Цыганёнок

Колбасит Юру не по-детски. Когда он приходит домой, в маленькую квартиру, которая досталась ему от бабушки, он сразу идет в ванную. Отчего-то потный, уставший и злой он включает горячую воду и встаёт под душ в надежде смыть напряжение. Сердце стучит где-то глубоко внутри, слишком медленно и размеренно, как крадётся хищник к своей добыче. Юра – хищник. Не Паша, а Юра. Если надо будет, он сожрет Личадеева с потрохами, но от своего не отступит, даже под взглядом убийственно спокойных голубых глаз аккордеониста. «И глаза у него бесячие», – напоминает себе Музыченко, подогревая ненависть к парню. «И пальцы уродские, как у пришельца, и шляпа эта убогая, и очки с рубашкой гейские!» Странно, но это помогает. Он врёт и про глаза, и про пальцы, и про все остальное, но собственная ложь – ложь самому себе – звучит убедительно, правильно, и притупляет настоящие неправильные чувства. А какие настоящие? Да хуй его знает, этого Юру. Вот только рука сама тянется вниз, и Музыченко даже не успевает осознать, что делает, как пальцы уже твердо сжимаются вокруг горячей плоти. Воспоминания о цыгане слишком свежи, чтобы забыть их, и они вспыхивают в голове скрипача яркими картинками. Круглая серьга в ухе отливает приятным серебром, аккордеон цвета теплого весеннего солнца. А вот глаза у него наоборот холодные, бесстрашные, гипнотические. Раз за разом Юра вспоминает ямку между ключицами, когда он схватил его за воротник расстёгнутой сверху рубашки, и вдалбивается в собственный кулак все реще. Интересно, а что у него там, под рубашкой? Может, кубики пресса? Худые выпирающие костяшки бедер и линия волос, уходящая за ремень джинсов... Хлопки выходят сочнее и громче, когда парень слышит пение Паши где-то у себя в подсознании. Тихое, но завораживающее, с томными низкими нотами и мелодичными завываниями. Как его губы расплываются в улыбке, когда видит танцующую старушенцию в толпе... Юра совершенно не знает, что творит и как это прекратить. А прекратить хочется – где-то далеко мелькает мысль о том, что все это ужасно, что дрочить в душе на голос мальчиков – плохо. Закончить он себе не даёт: шарахается вдруг, как от огня, когда случайно, неаккуратным движением руки переключает воду на холодную. Стоит так минуту, две, жмурясь от стыда все сильнее, а потом выключает душ и быстро выходит, наскоро натягивая на себя халат. – Паша, блять, Личадеев, – передразнивает Музыченко голос в своей голове, шумно выдыхая. От одного его имени он бесится, и ему приходится сильно сжать челюсти и кулаки, чтобы не разгромить собственную кухню в попытке избавиться от мыслей о цыгане. Наткнувшись глазами на бутылку в холодильнике, он не раздумывая откупоривает ее. Остаток вечера проходит скучно: пару стаканов отцовского самогона, тарелка доширака и крепкий сон. И никакого Пашеньки Личадеева. *** Паша надевает свои лучшие штаны. Жёлтые, немного зауженные, но задница в них смотрелась охрененно, – то, что надо. Берет инструмент в руки, под шум телевизора и маминых нареканий к отцу незаметно сбегает из дома и наконец оказывается на свободе. День такой же хмурый, как и вчера, но парень улыбается, бредя по парку к той самой лавочке. Даже курить нет настроения: сегодня хочется быть при параде, чтобы сигареты не перебивали запах духов. Обнаружив скамью пустой, он лыбится ещё больше, почему-то точно уверенный в том, что Юра придёт. Он просто не может не прийти. Личадеев не понимает, с чего вдруг заинтересовался таким наглым быдлом, но есть в нем что-то знакомое, близкое по духу. Во-первых, они оба носят шляпы – а Паша твердо уверен, что их надевают только голубые, – это не может быть простым совпадением. Мама с детства гадала ему на картах, поэтому парень твёрдо верит в судьбу, пророчества и пришельцев. Во-вторых, Юра, судя по его готовности драться за какую-то сраную лавочку, тоже горел музыкой. И Пашке до жути хотелось послушать его. Он не знает, в какой именно момент ему стали нравится мальчики. Наверное, с рождения, просто в один день это стало слишком заметно, слишком очевидно для аккордеониста, и его понесло по неизвестной дороге. Понесло сильно, быстро, и уже в свои 18 он точно знал, актив он или пассив, как правильно целовать, чтобы у любого натурала отвалился член, и куда этот самый член пихать он тоже знал в совершенстве. «Мал, да удал», – сказал однажды один из партнёров Личадеева, имея ввиду, конечно, его возраст. И это выражение точно описывало музыканта: ловкий, проворный, любопытный до ужаса, цепляющий харизмой. Он надеется, что смог зацепить Музыченко хоть чем-нибудь из этого списка, понятия не имея, что́ скрипач вытворял вчерашним вечером в своей ванной. Чтобы сократить время ожидания Юры, Паша начинает играть. Сначала что-то совсем простое и всеми известное – Цой, Звери и дальше по списку, сопровождая мелодию аккордеона глухим пением и не особо обращая внимания на собственные ошибки и повторения в тексте. Главное - музыка. А она так и плещется из-под его натренированных пальцев, четко попадающих по клавиатуре и кнопкам слева. Он на секунду забывается под песню и одобрительные звуки собравшейся толпы, поэтому когда доигрывает последний аккорд, Паша ещё пару секунд сидит с закрытыми глазами. Сквозь чьи-то восклицания и просьбы сыграть что-нибудь из Меладзе, парень вдруг незаметно для окружающих вздрагивает и шумно втягивает носом воздух изо всей силы, когда слышит редкие хлопки над ухом. Раз, два, три. Личадеев открывает глаза – тело прошибает током. Слева от него, наклонившись сзади через скамейку к его лицу, на него смотрит Юра. И не просто смотрит, а убивает одним взглядом, в которым точно читается ярость. Возможно, Паше стало бы страшно, если бы он не был ебанутым. Поэтому вместо ожидаемой паники в глазах, он сладко улыбается, будто только что проснувшись, и отвечает: – А вот и ты. Я тебя ждал, Юрий Юрьевич. Скрипач одним движением перепрыгивает скамейку и морщит губы от злобы. – Да как ты, флейту тебе в зад, смеешь?! – Не очень люблю духовые инструменты, но на твоей флейте, так уж и быть, поиграю... – Юра округляет глаза, отскакивая от него, а потом снова бросается вперёд, бешено хватаясь за горло соперника. «Какая тонкая и теплая шея...», – замечает скрипач, сжимая пальцы чуть крепче, но контролируя силу. Не хватало ему ещё и придушить кого-нибудь – точно из театрального попрут. Да и мама ругаться будет. Мизинцем правой руки Музыченко чувствует пульсирующую вену и вздрагивает от безумного желания коснуться ее губами. Руки у него грубые, а губы мягкие, нежные, и если коснуться ими оголенного участка светлой кожи, то Паше, наверное, будет приятно. А если провести дорожку вверх и потянуть зубами за мочку уха, Личадеев вообще может застонать. Эта странная мысль о том, что этот парень может стонать и выгибаться под руками Юры, так глубоко поражает скрипача, что тот испуганно отпускает руки и исступлённо смотрит Паше в глаза. В них, впервые за все время, показывается что-то отдалённо похожее на испуг, после чего кто-то из толпы запоздало вскрикивает: – Стой! К ним вырывается женщина. Высокая, с пышными чёрными волосами, завязанными в непонятную белиберду на затылке, симпатичная. Даже красивая, решил бы Юра, но его мозг просто не в состоянии обрабатывать информацию. Только не сейчас, когда несколько секунд назад он душил аккордеониста и думал о том, как целует его в шею. Кто знает, что́ ещё он мог натворить с этим мальчиком, не останови он сам себя? – Серговна, не надо лучше... – предостерегает ее Паша, опасливо поглядывая на скрипача и потирая шею. – Ну что вы как чмырила необразованные, дерётесь на людях, – возмущается она, дёргая рукой длинную юбку в пол. – Вы же музыканты, вам ручки-хуючки беречь надо, вот и решайте спор по-музыкальному! Музыченко, щурясь подозрительно, поглядывает на этих двоих. Оба из цыганского табора сбежали, что-ли? На лицо, вроде, не похожи: у девушки нос и глаза маленькие, слишком аккуратные, а у Паши все крупное, ровное, наглое. Так и хочется дать по морде, да в драку с таким высоченным лезть не хочется. Юра мысленно ударяет себя по лбу: понимает, что если Личадеев захочет мести за эту сцену удушения, скрипачу мало не покажется. – А я согласен, – аккордеонисту вновь возвращается спокойный насмешливый тон, и он только поднимает одну бровь, встречаясь глазами с Музыченко. – Если только он не боится. «Берет на слабо», – понимает парень, бросая взгляд на свою скрипку и оценивая сложившуюся ситуацию. Либо его ебашут за гаражами двое каких-то бродяг, либо он выигрывает свое место в честном музыкальном поединке. И Юре не остаётся ничего, кроме как гордо согласиться.