Расскажи, что ты видел

Уютно потрескивали поленья, от печи в избе стояла духота, Миша с Антоном валялись на половике, счастливые, распаренные. Только что промчались через заснеженный двор наискосок, пулей вылетев из бани, заскочили в избу. Позабыли, что уже давно не мальчики, что разменяли третий десяток, что здесь не по собственной воле, а в наказание за участие в восстании. Всегда, везде — вместе. В Морском кадетском корпусе, на учёбе и в свободное время. На кораблях в ученических плаваниях. На площади в день восстания. В Алексеевском равелине через стенку. Наконец, в деревне, затерянной в Сибирской глуши. Быть рядом друг с другом для Миши и Антона было таким же естественным как смена дня и ночи, или холод зимой и жара летом. Их судьбы настолько тесно переплелись, мысли и стремления были так похожи, что для обоих не стал неожиданностью первый поцелуй в Антонов шестнадцатый день рождения и даже первый секс чуть позже. И в ссылку они отправились вдвоём, не иначе, как сама судьба присматривала за ними. Здесь, в Назарово, ссыльных поначалу приняли не очень дружелюбно, однако после стали ценить за то, что Миша сконструировал удобный конный экипаж, а Антон выучил деревенских рыбаков удить так, что никто не возвращался без улова домой. Спустя три года никто уже не косился на ссыльных, их уважали, даже любили. А на то, что они любят друг друга, закрывали глаза. Зима в Назаровском не сдавалась и в марте, вьюга мела, не видать ни зги. Вот и сейчас поднялся ветер, завыл в дымоходе, принялся швырять пригоршни снега в стёкла. Стало темнее, но даже в полумраке ещё были видны очертания печи, дубового стола и такой же лавки, умывальника и добротно сколоченной кровати в углу. Миша ещё полежал, чувствуя спиной шершавость половика, поглядел в потолок, отдышался, а после легонько шлёпнул Антона по подтянутому животу. — Оденься, содомит. — Содомит! — воскликнул Антон, резво перевернулся на бок, укусил Мишу в плечо. — Вот так отдаёшь человеку лучшие годы своей жизни, молодость свою, и что получаешь? Клеймо! — Это кто ещё кому клеймо ставит, — заспорил Миша. — Зимой хоть не видно, а летом? Соседи косятся, у меня вся шея в красных пятнах. Антон выразительно посмотрел на Мишу, придвинулся ближе. Поднялся на одной руке, прошептал в самые губы: — Это месть. Миша ухватился за жилистую шею, потянул на себя. Губы у Антона потрескались, он лизнул нижнюю, потом верхнюю. Антон зафыркал от смеха, улёгся на широкую Мишину грудь, впился цепкими пальцами в плечо. — И зачем ты меня одеваться послал? — хмыкнул он, заползая на Мишу и устраиваясь на его бёдрах. — Всё равно же снимать потом. Миша в ответ только крепче схватил Антона за бёдра, прижал к себе теснее. — Мы же не будем прямо на… — он подавился раскалённый воздухом, почувствовав горячую твёрдость между ягодиц. — Боже, ты меня в могилу сведёшь. — Не богохульствуй, — низко проворчал Миша. Антон хотел ответить, что они прямо сейчас займутся настоящим богохульством, но язык не повернулся, а потом стало как-то не до этого. Было довольно глупо просто тереться друг о друга, как несмышлёные юнцы, но это всё равно было приятно. И Мише было уже не так неудобно лежать на паласе, и у Антона не болели коленки. Потом, кое-как поднявшись, но не отрываясь друг от друга, всё-таки добрались до кровати. Антон выгнулся удобнее, подставился, Миша накрыл его своим телом, ласково прошёлся губами по загривку. В ту ночь им было не холодно, и не только из-за натопленной печи.