Последний фокус Великолепного Максвелла

Уильям Картер, годы идут, а ты всё тот же самонадеянный глупец. Максвелл еще раз обошел по кругу плод своих трудов. Пора признать очевидное – ты не в Постоянстве и из камней и палок портал в другой мир не построить. Наверное, местные жители, по какой-то нужде забредшие в самую глубь леса, будут уверены в том, что нашли остатки древней цивилизации – Максвелл хотел бы сказать, что это дверь, но конструкцию даже аркой назвать можно было с натяжкой – соорудить верхнюю перекладину ему так и не удалось. Так что теперь, тесно окруженные деревьями, здесь красовались два столба из криво подогнанных крупных камней, дополненные деревянным рычагом и россыпью каких-то проводов и ржавых шестерней, найденных им всё в том же лесу. Бред сумасшедшего. Он знал, что затея была провальной с самого начала. Лесочек оказался богатым на еду и совершенно безопасным. Много ягод (он не знал их названий), грибов (в них он разбирался, и ядовитые обходил стороной), даже пара диких яблонь, которые он в итоге обтряс до самых верхушек. Зайцев не было, но зато водились белки, как выяснилось, прекрасно попадавшиеся на старый добрый трюк с ловушкой, сплетенной из травы и палочек. Обложенное камнями кострище получилось ровно таким же, как в Постоянстве, разделывать мелкие тушки Максвеллу было не привыкать, так что в целом – он решил, что сможет продержаться пару месяцев. Чтобы построить портал и вернуться. Только безумец мог думать, что ему это удастся. Создать портал возможно только с помощью тайных знаний – и магии, когда по большому счету Они водят твоими руками, направляя через них теневую энергию в самые обыкновенные материалы, и делая дверь – Дверью. Но у Максвелла не было никакой другой надежды. И он… попытался. Целый месяц он искал, обтесывал и таскал камни, несколько раз едва не сорвал спину, водружая один на другой. Следующим пунктом должны были стать доски для дверей, но… Это просто невозможно. Портал требует тонкого расчета, специально вырезанных и четко подогнанных друг к другу механических частей, в конце концов, необходимо Их дозволение. За этот месяц он исписал дневник больше, чем наполовину, и, склонившись над ним на следующее утро и в седьмой раз медленно, буква за буквой, выводя «Я не знаю, что делать», Максвелл услышал голоса. Лес этот вообще был популярным местечком для местных жителей, так что он специально выбрал место для своего так называемого лагеря вдали от троп грибников. Но всё равно чаще, чем хотелось бы, сталкивался то с заигравшейся ребятней, то с насвистывающим под нос лесорубом, то с влюбленной парочкой, решившей уединиться подальше от любопытных глаз. И хотя ему неплохо удавалось спрятаться, заслышав людей издали, он был почти уверен в том, что маскировщик из него так себе. Хотя бы потому, что, однажды столкнувшись нос к носу с группой чумазых мальчишек, Максвелл получил направленный на себя палец, пять пар округлившихся глаз и испуганно-восхищенный крик «безумный лесной ученый!». Мальчишки убежали, сверкая пятками, Максвелл вернулся к своим занятиям, селяне с вилами и факелами по его душу не явились, но, в каком-то смысле, мальчишки не были так уж неправы. Ему было не во что посмотреться, но он сильно подозревал, что зрелище собой представляет жалкое. Вся его одежда была в плачевном состоянии, загрязнившись и изорвавшись куда как быстрее, чем это происходило в Постоянстве. Он каждый день умывался в тонкой ледяной речушке, бежавшей по дну оврага, но вряд ли это много чем помогало его внешнему виду. Волосы на ощупь превратились сперва в паклю, а затем… затем он перестал их трогать. Бриться было нечем, трюк с привязанным к палке куском острого камня не прошел, так что вскоре он прекратил трогать и лицо. Он вообще довольно скоро перестал ощущать себя – находящимся в окружающей его реальности. Голод, боль, усталость, ощущение грязи на всем теле и в особенности на руках, содранные ногти и мелкие царапины, мозоли и синяки – всё это было будто бы с ним и одновременно с кем-то другим. С кем-то, кому незачем беречься. Единственным реальным ощущением всё еще оставались прикосновения к жилетке Уилсона – насколько возможно чисто вымытыми руками, аккуратно провести подушечками пальцев вдоль швов, приложить ладонь и долго держать так, крепко закрыв глаза. Порой он так и засыпал, скрючившись на подстилке из травы и листьев, с рукой за пазухой, на мягкой красной ткани, стараясь не думать, что больше никогда не увидит его. Уилсон приходил к нему во снах, каждую ночь, временами он казался вполне счастливым и звал своего старого мага прогуляться вместе за свежими ягодами, временами – убегал от чудовищ, от тянущихся за ним черных рук с острыми когтями. И каждое утро Максвеллу требовалось немало времени, чтобы осознать, где он находится, и сосредоточиться на делах насущных. Но теперь, когда он фактически сдался, когда признал перед самим собой, что надежды нет, что он ничего не может сделать – теперь мысли захлестывали его, накатывали ледяными волнами, накрывая с головой и промораживая душу до самой глубины. Он пишет на страницах, когда-то наполненных тайными знаниями, давшими ему могущество, «Будь счастлив», хотя понимает, что это невозможно в Постоянстве, и что в этом виноват не кто иной, как он, Максвелл, затащивший туда Уилсона. Он пишет «Прости. Прости. Прости» – и не может написать «Прощай». И не обращает никакого внимания на всё приближающиеся голоса. Ему безразлично, если кто-то застанет его здесь, и что случится дальше. Но всё же невольно он прислушивается. Это мужчина и девушка, он долго и нудно что-то ей втолковывает, а она, кажется, не слушает его вовсе, воркуя о любви. Они проходят в каких-то нескольких метрах от Максвелла, и часть диалога он слышит отчетливо. – Ты позвал меня в лес, чтобы валяться на траве и целоваться час напролет? Я вовсе не против, знаю одну подходящую полянку, правда мы уже прошли ее, хотя вообще-то я думала, что мы поедем кататься на твоей новой машине? Она щебечет без остановки, и мужчина, отвечает ворчливо, с трудом успев встрянуть в ее поток речи: – Поедем, крошка, доставлю только письмецо одно. Глупость та еще, но работа есть работа. Вон там, подальше, жил, давненько еще, один ученый, ну это он сам так себя называл, я-то, хоть был тогда мальчишкой и еще только начал помогать отцу по работе, уже тогда знал, что просто парень чокнутый какой-то. Ну так он в итоге пропал куда-то, а письма всё приходят вот. Но я ж почтальон, раз нужно чего адресату доставить – будет сделано, ни одно письмо не потерял за двадцать лет! Голос его преисполнился гордости, девица что-то восторженно защебетала, но Максвелл уже не слушал. Может ли быть?.. Или это просто совпадение? Старое, натруженное сердце стучит о выпирающие на исхудавшем теле ребра, пока Максвелл бесшумно идет за парочкой, держась на приличном отдалении. Старается не думать, не думать, пока не убедится, ведь не всё сходится – двадцать лет? Он без понятия, какой был тогда год, время в Постоянстве течет совершенно по-особенному, и делать предположения невозможно… Почтовый ящик, кое-как скрепленный с толстой палкой, давно упал на землю вместе с ней. Повозившись, почтальон поднял его, воткнул поглубже в землю и с большим трудом запихал помятое письмо – потому что ящик и без того был переполнен десятками таких же – измятых, пожелтевших от времени конвертов. Максвелл наблюдал из-за дерева – крошечный деревянный домик в два этажа, покосившийся, некрашеные доски много где пошли крупными трещинами, кривой забор весь развалился, входная дверь слетела с петель и почти скрылась под буйным сорняком, как и всё вокруг. Дом ему незнаком, жилье Уилсона он видел только изнутри, когда нашептывал ему тайные знания. И, едва дождавшись, когда почтальон, рыжий, совершенно некрасивый мужчина с недовольным лицом, подхватит под руку свою пассию и отойдет на пару десятков шагов, Максвелл подошел и чуть подрагивающими руками вынул только что принесенное письмо, постаравшись не уронить остальные. На одной стороне ничего, он перевернул конверт, но не успел прочесть, чуть не подпрыгнув на месте от резкого окрика. – А, черт, забыл совсем, тут же еще открытка… Эй, ты что тут делаешь! Максвелл замер, не зная, как реагировать, а на лице почтальона испуг и удивление быстро сменились возмущением. Он упер кулаки в бока и разразился тирадой. – Вы посмотрите! Я ему письма ношу-ношу, без вести пропавшему, а он здесь всё это время и живет! И прячется, нет, ну ты подумай! – и без всякого перехода деловито поинтересовался. – Корреспонденция на отправку есть? Нет? Подписку на журнал «Мир вязания» оформить не желаем? Ну и черт с тобой, Хиггсбери. Так и не дождавшись от ошарашенного Максвелла ответа, почтальон развернулся и повел свою хлопающую глазами спутницу прочь, через десяток метров остановившись и крикнув: – Хоть бы раз матери ответил, она же, поди, волнуется! Тьфу, совсем дикий! Максвелл перевел взгляд на конверт в своих дрожащих руках. Буквы плясали перед глазами, но сомнений быть не могло. На лицевой стороне значилось: «Уилсону Персивалю Хиггсбери от Маргарет Хиггсбери». Он узнал дом сразу, стоило подняться на второй этаж, целиком служивший Уилсону лабораторией. Столы, заваленные пыльными склянками, железками и горами бумаг с расчетами. Старенькое радио с оборванным проводом. И посреди комнаты – огромная Дверь. Не успев задуматься ни на секунду, Максвелл двумя руками схватился за рычаг и со всей силы дернул, инстинктивно зажмурившись. Ничего не произошло. Он пробовал и пробовал, десяток раз, до тех пор, пока рычаг, переломившись, не остался у него в руке. Тогда Максвелл устало опустился на скрипящий стул и спрятал лицо в ладонях, глубоко вдыхая пыльный застоявшийся воздух. Он вдруг почувствовал себя одновременно очень спокойным и очень уставшим. Нужно уметь принимать свое поражение, и он – проиграл. Больше нечего сделать, остается только дожидаться конца. Хорошо, что он уже старый.