17 апреля, 2009
Мама подарила мне дневник за первую победу на соревнованиях.
Мама звала домой. На улице было хоть и сыро, но уже тепло — весеннее солнышко припекало макушку, с которой мальчишка стянул шапку, пока никто не видит. Теребя пальцами смешные кисточки, свисающие со шнурочков ушанки, малыш оборачивался все время на дом, в котором они жили. Мама не видит. А затем, срываясь на бег, ребенок не замечает, как резвой пулей врезается в отца, что ловко подхватывает ребенка и щелкает того по носу, слыша визгливый радостный смех. Поймали с поличным. — Опять без шапки? — насмешливо спрашивает, свободной рукой криво-косо (стараясь, тем не менее) надевая ту на темную макушку сыночка, сжавшего пальцами воротник отцовской куртки. — Вот как маме расскажу, больше не выйдешь на улицу. И он так убедительно говорит это мальчишке, что тот на мгновение пугается, быстро-быстро моргая, — Нет! Я больше не буду! Правда, я буду ходить в шапке! — для пущей убедительности он завязывает шнурки под подбородком так крепко, что его детские пухлые щечки становятся еще больше из-за натяжения. Это вызывает улыбку умиления у мужчины, уже занесшего ребенка в дом. Он опускает его на пол и отправляет раздеваться. Скоро ужин. — Юнги, душка, беги к маме в кухню! — зовет ребенка женщина, явно что-то приготовив. Тот тут же выскакивает из соседней комнаты, едва успев нормально надеть сухие носки и домашнюю футболку. Женщина, рассмеявшись, присаживается на корточки, наблюдая за сыном, что мотал головой, раскачивая небольшой пушистый помпон на макушке. — Ты забыл шапочку снять, оладушка моя. — Нет! — тот отмахивается, обхватывая голову, показывая, что не собирается снимать. — Папа сказал, что ты больше не отпустишь меня гулять… Я не хочу, — он опускает непоседливый взгляд, улыбаясь смущенно и отворачиваясь. — Ну, конечно же я отпущу тебя, — она легко вздыхает, быстрым и ловким движением снимая с малыша шапку, после унося ее в прихожую, — беги за стол, детка. Ужин проходит спокойно, даже весело — отец сегодня был очень счастлив, а Юнги причин для собственного счастья не искал. Они были в лицах родителей, даривших ему улыбки. Неуклюже орудуя палочками, внутри себя желая взять ложку, Юнги бегал глазками по взрослым. Отец оживленно рассказывал, как во время игры он принес победу своей команде. Он так много работал, и это было предметом гордости для сына. Мальчик, вдохновляясь отцовскими подвигами, тоже хотел быть первым, быть везунчиком и самым лучшим. — Мне мама на ушко сказала, что ты занял второе место по плаванью, — тихонько намекает отец ребенку, отчего тот радостно закивал, обещая показать медаль, — ты у меня молодчина. Скоро совсем всех обгонишь. Юнги широко улыбается, опуская палочки в полупустую тарелку.26 июля, 2012 Двадцать шестое июля. Мне уже десять, я забыл об этом написать. Школьный бассейн закрыли.
Будто бы его никогда до этого не существовало. Юнги сбежал из дома впервые в своей жизни, пока мама спала, а отец вновь прикладывался к бутылке спиртного. Кажется, на него слишком много свалилось. На плечи Юнги. Какими бы сильными из-за плавания они не были… очень тяжело быть обреченным, поглощенным бренностью бытия. И быть нелюбимым. Небо усыпано миллиардами звёзд, что освещали дорогу до второго «дома». Трава была смята колесами машин, бассейн высушен. Вокруг больше ничего не было. Даже воспоминаний. Это просто бессмысленная дыра в земле, которая, кажется, так и звала прыгнуть в нее. Потонуть не под толщей воды, переливающейся в мягком свете луны и маленьких точечек-звёздочек, а в своих угнетающих мыслях. Он жил мечтой, любил воду, любил видеть счастье на лицах друзей, команды, мамы. А ее, мечты, больше нет. Бассейна больше нет. Ничего больше нет. Даже школы — ее тоже закрыли. Их небольшой городок пустел с каждым днём. Трогая пальцами захудалые стены школы, в которую паренёк залез через окно без рамы, в голове всплывали воспоминания. Он помнит каждый класс, в котором сидел, он помнит белизну новых столов в обеденной комнате и скрипучий пол в спортивном зале, что теперь казался обычным серым заброшенным складом — будто не там были баскетбольная и волейбольная площадки, будто не там они играли в догонялки. Юнги помнит даже запах сладких пышных булочек, которыми угощали их старшеклассники, приговаривая, что такие сладкие мальчики не могут быть обделены такой вкусностью. В раздевалке, прямо перед выходом на площадку, где теперь стоял лишь старенький склизкий бассейн с крупицами песка, Юнги останавливается у стены с общими фото, которые не успели снять перед закрытием. Неужели все это исчезнет? Останется только в его памяти? Где теперь его друзья? По щекам текут слезы разочарования и боли, от которой сердце разрывается, голова тяжелеет и дышать становится невыносимо — он трепетал от мысли о его команде, о том, какие эстафеты он плавал совсем, казалось бы, недавно. Теперь же это все заточено в пустую фоторамку, которая с гулким звоном падает на пол и разбивается, раня сердце Мина еще больше — раня его детские воспоминания. Десять, ему всего десять. Всю ночь парень просидел около пустого старенького бассейна, вспоминая, какие счастливые годы он провел тут. Ему всего десять — казалось бы, куда ему грустить и понимать что-либо? Разве детский разум способен рассматривать что-то «незначительное» в таком грустном и мрачном свете? Юнги научился. Жизнь его никогда не была сладкой. Он не помнит, когда в последний раз его похвалил отец за первое место в соревнованиях. Он не помнит, когда отец порадовался за него, находясь среди трибун. Он лишь сказал, что потратил слишком много денег на билет в один конец ради такого скучного и недостойного «мероприятия». Все крутилось вокруг этого. В десять Юнги понял, что папа, дорогой ему папочка, не любит его. Потому что он хочет плавать. А его отец хочет, чтобы он играл с мячом. Стал им.2 октября, 2013 Мы переехали. Я не помню, как называется район, но мама сказала, что это совсем близко к Сеулу. Папа говорил, что в школе, куда я пойду, есть спортивная секция. Надеюсь, что это плавание.
— Не стыдно тебе? Отец ходить не может, а он со спокойной душенькой даже помочь не хочет! — мужчина бросил коробку посреди комнаты, отряхивая руки от пыли о ветровку. Тяжелый взгляд останавливается на мальчишке, стоявшем в дверном проеме в кухню. Там сейчас матушка стирала незаметный слой пыли с гарнитура. — Милый, не ругайся, ему же тяжело будет носить такие коробки… — она скромно пытается успокоить пыл супруга, но Юнги нутром чувствует, что это его не спасет. — Он тебе не девчонка! Скоро тринадцать стукнет, а все за твой подол держится! — отец подходит к мальчику так резко, что тот в испуге даже отпрянуть назад не успевает, как понимает, что оказывается на полу. Отец с горечью на языке плюет в него «маленьким сосунком» и «неблагодарной скотиной». — Я еле на ногах стою, пока этот паршивец даже помочь не изволит… Юнги смаргивает непонимание, поднимаясь на ноги и даже не желая смотреть на испуганное лицо матери. Она стояла неподвижно, сжимая в пальцах намоченную тряпку. Младший Мин чуть позже уходит на улицу, накидывая на плечи теплую кофту, чтобы не простыть ненароком. А пока он будет таскать вместе с грузчиками коробки с вещами в дом, не поднимая взгляда на напряженную спину отца. Несомненно, ему тяжело, но ничего поделать с этим нельзя — меньше всего парнишка хотел быть причиной бытовых ссор и целью для горячих пощечин и брезгливых по тональности оскорблений. В том году, когда Юнги расстался со своими старыми фотографиями в раздевалке и просидел всю ночь в опустошенном бассейне, отец получил травму во время одного из любительских матчей. Он был регбистом, чем Юнги гордился и в глубине души желал быть таким же успешным, как его отец. Но судьба решила посмеяться над ним, решив, что серьезный перелом — то, чем должно все закончиться. Все хорошее когда-то подходит к концу, не так ли? Тогда, по рассказам матушки, они проиграли важный в жизни отца матч, а затем травма навсегда вывела его из игры. На память осталась только острая боль при передвижении и старая форма с номером «два» и фамилией под ним, медали, общие фотографии, где он был вне себя от гордости и счастья. С того момента его лицо всегда было хмурым, а отношения с сыном испортились до неузнаваемости. Ему ничего не остается делать, как смириться со своей беспомощностью перед злобой отца. Юнги знает, что такое — проиграть. — Что встал? Уйди с дороги! — Юнги грубо толкают в плечо, отчего тот валится вместе с коробкой, в которой что-то брякает, будто стекло бьется о другое. Это заставляет мужчину оглянуться на тощее тело сына, запачкавшего ладони в земле и последнем соке осенней травы. — Если ты что-то разбил, то я переломаю твои кривые ручонки, — прошипев злобно, тот скрывается за дверьми дома, в котором Юнги теперь боится оставаться — стало как-то мрачно, а казалось, они только переехали. А как же счастливая жизнь с нового листа? Видимо, ошибка вышла, лист-то испачканный положили, старый перевернули, с просвечивающими строчками прошлого, напоминающими о своем существовании в этой исторической цепочке его недлинной жизни, что в таком раннем возрасте стала невозможно осознанной.14 октября, 2013 Это регби. Он записал меня в регби… Оттуда нельзя выписаться раньше, чем через полгода. А еще нельзя не ходить.
11 ноября, 2013 Папа сломал мне два пальца. Я ненавижу регби.
— Ты просто никчемная тряпка! Даже мяч словить не можешь! — кричит мужчина, вытирая чужую кровь о воротник своей поло. Осматривая ребенка, осевшего на поле и зажимающего кровоточащий нос пальцами, он лишь хмыкает и качает головой — сплошное разочарование. Поле давно опустело, все ушли переодеваться, лишь Юнги наедине с отцом и вдали наблюдающим арбитром находились среди трибун. — Пап… я стараюсь… — тихо просопел Мин, пытаясь подняться на ноги. Но только рука касается земли, и парень находит опору, как чужой каблук грубо врезается в хрупкие костяшки, вдавливая в землю до раздирающего крика. Юнги хватает ногу отца и сбивчиво молит отпустить, но тот лишь смотрит на детские слёзы, продолжая травмировать руку, вдавливать с нарастающей силой до тех пор, пока мужчина на другом конце поля не решает предупредительно свистнуть, а затем подбежать к ним и оттащить мальчика от разъяренного отца. — Что вы делаете? Не наносите травмы ребенку, ему еще нужно присутствовать на поле, — убеждает мужчину арбитр, осматривая посиневшие пальчики на руке подростка, размазывающего грязь по лицу. — Таких на поле не держат! — плюется ядом, скрещивая руки на груди. — Никакого таланта, обычное бревно, спущенное в реку. Малолетний ублюдок, — продолжая браниться, тот удаляется, оставляя арбитра в непонимании, а собственного ребенка в истерике с неостанавливающимися слезами. Снова разочарование. Снова ничего не смог. Арбитр приобнимает парня и вытирает носовым платком, вытащенным из кармана, провожая его до первого ряда трибун, где отец Юнги оставил вещи. Мужчина успокаивающе гладит парня по волосам, говоря, что все хорошо и он только учится — без ошибок к идеалу сложно прийти. Если жить только мечтами глупого отца, завышенные ожидания которого ты не оправдал, то ничего не выйдет. — Я ведь правда смогу? — тихо спрашивает мальчик, сжимая пакетик со льдом, который дал ему мужчина. — Я ведь смогу стать лучше? Тот улыбается расслабляюще, пытаясь показаться дружелюбным, — Конечно, Мин, ты справишься. Ты очень способный, просто много чего не знаешь. Детки тут уже шустрые и старше тебя, опытные. Когда твои пальцы пройдут, приходи на поле, они обязательно покажут тебе, как надо играть.4 декабря, 2016
Сегодня был матч. Мы заняли третье место. Я был в запасе, но меня вызвали на поле, потому что старшеклассник ударился об ограждение. А еще я познакомился с Джином, он тоже был в запасе. Он мой одногодка. Он сказал, что я похож на пеперо, и что ради моего лица готов перевестись, чтобы сидеть сбоку от меня и кидаться бумажками во время урока. Видел отца сегодня на матче. Надеюсь, он был доволен мной, потому что тренер похвалил меня.
Но когда тренер хвалит — не значит, что хвалит отец, игравший в регби с детства, состоявший в сборной. Может быть, Юнги давно пора понять, что отношение к нему слишком предвзято, на нем висят ожидания уровня Олимпа, а не обычного школьника. Юнги не бросил только потому, что хотел доказать, что он — не разочарование. Что он может сделать все, что угодно, чтобы отец улыбнулся, хотя бы еще один раз. Придя домой, опустив сумку на комод, стоящий напротив шкафа с пальто, Юнги принюхался. Больно слышать эти привычные, навязчивые нотки негодования, злости, пьяного угара и слёз матери. Теперь дома по-другому никогда не пахнет — только эта ужасающая композиция, удушающая и сжирающая всё естество. Показать бы маленькому Юнги через зеркало то, в чем сейчас варится его повзрослевшая версия, он бы расплакался и забился в угол от страха. Страх до сих пор кроется под избитыми ребрами и узкой линией подбородка, на которой сейчас красовался пластырь с нарисованной пчёлкой. Это его новый друг постарался, забрав ручку из рук Юнги, заполнявшего дневник, и одним глазом посматривая за своими на поле. Юнги уверен, что мама давно в своей комнате либо спит, либо перелистывает страницы той тонкой книжонки, подаренной сыном на день матери — какая-то современная литература, непопулярный роман, который парень сам прочитал перед покупкой. Вкус у него, конечно, так себе, но он знает, что мама улыбается вечерами, перечитывая моменты, где героиня романа глупо себя ведет, даря вязаные митенки возлюбленному посреди улицы, пока мимо снуют занятые горожане. Но включенный свет в кухне паренька пугает, вселяет неосознанный страх и дрожь в коленях. Тихонько парень проскакивает мимо, скрываясь в своей комнате — завтра учебный день, нужно хорошенько выспаться. Кровать встречает его холодом и жесткостью матраса. Не самое лучшее сочетание, когда тело ребенка желает тепла и уюта. Вдобавок к остывшим за время отсутствия простыням, по всему дому витали запахи ненавистного ребенку спирта. Юнги все же закрывает глаза, отворачиваясь к стене и оставляя на утро сбор сумки и внесение в контакты нового номера телефона, оставшегося закладкой в дневнике. Только внезапная асфиксия посреди ночи будит парня, ощутившего спросонок на себе тяжесть чужого тела, грубость рук и… подушку на лице. Страх сковывает тело, а желание жить уже во всю плещется в крови. Он начинает задыхаться, чувствуя, как сильно затылок упирается в матрас. Крик о помощи приглушается подушкой, которую грубо придавливают к лицу подростка. Последний ворочался и дрыгал ногами, размахивал руками, пытаясь схватить отца за руки — а тут и гадать не надо было, кто хотел избавиться от него. — Дрянь, маленькая дрянь! — кричит тот, сглатывая добрую половину слов. — Лишил меня всего! Не умеешь… не умеешь играть! Только позоришь меня, позоришь, мяч криво бросаешь, ничего не можешь! — мужчина срывается на истерический смех, пока Юнги, чувствуя, как горячие слезы впитываются в наволочку подушки, едва поворачивает голову в момент ослабления хватки лишь на мгновение. — Ты — глупая ошибка… в моей жизни… зачем же я твою дуру-мать полюбил? Зачем она родила тебя? Такую дрянь? — смеется безостановочно, дразнит, раздражает своим писклявым сорванным голосом, нагнетает. Юнги — ошибка мира. Жизнь, что не должна была родиться. — Что ты творишь?! — испуганный голос матери раздается со стороны двери, а потом Юнги чувствует, как воздух больно врезается в легкие, заставляя неистово кашлять. Парень соскакивает с кровати и падает на пол, закрывая голову руками, учащенно дыша. Взгляд его бешено мечется по комнате во мраке, едва различая силуэты родителей. Мать все это время пыталась вытолкнуть отца из комнаты ребенка, но супруг звонко ударил ее по щеке, крича в ухо, что Юнги — отборное дерьмо. Юнги больше не мог спать. Ему все казалось, что отец снова придет к нему, снова попытается задушить подушкой. В комнате вдруг стало еще холоднее и мрачнее, а в мыслях не было ничего, кроме как сбежать и больше никогда не возвращаться. Мин спиной чувствовал, как мама присела рядом, как ее нежная дрожащая рука опустилась на гладкие волосы парнишки, дрожащего от испуга. Она осталась рядом, крепким щитом закрывая сына после произошедшего. Она всегда пыталась подарить ему защиту, спокойствие, материнскую ласку, которой так не хватало все эти годы. Утром, когда часы показывали половину шестого и свет фонарей просачивался сквозь открытые жалюзи, мама спала рядом, рукой придерживая настрадавшегося мальчика за талию. Юнги уже не спал и думал, что все это — неправильно. Что это жестоко. Понимание приходит неожиданно и очень болезненно въедается в голову, и позже преследует, куда бы не пошел. Отец не любит его, потому что Юнги никогда не станет полноценным регбистом — он не хочет быть профессионалом, он не хочет исполнить мечту своего отца. Юнги не хочет быть им. Он обречен носить регбийку с номером «десять» и носиться по полю, забивая первые кривые реализации. Хотел ли Юнги когда-нибудь прийти на поле, потому что хочет, а не обязан?1 января, 2018
Я нахожусь в основном составе. Бывший флай-хав выпустился из школы. Тренер говорит, что я хорошо справляюсь. Хосок сегодня раздавил свои очки на поле, пока мы играли. Вчера я подумал, что мог бы играть в регби, потому что у меня есть здесь друзья, но я не могу отделаться от того, что это отец желает, чтобы я играл. Я потерял грань между желанием и обязанностью.
Ему пятнадцать лет. Юнги, кажется, понял смысл своего существования. Он привык к игре на поле. К мячу. Он понял, как нужно играть, впервые разработал стратегию и взял пятнадцать очков за игру, только вот не шибко радуясь собственным достижениям. Для отца этого мало. Он понимает, что это тяжелое бремя будет висеть на них обоих всю жизнь — кто быстрее устанет тащить? Юнги играет жестко, резко, умно и хитро, как шустрый и маневрирующий лис. Но Юнги никогда не идет на поле, потому что хочет и ему нравится регби. Ему просто хочется доказать, что он — лучше него. Что им тоже можно гордиться. Мысли словно темный лес — дебри, из которых невозможно выбраться. Бесконечный, страшный и угнетающий. Бежишь по нему, ищешь просвечивающее сквозь густые кроны деревьев солнце, но все не находишь, а лишь запинаешься за старые дремучие корни, падаешь лицом в землю, превратившуюся в грязь после затяжного дождя. Юнги давно отчаялся искать выход — это замкнутая петля, с которой не сойти, лишь найти отверстие и голову просунуть, закрутиться так, чтобы артерии пережало, а потом прыгнуть в неизвестность — повиснуть, кончиками пальцев рассекая портал в загробный мир. Он ждет парня с распростертыми объятиями.***
Эта ночь была самой страшной. Решающей. Стены серели на глазах, тени странной формы пробегались по ним и пугали изгибами. Размеренное дыхание порой прерывалось на долгую тишину, та вскоре разрезалась тяжелым вздохом и отдышкой, в ушах неприятно звенящей. Звезды на небе двигались по привычному пути, сменяя созвездия на другие, сезонные, такие же замысловатые, как скопление родинок на маминых голых плечах, — парень помнит их из детства. Сейчас он все время в школе, видит только голые плечи своих сокомандников и одноклассников. У них таких красивых родинок на плечах нет. Спать не хотелось совершенно — бессонница совсем замучила. Юнги порой просыпался в поту чувства удушения, но это было лишь сном. Иногда он элементарно боялся засыпать, потому что страх больше не проснуться сковывал от макушки до пят. Юнги думал много и долго — искал, что же ему нужно. Что он хочет. К чему он стремится в этой треклятой жизни. И в одночасье одна из вселенных внутри Мин Юнги взорвалась новым миром, таким, казалось бы, понятным, но еще незнакомым. Напряжение пропало на мгновение, шея перестала быть до ужаса напряженной. Все это время он был угнетен отцом. Все это время Юнги боролся с травмой и нереализованными амбициями взрослого мужчины. Все это время Юнги был марионеткой. Больше ничто не важно. Желание что-то доказать пропало — стало наплевать. Если он худший, пусть им и будет, ему без разницы. Если он должен был прийти к этому — он уже у финиша, стоит рядом и смотрит на эту мозолящую глаза линию, думая, как же все это до чертиков смешно. Это не вина Юнги, что отец спятил и решил, будто через собственного ребенка ему дана вторая попытка быть лучшим игроком в регби. Но попытка всегда одна — и если пропало, больше не ищи. Юнги не он. Юнги никогда не будет тем, кто его породил. Кто его чуть не убил, не смирившись с поражением в прошлом. Мальчик всегда хотел плавать. С улыбкой на лице он вспоминает, как впервые проплыл дистанцию баттерфляем и чуть не захлебнулся, но зато хорошенько повеселился с друзьями, после просившими менеджера клуба сфотографировать их на память. В то время у него были темно-синие плавки до щиколотки, а у лучшего друга — красные и очень короткие. Переезжая, Юнги хотел, чтобы в новой школе был бассейн. Но там оказалось поле для регби. И эта игра лишь сейчас обрела хоть какой-то смысл. Каково это — играть только ради своих друзей и гармонии с самим собой? Каково это — играть в удовольствие, ради себя?15 марта, 2018
Он умер. Я больше не хочу вести дневник.