Цыганёнок

Юре всегда говорили, какой он упрямый осел. Кстати, очень полезный навык в жизни — идти к поставленной задаче, не думая ни о ком и ни о чем, кроме своей цели. Так было и с музыкальной школой: на четвертый год мальчик ее ненавидел, но уперся всеми копытами в цель — и закончил с красным дипломом. Паша в этом плане оказался не просто ослом, а упертым, непробиваемым придурком. Даже Музыченко знал, когда вовремя отступить, сделать шаг назад, потому что «выше головы не прыгнешь». А если и прыгнешь без подготовки — сломаешь нахуй шею. Аккордеонисту, видимо, эта поговорка была не знакома. — Брюки новые? — интересуется Паша через пару дней после начала их совместной работы. — Тебе идет. Очень, особенно с подтяжками. И казалось бы — обычная дружеская любезность, но улыбка его слащавая, взгляд внимательный, ласковый сбивали Юру с толку. Он же четко дал ему понять: ну не из этих он, не по мальчикам. Душил даже, в драки с ним лез, а тому все равно. Пристает почти в открытую, штаны свои в обтяжку надевает и ведёт себя прям по-лисьи, словно чувствуя, как скрипача прет от всего этого. И перло Музыченко нещадно, напополам разрывало от слишком яркого контраста ощущений. У него краснели не только уши, но и все остальное, когда Паша опять придумывал какой-то чрезвычайно замудренный комплимент о его бороде. Вместе с этим Личадееву хотелось дать по морде за все его поведение, а ещё лучше — расквасить лицо самому себе. «Ну, может поумнею и перестану вестись на его подкаты?» Но отголоски сознания каждый раз нашёптывали ему — не-а, чувак, влип ты сюда конкретно. Личадеев всегда приходил на их выступления с широченной улыбкой и играл также, с живостью. Он, очевидно, сам кайфовал от того, что делает, и Юру безмерно цепляло это качество. На поющего Пашу можно было смотреть вечно, как на огонь или воду, и представить того без музыки казалось чем-то невозможным. Как одно маленькое солнце, он освещал перед собою все, что встречал на пути, и скрипач даже думать не мог, что у такого человека могут вообще быть проблемы. Оказывается, жизнь аккордеониста проходила не так радужно (во всех смыслах этого слова), как представлял Музыченко. Они отыгрывают одни и те же композиции уже четыре дня, и когда на пятый Личадеев только бормочет что-то в знак приветствия и начинает играть, ошибаясь в нескольких местах, Юра понимает: случился какой-то пиздец. — Паш, ты лажаешь жёстко, — парень пытается сделать максимально недовольный голос, прерываясь после трех сыгранных песен. В ответ получает лишь утвердительное мычание. — Ты это, либо давай не муди, либо расходимся. До завтра. Последнее уточнение он добавляет незамедлительно, вдруг испугавшись, что его неправильно поймут, и аккордеонист может уйти насовсем. Он ждёт хоть чего-нибудь. Например, что Личадеев тут же спохватится и сменит кислую мину на что-то более радостное, взгляд отрешённый уберет, и пальцы на место поставит. В принципе, другой реакции Юра и не ожидает, слепо надеясь, что его слова как-то растрясут Пашу. — Да, прости, — тот качает головой, а Музыченко аж облегчённо выдыхает — получилось! — Нам, наверное, лучше завтра встретиться, я сегодня заебанный. «Так, блять, не понял…» — скрипач стоит пару секунд, повторяя фразу парня несколько раз, и уже думает собраться и потопать домой. Паша уже начинает убирать аккордеон в кейс, напряженно поджав губы. Даже не замечает, что Юра так и остаётся стоять на месте. — Заебанный, значит? — он спрашивает первую чушь, пришедшую на ум, лишь бы замедлить Личадеева. Сам не знает, откуда взялась такая умная мысль в башке, но понимает: оставлять человека в таком состоянии — плохо. Даже если это человек, на которого ты дрочишь в ванной и которого ненавидишь практически всей душой. — Ну и кто тебя ебал, а? Парень замирает, прекращая все свои действия, и удивлённо поднимает голову с искренней, хоть и изученной, полуулыбкой. — Я сам кого хочешь выебу, — брошенная аккордеонистом фраза заставляет Музыченко нервно сглотнуть, но взгляда он не отводит. — С предками разлад, не парься. До завтра. — Ну уж не-ет, — скрипач легко подталкивает парня, собравшегося уходить, к скамейке. Садится на нее сам, уверенно скрещивая руки на груди, всем видом показывая, что так просто он теперь не уйдёт. — Когда с предками обычный разлад, так не грузятся. Давай рассказывай, заинтриговал уже. — Ты решил заделаться ко мне в личные психологи? — Паша как-то грустно ухмыляется и устало смотрит на Юру, но всё-таки садится. — Мне, конечно, очень нравится твой образ милого внимательного доктора, но давай в следующий раз, я… — Кончай базарить не по делу, я и в зубы дать могу, — угрожающе шипит парень и демонстративно закатывает рукава свободной рубашки. Личадеев быстро осматривает татуировки, которые раньше не видел, и снова возвращается к глазам Музыченко. Из-за начинающей расти бороды и складки между бровей кажется, что тот старше аккордеониста на лет 5, как минимум, но ведет себя, как ребенок, с этим напускным образом бэд боя. Перед кем только кичится? Паша давно уже раскусил его. — Мать вчера хотела поискать рецепт маринованных помидоров на моём компе, а нашла сайт с порнухой, — он выговаривает это на одном дыхании и жмурится, задерживая дыхание. Продолжать совершенно не хочется. Вдруг скрипача отпугнет их разговор, а когда цыган откроет глаза, тот снова испарится? Словно его никогда и не было, и все это — больное воображение Личадеева. Нет, такого он не переживет. И тогда он слышит самый неожиданный звук — смех Музыченко. То есть для него это все шутки? От накатившего недовольства Паша хмурится и вскакивает с лавки, гневно косясь на парня. И снова аж в груди что-то екает — сердце, что-ли? — от вида парня, задравшего голову, и теперь он неотрывно наблюдает за тем, как скачет чужой кадык. Шея такая красивая, мясистая, с ярко-выраженными сухожилиями и венами, так и тянет прикоснуться. «Не время, Пашок, спугнешь опять», — аккордеонист одергивает себя как раз в тот момент, когда собирается сделать шаг к парню, и обессиленно падает обратно на прогретое задницей место. — Ну ты и лошара! — заливисто ржет парень напротив. — И все? Делов-то, поругается и отпустит, не… — Сайт с гейской порнухой, Юр. «Теперь точно конец». Паша знает, что через пару мгновений скрипач до конца осознает весь смысл его слов, а потом точно взбунтуется и сбежит. И если бы он был на его месте, то тоже бежал бы от такого подальше. Одно дело, когда человек мягко (ну, может и не совсем мягко) намекает о своей ориентации, другое — когда заявляет о таком прямо в лоб. Личадеев всегда пытается сделать вид, что он — великий пофигист, тычит всем в лицо фразой «Да на хую вертел я ваше мнение», но на деле совсем не так. Правда в том, что ему было совсем не все равно на реакцию людей и, тем более, на Юрину. Слишком внезапно на Музыченко находит осознание, что все подкаты и приколы Паши — не просто шутки, а реальность. Конечно, он и раньше почти на все сто был уверен, что он из тех самых, заколдованных. Фактически, ничего нового он для себя не узнал, просто подтвердились догадки. Парень пытается копнуть куда-то вглубь себя, надеясь распознать былую злость внутри, и находит только ее слабые отголоски. Цыган ни капельки не напоминал ему тех стереотипных геев, образы которых с самого детства вдалбивались в голову Юры. Он не наращивал огромные ногти, не носил розовые лосины и голос у него был нормальный, а не писклявый. С виду обычный парень, только к другим мужикам подкатывает, а так — ну просто золотце. Личадеев смотрит мимо оцепеневшего скрипача, боясь заглянуть в глаза и увидеть в них самое страшное — презрение. Он даже отодвигается незаметно, чтобы, если Юра начнет махать кулаками, вовремя увернуться и побежать. — Она не знала?.. Аккордеонист слышит в его голосе спокойную, какую-то доверительную интонацию, хотя Музыченко спрашивает это совсем тихо. Слышит и думает про себя: а не показалось ли? Может, у него уже слуховые галлюцинации? — Нет, может были подозрения раньше, — с трудом продолжает он, косясь на своего собеседника. Тот смотрит заинтересованно на него и губы смущенно поджимает, но больше никаких действий не предпринимает, и Пашу медленно начинает отпускать. — Когда я был мелким ещё, общался с мальчиком, Данькой Мустаевым звали. Один раз, когда он был у нас в гостях и я пошел его провожать, я чмокнул его в щеку, и мама увидела. Юра кивает, не желая прерывать историю глупыми вопросами по типу «А что дальше?». Если надо будет — расскажет сам. — Разозлилась сильно, общаться запретила, — горькая усмешка. — Но мы все равно встречались, пока стукач со двора нас вместе не увидел и растрезвонил на весь дом. Папа тоже узнал. Шрамы от ремня до сих пор на спине остались. Он ловким движением достает из переднего кармана рубашки и протягивает скрипачу пачку с открытой крышкой, откуда виднеется несколько белых тонких палочек. Музыченко задумывается, почему-то ощутив внутри тревогу, совмещенную с большим, непреодолимым интересом. Он никогда раньше не пробовал, потому что видел последствия — отец уже год боролся с раком легких, и запах папиных сигарет вызывал стойкое желание блевануть. Пашины пахли вкуснее, да и ничего не случится, если парень затянется один разок. И перед Личадеевым уже становится как-то неловко. «Нельзя же бросать человека одного, нужно помочь», — и Юра в знак поддержки достает сигарету, молясь, чтобы аккордеонист не увидел его волнения. — Первый раз? — Первый раз, — серьезно отвечает парень, не заметив усмешки в вопросе. — Может, одну на двоих? — предложение цыганенка кажется не таким уж и странным, потому что Музыченко крутит в руках длинную палочку, а в глазах ясно читается: «Я же, блять, не выкурю столько». Тем более, помнится, что скрипач и сам когда-то хотел попробовать именно сигаретку изо рта Паши… Аккордеонист, дождавшись кивка от Юры, в эту же секунду быстро перехватывает предмет их разговора в свои пальцы и сует в губы, чиркая зажигалкой. Огонек касается кончика сигареты, и та сразу начинает дымиться. Скрипач зачарованно наблюдает, как парень шумно затягивается и через мгновение выдыхает в воздух серое облачко. Когда тот передает ему эстафету, музыкант хватает ее, не раздумывая. В голове проскакивает мысль, что он держится губами именнно за то место, где держался и Личадеев. — Что мать сделала? Вчера, когда увидела, — он мельком затягивается, морщась от ощущения горечи на языке, и бессознательно, на интуитивном уровне проглатывает дым, чувствуя, как он тут же попадает в голову. До носа долетает слабый запах ментола. Приятно. — Ударила, — просто отвечает Паша, любуясь парнем, пока тот сидит, прикрыв глаза. — Ладонью, не сильно, но я губу в тот момент зубами зажал, и пощёчина прям по этому месту пришлась. Прокусил, короче, до мяса. Музыченко хмурится. Не знает, что такого сказать, чтобы подбодрить. Да и как вообще в такой ситуации поможешь? — Хуево, чувак. Цыган отдает сигарету собеседнику, ухмыляясь тому, как он быстро пристрастился к сигаретам. Даже не закашлялся. Личадеев вынимает еще одну штуку из пачки и поджигает, на этот раз лично для себя. От новой дозы никотина сразу становится легче. Он откидывается назад, полностью ложась на деревянную поверхность, только ноги оставляя на земле по обе стороны от скамьи, и погружается в свои мысли. — Это не самое хуевое. — Что еще? — напряженно спрашивает парень, разглядывая торс Паши, виднеющийся из-под задравшейся рубашки. И линию светлых волос, начинающуюся от пупка и уходящую вниз, тоже замечает и только затягивается сильнее, не желая сейчас думать об этом. — Она расскажет отцу скоро. И я, блять, понятия не имею, что мне делать, — выдыхает он. — Он убьёт меня. Почему-то Музыченко кажется, что на счёт убийства тот не преувеличивает. Видя, как аккордеонист закрывает глаза, понимает, что общаться на эту тему больше не хочет. И ложится на скамейку точно в такую же позу, отпуская ситацию. Вечером домой Юра возвращается с ощутимым запахом сигарет, ментола и Пашеньки Личадеева.