди и животе, когда он думал о ней; это было больше, чем могло у них получиться, если бы они переспали в номере отеля в свете огней Москвы. Ася поправляет волосы и вытирает тыльной стороной ладони помаду, размазанную под нижней губой. Ее новое дорогое платье помялось в районе подола, но это не кажется критичным. — Ты просто уедешь прямо сейчас? — спрашивает она его глухо. Это звучит для Антона как еще бо́льшая ошибка. Он жмурится и прижимает кулак к глазам, думая о непреодолимом желании пойти в ванную побрызгать холодной водой себе на лицо. А потом он открывает глаза и смотрит на черное небо над пестрой светящейся Москвой за широким панорамным окном; все становится проще. Он думает об этом несколько секунд — прохладный ночной воздух, чуть стихшие улицы города, который никогда не спит, какие-то случайные музыканты на ночных гуляниях, яркая подсветка всюду, какая-то особенная атмосфера старых зданий и новых стеклянных высоток, огни, огни, огни. — Может… пойдем просто, ну, погуляем? — предлагает Антон. — Может, найдем кинотеатры с ночными сеансами. Или просто походим. У тебя есть с собой более удобная одежда? Ася смотрит на него как на дурака. — Я предлагаю тебе потрахаться, а ты предлагаешь мне пойти погулять? Антон согласно мычит и чешет бровь, неуверенный, что она не пошлет его сейчас на хуй. Ася медленно выдыхает и слабо улыбается. — И вы говорите, что это у меня образ мыслей ебнутый, — просто вздыхает она, осторожно соскальзывая со стола. На ее ногах все еще туфли на шпильках, и она слегка покачивается на них — Антон дергается вперед, чтобы поддержать ее за руку. — Антох… Почему? — Не хочу, — говорит он негромко, — чтобы это было… одноразово. Я… блядь, я не знаю. Я хочу, чтобы у нас получилось? Ася смотрит на него все с тем же непониманием и недоверием в голубых глазах, но ее ресницы на этот раз слегка трепещут. Она отводит взгляд и странно ведет плечами, а потом наклоняется, избавляясь от туфель в несколько движений, встает босыми ногами на пол и медленно опускает голову виском на грудь Антона. — Для такого я точно слишком пьяная. Она молчит еще какое-то время, и Антон не слишком уверен, что ему делать дальше. — И что ты во мне видишь? — слабо спрашивает Ася. Это слишком сильно идет вразрез с ее привычным поведением на сцене, где для нее в том, чтобы называть себя красавицей и королевой, нет ничего нового и особенного; Антон теряется еще сильнее, обнимает ее, поджимает губы. — Э-э-э… — тянет он, никогда не разбиравшийся в романтичных штуках, которые нужно говорить в такие моменты. — Всё… что искал? Ася выглядит скептично, но уголки ее губ вздрагивают в улыбке. Антон вдруг вспоминает запись интервью о ней и то, как он говорил и говорил, пока Стас становился все более и более усталым, и фыркает. — Знаешь, я пришлю тебе полную версию ответа на почту. Я серьезно, Ась, переодевайся, пойдем — ну не спать же? Мы… Пусть у нас будет первое свидание, ну правда. — Никакого секса до третьего? — хмыкает Ася. — Хотя бы до второго, — комично морщится Шаст, и Ася смеется над ним, но сжимает его руку и, кажется, соглашается на этот шанс, и — блядь, кажется, он и правда ее любит.