Поэт и пошлость

Зигфрид на ходу влез в пальто и намотал на шею шарф. Айвор никак не мог справиться со своим райским оперением, ронял на мостовую трость, перчатки, шляпу, но Зигфрид шел вперед быстрым шагом, не оглядываясь, и Айвору приходилось его догонять. Вообще-то они могли бы уже и распрощаться и разойтись каждый своей дорогой, но Айвор упорно следовал за Зигфридом и снова и снова спрашивал, а правильно ли они поступили и действительно ли так будет лучше для всех, в том числе и для Глена. Как видно, привычка сначала делать что-то, а потом удивляться последствиям и сожалеть была в нем неискоренима. — Так вернитесь к нему, если вы действительно считаете, что совершили ошибку, — не выдержал Зигфрид. — А вы потом опять будете говорить, что я трусливый и безответственный. — Да какое вам дело до того, что я скажу? Поступайте так, как считаете нужным сами. — Ну конечно, мне есть дело, — горячо ответил Айвор. — Всем есть дело, все боятся ваших суждений, обижаются, когда вы в очередной раз кому-нибудь наговорите гадостей, но в глубине души всегда знают, что вы правы. Не делайте вид, будто не догадываетесь об этом. — Я действительно не догадывался, что и вы тоже, — признался Зигфрид. — Я, может быть, больше всех. Вы никогда меня не замечали, но я-то вас замечал. Мне Эдди много рассказывает о вас, пересказывает ваши разговоры, дает читать ваши письма… — Правда, что ли? Вот свинья, — пробормотал Зигфрид, неприятно удивленный, что Эдди Марш, оказывается, позволяет читать их переписку, да еще кому! — Не все подряд письма, — поспешно вступился за Эдди Айвор. — Только те, где ничего личного. Про книги, путешествия и тому подобное. Иногда я спрашиваю, что вы пишете, а он отвечает: “Не думаю, что Зигфриду понравится, если я тебе покажу”. Не сердитесь на него, это я его уговариваю, мне ведь правда нравится, как вы пишете, хотя я в этом не одинок, конечно же, всем нравится, как вы пишете… — Айвор смущенно улыбнулся. Зигфрид не улыбнулся в ответ, понимая, что это лесть — совершенно пустая, как и все в этом типе. Постучи по красивой яркой оболочке, и раздастся гулкий звук. Хотя письма он, наверное, и правда читает — из любопытства и любви к сплетням. Но почему-то эти мысли не вызывали в Зигфриде того бешеного раздражения, которые должны были вызывать и вызывали раньше. Айвор как будто незаметно впрыснул ему яд, погружающий в летаргию, как это делают некоторые хищные насекомые со своими жертвами — укусят, и те просто медленно-медленно впадают в дремотное оцепенение и не замечают, что их начинают пожирать. Зигфрид не то чтобы засыпал, но его бдительность, безусловно, притуплялась на глазах, он стал легкомысленнее и благодушнее. У него всегда было непреложное правило: ни секунды своей жизни не тратить на ерунду, на бессмысленные, скучные, банальные действия или разговоры. Так почему он сейчас поддерживает именно такой разговор, более того, его мысль идет дальше: а что, если переспать с Айвором? Вряд ли его придется долго уговаривать. Наверное, в постели он такой же — очень старается понравиться. С исследовательской точки зрения будет любопытно посмотреть, что именно довело Глена до полусумасшествия, с практической точки зрения — Зигфрид устал от воздержания, и маленькая бездумная интрижка была бы кстати. — Мне очень жаль, что вы всегда как будто скрывали от меня свои мысли, — продолжал Айвор. — Когда я вхожу, вы прекращаете все серьезные разговоры и как будто строите стену: с одной стороны вы и ваши достойные собеседники, с другой я, и мне к вам не подойти, чтобы хотя бы просто послушать. И в прошлом году в Венеции — помните? С вами еще был тот ужасно симпатичный молодой человек, не знаю, кто он… — Это был мой возлюбленный, — невыразительным тоном объяснил Зигфрид. Айвор споткнулся от неожиданности и уронил трость на мостовую. — Ваш... кто? — Вы сейчас пытаетесь делать вид, будто никогда не слышали о таком явлении природы, а Глен — это просто ваш кузен? — насмешливо спросил Зигфрид, не остановившись. Айвор догнал его и на этот раз взял под руку. Зигфрид сделал вид, будто не заметил. — Нет, но я не знал этого о вас. Мне даже в голову не приходило. Я думал, вы любите женщин. В вас нет совсем-совсем ничего такого… — Ладно вам, вы не могли не знать. Уж какие-то разговоры наверняка слышали. — Вы совсем не из тех людей, о которых ходят разговоры. — К тому же, вы читали мои письма к другу. — Я же сказал, только те, в которых ничего личного. Я правда не знал! К чему мне лгать? Если бы я знал об этом раньше, то уж сумел бы найти к вам подход. Зигфрид даже рассмеялся. — Если вы считаете это в принципе возможным, что мешает вам начать сейчас? Я с интересом послежу за вашими стараниями. Айвор искоса взглянул на него и крепче сжал его локоть. — Итак, в Венеции этот ваш любовник… — Мой возлюбленный, Айвор! Это разные вещи. — Не вижу, в чем разница. “Возлюбленный” — это всего лишь более высокопарное определение. — Сразу видно, что вы-то способны быть только чьим-то любовником. — Я догадываюсь по вашему тону, что мне впору оскорбиться сейчас, но не могу притворяться, будто чувствую себя оскорбленным. Охотно стану чьим-нибудь любовником. — Пообедаете со мной сегодня? — решился Зигфрид. Уже завтра он станет об этом страшно жалеть, и это наверняка будет самый комичный и нелепый опыт в его жизни, а вероятнее всего, что вообще ничего не получится и обед закончится ничем... Но Айвор вдруг страшно опечалился. — Зигфрид, клянусь вам, я ничего не желал бы сильнее, но сегодня я никак не могу. У меня, увы, спектакль. — Он взглянул на наручные часы, инкрустированные перламутром. — Мне, кстати, уже пора поворачивать в сторону театра. Досада Зигфрида оказалась сильнее, чем он ожидал. Проклятье, что за глупости, какой еще “спектакль”? Какое-нибудь идиотское ревю! Событие величайшего значения, безусловно, гораздо важнее обеда в ресторане. Он разозлился, потому что уже настроился провести ночь или хотя бы вечер с Айвором, и знал, что, если не осуществить задуманное прямо сейчас, то момент будет упущен, ведь завтра у него уже не будет такого настроения. Он будет просто стыдиться себя и этих своих заигрываний с липким и сладким Айвором, и даже воспоминание о полученном удовольствии не станет ему утешением. К тому же, ему просто не понравилось, что Айвор вдруг сказал “нет”. Все это время он соглашался с тем, что Зигфрид говорил и делал, и между ними уже сложилась благоприятная для Зигфрида расстановка сил, которая вдруг начала разрушаться. Нужно было срочно вернуть все на свои места. — Вам никак нельзя отказаться? — спросил он недовольно. — Вы шутите? За два часа до начала? Зигфрид не видел в этом ничего невозможного. Разве актеры, тем более, такие звезды, как Айвор, не позволяют себе время от времени подобные капризы? — А если у вас вдруг заболело горло и вы остались без голоса? — Но у меня не болит горло. Я так не могу. — Ладно, тогда давайте устроим ранний обед перед вашим спектаклем, — Зигфрид пошел на тактическое отступление, полагая, что как только Айвор окажется с мужчиной в отдельном кабинете ресторана, то сразу станет сговорчивее. — Я предпочитаю не нагружать диафрагму. — Бог ты мой, до чего у вас все серьезно, — вздохнул Зигфрид. — Зато после спектакля я буду полностью в вашем распоряжении, — Айвор еще раз вкрадчиво сжал его локоть. — Звучит великолепно, но я не могу придумать, где мне скоротать время. — В театре, разумеется. Будьте моим гостем и останьтесь на спектакль. Прошу вас! Мне очень интересно ваше мнение. “Может, мне еще и песни ваши послушать? Особенно ту, мою любимую?” — желчно подумал Зигфрид, уже смиряясь с тем, что ничего не выйдет. Остаться на спектакль — нет, невозможно, эта жертва слишком велика, не родился еще мужчина настолько прекрасный, чтобы ради него стоило высидеть хоть пять минут этой безвкусной галиматьи, а больше он не найдет, чем себя занять в ожидании Айвора. Поэтому ему остается только отправиться домой. — На самом деле, вам неинтересно мое мнение, — сказал Зигфрид вслух. — Более того, лучше бы вам его не знать. — Ну пожалуйста, — взмолился Айвор, прижимаясь к его плечу. — Не будьте таким букой. Так, препираясь, они добрались до театра Принца Уэльского. Айвор вошел через служебный подъезд и потянул Зигфрида за собой. Зигфрид от нечего делать решил поглядеть на закулисный мир. Там уже царила суета и ажитация, характерные для тех мест, где люди занимаются ерундой и в глубине души знают об этом, поэтому изо всех сил пыжатся, носятся с выпученными глазами и так волнуются, будто им предстоит играть, по меньшей мере, “Короля Лира”. Айвора мгновенно обступили костюмерши, гримерши и помощники режиссера, но он быстро от них отделался, забрал свой костюм и, заявив, что оденется самостоятельно, ушел к себе и увел за собой Зигфрида. Его уборная, как и ожидал Зигфрид, оказалась похожей на кукольный домик — на ковре и обоях повторяется рисунок в виде гирлянд из роз, кружевные оборки на гардинах, декоративные подушечки на кушетке, лампы под атласными абажурами. В вазочках благоухали пачули. Повсюду были расставлены большие вазы, из которых тяжелыми упругими гроздьями свешивались ветви цветущей сирени — довольно неожиданное зрелище для конца сентября. — Обожаю сирень, просто не могу без нее прожить ни одного дня, — объяснил Айвор и зарылся лицом в букет. — Мне она нужна круглый год. Жаль, что оранжерейная сирень пахнет совсем не так, как настоящая. Садитесь, пожалуйста, Зигфрид. Хотите выпить? У меня есть шерри. Зигфрид ожидал привычного ему сухого шерри, но, когда Айвор протянул ему бокал, напиток в нем оказался сладким, густым и как будто маслянистым, обволакивающим язык и надолго оставляющим приторное послевкусие изюма. Даже шерри у этого человека исключительно похабный, просто невероятно. Зигфрид не смог сделать больше одного глотка. Усидеть на кушетке среди подушечек он тоже не мог, потому что никак не удавалось найти удобную позу, и встал. Как раз в этот момент Айвор начал раздеваться, и так получилось, что Зигфрид как будто поднялся ему навстречу, демонстрируя готовность, которой у него на самом деле не было, он ведь еще ничего не решил. Айвор в первую секунду заметно оживился, глаза так и заблестели, но он тут же смешался, видя, что Зигфрид ничего не предпринимает. — Мне нужно надеть костюм, — сказал наконец Айвор, сбросив с плеч пиджак. — Надеюсь, вас не смутит, если я разденусь? — Думаю, я как-нибудь выдержу это зрелище, — безмятежно ответил Зигфрид. В самом деле, он сохранил полное спокойствие, пока Айвор распускал узел галстука, снимал воротничок и расстегивал рубашку. Доводилось ему видеть тела и красивее. Айвор был слишком уж тощим. Дались же Глену эти бульонные кости… — Вы знаете, — вдруг сказал Айвор, — я обычно никого не приглашаю в артистическую перед спектаклем. Мне нужно побыть в тишине и настроиться. А сейчас я вместо того, чтобы думать о своей роли, вынужден думать о вас. — Это намек на то, что мне пора выметаться? — уточнил Зигфрид. — Вы можете быть здесь сколько пожелаете. Но было бы гораздо лучше, если бы вы зашли после спектакля… — Я же сказал, что не останусь. — Ну пожалуйста! Я знаю, что если вы сейчас уйдете домой, то никогда больше не вернетесь. Зигфрид тоже это знал. Может, оно и к лучшему. Вот он пришел в гримерку к Айвору, в эту порочную обстановку с ароматом пачули, приглушенным светом, букетами оранжерейной сирени, мерзким сладким шерри. Вот видит Айвора полуголым. Но по-прежнему не ощущается совсем никакой магии. Айвор, рассмотренный вблизи, все еще оставался настолько заурядным, что даже обидно. Зигфрид поставил рюмку с недопитым шерри на круглую этажерку, на верхней полке которой стояла ваза с сиренью. Айвор обогнул этажерку с другой стороны, и теперь они смотрели друг на друга сквозь ветви сирени. — А если я вас поцелую, — спросил Айвор, — вы останетесь? — Ваш поцелуй обладает магической силой? — Так говорят, — и Айвор потянулся к нему сквозь сирень. Зигфрид не отстранился. Это выглядело бы так, будто он смущен или даже боится, а он был абсолютно спокоен. Их губы встретились в гуще листьев и цветочных гроздьев, будто они были влюбленной парочкой в весеннем саду, но в действительности вместо весны была осень, вместо цветущего сада — душная и вычурно обставленная артистическая уборная, вместо свежего воздуха — парфюмерные ароматы и сигаретный дым, вместо ласкового солнца — вкрадчивый и тусклый свет ламп под атласными абажурами. Целовался Айвор весьма искусно. Он умел делать это с языком, что было ново для Зигфрида, который мастером художественного поцелуя никогда не являлся. В его практике бывали, конечно, попытки в порыве страсти разжать зубы партнера и проникнуть в его рот поглубже, но это было не сравнить с виртуозными, точными, скользящими касаниями языка Айвора, горького от никотина и все-таки сладкого. Язык самого Зигфрида был ужасно толстым и неуклюжим по сравнению с этим скользким, вертким, порочным язычком. — Итак, — спросил Айвор, оторвавшись от его губ, — вы останетесь? Зигфрид качнул головой. — Простите, но на меня все это не действует. — Нет? Тогда мне придется усилить эффект. — Айвор с кошачьей быстротой и грацией обогнул этажерку и оказался вплотную к Зигфриду. И вдруг без каких-либо предисловий и прелюдий положил ладонь на его пах. Это было уже интереснее. Именно этого Зигфрид хотел изначально, и какая разница, случится это прямо здесь и сейчас или вместо спектакля и после ужина в ресторане? Поблескивая кольцами на пальцах, Айвор расстегнул пуговицы на его брюках, просунул внутрь пятерню, как ребенок лезет в рождественский чулок за подарком, и вытащил добычу. Зигфриду сделалось неловко, потому что его эрекция к тому моменту была лишь в самой начальной стадии, а наполовину вялый член, воля ваша, смотрится не слишком презентабельно, особенно когда лежит на чужой ладони и его разглядывают и изучают, совершенно не стесняясь, задержав дыхание и медленно-медленно облизывая самым кончиком языка верхнюю губу. С неполноценной эрекцией Айвор разобрался в два счета. Его пальцы были такими же ловкими и умелыми, как и язык. Легкое сжатие, всего пара почти небрежных движений вверх-вниз, и ствол набрался сил, стал твердым и увесистым и увеличился в размерах, заполнив кулак, в котором раньше лежал свободно. Айвор удовлетворенно улыбнулся. Зигфрид сглотнул, чуть подался назад и прижался спиной к стене. — Оксфорд или Кембридж? — вдруг спросил Айвор. — Кембридж, — машинально отозвался Зигфрид и только потом удивился. Это был, мягко говоря, не самый ожидаемый вопрос от того, кто держит тебя за член. — Жаль. Значит, мы с вами точно не имели случая увидеться. — А вы учились?.. — окончательно опешил Зигфрид, не в силах поверить, что Айвор имеет хоть какое-то отношение к академическому образованию. — О господи, нет, конечно. Я был хористом в Оксфорде. Знаете, эти мальчики с ангельскими голосами, поющие в капелле? Так вот, я был одним из них. Существует много способов сделать так, чтобы голос звучал. У нас в хоре мальчики пили горячее молоко со сливочным маслом, чтобы разогреть и размягчить связки. Но я, — Айвор продолжал с дразнящей медлительностью двигать рукой, — уже тогда знал, что еще можно проглотить, и это будет гораздо, гораздо вкуснее, а эффект для голоса — даже лучше. — Он опустился на колени и добавил, глядя Зигфриду в лицо снизу вверх: — Поэтому я был первым хористом и пел все соло. Зигфрид, разумеется, остался на спектакль. Последний аргумент Айвора был по-настоящему убедителен, да к тому же, Зигфриду определенно было обещано продолжение в более спокойной и расслабленной обстановке. Впрочем, остаться на спектакль не значило смотреть его, и в памяти Зигфрида сохранилось очень немногое. Айвор изображал — нет, не шутка — короля преступного мира. Он честно постарался войти в роль, насколько представлял себе ее. Всякая манерность исчезла, даже голос стал ниже, он расхаживал, засунув руки в карманы брюк, и почти не вилял при этом задницей. Смотреть на такого Айвора было неинтересно, когда человек убивает все лучшее в себе — это поистине прискорбно, и Зигфрид сполз пониже в своем кресле и совсем отрешился от происходящего на сцене. Все равно это было настолько непотребное зрелище, такая дурная и дешевая мелодрама, что, право, если бы все актеры и актрисы (довольно симпатичные, надо признать) бросили играть эту чушь и исполнили танец с раздеванием, и то вышло бы приличнее. К слову, Айвор действительно сплясал по ходу действия какой-то разнузданный танец (ну конечно, ведь все короли преступного мира делают это), и, судя по страстному оживлению в зале, большая часть зрителей явилась сюда главным образом ради этой сцены. Зигфриду не составило труда выдержать все два часа. Он был все еще опустошен после пережитого в артистической, столь глубокое и яростное наслаждение всегда лишает сил, и он растекся в кресле и грезил наяву, вспоминая нежные губы, бархатистый язык и — самое сказочное — горячее, скользкое, тугое, обволакивающее горло. Интересно, согласится ли Айвор отдаться? Он достаточно испорченный для этого, но в то же время можно представить его жутко брезгливым неженкой, панически боящимся любой боли или даже возможности боли. К счастью, его в любом случае вполне возможно уговорить, он, похоже, легко и даже с удовольствием подчиняется чужой воле. В антракте Зигфрид хотел навестить Айвора в артистической, но его даже близко не подпустили. Администраторы, помощники режиссеров, костюмеры и гримеры, словом, вся эта театральная шушера, выстроились в несколько рядов и стояли насмерть: нет-нет-нет, мистер Айвор Новелло категорически запрещает входить к нему, после спектакля — пожалуйста, но сейчас — ни за что. Зигфрид не стал настаивать и вернулся в зрительный зал, решив, что потом непременно попросит Айвора призвать их всех к порядку и объяснить, кому чего можно и нельзя. Наконец закончился второй акт, и он снова отправился за кулисы. На этот раз никто не встал у него на пути, но, когда Зигфрид толкнул знакомую дверь, за которой пережил самый лучший отсос в своей жизни, его ждал неприятный сюрприз. Вместо интимного полумрака в глаза ударил яркий свет, а в уши проник оглушительный шум. В уборной собралась изрядная толпа. Стульев на всех не хватало, и посетители сидели на подоконниках, на столешницах, даже на полу. Тут были актеры и актрисы, занятые в сегодняшнем спектакле, какие-то модные молодые бездельники в смокингах и шлюхи в коротких платьях, расшитых стеклярусом, мужчины, накрашенные сильнее, чем женщины (у тех как раз был в моде образ маленькой девочки с плоской грудью и невинным личиком, поэтому косметикой они не злоупотребляли), девицы в брюках и бог весть, кто еще. Зигфрид никого из них не знал, и они его не знали. Они его, собственно, даже не заметили, потому что были слишком поглощены своими разговорами, шутками, курением и дорожками кокаина, которыми по-братски делились друг с другом. Лишь несколько человек, сидевших ближе всех к двери, оглянулись на него, когда он вошел, и, наверное, спросили себя, кто этот хмырь с деревянной осанкой и неприветливым видом. Со всех сторон слышался галдеж как на птичьем базаре. Каждая реплика сопровождалась взрывами неистового хохота. — ...А я ему сказала: даже не мечтай! — ...В прошлом сезоне Реджи пытался пристроить его в “Теодора”, но он так и не смог выучить ни одной реплики... — ...Они делали это так громко, что вошел дворецкий. И что, вы думаете, он сказал, когда увидел все это? “Мне показалось, вы звонили, сэр”. — Эй! Эй! Как же я? Дайте и мне! Было похоже, что они все обосновались в артистической надолго. Кто-то даже приспособился смешивать коктейли прямо на столике у зеркала, сдвинув в сторону палетки с гримом, пузырьки с “Клинексом” и наборы кистей и спонжей. Айвор сидел тут же в своем крутящемся кресле. Он все еще был в костюме и гриме, который только начал стирать, но не успел довести дело до конца, видно, потому, что сбежались все эти. Он ни с кем не болтал, только восседал посреди всей суеты и курил, медлительными неверными движениями поднося ко рту сигарету. Вид у него был утомленный и рассеянный, но, похоже, это была только его привычная поза, Айвор обожал строить из себя нечто донельзя загадочное, романтическое и не смешивающееся с толпой. В действительности он, конечно же, был всей душой здесь, со своими дружками, весь переполненный успехом, который имел в дурацкой пьеске. Зигфрида он сначала тоже не заметил, и тот успел задаться вопросом: а помнит ли вообще Айвор, что он должен прийти и что у них есть планы? Но вот Айвор краем глаза зацепил его отражение в зеркале и тут же встал, взял бокал с коктейлем и понес его Зигфриду с видом гостеприимной светской леди. — Ты не сказал, что у тебя будет большой прием, — хмуро заметил Зигфрид, взял предложенный коктейль, но пить не стал. Бокал оказался мокрый и липкий. — Они просто зашли поздороваться, — примирительно улыбнулся Айвор. — Это ненадолго. Зигфрид еще раз оглядел компанию, с неудовольствием убеждаясь, что на самом деле это все, конечно же, очень даже надолго, возможно, на полночи, и тут увидел в углу знакомый силуэт, воплощающий в себе всю мировую скорбь. Глен. Не может быть. Да есть у парня хоть немного самоуважения?! — Это еще что значит?.. — пробормотал Зигфрид. — Я тебе говорил, — напомнил Айвор, — это вовсе не так просто, как ты думаешь. — Как его вообще впустили? У тебя там целая свора церберов на страже стоит. — Я не хочу, чтобы был скандал, а Глен его устроит, если я его не впущу. — Ладно, — решительно сказал Зигфрид, — значит, нам придется повторять и повторять наш номер, пока до него не дойдет. Уходим отсюда, а то он в тебя вцепится. — Что?.. — Да-да, пошли. Прямо сейчас. Ни с кем не прощайся. Айвор заколебался. Ему явно хотелось веселиться и дальше в теплой компании. Но переспать с Зигфридом ему хотелось не меньше, и, судя по морщинке на лбу, от которой пошли трещинки в подсохшей кашице грима, он напряженно искал способ совместить одно с другим. Однако Зигфрид был намерен заставить его сделать выбор. Он честно дождался окончания спектакля, ждать окончания еще и этой гулянки он не собирался. — Но это все мои гости, — осторожно сказал Айвор. — Наверное, будет не очень вежливо, если я вот так просто уйду. — Они тебя простят, — отрезал Зигфрид. — Ну ладно, — Айвор приуныл, убедившись, что с ним не будут церемониться. — Но мне нужно разгримироваться и переодеться. — Нет, пойдем так. — Ты с ума сошел, я не могу уйти в таком виде! — Как раз в таком виде и надо уйти. Никто не догадается, что ты уходишь насовсем. А если ты затеешь переодевание, к тебе пристанут и уговорят остаться, а там и Глен что-нибудь выкинет, — Зигфрид открыл дверь и жестом пригласил звезду на выход. — Ну, ты идешь или я ухожу один? Айвор трагически вздохнул, покрутил пальцем у виска, но выскользнул за дверь, придержанную Зигфридом. Никто, даже Глен не придал значения этой ретираде. Должно быть, все решили, что Айвор и Зигфрид просто хотят пошушукаться в коридоре, а на самом деле они поспешили к артистическому подъезду. На улице стояли какие-то люди, наверное, рассчитывали на автографы, но они не успели даже среагировать на появление Айвора, потому что Зигфрид схватил его за руку и потащил за собой, заставив перейти на бег. Он накинул Айвору на плечи свое пальто, чтобы хоть немного замаскировать его костюм. Впрочем, пьеса была из современной жизни, поэтому костюм был более-менее похож на те, что носили все прохожие, отличаясь разве что утрированными деталями вроде гротескно заостренных лацканов или огромных пуговиц. Вот если бы Айвор играл в пьесе, скажем, из эпохи рококо, он бы, наверное, привлекал больше внимания. Сложность возникла с обувью. Хотя на первый взгляд на Айворе были совершенно обычные ботинки челси, в действительности они были предназначены для ходьбы по сцене, а никак не по улице. У них была тонкая и скользкая подошва, доставлявшая особенно много неудобств на булыжнике. К счастью, эта пытка оказалась недолгой, потому что на Ковентри-стрит им удалось поймать такси. Айвор забился в угол салона, загнанно дыша. Поскольку его спортивная форма была просто никакой (во время их приятного общения в артистической Зигфрид не обнаружил на его костях хотя бы нескольких унций мышц), а дымил он, что твой завод Армстронга в Ньюкасле, надо думать, эта короткая пробежка по улице серьезно истощила его силы. Зигфрид опустился на сидение рядом с ним и бросил шоферу: — Тафтон-стрит. — Постой-постой, какая еще Тафтон-стрит? — Айвор беспокойно зашевелился. — Там мой дом. — Но я думал, мы пойдем ужинать. Ты мне обещал! Я хочу в Савой”! Интересно, он всерьез собирался ужинать в “Савое” в костюме и гриме? Таксист оглянулся с вопросительным видом, не зная, куда везти пассажиров. Зигфрид кивнул ему, чтобы ехал, куда было сказано, и незаметно приобнял Айвора одной рукой за талию. Кургузый пиджачок короля преступного мира задрался вместе с рубашкой, которая вообще, судя по всему, не являлась отдельным предметом одежды, а была пришита к нему, и ладонь Зигфрида коснулась голой поясницы. Айвор шумно выдохнул. — Я голоден, — сказал он жалобно, прерывающимся голосом. При всей своей опытности он, похоже, ухитрился сохранить дивную свежесть чувств, если простое прикосновение к пояснице могло повергнуть его в такое волнение. — С самого утра ничего не ел, только пил чай у Констанс. — У меня дома что-нибудь найдется, — отозвался Зигфрид, хотя в действительности был совсем не уверен в этом. Его ладонь по-прежнему находилась на пояснице Айвора, едва-едва поглаживая. Мизинец протиснулся за пояс брюк, коснулся твердого острого копчика… Дальше рука уже не пролезала. — Впервые со мной такое, — растерянно сказал Айвор. — Чтобы меня похитили из собственной гримерки и просто увезли неизвестно куда, не дав ни разгримироваться, ни поесть… — И как твои ощущения? — светски поинтересовался Зигфрид. — Волшебные... Квартира на Тафтон-стрит была погружена в темноту, только камин ярко горел, бросая отсветы на белую кожу Айвора. Тот сидел на столе и грыз рассыпающиеся от старости галеты с засахарившимся вареньем из ревеня — единственное, что каким-то чудом отыскалось в недрах буфета. Ноги он свесил со столешницы и скрестил... Нет, не просто скрестил, одна нога как бы оплетала другую, зацепившись стопой за щиколотку, — совершенно противоестественная поза, которая ему была почему-то удобна. Из одежды на нем не было ничего. То есть, вообще, ни единой нитки. И хотя Зигфрид привык к красоте и сознательно культивировал ее во всем, что его окружало, эта картина, он чувствовал, останется в его памяти до самой смерти. Даже худоба Айвора уже не казалась чрезмерной. Его торчащими косточками можно было любоваться, как тонкой работой природы, чем-то вроде кружева или сложной резьбы. Сам Зигфрид так и не разделся, только снял пиджак и жилет и спустил подтяжки. У него имелось оправдание — он отвлекся на поиски съестных припасов. Но в действительности он просто стеснялся быть голым не в постели под одеялом (что еще куда ни шло), а вот так, посреди освещенной камином комнаты, хотя стыдиться ему было нечего. Его тело было стройным, сухощавым и мускулистым, а шрамы — что ж, шрамы только украшают. Кроме галет и варенья нашлось также полбутылки шерри — очень сухого, но Айвор и от такого не отказался, высосал все до дна, после чего вдруг откинулся назад и медленно и грациозно улегся спиной на столешницу. Одна рука удобно легла за голову, вторая неспешно огладила плоскую безволосую грудь и впалый живот. И он сказал, рассеянно глядя в потолок: — Трахни меня.