Цыганёнок

Какая там скорость у гепарда? 130 километров в час — херня по сравнению с тем, как быстро Юра бежит до метро. В подземке он вручает жетон охраннику, не парясь с турникетом, и просто перепрыгивает ограждения. На эскалаторе чуть не убивает бабушку — ну, а чего она на пути встала? — и только когда оказывается около Сосновки, тормозит. Не для того, чтобы перевести дух — сбившееся дыхание он даже не замечает, а чтобы остудить голову и продумать речь. Сейчас наговорит всякого, потом опять искать этого Пашу, извиняться. Музыченко обычно вообще не бегает за мальчиками, а тут только что пробежал целый кросс ради смазливого цыганенка — не может же он теперь взять и все просрать. Почему-то он точно уверен, что Личадеев еще там, играет на своем желтом аккордеоне и, наверное, ждет Анну Серговну. Если бы скрипач был в состоянии, он бы истерично заржал от представленной ситуации: Пашка ждет подругу, а приходит Юрец в роли кота Леопольда с плакатом «Давайте жить дружно!». А если тот пошлет скрипача нахуй, — что, в принципе, логично, — то придется применять силу. «Главное — добраться до него, а потом будем импровизировать», — решает он, шагая вперед по направлению к стадиону. Музыченко волновался до жути, но волнение было каким-то приятным, как ожидание встречи. Он уже представляет охуевшее лицо Личадеева, как Юра будет извиняться, на ходу сочиняя фантастические речевые обороты и метафоры, и как парень обрадуется и бросится ему на шею, а потом они сядут и спокойно решат все проблемы, как взрослые умные мужчины. Может, со взрослыми и умными он преувеличивает — ему самому только 21, а Паше вообще 18 недавно стукнуло, — но Юра надеется хотя бы на то, что он разберется со своими чувствами. С этой хренью надо было что-то решать, и точка. Мелодия аккордеона — тихая и убаюкивающая — раздается откуда-то слева, и скрипач поворачивает в ту сторону с самой идиотской счастливой рожей. Дорога кажется невообразимо долгой, но потраченное время того стоит. Через пару минут музыкант, ловя флешбеки с их первого знакомства, оказывается за спиной у парня, с привычной легкостью раздвигающего меха инструмента. Любуется долго, а по окончанию песни начинает громко аплодировать. — Пашка! — восхищенно восклицает он, не придавая значения тому, что спина парня нервно дергается, как только тот слышит знакомый голос. Улыбка вмиг потухает, когда Личадеев медленно оборачивается. Не лицо, блять, а целая раскраска. И цвета такие интересные: от бордового до синего, с красными ниточками капилляров на коже. Смотреть страшно — Юра сразу чувствует всю боль на себе, и его передергивает от этого чувства. Под глазом наливается багровый синяк, а от уха по подбородку тянется тонкая линия с запекшейся кровью по краям. Правая скула немного светлее, чем нижнее веко, — удар, очевидно, был не такой сильный, но через пару дней это место тоже начнет темнеть и наливаться сочным фиолетовым. Паша не выглядит ни взволнованным, ни удивленным. На его потухшем безжизненном лице читается целое ничего: только выражение вселенской заебанности. — Добить пришел, а? — грубый вопрос теряется в бешеной веренице мыслей в голове Музыченко, и он не сразу замечает, что голос парня дрожит — боится. Скрипач сам себя в этот момент боится. Он еще раз осматривает аккордеониста, стараясь не разрыдаться на месте. Не может же быть такого, что Юра его сам так разукрасил? Он помнит только два удара: в челюсть и в нос, на котором красуется пластырь с радугой. Остальные события того вечера — как в тумане из-за выпитого алкоголя. — Либо добивай, либо проваливай. — Прости меня, — шепчет Юра, подходя к парню на опасно близкое расстояние, которое сердце может не выдержать — вырвется нахуй из груди и побежит. У него и так уже подкашиваются коленки от знакомого запаха ментоловых сигарет. Если сделать всего один шаг, то Музыченко упрется носом ему в шею, а там он за себя не вручается. — Чего? — удивленно-насмешливая интонация пугает скрипача еще больше, и он закрывает глаза на мгновение. — Извиниться решил? Опоздал, мудила. Последние слова Паша выплевывает музыканту в лицо, а потом Юра чувствует не очень мощный, но точный удар костяшкой по губе, на которой тут же проступает капля крови. Только тогда он позволяет себе отшатнуться и вдруг понимает, что все это время он стоял, как парализованный. Дежавю. Пару дней назад он точно так же заносил кулак над Личадеевым, а сейчас они просто поменялись ролями. Тогда он ненавидел аккордеониста, сейчас аккордеонист ненавидит его. — Уходи! — крик парня отдается эхом в голове. Еще один замах — на этот раз ложный, будто проверял, испугается Музыченко или нет. Тот даже не дернулся. — Уходи, по ебалу ещё получишь! — А я готов, — настаивает Юра. Он, как и Паша, не собирается сдавать позиции. Только если задача аккордеониста — послать всё и всех на огромный фалоимитатор и уйти, то задача скрипача — не дать этому случиться. — Ты меня хоть избей, хоть за кустами изнасилуй, только выслушай! — Да что вам надо от меня?! — взвывает парень, толкая оппонента в грудь. Неприятно, но скрипач терпит, только тяжело сглатывая. — Что я, блять, сделал вам? Отец вчера не добил, сука, ты тоже. Мне уже самому сдохнуть легче, чем с вашими тараканами в голове ебаться! Все посторонние звуки вокруг отключаются, когда парень вспоминает, что́ Личадеев говорил про своих родителей. «Он убьёт меня, если узнает». Юре и раньше казалось, что музыкант не преувеличивает, а тут все сошлось. Почти все побои на лице аккордеониста дело рук его же отца. И этот порез, тянущийся по подбородку, тоже. Скорее всего, где-то на теле ещё спрятаны гематомы. В Музыченко тут же просыпается ярость: какой-то престарелый пердун обидел его Пашку, а он ещё не начистил ему морду! Ради такого и руки покалечить не жалко, пускай даже мама будет ругаться. Юра вслушивается в истеричный тон голоса Личадеева и вдруг понимает, что в нем плещется не злость, а страх, сильная усталость и куда более сильная обида. И обижается Паша не только на него. На семью, на весь мир с его стереотипами, но в меньшей степени на скрипача. Он поднимает на него встревоженный взгляд и замирает, замечая в голубых глазах прозрачную пленку слез. «Так еще красивее», — решает парень, всматриваясь в искрящуюся от воды радужку. Когда с длинных ресниц падает первая капля, он не может сдержаться — поднимает руку и вытирает след одним пальцем, легко касаясь ладонью щеки. Паша дергается, резко уворачиваясь от прикосновения: — Не надо. Он больше не оборачивается. Не реагирует ни на его извинения, ни на настойчивые касания рук, когда Музыченко пытается оттянуть его от кейса с аккордеоном. Словно не слышит и не чувствует, делает вид, что он — сплошной кусок железа. Терминатор-гомогей, улучшенная версия. — Паша, блять! — срывается Музыченко и включает свою турбо-скорость, обгоняя Личадеева на пару шагов, чтобы задержать хоть на минутку. Он встает в позу статуи Родины-мать, прекрасно понимая, что со стороны выглядит, как дебил. Конечно, он и в жизни не очень умный, но остальные-то не знают. Аккордеонист делает большой в шаг сторону и идет дальше, будто не замечая препятствия. Дальше по аллее — выход из парка, за которым начинаются новостройки. Дальше по аллее — и Юра никогда больше не увидит его. Выбора нет. Вернее, он есть, всегда есть, но сейчас он казался таким лёгким, что Музыченко не задумывается: оставить Пашу в покое или сделать что-то невероятное, чтобы он остался. Хорошо было бы никогда не встречаться с ним, никогда не переходить ту черту, которую рисуют людям в головах ещё с малых лет. Любые отношения — это союз мужчины и женщины, и любое отклонение от нормы считалось неправильным. Пашу за излишнюю дружбу с мальчиком в детстве били родители, пытаясь «вылечить» сына, не подумав о том, что лечиться нужно им самим. Собственный, блять, отец порол его ремнем до шрамов на спине и избивал до фиолетовых синяков под глазами. Что теперь будет с ними обоими, если сейчас Юра перестанет глазеть в спину уходящему парню, включит мозг и снова рванет за ним? «Случится пиздец, но на другое я и не рассчитываю», — целомудренно решает он и срывается с места. — НЕЛЬЗЯ! — раздается слишком громкий крик, от которого Личадеев удивлённо замирает, но оборачиваться даже не думает. Ждёт: что же будет дальше? На этот вопрос нет ответа даже у самого Музыченко, но отступать будет слишком нелепо. И он решается. — Нельзя сначала влюблять в себя натуралов, задницей вертеть, а потом бегать от них, как малолетка! Вдох-выдох, выдох-вдох, вдох-сдох. Он действительно сказал это вслух. Стыдно и страшно одновременно: вдруг Паша не услышал, и придется орать снова на всю улицу? Еще страшнее, если он все-таки услышал, но даже эти слова никак не повлияли на него. В таком случае, это конец. План Юры заключался в том, чтобы в крайнем случае выдать себя и свои чувства с головой, и теперь, когда этот самый случай пришел, он боялся, что план в итоге окажется провальным. Все зависело от Личадеева. Интересно, он хотя бы обернулся? Казалось бы, так легко открыть глаза, которые Музыченко закрыл в приступе паники, и увидеть все воочию, но нет же, он будет стоять и медленно умирать от ужаса. «И похоронят меня прямо здесь, — размышляет парень, чувствуя, как едет крыша. — И поставят памятник на моей могиле с надписью «Умер от неразделенной любви»…» Когда его хватают за руку и тащат в неизвестном направлении, — Юра даже не может определить, в какую сторону, — он не сопротивляется. Только глаз один приоткрывает на секунду, а потом снова зажмуривается, увидев спину высокого человека в черной шляпе. На автомате слизывает с разбитой губы новую порцию крови. Ему даже не нужно видеть лицо: такие шляпы, кажется, есть только у него и у Пашки. Ну и желтые брюки в обтяжку, конечно, тоже служат отличной распознавательной чертой. — Куда мы идем? — Насиловать, сам же просил. Изо рта вырывается смешок, а потом еще несколько, и скрипач срывается на откровенный ржач, пытаясь заткнуть себя ладонью. Ну вот, мозги окончательно износились, придется искать новые. Паша оскорбленно оглядывается за спину: может, для Юры все это очередной прикол? Он сильнее сжимает зататуированное запястье, врезаясь пальцами в кожу, и тот ойкает. Наверное, от ногтей Личадеева останутся следы, но дергаться и вырывать руку из хватки совершенно не хочется. Господи, да пускай цыганенок делает все, что угодно, только бы простил. Аккордеонист отпускает его и аккуратно скидывает с плеча инструмент, зайдя в нелюдимую часть парка. Тропа на этом месте начинает сужаться, уходя далеко в чащу леса, где гуляют только самые отчаянные, поэтому здесь вероятность наткнуться на любопытных зевак гораздо меньше. Музыченко выглядит растерянным, от образа наглого хулигана не осталось и следа, и надо признать, что таким — мягким и ласковым — он нравится Паше гораздо больше. В темных глазах читалось столько сожаления и какого-то еще неопределенного чувства, что Личадеев сразу понял: долго держать на парня обиду он не сможет. — Зачем ты пришел? — спрашивает он, держась на дистанции. Сначала хотел узнать, как его нашли, но быстро понимает: Анька, коза такая, сдала. Пообещав найти завтра время, чтобы отчитать подружку, — хотя на самом деле он готов расцеловать ей ноги за возможность напоследок увидеть Юру, — Личадеев переводит внимательный взгляд на Музыченко. — Ты знаешь. Ты слышал, — бубнит тот, скрещивая руки на груди. Вся смелость куда-то ушла, дав место неловкому смятению. Нерешительно взирая на объект своих дум, продолжавшихся последние несколько недель, он чувствует себя как загнанная овечка. — Я больше повторять не буду. Паша усмехается: — Да? Ну я тогда пошел, — и резко разворачивается на пятках в противоположное направление. Блефует, нарочно сбавляя темп шага, но Музыченко ведется. Аккордеонист знает, что его игры до добра не доведут, как всегда. Попрощаться бы с Юрой по-хорошему, и он так и сделал бы, если бы не его слова. В который раз уже, блять, Личадеев пытается отпустить всю ситуацию, а потом его снова цепляет еще сильнее, чем в прошлый раз. Вспоминая вечер, когда ему набили морду, Паша думал: все, теперь точно конец. А сегодня парень снова появляется в его жизни, да еще и с признанием в любви. Пиздец, одним словом, тащите револьвер. — Стоять! — скрипач хватает его за плечи, заставляя обернуться, и сжимает кулаки от нервов. Нужно что-то сказать, но слова путаются, фраза никак не хочет формулироваться в голове. — Я, ты мне… Я… Да иди нахуй, вот что! Следующее, что чувствует Личадеев — солоноватый привкус крови во рту. И ноющая боль. На секунду теряется: его опять ударили, что-ли? Боль он быстро объясняет тем, что чьи-то пальцы схватили его за челюсть, на которой стоит хороший синяк, а остальное не поддается никаким рассуждениям. В башке пусто, руки автоматически тянутся вперед, нащупывая перед собой мускулистое тело, и притягивают его ближе. Юра нечасто целуется с мальчиками. С испугу он даже забыл вовремя взять дыхание и быстро отрывается от его губ, пытаясь совладать с эмоциями. Поцелуй выходит импульсивным и коротким, но им обоим окончательно сносит крышу. Удивительно, как одно простое касание может вызвать такую бурю эмоций. Будто взялся за оголенный провод или сунул пальцы в розетку: все тело прошибает током, пускай и ненастоящим, и разум отключается. Музыченко, обхватив Пашино лицо за щеки, неловко отдергивает руки, когда замечает, как парень болезненно морщит нос. Точно, синяки! Скрипач, сделав в голове пометку не трогать на его лице ничего, кроме губ, хочет извиниться, но не успевает. Личадеев, поняв, что на большее Юра может не решиться, толкает его в сторону, жестко прижимая своим телом к дереву. Проталкивает коленку между ног, которые тут же, беспрекословно раздвигаются в стороны. Легкие сдавливает от непреодолимого напряжения, а через ткань блядских желтых джинсов уже прощупывается твердый член, и Музыченко шумно выдыхает, ощущая его бедром. Для себя Паша вынес два вердикта: Во-первых, Юра действительно ебанутый — в этом теперь сомнений не было. Сегодня он совершил, кажется, самый безрассудный и одновременно самый обдуманный поступок в своей жизни, сунувшись к аккордеонисту за поцелуем. Во-вторых, целуется он охуенно. В первые мгновения скрипач и сам не понимает, что творит. Знает только, что все это нравится ему до чертиков. Нравится, когда горячий проворный язык хозяйничает в его рту, и он старается не думать о том, какие еще вещи им может вытворять Личадеев. Нравится запускать пятерню в его длинные волосы, оттягивая голову назад, и слышать хриплые вздохи в ответ. Первый надломленный стон срывается с губ парней одновременно и сливается в унисон, когда рука Музыченко опускается чуть ниже поясницы и притягивает его за бедра еще ближе, а сам Юра делает встречное движение вперед. Боже, да он готов кончить и умереть от лучшего оргазма в своей жизни прямо сейчас, а это аккордеонист еще не пустил в ход все свое мастерство! От нового поцелуя у обоих подкашиваются коленки, а перед глазами все давно плывет, превращая весь окружающий мир в непонятную палитру красок. Можно же остаться здесь навсегда, да? — Фи! — раздается вдруг рядом с ними. Паша спиной чувствует чей-то презрительный взгляд и оборачивается, в недоумении уставившись на бабушку в спортивных трениках. «Она-то тут что забыла?» Юра резко отпрыгивает от парня и подбирает с земли рюкзак, прикрывая выпуклость на брюках. — Вот при Петре Первом такого не было!.. Еще раз уничтожающе зыркнув на них, старушка уходит по узкой тропинке в лес, а сзади нее двое парней переглядываются и взрываются смехом.