Цыганёнок

Темнота. На душе, на улице, в глазах Музыченко — одна сплошная непроглядная темень. Будто лампочка, подогревающая его нескончаемую энергию, перегорела, и заменить, прикрутить новую парень не в состоянии. Пока не до этого. Ночь он проводит с острым чувством того, что чего-то не хватает, а в воскресенье утром покупает сигареты. Ни в коем случае не Пашины: от них тошнит. Вернее, сначала тошнило от Личадеева и всего, что было с ним связано, а теперь тошнит от самого себя. Берет какие-то дешевые, в которых от табака только одно название, скуривает пол пачки за день — и становится лучше. Но это только физически, морально — еще больший пиздец, чем до этого. Совесть начинает грызть с большим опозданием. Она приходит лишь на следующий вечер, когда менять что-то уже поздно, бежать извиняться — глупо, и что он ему скажет? «Прости, Пашка, я еблан»? Аккордеонист это и так знает, а Юра сказать больше ничего и не сумеет. Он находится уже на четвертой стадии принятия. Первую — отрицание и изоляция — он прошел еще две недели назад, когда наконец вышел из дома, в котором заперся, лишь бы не наткнуться на Личадеева. Еще тогда понял, что избегать этой темы вечно он не сможет. Вторая самая короткая — гнев. Юриной злости хватило только на один вечер, когда избил парня. Стадию торговли он успешно прошел мимо. Чего тут торговаться-то? И так ясно, куда все это катится, и принятие неизбежно, если только не закончить прямо сейчас, на стадии депрессии. Когда ему звонит мама, он все еще держится, пытаясь не зарыдать в голос, а потом берет отцовскую самогонку, тащится в свою комнату за оставшимися сигаретами и открывает окно на полную. В полуночной тишине спального района Питера раздается хриплый вой, перекрикивающий шум ветра. Вой непреодолимой боли и сожаления, длящийся всего несколько долгих секунд, но Юре хватает этого, чтобы полностью выжать из себя все силы. В голове стучит набатом: «Найти Пашу, найти Пашу, найти Пашу», а парень не может даже пошевелиться. Так и сидит, перекинув ноги за оконную раму и держась одной рукой, чтобы не упасть. В другой руке — алкашка. И его прошибает.  — Устанешь рано или поздно притворяться, сопьешься, — голос Личадеева тихий и далекий, но вместе с этим у скрипача аж мурашки с затылка бегут — настолько сильное ощущение его присутствия. Словно стоит прямо за его спиной, нашептывая на ухо. — Если только человека нужного вовремя не встретишь. Нужным человеком был он. Все это время, блять, он был рядом — иногда даже слишком близко — а Юра все бежал, бежал от всего на свете: от чувств своих ненормальных, от бедного Пашки, от самого себя. Если бы имелась хотя бы одна возможность исправить все, что он натворил, Музыченко бы прямо сейчас сорвался с места и сделал бы то, что нужно. Вспоминая струйку крови из носа аккордеониста и его безнадежный взгляд, полностью лишенный эмоций, он понимает, что шансов нет. Как он там? Юра до скрежета сжимает зубы и вливает в горло новую порцию самогона, ненавидя себя за то, что побоялся попросить у него номер телефона. На губы лезет истеричная улыбка и мысль, добивающая его еще больше: «А взял бы Паша сейчас трубку?» Вопрос риторический, но скрипач все равно отвечает в пустоту: — Нет, — бутылка летит вниз. Ее отсутствия парень даже не замечает, от звона стекла не шарахается. — Я все испортил. Это оказывается последней каплей. Он отцепляется от окошка и тянет волосы в висках, борясь с внезапной головной болью. Не помогает. Еще секунда — и Юра спрыгивает вниз, захватив с собой сигареты. Балкон, сука. Половицы издают жуткий резкий скрип, прогибаясь под весом Музыченко. Подходит к другому окну, открывая его настежь и запуская в помещение холодный влажный воздух. Заплаканное лицо мигом покрывается неприятными мурашками от контраста ощущений. Скрипач закуривает. Обещал же себе, что попробует только один раз, а в итоге — почти пачка за день. В голове снова становится тихо, только что-то по-прежнему жрет мозг. Музыченко углубляется в чертоги разума, пытаясь найти причину неприятного ощущения. Словно он упускает что-то важное, лежащее на поверхности, но никак не может уцепиться за это. Поток бессвязных мыслей опять заполняют разум, и их слишком много, чтобы ухватиться за одну единственную. Он почему-то вспоминает учительницу по математике в младших классах, тощую женщину в некрасивых очках, и как та ласково просила его: «Ну же, Юрочка, такая легкая задачка!» Она возлагала на него большие надежды в плане музыки. Знала бы Лилия Андреевна, какую хуйню творит ее любимый ученик сейчас. — Точно, — парень выпрямляется, выбрасывая потушенную сигарету на улицу. Прости, природа, сейчас не время думать об экологии. — Решить задачку. Совершенно абсурдная идея поражает пьяную башку музыканта, и он перескакивает через окно в свою комнату, в очередной раз не обращая никакого внимания на балконную дверь, и пишет большими буквами на какой-то тетрадке: Дано: невъебенные чувства. Цель: объяснить необъяснимое. Решение: найти Пашу. Последние два слова так и остаются у него в голове до самого утра. И даже встав с постели с жутким похмельем, даже в университете на парах он все повторяет, как мантру: — Найти Пашу, найти Пашу, найти Пашу. *** Весь план рушится, когда Юра просиживает весь вечер после университета в парке, а на следующий день, снова придя на их место, понимает, что аккордеонист здесь больше не появится. Скорее всего, обходить соседние скверы тоже не имеет смысла. Цыгане же не дураки, если захотят спрятаться — хер найдешь. Личадеев — недостающий элемент не только в его задачке, но и во всей жизни. Без него здесь слишком тихо. Вдалеке где-то звучит гитара, и Музыченко морщится: это не то. На гитаре любой может идиот научиться, но на аккордеоне играть — причем так искусно, как Пашка, — не у всех получится. Парень сочетал в себе и трудолюбие, и огромный талант, а вместе с гипнотическим взглядом и голосом — так вообще уши отвянут, настолько заслушаешься его музыкой. У скрипача мелькает мысль: а вдруг тот просто приворожил Юрку? В таком случае все было бы легче. Чувство нелепой влюбленности можно объяснить именно этим, и тогда получается, что Юра совершенно обычный. Подумаешь, в пацана втюрился — ну, с кем не бывает? Но чтобы точно проверить эту теорию, нужно каким-то образом отыскать Личадеева. И вариантов, к сожалению, нет. Тупик. В какой-то момент даже возникла идея накатать на Пашу заяву в полицию. Только осталось решить, на что подавать иск: то ли на пропажу человека, то ли заявление о краже. В полицейском участке спросили бы, что он украл у Музыченко, а тот ответит: «Последние остатки мозга спер, скотина!» Ноги передвигаются как-то медленно, лениво, и скрипач даже не знает, куда вообще плетется. Гитара становится чуть громче, и уши различают веселый звон тамбурина, но распознать мелодию не удается. Что-то отдаленно напоминающее испанскую музыку, текста почти нет: иногда только подвывания и непонятные тралалаканья. Парень останавливается посреди развилки, чуть не стукаясь лбом о фонарь, и пытается собрать мысли в кучу. Если сейчас пойдет домой, по пути зайдет в магазин, а там точно не устоит и потратит деньги на какую-нибудь водку с апельсиновым соком и закуску, опять напьется и полночи будет песни петь. Весело, конечно, но если такие вечера продолжатся и дальше, соседи его выселят ко всем чертям. Вариант номер два — пойти по дорожке, которая, предположительно, приведет его к очередным уличным музыкантам. Музыка у них не очень громкая, пораскинуть мозгами — самая тема. Середина июня радует погодой: дождей почти нет, только очень облачно, и солнце не так слепит глаза. Раньше Юра с нетерпением ждал лета, потому что белые ночи в начале сезона приводили его в настоящий восторг. Вроде уже сотню раз видел их, а привыкнуть, до конца насладиться этим явлением природы все никак не может. Сравнимо с глазами Личадеева: заебался уже пялиться в них, а отвернуться сил нет, смотришь и смотришь до посинения. Прямо на траве сидит мужик с гитарой, а рядом с ним скачет рыжая девчонка с маленьким бубном. На вид лет 18, и нос у нее смешной, как у поросенка. «Пашкина ровесница», — думает зататуированный парень, садясь на скамью напротив и вспоминая давний разговор с аккордеонистом. Он, вроде, недавно школу закончил, и теперь тоже мечется между театральным и музыкальным училищем, как Юра свои 3 года назад. Даже такая незначительная разница в возрасте раньше казалась скрипачу большой, но только сейчас он понимает, что дело совсем не в этом, а в человеке. Он помнит себя в возрасте Паши, и тот ни капли не похож на него. Юра был по жизни раздолбаем, а Личадеев в свои 18 казался умным смышленым парнем, пускай и иногда творящий необъяснимую глупость. К звону тамбурина прибавляются звонкие хлопки ладоней, отбивающих ритм. Музыченко, закрыв глаза, откидывает голову на скамейку, понятия не имея, что делать дальше. Он старается припомнить, о чем он разговаривал с аккордеонистом до драки, и не может вспомнить ни одной полезной информации. Парень не называл ему адрес, даже примерный район проживания Юра не знал. Паша говорил, что раньше играл в другом парке, но не уточнял, в каком. Что теперь, по всему Питеру его искать? Отчаяние начинает нервно щекотать мозги, отчего к горлу начинает медленно подкрадывается ком паники. И хрен знает: то ли вселенная услышала его молитвы, то ли она просто заебалась смотреть на кислую рожу скрипача, но выход из ситуации приходит сам собой. Сознание, прорываясь сквозь пелену мутных мыслей, слышит голос — слабо знакомый голос — и звонкий стук туфель. Этот звук гуляет из стороны в сторону, будто человек кружит по залу, и Юра, не до конца осознающий происходящее, завороженно вслушивается в быстрый, напоминающий чечетку, ритм. Когда поднимает голову с места и снова видит музыканта напротив, запоздало понимает, что девчонок около гитариста стало на одну больше. Возле него пляшут две фигуры, разодетые в длинные нарядные юбки: одна рыженькая, с тамбурином, а вторая — с копной черных густых волос, самозабвенно подпевающая незатейливой мелодии. Анна Серговна потеряла из виду даже свою подружку Анечку — настолько ей было хорошо в компании самой себя, а Музыченко, пребывающего в ахуе, она и подавно не замечает. Она танцует с самого детства — движения ног легкие и отточенные, и парень откровенно любуется ей. Красивая, слов нет, и он бы точно хотел познакомиться с ней настолько близко, насколько возможно, если бы не Личадеев. Скрипач вспоминает свой изначальный план: сначала разобраться в себе, а потом уже и к Серговне подкатывать. Девушка испуганно подпрыгивает на месте, когда она, закончив номер, видит перед собой Юру. Теряется только на секунду, а потом, вернув лицу смелый и грозный вид, тычит в музыканта маленьким кулаком: — Ты! — Ань… — Моя бабушка на тебя порчу наведет, если хоть пальцем ко мне притронешься! — вскрикивает она и тут же ударяет ладонью по щеке парня. Тот отшатывается и снова встает на место, потирая ушибленное место и кивая — бей, мол, заслужил. — А если к Пашке сунешься еще раз — убью нахуй, уяснил? «Давно уже уяснил». — Мне стыдно, очень, — начинает он, понуро опустив голову. — Я второй день его здесь ищу, Ань. Слушай, Ань… — Не Анькай мне тут, — грубо обрывает девушка, не замечая встревоженного разговора гитариста и знакомой за спиной. — Зачем ищешь? — Ну, поговорить… — мнется Музыченко. — По-мужски. — Морду начистить опять? — в голосе плещется злость, но, скорее, наигранная. Чувствует, что он с добрыми намерениями пришел, иначе бы не рыскал тут два дня. — Да я извиниться хочу перед ним, а ты тут язвишь еще! — срывается парень, а потом добавляет чуть тише: — Я даже подарок примирительный купил, веришь? Серговне жутко не хочется верить, но в глазах Юры ясно виднеется сожаление и бегущая строка «Я мудак, я мудак, я мудак» на лбу. Сдавать друга, который рыдал в тот вечер у нее на плече, тоже не хочется, но ничего поделать она не может: скрипач же все равно докопается до нее с этими щенячьими глазками. Она разворачивается, обходя рыжую подружку, и тянется к сумке. — Пожалуйста, мне очень надо увидеть его! — еще одна попытка, и Музыченко даже не обращает внимания на то, что уже кричит на всю аллею. Плевать, главное — достучаться до цыганки. Девушка устало оборачивается на него, демонстрируя телефон в руке, и что-то быстро печатает. Наверное, Пашке пишет. Юра боится подать голос — мало ли, разозлит чем-нибудь, и тогда хрен ему в одно место, а не Личадеев. Пара минут, проведенных в неловкой тишине, прерывается характерным бжиком в ладони Ани, отчего скрипач взволнованно перехватывает дыхание. — Ну, что там? — шепчет он, и Серговна слегка улыбается: влюбился, не иначе. Она еще секунду медлит, решая, стоит ли выдавать информацию о местоположении лучшего друга, и наконец отвечает: — Парк Сосновка, он около стадиона играет. Парень что-то взвизгивает, от счастья обнимая девушку и приподнимая над землей на пару сантиметров, не переставая улыбаться.  — И быстрее беги, пока Паша не уехал, — но радостный Музыченко, даже не дослушавший последних слов, коротко целует девушку в щеку и бежит на метро.