Человек без цели подчиняется судьбе — человек с целью её преображает. Иммануил Кант
Августа, дрожа, лежала на своей кровати и смотрела в потолок. Какое чудо, что она вообще смогла заснуть этой ночью, и сейчас, когда утро находилось уже в самом разгаре и нужно было вставать, усталости не ощущалось — к счастью или нет. Она никак не могла осмелиться покинуть свою комнату, своё убежище. Не только потому, что где-то болтался Реддл со своей ручной собачонкой Дамблдор, но и потому, что она не знала, как смотреть в лицо Игнатиусу и Маркусу. Она так боялась. Боялась до смерти. Реддл описал ей природу ритуала в самых ярких красках и ясно дал понять, что достаточно одной только мысли Гермионы, чтобы заставить её сердце остановиться. Он также заверил, что ритуал не оставит ни следа, когда волшебник завершит его — в этом случае ведьма. И не останется никаких доказательств. Вздохнув, она встала и, шатаясь, направилась к своему шкафу, где выбрала самое удобное платье. Расчёсываясь, она думала, как рассказать Игнатиусу и Маркусу, что Реддл ещё опаснее, чем они предполагали — и что Гермиона Дамблдор уж точно не нуждалась ни в какой помощи — и вдруг почувствовала странное напряжение в области живота. Не успев осознать, что делает, Августа выскочила из комнаты и слетела вниз по лестнице гриффиндорской башни.***
— Я должна поговорить с тобой! Наедине! Игнатиус обвёл лучшую подругу удивлённым взглядом. После того, как Августа исчезла в пятницу поздно вечером, они с Маркусом начали беспокоиться. И сейчас она с горящими щеками, расширенными зрачками стояла перед ним в Большом зале и почти умоляла его. Он краем глаза посмотрел на Маркуса, который глядел на неё с таким же беспокойством. — Нет ведь ничего, что Маркусу нельзя слышать, разве нет? — Есть, — отчаянно сказала Августа. — Просто иди за мной. Он жестом извинился перед Маркусом и позволил Августе за руку утянуть себя из Большого зала. Она распахнула дверь в ближайшую аудиторию, втолкнула его внутрь и магически запечатала вход за ними обоими. — Ну правда, Августа, что здесь?.. — начал он, но не успел больше ничего добавить. Игнатиус с удивлением обнаружил, что губы давней подруги прижались к его губам, её руки цеплялись за его рубашку, как за спасательный круг. Он недоуменно распахнул глаза и попытался разорвать поцелуй, но Августа оказалась сильнее, чем он предполагал. Она прижалась к нему со страстью, которой он от неё никак не ожидал, ласкала его губы, нежно покусывала их, тянула его одежду, тёрлась об него. — Августа, — попытался достучаться до неё он, когда она оторвалась, чтобы сделать вдох. — Августа, тише. Что происходит, что?.. Но она, казалось, не слышала его. Она решительно схватила его руку и положила себе на грудь. Покраснев, Игнатиус обратил внимание, что отдёрнул руку не сразу, хоть Августа уже и не держала его. Вместо этого он поймал себя за мыслью, что очарован происходящим и наслаждается незнакомым доселе чувством. Только услышав её хриплый стон, он сумел вернуться в реальность. — Нам не стоит… Августа, что с тобой? — попытался он ещё раз, в этот раз твёрдо схватив её за плечи и оттолкнув от себя. Разозлённая, она хлопнула его по рукам, но он всё равно сохранил расстояние между ними. — В чём твоя проблема? — потребовала она. — Мы дружили так много лет! Было очевидно, что это однажды случится. Я просто не хочу больше ждать. Я хочу сделать тебя счастливым, Игги, прямо здесь, прямо сейчас. Пока Игнатиус обдумывал услышанное, Августа снова прижалась к его рукам, к его телу, и, задрав юбку, потёрлась бедром о его бедро. Ему отнюдь не требовался опыт, чтобы понять, к чему именно это приведёт. Он прекрасно ощущал, как пробудилась к жизни часть его тела, о существовании которой женщинам знать не положено. Но то, как тёрлась о него Августа, показывало, что она прекрасно знала, что там находилось. Он отчаянно подавил стон. Игнатиус с ужасом заметил, что она прижала его к стене, ни на секунду не прерывая физического контакта, что её пальчики заиграли с пуговицами его брюк. Он должен остановить её, должен положить этому конец, но он не знал как. Он не хотел грубости — это недостойное джентльмена поведение. Однако почувствовав её маленькие пальчики у себя в брюках, он отбросил всякую тактичность. Игнатиус решительно схватил её обеими руками, развернул и прижал к холодной каменной стене. Тяжело дыша, он уставился в её широко раскрытые глаза, отчаянно пытаясь не поддаться вожделению. Её юбка была всё ещё задрана на бёдрах, и она каким-то образом умудрилась снять нижнее бельё. Его собственные брюки едва держались только благодаря широкой постановке ног. И он был возбуждён, против своей воли, и к своему величайшему стыду не мог этого отрицать. — Августа! — решительно рявкнул он. — Что происходит? К его удивлению, лучшая подруга вдруг покраснела и в слезах рухнула на пол. Игнатиус торопливо оделся. — Эй, девочка, что происходит? В чём дело? — Во всём виновата она, — отчаянно всхлипнула Августа, попутно пытаясь привести одежду в порядок. — О, держу пари, она неплохо веселится! О Игги, если бы ты не был таким безмерно приличным мужчиной… Мерлин, я даже не хочу думать об этом… Игнатиус растерянно смотрел на плачущую подругу. — Она? Кто развлекается? О чём ты говоришь? Новая волна всхлипов накрыла Августу, и прошло несколько минут, прежде чем она успокоилась настолько, чтобы продолжить говорить: — Я не могу сказать тебе, Игги, я не могу. Если я скажу что-нибудь, мне конец. Если бы я только могла… О Игги, я… Окончательно сбитый с толку, Игнатиус крепче обхватил её руками и стал поглаживать по голове. Он не знал, что Августа хотела сказать ему, но он не просто так отучился в магической школе семь лет. Подобное поведение могло объяснить только одно: магия подчинения. — Кто-то проклял тебя? — решительно спросил он, после того как громкие всхлипы Августы сменились тихим плачем. — Или ты выпила какое-то зелье? — Пожалуйста, не спрашивай, — прошептала она, её голос выдавал усталость. — Пожалуйста. Я не могу сказать тебе, не могу. Я полностью в её власти, и, пока это так, я не могу сказать ничего. Игнатиус напряжённо прикусил нижнюю губу. Совершенно очевидно, что кто-то проклял её, но, пока Августа сама не скажет хоть что-нибудь, он не в состоянии помочь ей. — Пообещай мне одну вещь, Игги, — наконец тихо, но очень серьёзно произнесла она. — Перестань следить за жизнью Реддла. Гермиона Дамблдор не нуждается в нашей помощи. Поверь мне. Она идёт за Реддлом по доброй воле. Словно они созданы друг для друга. Игнатиусу хотелось влепить себе пощёчину. Ну конечно, если кто и проклял его подругу, так это Том Реддл. У него есть на это мотивы, и он, вероятно, достаточно умён, чтобы не оставлять за собой следов. Он сердито спросил: — Это Реддл что-то с тобой сделал? — Нет, — ответила Августа, и, хотя голос её звучал искренне, он ясно чувствовал её панику. — Пожалуйста, не задавай больше вопросов. Но это был не он. Я правда не могу сказать тебе, но знай, что это не он. Игнатиус кивнул, но поклялся себе, что встретится с до ужаса воспитанным старостой в самое ближайшее время.***
Гермиона, тяжело дыша, открыла глаза. Она не могла поверить в то, что сделала. Когда Том сказал ей этим утром, что нужна небольшая демонстрация её силы, чтобы удержать мисс Бэрджворти от бегства к директору, она не придала этому никакого значения. Том, разумеется, предложил нечто, что ни в какой мере нельзя было назвать безобидным. Она хотела отказаться, но Том, естественно, не стал принимать никаких возражений. И поэтому она испытывала невероятное облегчение, что Игнатиус Пруэтт оказался действительно достойным джентльменом. Гермиона не хотела даже думать о том, что случилось бы, если бы он не отличался выдержкой. Она прекратила действие ритуального принуждения, когда почувствовала, что её собственная сила стала угасать. Том заметит, что она магически истощила себя для него. Этого должно быть достаточно, чтобы убедить его в её решительности. Она медленно подняла взгляд на Тома, сидевшего рядом с ней на кровати. Он внимательно следил за ней. — Вижу, ты потратила много магии. Ну и, каков результат? Нам есть о каком скандале доложить? — спросил он с усмешкой. Гермиона покачала головой. — Нет. Мистер Пруэтт оказался слишком благопристойным. Моя сила ослабла до того, как что-то случилось. Усмешку как рукой сняло. — Ты уверена, что приложила все усилия, Гермиона? Она побледнела. Разве он не видел, что она на грани полного истощения? Ритуал, который она провела прошлой ночью, стоил ей слишком многого, поэтому тот факт, что сегодня она могла вообще что-то делать, соразмерим с чудом. Гермиона нервно облизнула губы. — Том, я… — Ш-ш-ш, — мягко прошептал он, наклонившись к ней и погладив её щёку. — Всё в порядке. Я вижу, что ты полностью истощена. Не вини себя. Всё хорошо. Ты хорошая девочка, и я горжусь тобой. Нам просто нужно поработать над тем, чтобы стать сильнее. Тело Гермионы охватила дрожь, стоило ей осознать, что Том, словно в замедленной съёмке, взобрался на неё, надёжно сковав своими ногами. Слова похвалы играли роль бальзама для её самооценки, но ему не удастся так легко обвести её вокруг пальца. Разум оставался достаточно ясным, чтобы понимать, что ей нужно быть с ним настороже. Гермиона резко втянула воздух, внезапно почувствовав его руку на своём животе. Не обращая внимания на её протесты, он задрал блузку и взялся обеими руками за её грудь. — Меня заводит мысль о том, что почти случилось в аудитории, — хриплым голосом прошептал он, жёсткими движениями сминая её грудь. — А мысль, что это всего лишь твоё грязное воображение, заводит ещё больше. Стоит ли мне показать тебе свои фантазии? Не дожидаясь ответа на вопрос, Том наклонился ниже и оставил череду жадных поцелуев на её шее. С губ сорвался выдох, стоило ему всем своим весом опуститься на неё. Это было так хорошо. Она хотела закрыть глаза, забыть, где находится и кто лежал на ней, и просто наслаждаться. Но она не могла. — Том, — сказала Гермиона твёрдым голосом и упёрлась обеими руками ему в грудь. — Прекрати. Я не хочу этого. Он медленно поднялся, не отрывая от неё взгляда. — И это должно меня волновать, потому что?.. Гермиона сделала глубокий вдох. Она прекрасно знала, что у него не возникнет проблем с тем, чтобы взять её против воли, прямо здесь и сейчас. Но ещё лучше она знала, в чём заключалась его настоящая цель. — Потому что я вижу тебя насквозь. Она заставила себя искривить губы, пытаясь как можно лучше скопировать его нахальную усмешку. После удачного проведения ритуала прошлой ночью Гермионе казалось, словно с её разума спала пелена. Она видела намного яснее, что представляет из себя реальность. Она лучше понимала, что происходило внутри Тома. Мгновение он молча смотрел на неё, затем скатился набок и лёг рядом на спину, смотря прямо в потолок: — Действительно. Так не получится. Гермиона с красными щеками поправила одежду. Удивительно, как легко удавалось Тому заставить её забыться и уменьшиться до физических ощущений. Но в этот раз она выиграла, в этот раз она ускользнула, не обнажившись. Она серьёзно посмотрела на Тома, который молча лежал на спине, скрестив руки за головой. Гермиона находилась здесь всего несколько недель, знала этого парня не так много времени, и всё-таки столь многое поменялось. Хорошо, что она знает, кем он однажды станет, в противном случае она бы рисковала попасться в его ловушку. С другой стороны, она узнавала эту его сторону всё лучше и лучше: Волдеморт теперь был в её глазах не хладнокровным монстром, а человеком, которому доставляли удовольствие мучения других, человеком, строящим свою самооценку на унижении других. И он был человеком, который ревностно охранял то, что считал своим, защищая и оберегая это. Какой бы ни была его мотивация, она высоко оценила тот факт, что он высвободил её из когтей Эйвери. Он мог просто наблюдать, наслаждаться и быть вне себя от радости от того, что её изнасиловал скользкий идиот. Даже если он сделал это не для неё, она всё равно была благодарна. — Ты больше не боишься меня, ведь так, Гермиона? Тихий вопрос вырвал её из задумчивости. Она решительно покачала головой. — Нужно быть дурой, чтобы не бояться тебя. С его губ сорвался глухой смех; он сел рядом. — Это хорошо. Никогда не забывай, Гермиона, — продолжил он, и она почувствовала, каким неистовым ключом бьёт его магия, пока он говорил: — Никогда не забывай, на что я способен. Не думай, что я слабый. Или что ты хотя бы чуть-чуть похожа на меня. Ты моя девушка, потому что я этого хочу. Ты проводишь тёмномагические ритуалы, которые я тебе показываю. Только потому, что ты знаешь, что я не образцовый мальчик с плаката, которым все хотят меня видеть, не значит, что ты можешь стать всемогущей. Гермиона сглотнула. Он, очевидно, негодовал из-за того, что она так уверенно отвергла его, не показав ни малейшего намёка на страх или сомнение. Она подумала, что почти слышит, как скрипит от напряжения воздух вокруг неё — так много магии было в комнате. Как будто она когда-нибудь поверит, что сможет справиться с Волдемортом! Она никогда не забудет того, что только что увидела, это точно — Ты как открытая книга для меня, сердце моё, — прошептал Том, зарывшись рукой в её кудри. — Ты хорошая девушка, но ты не можешь сопротивляться влечению к Тёмным искусствам. Ты ненавидишь меня, потому что я не боюсь своих потаённых желаний, потому что я живу ими, а не отвергаю их. Тебе хотелось бы быть такой, как я, но, потому что ты не можешь, ты ненавидишь меня. И ты отчаянно пытаешься удержаться за ширму хорошей девочки, даже передо мной. Твои постоянные моральные сомнения, твоё мнимое негодование, твоя неуверенность. Это всё ширма, Гермиона, и я знаю это. Ты ничего не сможешь скрыть от меня. Я уже слишком много тебя видел. Он не дал ей времени ответить, снова прижавшись к ней и снова целуя. И в этот раз она ему ответила. Не потому что это было нужно или потому что она боялась его гнева, а потому что хотела этого. Словно она хотела доказать самой себе, что может сдаться своему желанию, не теряя себя полностью. Словно она пыталась обратить его слова в ложь. — Уже намного лучше, — усмехнулся Том, оторвавшись от неё. Он тепло улыбнулся ей, ещё раз потрепал за щёку, встал и направился к двери. — Хороших выходных, — просто сказал он и ушёл. Гермиона устало позволила себе упасть на подушки. Ритуал потребовал от неё так много, и привкус власти над Августой украл остатки её магической силы. И всё же она чувствовала себя превосходно. Она знала, откуда это чувство. И где-то глубоко внутри она знала, что ей стоит подвергнуть происходящее сомнению или лучше не позволять этому случаться, но у неё больше не было сил сопротивляться. Она завтра пойдёт к Дамблдору и поговорит с ним о том, как Тёмные искусства на самом деле влияли на психику. Стоит ли защищаться? Менялась ли она уже? Гермиона чувствовала себя по-другому, но отнюдь не плохо. Если бы она действительно поддалась влечению Тёмных искусств, она бы не чувствовала себя так хорошо, верно?