Скрам-хав

      На Чимина свалилось слишком много работы в начале года. Он всего лишь второклашка, который, по сути, должен уже пыхтеть над будущим экзаменом, но внимание мигом перемещается с уроков на регби. Прошло не так много времени с первой тренировки Чимина, где парень чуть не откинулся из-за сбившегося ритма сердца и постоянной беготни по полю. Но он уже все для себя понял: сложно. Невероятно сложно. Даже невыносимо.       Он так и не познакомился с командой как следует; знает только командира, соседей по общежитию — Джина и Хосока, а также своего одноклассника — Чонгука. Наслышан о Дэхви, который «в свои шестнадцать играет лучше тебя, Пак», а еще вроде как иногда переговаривается с первым столбом, имя которого ему неизвестно. А вот Чольган к нему больше не подходил, хотя, кажется, сочувствует ему. Все остальные — смазанные в сознании лица, с которыми и разговаривать-то не хотелось. Чимину семнадцать, он боится людей, с которыми играет. Ну конечно, стыдоба-то какая, когда тебя так нагло высмеивают, видя в этом что-то забавляющее. А потом еще и в общей раздевалке чуть ли не щупают, говоря о том, что он последняя глиста, которую дуновением ветра сдует. Хотя Чимин мог бы поспорить. Многие в команде тоже имели тощее телосложение, хотя выигрывали ростом или бесспорно сильной выносливостью. Тот же старшеклассник Мин — худой ведь, а вот прикопался. В принципе, оно неудивительно…       Оценивая общую картину, можно сказать, что Чимин в полной заднице. Мог бы бросить, если честно, отлынивать, не играть, а стать чертовым менеджером, освободив бедного Кима от бумажной волокиты и отчетов по благосостоянию спортсменов и зала. А вот уже потом, через полгода, как-то смотается к чертям и забудет все это, как страшный сон, но внутри что-то скребет, поддевает и выворачивает наизнанку. Пак дотошный, конечно, поперек горла встать со своими желаниями может, а после разговора с Джином чувствует себя неуверенно: узнал, что это будет грустно, если уйдет — подвергнет команду ещё большим трудностям. Ношу единственной надежды брать он на себя не хотел, но чрезмерно развитое чувство ответственности наградило Пака кандалами, на что даже пожаловаться некому. А может Чимин выстрелит? Может, он не такой криворук и кривоног? Но сейчас только начало, все-таки первые шаги даже у младенца кривые и неудачные, сопровождаемые криком и плачем — а он чем лучше? Но это только одна проблема.       Вторая находится дома в лице матери, приходившей каждый вечер домой и причитавшей о том, что смотреть не может на Чимина и его выстиранную форму на сушилке в ванной. Только лишь кинув взгляд на сине-белую регбийку, женщина недовольно спрашивала каждый раз: «вы только в этом и играете?». Чимин лишь кивал, не зная, что еще ответить. А в чем еще? Это не американский футбол, где полная экипировка включает в себя шлем с решеткой перед лицом и массивными вкладышами на плечах и прочей ерундой, защищающей тело. А здесь так — легкая игра, ничего особенного. (Чимин нервно усмехается каждый раз, когда ловит себя на этой лжи). Его шишка на голове практически зажила с помощью мази, хотя покраснение еще не спало полностью, привлекая внимание — под челкой не скрыть, как бы ни хотелось. Волосы подскакивали из-за небрежной укладки.       И каждый раз, возвращаясь из школы домой, Чимин молится, чтобы кара жестокая его не настигла, и мама вновь ничего не сказала и не стала бы охать на его тяжелую походку и прогулки до девяти вечера после учебного дня. Например сегодня удача не на его стороне. Если день или два назад он виделся только с сестрой в кухне, то сегодня мама уже дома. И она, вероятно, заметит, как Чимин кривится от тяжести в мышцах и легких судорог. И с таким же успехом снова заведет старую шарманку. Она не такая жестокая, как может думать Чимин, просто раздувать конфликт и катастрофизировать — план куда выполнимее, нежели просто игнорирование или поддержка ребенка. Мама, на самом деле, хорошая, только вот регби для нее — какое-то клишированное "убивалово" и постоянные травмы. Регби для нее — табу, и, вероятно, она бы согласилась даже на плавание или танцы, нежели на это зверство. — Домой пришел? — слышится сразу после того, как Чимин провернул ключ в двери изнутри, позже засовывая связку обратно в карман, скидывая рюкзак с плеч. Застывая на месте, прислушиваясь, Чимин так и не может понять, насколько женщина доброжелательно настроена. — Да, я дома, — вздыхает школьник, потирая лицо и запястья, и начинает стягивать с ног кеды, отпихивая их куда-то ближе к полке с обувью. — Ну, иди сюда, страдалец. Поговорим! — нотка ехидства пробежалась в ее голосе, говоря о том, что диалог, вероятно, строиться будет от негатива. — О чем? — сухо спрашивает Пак, плетясь на кухню, где мать разбирала миксер на помывку. Остановившись в проходе, уперевшись руками в бока, Чимин сдунул челку с глаз и сжал губы в ожидании.       Мать лишь «просканировала» тело сына скептичным взглядом перед тем, как со смешком ответить: — Что, не понятно? О регби твоем, Чимин. — Что не так с моим регби? — парень поджимает губы и руки на груди крестом складывает, опуская голову набок. Женщина бросила запачканные венчики в раковину, а затем села за стол, поднимая тусклый и уставший взгляд на сына. — Тебе это надо? — задается вопросом та, говоря это будто бы с укором, каким то пренебрежением — в принципе, оно и понятно, любая бы мама, завидев на ребенке травму, не хотела бы больше пускать его на эти секции. Даже если Чимину скоро восемнадцать, и он в шаге от того, чтобы стать полностью самостоятельной единицей общества. Честно, Чимин задумался — а правда ли надо? Он же не хотел. Ему же надо было в театральный, ему хотелось по сценарию пилить речи красивые и по сцене плясать в постановочных актах. Но теперь эта мысль камнем давит на его ссутуленные плечи. Он сомневается. Но, кажется, что хочет. Хотя бы доказать, что не полный безнадега. Чимин со всем желанием стремится опровергнуть слова командира команды, потому что он не «слабак».       «А у меня был выбор?» — Почему молчишь? — усмехается та, наблюдая, как школьник меняется в лице и глубоко задумывается. Ответа сразу не дал — сомневается ведь! — Вот оно надо тебе, скажи? Тебе правда нравится бегать по полю и загибаться там? Да ты в первый же день с разбитым лбом пришел, куда оно годится?!       Чимин набирает воздух в легкие и поднимает руки в сдающемся жесте: — Погоди, мам, — усмехается нервно, глаза опуская на мгновение, — давай ты не будешь решать за меня, что мне делать? — Ты даже мне не сказал, что в регби попал, пока твои друзья мне не позвонили и не сказали об этом! — она поднимается с места и со спинки стула полотенце схватывает, заставляя юношу дернуться и развернуться вполоборота к выходу, чтобы быстрее смотаться в случае очередных неприятных нравоучений. Что на нее нашло сегодня? — Я понял, мой косяк! — парень сожалеюще улыбается и голову опускает, бегающие глаза скрывая под челкой. — Но, мамуль, давай договоримся, что я сам разберусь со своими проблемами, хорошо?       Она фыркнула, опуская руки в безысходности, — Проблемы? Так это проблема? Чимин, ты когда уже прекратишь недоговаривать? Ты, если не забыл, все еще живешь со мной, и как бы я тебя не любила и не давала самостоятельно принимать решения, от ответственности за твою задницу не избавилась. — Не ругайся, пожалуйста, — он примыкает к косяку, вздыхая и опуская задумчивый взгляд, затянутый пеленой сомнений и робости в своем довольно серьезном, но при этом странном решении. — Я… я хотел бы… играть, правда, я бы хотел. Так что я не планирую уходить. — А экзамены? Как ты со своим спортом с ними справляться будешь? А если вас повезут на турниры? Вы в своем «турне» там совсем распуститесь и учебника в руки не возьмете!       Чимин с грустью понял что именно в эпицентре маминого негодования, злости и горести. — Не переживай, мам, — Чимин улыбнулся обнадеживающе и быстрым шагом покинул кухню, напоследок крича из коридора: — У меня все супер! — Тц, засранец мелкий, — хмыкает женщина и закрывает глаза. Как она вообще могла позволить ему играть дальше? Время терять за душераздирающими раздумьями не хотелось, а вот дел все равно полно, поэтому женщина с глубоким вздохом пошла дальше разбираться с грязной посудой, лишь потом вспоминая, что Чимин не ел. Ну, ладно, захочет — придет, пусть пока у себя в комнате попрячется, подумает, надо ли ему считаться с мнением матери. В школу она наведаться, может, успеет еще, проконтролирует ситуацию, если время будет и ее не отпустит к этому времени. Может быть, ей правда стоит доверять младшему ребенку и давать возможность распоряжаться своей жизнью, как ему хочется? Вот бы потом только опыта горького не было, хотя на ошибках учатся?…       Ну, а Чимин в самом деле в комнате на матрасе к стене прислоняется, обнимая колени и шикая от напряжения: даже так неприятно. Мама так мягко обошлась с ним, хотя ясно, что ее желание о благополучии сына без всяких тяжелых игр пылает слишком ярко, к тому же — обжигает ее нутро, а выплеснуть она не может. Запретить категорично не может. Но Чимин это видит — и ему некомфортно, он совсем не знает, что ему делать с этим. Может, это просто надо пережить. Начало всегда трудное — еще попробуй перепрыгни это все, не ударившись в сожаления из-за выбора. И, может быть, он бы закрыл глаза и просто отдался чему-то более приятному, нежели метанию из крайности в крайность, спать лег или доклад подготовил сейчас, чтобы рано утром уроки не делать в быстром темпе, да вот только одно «но» назревает — сестре же тоже свое слово вставить надо. Честно, он уже соскучился по тем временам, когда мог дразнить ее и за волосы таскать, будучи еще маленьким. Пак откровенно не понимает, как их отношения из семейной любви перешли в контры вплоть до яростных обвинений — хотя, если так подумать, Чимин сидит у себя в комнате все время молчком, так сказать, на свой волне, о каких нормальных семейных отношениях может идти речь? — Все будешь палку свою гнуть? — спрашивает та, беззаботно заходя в комнату брата и садясь на кресло, спинка которого была увешена уличной одеждой. — А ты? — он поднимает недовольный взгляд на девушку и думает: вот за что она ему досталась? — Как со старшими разговариваешь? — хмурится та, снимая наушники и вешая их на тонкую шею, руки складывая на коленях. Потом ее лицо скрашивает самодовольная улыбка. — Что ты вообще в этой игре делаешь? Какой смысл в ней? Какой смысл вообще в том, что ты продолжаешь заниматься этой ерундой? Вот бы себе девушку завел и жил хорошо: проблем меньше! — После тебя только девушек и заводить, — он соскакивает с матраса и отходит к окну, кидая взгляд на открывающуюся улочку, аккуратно прибранную и спокойную. — Послушай, мне от ваших наставлений ни горячо ни холодно, так что перестаньте обе.       Сумин лишь фыркает и руки на груди скрещивает, желая доказать свою правоту, но Чимин категорически против назревающих дебатов, так что та была с успехом выгнана за дверь и отправлена к себе в комнату с резким «потом поболтаем». Конечно, хотелось бы, чтобы это «потом» наступило гораздо позже или вообще потерялось во времени.

***

— Сегодня обед такой пресный, тебе не кажется? — хмурится Джин, продолжая хлебать суп из корня лотоса, казавшийся ему каким-то странным — совсем ничего в нем будто нет, даже обычной соли. — Ты бы просто стакан воды взял и то же самое сказал, — хмыкает Юнги, ковыряясь палочками в кусочке тофу. — Ага, а ты не потроши бедный тофу и ешь уже! — хмыкает парень, опуская ложку на стол. — Че такой недовольный? Или твенджан невкусный? — Он-то — самое то, — медленно говорит Юнги, о чем-то задумываясь и сводя взгляд в тарелку с рагу, — а вот… маме снова плохо стало.       Джин лишь удрученно вздыхает и сжимает губы, понимая, о чем Юнги говорит — и о чем бы продолжать точно не хотел. Ему так грустно, на самом деле, потому что Юнги совсем не знает, что ему стоит сделать ради ее благополучия. Кажется, что уже ничего — лишь малость, свой долг как ребенок перед матерью. Да и это вряд ли поможет ей не вспоминать о муже. — Ты хочешь поговорить об этом? — Конечно нет, что за вопросы? — фыркает тот, оживляясь, и с хмурым выражением лица пихает себе в рот кусок мяса, одновременно оглядывая буфет — на них никто не смотрит. — Я тебе потом напишу, если туго будет, но это только часть проблемы!       Джин даже не удивляется, — И что дальше? Мне стоит угадать? Это из-за Чимина?       Юнги поднял безучастный и уставший взгляд на друга, в котором было буквально написано: «это слишком очевидно». Он не пришёл на тренировку вчера. Ни в какие ворота. — Какого черта он прогуливает? — вспыхивает парень, стукая палочками по ребру тарелки. — И почему ты его по имени зовешь? Снюхались уже?       Старшеклассник лишь закатывает глаза и усмехается, продолжая опустошать миску с супом, — Ну я же тебе говорил, что он не придет на тренировку, если ты его загоняешь! Ну и вот, что требовалось доказать: у него болят ноги до такой степени, что он не может банально играть дальше.       Юнги лишь глубоко вздыхает и сжимает колено под столом — кажется, он готов рвать и метать, потому что ему это всё ой как не нравится. Мысленно он продолжает разрываться на две части, потому что в состоянии агрессии он хочет кричать о вселенском чувстве несправедливости, — Юнги бегал, когда было больно, не отлынивал. Но потом парень как-то резко вспоминает, что точно так же вел себя его отец — угнетал и требовал невозможного. Мин снова остается у разбитого корыта в компании с противоречивыми доводами.       Вскоре периферийным зрением капитан команды замечает фигуру, присоединившуюся к их скромному обеду — Хосок пришел. У него тоже поднос неполный, будто сегодня и правда есть нечего, хотя меню насыщенное. Среды всегда странные, никто по ним в столовую не ходит, хотя Юнги очень даже доволен — у него есть то, что он порой ждет, сидя на уроке перед обедом. — Мин, только не взрывайся, есть правда нечего, — невинно смеется Хосок, открывая палочки, — там из съедобного только проростки были и тофу. Как ты это ешь… — парень плечами повел, сожалеюще сводя брови после того, как Юнги повернулся к однокласснику из параллели и окинул его флегматичным взглядом. — Кстати, к нам еще подсядет Дэхви и… — сжав неуверенно губы, Чон отвернулся и вздохнул, — твой горячо любимый скрам-хав. — Чё сказал? — грубо отреагировав, парень едва успел разойтись, как первогодка остановил его громким стуком стакана о столешницу, а после и тихим приветствием, не пышущим энтузиазмом. Юнги лишь сжал губы, продолжив обеденную трапезу — еде, что ли, из-за каких-то придурков остывать? Но это уму непостижимо! Чушь какая — «горячо любимый»… Он его на дух не переносит.       Когда подсел Чимин, опуская на стол только пачку сока и, кажется, подогретый сэндвич, Юнги, сначала фыркнув, подумал про себя: «ну, оно и понятно, почему ты такой дрищ», а затем спросил: — Почему на тренировку не явился? — Ну… — Чимин стушевался и замолчал резко, застыв взглядом на строгом старшекласснике, который, кажется, готов был уже через силу узнать причину, хотя та и была до ужаса очевидна. Кажется, Мину нужно было чистосердечное признание, лишь бы Чимин признался в некомпетентности, признался, что слаб. Что Пак и сделал, опустив голову и тихо прошелестев что-то о том, что было тяжело. На это закономерно прилетает угроза, — если такое повторится, то Чимин, как пробка, полетит сначала на хрен, а потом и круги по полю наяривать в два раза больше, чем обычно.       Все остальное время было тихо. Напряженно тихо. Кажется, даже воздух наэлектризовался. Чимин лишь нервно бегал взглядом по друзьям, пытаясь найти какое-то успокоение или же поддержку. Дэхви лишь пожал плечами и продолжил потягивать напиток, помешивая горячий суп ложкой; Хосок улыбнулся смущенно и посмотрел на Джина, который вообще был занят своими делами, потому что теперь чужое присутствие не давало ему продолжить откровенный диалог с флай-хавом. Юнги поднялся из-за стола. — Так и уйдешь, даже не доев твенджан? — встрепенулся Дэхви, кажется, привыкнув к такому состоянию капитана. — Объедки мои доесть хочешь? — усмехнулся тот, аккуратно составляя все на поднос. Но когда юноша утвердительно закивал головой, то Мин ушел, оставив свою порцию на столе, а Дэхви просто пересел, потирая ладони в предвкушении. Чимин опустил взгляд в стол и задумался, что где-то уже слышал об этом блюде. Но даже не это его волновало — его волновал больше сам Юнги, который был странно-непонятным.       Уходя в спортивный зал, Юнги думал о том, насколько он правильно поступает. Хотя это было где-то в закромах подсознания, потому что он ни о чем думать-то толком не мог — всепоглощающая пустота жрала больные мысли и воспоминания. Это всё слишком сильно давило. Не было никакой инструкции в листе по спасению самого себя — он в принципе не был готов к тому, что так быстро баррикады по удержанию эмоций рухнут. Юнги думал, что спокойно проведет неделю и не будет плавиться под напряжением, но первое, что его вывело из себя — это прогул. Прогул нового игрока, который ничегошеньки не может. Разве что только мотаться по полю и очевидно передавать мяч столбу, на которого он теперь надежду всю положил. Смехотворно.       Чимин такой странный. Чимин для Юнги странный. Он не знает, что Паку нужно от игры? Зачем он вообще решил войти в команду, точнее, продолжить играть? Для результативности или для того, чтобы просто отстрадать полгодика и свалить, но чтобы претензий к нему за филоничество не было? Кто ответит на все эти вопросы? Чимин ведь не ответит — он сам не знает, Юнги это прекрасно видит. Он понимает, что, вероятно, парнишке жаль, что он не соответствует или же просто не выполняет то, что сказано. Но он продолжает свою линию гнуть, идет, спотыкается, раздражает, но все-таки играет. Точнее, всего лишь два раза сыграл, и все же удивительно, что не ушел. Юнги знает, что Чимин его боится. Юнги от этого плохо порой становится, потому что сознание подкидывает еще больше самобичевания и сомнений — Мин теперь точно такой же, как отец-деспот когда-то?       Может, Юнги стоит пойти на уступки? Дать фору. Может, Чимин не такой бестолковый и тупой, ему просто надо научиться, адаптироваться, понять тактику игры и быть немного шустрее… Но хочет ли сам Юнги, чтобы Чимин был на поле? Ему кажется, что Паку здесь не место — это не то, где тот должен надрывать свою спину. Какое-то притупленное сожаление играет на натянутых нервах, где-то в голове крутится мысль, что нужно сжалиться над пацаном и перестать полыхать из-за какого-то пустяка.       Юнги стал настолько консервативен, что теперь любое отступление для него буквально преступление. Он привык быть правым, он хочет, чтобы все было, как ему надо. Такая нота эгоизма и крик самодовольства. Но ситуация больше не поддается — противится. И Юнги злится, потому что ничего не получается исправить и подчинить собственной воле. Ему так грустно становится, потому что теперь он кажется еще более жалким, когда пытается воссоздать чужой придуманный идеал. Неужели это то, что чувствовал его отец? Неужели сейчас Чимин — это прототип маленького Мин Юнги, совсем не хотевшего быть регбистом?       Юнги недоволен. Его недовольство слишком сильное, чтобы так быстро потухнуть. И на урок теперь идти не хочется, потому что сейчас он годится только для того, чтобы агрессивно забрасывать мяч в кольцо и чеканить бедный спортивный инвентарь о стену, матеря всё на свете и сокрушаясь от раздражения.       Но это все-таки не то, что так сильно подкосило шаткое душевное равновесие Мин Юнги.       Перво-наперво это угнетенное состояние матери, лежавшей весь день на постели с недомоганием и глубочайшей печалью, отчего Мину стало не по себе. Все было не так плохо до вчерашнего дня — она с самого начала лета была умиротворенной, кажется, убеждая себя, что жизнь налаживается, и что теперь, спустя годы, она не будет думать о чем-то плохом. Но это, конечно, быстро сломалось — она сломалась. И Мин совершенно не понимает, что он должен сделать. Что он может сделать? Подойти и сказать, что все будет хорошо? Позвать на прогулку? Подарить что-нибудь? Уговорить пойти к врачу или же сказать, что он всю посуду сам вымоет? Боже, он ненавидит себя за беспомощность, за панический страх перед состоянием матери — когда она ничком просто лежит на постели и плачет в подушку, потому что ей так плохо, так тяжело.       Ему становится страшно, что она тоже умрет.