Цыганёнок

Пока народ медленно подтягивается к лавочке, завлекаемый той самой девушкой, которую, как узнал Юра, зовут Анной Серговной, Паша все-таки достает сигарету. Он не любит курить на людях, понимая, что горький запах никотина для некурящего человека может быть неприятен, но сейчас не может сдерживаться. Нервы постепенно сдают, и обычно спокойные глаза Личадеева начинают судорожно бегать по Музыченко. Тот открывает футляр, вынимая из него красивую, начищенную до блеска скрипку, и тихо дёргает пальцем струны по очереди, проверяя чистоту звучания. Шум парка, кажется, совершенно не мешает ему, и если уж он настраивает инструмент на слух, то и играть должен наравне с Паганини. Уже второй раз за день у Пашеньки в глазах мелькает волнение. Что, если он проиграет? Уйдёт. А если выиграет? Уйдёт Юра. Оба варианта провальные, и третьего в этой ситуации не было. — Нахуй все это, — шепчет парень, выдыхая табачный дым с привкусом ментола и затягиваясь сигаретой еще раз, только сильнее, до приятного головокружения. Закидывает голову к небу, подпирая ее плечом, и улыбается вышедшему из-за туч солнцу. Хороший день. — Будь что будет. Юра рядом с ним тоже вскидывает голову, слегка щурясь, и замирает, цепляясь краем глаза за дымку вокруг Паши. Он останавливает свои пальцы, лениво перебирающие струны, и завороженно наблюдает за тем, как эстетично смотрится длинная белая трубочка в руках аккордеониста. Он подносит ее к губам, обхватывая ими фильтр, и тонкой струей выдыхает в небо. Музыченко понимает, что он снова в открытую пялится на парня, но отрываться не хочется совершенно. Запах сигарет доносится и до его носа, и впервые в жизни от него не хочется отвернуться или брезгливо сморщиться, хочется попробовать. Скрипач никогда раньше не курил, потому что мама говорила, что от этого сразу можно заболеть раком и умереть, но перед ним сидит Личадеев, — живой, курящий и красивый — и Юре хочется и сигарету, и Пашу (хотя в последнем он себе никогда не признается). И отчего-то хочется закурить именно эту сижку, которая побывала в чужих губах. Так сильно хочется, что Юра уже думает попросить затянуться, наплевав на их споры, как вдруг Аня запрыгивает на скамейку: — Леди и джентльмены, — громко произносит она, размахивая руками. Все внимание вмиг переключается на нее, Паша тушит никотиновую палочку о мусорку и выбрасывает. Девушка ловко снимает с его головы шляпу, оставляя друга со смешным хвостиком на макушке. Юра рефлекторно ухмыляется. — Сегодня, на этом самом месте и в это самое время состоится настоящий перфоманс! Поединок двух петухов…точнее, музыкантов, за право сидеть на этой самой лавочке! Серговна спрыгивает на землю, очаровательно улыбаясь озадаченным парням. Те хмуро переглядываются, беря в руки инстументы, и садятся по разные стороны скамьи. — По правую руку от меня боец, аккордеонист и просто милый мальчик, когда не делает такие обиженные рожи, Паш-милаш! — Толпа взрывается скудными аплодисментами, а кто-то, дабы подыграть, издает свист. — Слева какой-то мужик в татушках, но судя по ярости в глазах у него есть все шансы на победу. Встречайте, злой скрипач! Личадеев смеется вместе со всеми, но у Юры в ушах только его смех. Громкий и какой-то по-детски задорный, такой, что хочется, слушать, не отрываясь. И Музыченко не нравится, что его голову посещают такие глупые сентиментальные мысли. «Обычная улыбка, обычный смех, и сам этот Паша — обычный раздолбай», — твердит он себе, надеясь, что и в этот раз отрицание правды хоть немного поможет. Он не слушает, что дальше говорит Аня, просто отключается, сверля жёлтые джинсы парня глазами. Он зачем-то ведёт взглядом линию от его худых щиколоток до коленных чашечек, красиво выпирающих сквозь ткань, а потом и ещё выше. Чистый интерес овладевает им, и Юра позволяет себе сощуриться, чтобы лучше всмотреться. И что он собирается там увидеть?.. Когда Музыченко понимает, что прямо сейчас разглядывает пах Личадеева, он мимолётно покрывается красной корочкой и стыдливо поднимает голову. Вот же блядство. Паша уже начал играть что-то очень знакомое, а пока играл, не отрываясь смотрел на Юру. Бедный скрипач смог только безучастно открыть рот, как рыба, никак не ожидая столкнуться с парнем взглядом. Тот только наблюдает за ним беззастенчиво и ведёт головой с издевательской ухмылкой — мол, подключайся, люди ждут, а этот случай я потом тебе припомню. Музыченко хочет ударить себя по лбу и убежать на край света, лишь бы больше никогда не встречаться с Пашей, но не может: действительно, люди ждут. Он ещё пару секунд вслушивается в мелодию аккордеона, теперь боясь даже повернуться в его сторону. А потом, когда узнаёт музыку, с улыбкой закатывает глаза и начинает подыгрывать. Анечка, стоящая в толпе, не может сдержать удивленного «вау». Она слышала раньше и аккордеон, и скрипку в отдельности, но вместе — никогда. Прекрасный дуэт, от которого почему-то на лицо наползает дурацкая улыбка, и становится так хорошо-хорошо и тепло на душе, что даже в дождливом Питере становится весело жить. Девушка смотрит на Пашу, которого самого уже прет от музыки, и Юру, которого, очевидно, прет от Пашца. И где-то глубоко ее интуиция подсказывает ей, что свяжет их жизнь надолго. — Говорят, мы бяки-буки, — затягивает Юра хрипловатым голосом, и несколько людей из толпы поют вместе с ним. Серговна плавными шагами танцует вокруг их сборища, юбка кружится вокруг ее ног, а она жмурится, как довольная обезьяна, и начинает отщелкивать руками ритм, с особой игривостью дёргая плечами. — Как выносит нас земля? Он улыбается плящущей девушке, чувствуя ее энергию, и украдкой косится на Личадеева, ожидая… одобрения? Юра не знает. Но только взглянув на аккордеониста, играющего свою партию, он получает не просто одобрение, а что-то гораздо большее. Паша смотрит на него, как зачарованный, еле успевая подбирать слюни, и только и может, что улыбаться во все зубы и головой кивать. — Дайте что-ли карты в руки, — продолжает Музыченко, неловко отворачиваясь, — по-а-а-гадать на короля… — Ой ля-ля! — вставляет Личадеев, с силой растягивая меха аккордеона. — Ой ля-ля! Погадать на короля! Взглянув на толпу, подпеваюших песне из «Бременских музыкантов», Юра вдруг понимает, что влюбляется. Влюбляется и в волнующую атмосферу выступления, и в людей, которые звонко отхлопывают в ладоши, и в Анну Серговну, самозабвенно танцующую вокруг скопища народа, и, в особенности, в Пашку. Тот смотрит на него, как на восьмое чудо света, когда Юра умудряется совмещать и скрипку, и голос вместе. И Музыченко просто не в состоянии отвести глаза от него. Они так и заканчивают песню, глядя друг на друга, и только в конце, когда на них обрушивается шквал аплодисментов, скрипач резко одергивает себя. Что это он, как пидор несчастный, на мальчиков любуется? Нехорошо это, неправильно. Поэтому Юра, как полный мудак, быстро собирается, забывая посчитать и забрать заработанные деньги, и коротко кивает Анне в знак прощания. Она разочарованно выдыхает, а Паша, резко всучив громадный аккордеон девушке, совершает один из самых безрассудных поступков в его жизни. И чем он только думает в этот момент, когда срывается с места и кричит вслед почти незнакомому парню что-то нечленораздельное? Точно не головой, которую он, должно быть, давно потерял или прокурил. Несется бешенно к уходящей фигуре и сам себя корит за это. Он, Паша Личадеев, цыган-альфа-самец-аккордеонист-ловелас, бежит за кем-то, как мелкая влюбленная девчонка — надо же так опозориться! Анька долго еще смеяться будет, еще наверняка своей подружке расскажет, которую он в прошлом году отшил. Но все издевки стоят того. «Ради такого мужчины и оконфузиться не грех», — решает Личадеев, поэтому решительно добегает до предмета своего обожания и железной рукой хватает за плечо, не давая ускользнуть. — Ты охуел? — Юра недовольно дергает плечом, сдвигая темные густые брови на переносице. — Считай, что лавочка твоя, мне не больно тут и нравилось. — Врешь, нравилось, — отвечает парень, стараясь привести дыхание, сбившееся от пробежки, в норму. — Поэтому, как истинный джентльмен, предлагаю работать вместе. — Я с цыганами, — шипит скрипач, — не работаю. Отпусти, живо. Встретив протестное мычание, Музыченко снова хватает его за рубашку, на этот раз совершенно не обращая внимания ни на шею, ни на глаза, ни на сдавленный писк, который издает Паша. Теперь только Юра и его собственные ощущения, а он, по ощущениям, совершенно не готов сотрудничать с аккордеонистом: знает, что рано или поздно сорвется, не сможет спокойно смотреть на парня, чьи губы выглядят так маняще, когда он приоткывает рот при пении. Или как сейчас, когда Личадеев, прерывисто дыша, вдруг становится мягким, подобно тряпичной кукле, и сам же поддается вперед… Личадеев хочет сказать ему все в лицо, про его охеренный голос, про виртуозное ведение скрипки, про то, какая светлая у Музыченко улыбка — да слова в горле застревают. И тогда, в очередной раз оказавшись лицом к лицу с музыкантом, не находит ничего лучше, чем засосать его прямо здесь, на глазах у прохожих и старушек-гомофобок. — Ай, ебанина пиздокрыльная! — слышит вдруг Юра прямо в тот момент, когда их головы сталкиваются, вместо ожидаемого поцелуя. Смотрит на парня напротив, не зная, беспокоиться, расстраиваться или орать благим матом, и ошарашенно вылупляет глаза. Паша прыгает на одной ноге, придерживаясь двумя руками за коленку, которую прижимает к груди, и пронзительно воет. Рядом с ним валяется большой детский самолетик из пластмассы, а подальше от него стоит ребенок и испуганная мать. Она быстро бормочет «Прошу прощения» несколько раз, подбирая с земли игрушку, и спешит удалиться в противоположную от парня сторону, по пути дергая ребенка за ухо. — Мама, а что такое ебанина пиз… — последнее, что слышит Личадеев, прежде чем они успевают скрыться в кустистой аллейке. Он поворачивается к Музыченко, желая извиниться за испорченный момент, и замолкает на полуслове, растерянно оглядываясь. А Юры и след простыл.