Я не ангел

      Денис вышел из храма и сломя голову помчался домой. Зачем он признался? Никто не тянул его за язык, или тянул? Это всё отец Александр! Это он словно клещами вытянул из него признание.       «Зачем? Он не захочет меня больше видеть…»       Парень бежал, бежал и бежал… Приблизившись к дому, запыхавшись и почувствовав во рту привкус крови, только тогда он перешёл на шаг. Подъезд. Лифт. Восьмой этаж. Дверь и ключ в замок. Из-за мокрой плёнки на глазах, предметы расплываются по квартире. Учебники, тетради, молитвослов, телефон, чистые вещи из шкафа, грязные вещи из стиральной машины, пара обуви – всё умещается в рюкзаке и небольшом пакете. Некогда переводить дух. Нужно уходить, как можно быстрее, чтобы не встретиться с ним, а ключи оставить соседям. Напоследок, вынуть из стиралки его грязную рубашку, вдохнуть запах запретной любви и исчезнуть из его жизни навсегда. И пусть некуда идти, пусть жизнь потеряет всякий смысл… В сердце священника не будет места для него, ведь его любовь – Христос.       Парень снял с вешалки куртку и толстовку. На улице тепло, но лучше надеть их на себя, чем таскаться с кучей пакетов по городу. Рука не успела взяться за ручку двери, а молния на куртке вжикнуть вверх, как дверь сама распахнулась и вошёл тот, кого он совсем не ожидал увидеть.       — Почему ты не дождался меня и убежал? Я же просил… — его голос прервался, сменяясь одышкой. Со лба стекал пот, волосы растрепались, ворот рясы был расстёгнут на распашку, пуговицы болтались на длинных нитках, а кое-где были и вовсе оторваны. Неужели отец Александр бежал по городу прямо в рясе? — Куда собрался? — отдышавшись, захлопнув дверь и подперев её спиной для надёжности, строго спросил священник, увидев пакет и рюкзак в руках у парня.       Растерявшись, Денис попятился назад и наткнулся на вешалку с одеждой, мечтая слиться с ней воедино, чтобы спрятаться от сканирующего взгляда настоятеля.       — Я хотел… уйти до того, как Вы меня прогоните… — боязливо ответил он.       — Какие глупости ты говоришь, Денис! Ты мне как брат. У меня и в мыслях не было выгонять тебя. Мой дом – твой дом. Неужели ты считаешь меня злым, если думаешь, что я могу так жестоко поступить с тобой? — в его глазах появилась печаль.       — О нет, отец Александр, наоборот, Вы так добры ко мне, так много для меня сделали, а я… — крепче сжав в руках сумки, юноша твёрдым шагом направился к двери, которую заслонял священник. — Позвольте мне уйти…       — Не дури! Куда ты пойдёшь на ночь глядя? — мужчина не собирался пропускать его и стоял в дверях.       — В общежитие.       — Но тебя же выселили по собственному желанию. Теперь твоё место занято другим студентом.       — Переночую у друзей…       — Разве у тебя есть друзья, готовые приютить тебя?       — Есть, — соврал юноша.       — Денис, ты можешь хотя бы один день не лгать мне? — отец Александр разочарованно отвёл от парня взгляд. — Значит… для тебя я так и не стал ни другом, ни братом, ни кем… если ты даже уходя из моего дома навсегда, говоришь мне неправду. Что ж… очень жаль… — и он отошёл от двери, пропуская юношу вперёд и более не задерживая.       Денис приблизился к двери настолько, что едва не оставил на ней мокрый след от ресниц, и застыл. Со стороны он выглядел, как неподвижная статуя. Не шелохнулись ни грудь, ни плечи. Внутри же бушевала буря и отчаяние. Ладони вспотели. Ручки пакета и лямка поношенного рюкзака заскользили во влажных руках, норовя сорваться на пол. Он не мог уйти не попрощавшись с ним.       — Вы правы, — сказал он, делая над собой усилие, чтобы продолжать говорить, — для меня Вы не стали ни другом, ни братом – Вы стали гораздо большим. Да, не проходило и дня, чтобы я не лгал Вам. Простите меня… ради Христа… Вы хотели слышать от меня только правду… Какую? Что я люблю Вас? Люблю настолько, что вынужден уйти, чтобы не оскорбить и не стать ненавидимым Вами… — из глаз вовсю текли слёзы, но он старался держать голос ровным, — я знаю, что лучшая благодарность Вам – это молитва. Я буду молиться о Вас каждый день. У меня нет друзей, идти мне некуда, а мой росток давно пустил корни, и потому… я должен уйти… куда-нибудь… Вы меня благословите на дорогу?.. — в нос проникла солёная жидкость, он не удержался и громко всхлипнул, чуть не выронив сумки.       — Благословлю. Повернись.       Отпустив сумки и склонив голову, Денис повернулся, взглядом уткнувшись в пол, чтобы скрыть свои слёзы, а они выдавали его, звонко капая ему на ботинки. Он сложил ладони в «лодочку», правую поверх левой, чтобы получить благословение, и слёзы капали на линии его жизни. Он ждал, когда любимый осенит его крёстным знамением и скажет: «Бог благословляет», и вложит благословляющую руку в его ладони, чтобы в последний раз поцеловать её.       Не дождался… Вместо этого, его заплаканное лицо вдруг оказалось между ладонями настоятеля, а к губам прильнуло что-то тёплое, нежное, приятное. Денис не видел что – веки мгновенно расслабились, и глаза непроизвольно закрылись. Губы не сопротивлялись ни на Ом и свободно впустили упругую влажную мягкость вглубь рта, теснее вжимались в неё. В голове ни одной свободной блуждающей мысли – транс. Слишком необычное, непредвиденное и молниеносное, чтобы можно было разумом оценить это действие. Короткие зыбкие импульсы наслаждения, берущие начало от губ, проникали в каждую клеточку души. «Это поцелуй, — подсказывает тело. — Ты целуешься с тем, кого любишь» — и от этой единственной верной мысли, вся сущность начинает растворяться в ощущениях, распадаться на атомы, таять…       Но он закончился так же внезапно, как начался. Не оборвался, не иссяк – просто исчез, как видение, оставив на губах незабываемое послевкусие, которое продолжало распространяться по телу. Нежные пальцы скользнули по гладкой коже лица, удаляя с неё солёную влагу, затем ласково поправили волосы, прилипшие к мокрым щекам.       — Пойдём, выпьем чаю… — ровный спокойный голос заставил распахнуть глаза.       Отец Александр ещё удерживал его лицо в ладонях, а потом придержал за плечи, помогая обрести равновесие и контроль после произошедшего. На душе стало так легко-легко, как после настоящей исповеди. Не хотелось напрягаться и ломать голову в раздумьях: был ли поцелуй реальностью или только почудился? Денис знал ответ и, преисполнившись отрадой, последовал за мужчиной на кухню.       Тот вёл себя как ни в чём не бывало: заварил фруктово-травяной чай, разогрел около дюжины печёных постных пирожков, которые принёс из церковной столовой, вынул из холодильника большую тарелку с заветренным овощным салатом и с комментарием: «Нужно добить», поставил её на стол, садясь напротив Дениса. У того внутри ещё трепетало, но после нескольких глотков горячего ароматного чая быстро пришло в норму и успокоилось. Кушать хотелось как никогда много и, вопреки маловместительному желудку, Денис наяривал пирожки один за другим. Как будто кто-то взял и высосал из парня всю энергию: сначала непосредственно через исповедь, а потом в прямом смысле через рот. В голове что-то щёлкнуло, недавние грусть и отчаяние сменились радостью и эйфорией.       Денис был закомплексованным с детства, был очень скромным, мало смеялся, почти не воспринимал юмор. Но жадно поедая несвежий салат из одной тарелки с отцом Александром, ему от чего-то стало смешно. И если парень не любил юмор, возможно, из-за частых насмешек над собой, то отец Александр относился к нему крайне отрицательно и не воспринимал ни в каком виде. Шутки, смех, праздные разговоры и другое словесное веселье – для него было пустой тратой времени, если не проявлением глупости.       Несмотря на молодость, он не разделял свою жизнь на священническую и личную, и всегда (кроме великих церковных праздников) был серьёзен. С ним было очень непросто общаться, даже в домашней непринуждённой обстановке.       — Что смешного? — священник посмотрел на своего лыбившегося сожителя, как на ненормального.       — Отец Александр, а Вы в рясе, — прикрывая рот, чтобы ненароком не брызнуть чаем, чуть ли не смеялся Денис.       — Знаю, и что?       — Вы забыли переодеться и в таком виде шли по городу. Я просто представил, как на Вас таращились прохожие, — он откусил пирожок и запил его чаем, а зря.       — Денис, я не просто шёл – я бежал!       Как только прозвучали эти слова, парень прыснул на стол и чаем, и недожёванным пирожком, и закатился смехом.       — По-твоему, это смешно? — возмутился священник. — Я же просил тебя подождать, когда закончится исповедь. Не знаю, что взбрело тебе в голову, но я видел в окно, как ты выбегаешь из ворот. Мне пришлось остановить исповедь, оставить моих прихожан, моего духовного отца накануне великого праздника и бежать за тобой. Мне некогда было переодеваться – я боялся не успеть и потерять тебя. Тебе по-прежнему смешно?       Денис прикусил язык. Он лишь хотел разрядить напряжение и тишину в этом доме, но отец Александр явно не понимал шуток и продолжал взывать к совести подростка:       — Как я завтра покажусь на глаза прихожанам и отцу Михаилу? Как я буду вести праздничную литургию, я не представляю…       На кухне стало тихо. Отец Александр не выглядел обиженным. Он никогда не обижался и часто выглядел так, будто упрекал или корил себя за что-то. Денис был уверен, что он скрывает какую-то, пусть не страшную, но тайну, которая не даёт ему покоя и делает совсем не тем человеком, каким он должен быть. Парень знал, что у священника умерли жена и ребёнок, но не смел спрашивать его о подробностях. Скорее всего, это трагическое событие кардинально изменило его жизнь.       — Зачем Вы это сделали?       Денис робко взглянул на настоятеля и как бы случайно прикусил нижнюю губу. Но отец Александр был не из тех, кому нужно было делать намёки.       — Чтобы успокоить. Чтобы ты не наделал глупостей. Только поэтому. Ты был не в себе, на эмоциях, собирался уйти из дома в ночь, – я испугался за тебя. Ради Бога не делай так больше. Если кто-нибудь, когда-нибудь уйдёт из этого дома, то это буду только я, — мужчина накрыл его руку своей, а Денис почувствовал приток гормонов счастья.       — Что Вы теперь ко мне чувствуете? — краснея от стыда, спросил он. — Вам наверное противно будет жить рядом со мной, после того, что Вы узнали…       — Не вини себя, — отец Александр не выпускал его руки. Денис балдел от подобных вспышек нежности священника. — В этом нет твоей вины. Это легко объяснить: ты, как и я, рос без отца. А когда мальчик растёт без мужского внимания, его подсознательно тянет к сильному полу. В этом нет ничего предрассудительного, до той поры, пока он ребёнок. Но если в подростковом возрасте он всё ещё чувствует нехватку мужского внимания, то это может перерасти в сексуальное влечение. Возрастающая плоть укрепляется и начинает диктовать свои правила, подчиняя себе дух. По замыслу Творца, ребёнок должен рождаться в полноценной семье, а у мальчика обязательно должен быть отец. И даже самые лучшие бабушка и дедушка не заменят ребёнку родителей. Современные мужчины не хотят вступать в брак, брать ответственность и обременять себя семьёй, детьми… Они хотят спать, с кем хотят, работать только на себя, заботиться только о себе, быть свободными и получать максимум удовольствия от жизни. А мальчиков воспитывают мамы и бабушки – женщины. Такие мальчики часто вырастают с тягой и влечением к себе подобным. А потом мы удивляемся, от чего в нашей стране из года в год увеличивается количество геев? Особенно, ненавидят голубых те самые в кавычках настоящие мужики, которые их же и породили, а вернее, бросили, не научили, не послужили им примером, лишили их своей любви, дали им повод соблазняться и искать любви у таких же как они. Вот так: нераскаянные грехи родителей, порождают в их детях ещё более тяжкие, за которые и те, и другие будут отвечать на Страшном Суде. Денис, — отец Александр протянул руку и прикоснулся к поникшему лицу юноши, подбирая пальцами золотистые пряди, упавших на лоб волос, — в том, что ты сейчас испытываешь, нет твоей вины. Возможно, и вины твоего отца в этом нет, а только моя.       Ласковые пальцы заботливо поглаживали гладкую, нежную, как у ребёнка щёку. От этих трогательных прикосновений юноша поднял лицо, встречаясь с тёмно-карим цветом глаз.       — Я виноват… Я где-то допустил ошибку… — сокрушался священник. — Если бы я позволил тебе общаться со мной, как с ровесником, если бы не подавал поводов идеализировать меня, ты бы не соблазнился…       Денис прикрыл глаза от изобилия тактильных ощущений.       — Нет… не Вы… я сам… — бессвязно шептал он, между слов поворачиваясь губами к ласкающим пальцам и целуя их, — …я виноват, что люблю… — (поцелуй), — … люблю Вас… — (поцелуй).       — Потерпи немного, это возраст… Это скоро пройдёт…       Отец Александр пристально наблюдал за процессом слияния руки и губ. Он готов был смотреть на это всю ночь до утра. А время уже за полночь. Завтра нужно встать пораньше, чтобы успеть вычитать утренние молитвы и последование ко святому Причастию… А завтра в храме будет очень много людей… Завтра Вознесение Господне…

***

      Раннее утро. Первые солнечные лучи, прорезавшись через линию горизонта, прямиком попали в восточное окно с не задёрнутыми шторами. Красновато-огненным светом зари солнце сперва осветило висевшие на стене иконы, а после лицо спящего юноши. Русые, переливающиеся мёдом и карамелью волосы, как брызги шампанского, разлетелись по подушке. На светлой коже переносицы уже появились первые летние веснушки. Худощавые заострённые плечи были не прикрыты одеялом, и отец Александр, налюбовавшись, мягко тронул одно из них, чтобы разбудить Дениса. Это было впервые, когда он вошёл к нему в комнату утром. Юноша так крепко спал после вчерашнего, что не реагировал ни на стук в дверь, ни на возгласы: «Подъём!». Он уснул, вспоминая свой первый поцелуй, видел в сладком сне своего любимого и не хотел просыпаться. Он лишь недовольно поморщил нос в ответ на бодрящее прикосновение и шевельнул одеялом, отбросив его и обнажив мальчишескую грудь. Увидев розовые ареолы с небольшими выпуклостями в центре, отец Александр вдруг забыл зачем пришёл. Он даже на мгновение забыл, что он священник, потому как кликнул пальцем на сосок и поелозил по нему, как по экрану сенсора. Ареола тут же сморщилась, сосок набух и затвердел, а из груди юноши вырвался тихий протяжный стон блаженства. Отец Александр одёрнул руку, как от чего-то горячего. Он вообще-то хотел вызвать у парня щекотку, чтобы разбудить и не предполагал, что его тело может отреагировать как-то по-иному. Несколько раз назвав Дениса по имени и аккуратно тряхнув его за плечи, священник таки добудился, а тот, улыбаясь и не сказав ни слова, припал губами к благословляющей руке.       Парень познал всю прелесть этого священного ритуала. Раньше он испытывал стеснение и робел, целуя руку настоятеля. Но теперь, когда отец Александр знал о его чувствах, процесс взятия у него благословения приводил Дениса в неописуемый восторг. Только представьте, сколько раз за день ему удавалось прикоснуться к нему губами: вместо приветствия, перед чтением молитв, перед принятием пищи, перед выходом из дома, вместо прощания, перед выполнением домашнего задания, несколько раз в церкви и перед всяким делом, если священник находился поблизости. И пусть это всего лишь рука, пропахшая ароматами воска, миро и ладана, Денису большего было не нужно, – такое удовольствие он испытывал. И если бы эта рука, к примеру, была отлита из бронзы, то защитное напыление стёрлось бы за считанные дни, – так часто Денис целовал её.       Отец Александр видел, что парень стал чересчур эмоционален и перегибает палку, но старался не упрекать его за невинные шалости. Он ожидал, что влюблённость Дениса скоро пройдёт и не препятствовал ему выплёскивать чувства. Иногда он всё же ворчал, что не следует злоупотреблять божественной благодатью в личных целях и брать благословение, имея в душе похотливые помыслы.       Дабы избавить любимого от сомнений и угрызений совести, Денис дома целовал его левую (не благословляющую) руку. Целовал бесстрастно, но столько, сколько хотел, пока тёмно-карий укоряющий взгляд не вызывал в нём чувства стыда. И сколько бы отец Александр не ворчал и не выражал недовольство, Денис знал, что ему тоже нравится и если он сердится, то только на себя самого.

***

      Первый учебный год в музыкальном училище подошёл к концу. Лето. Чтобы Денис не скучал от безделья, отец Александр благословил его вернуться в храм алтарником, руководствуясь тем, что парню нужно избавляться от пороков, а для этого чаще бывать в святых местах и участвовать в таинствах церкви. Денис поначалу переживал, вспоминая свои оплошности, но оказалось, что работать с человеком, который знает о твоей любви к нему, не осуждает, не отталкивает, не запрещает любить себя и помогает справиться с эмоциями, гораздо легче и спокойнее, и парень быстро вошёл в прежнюю колею. Одна проблема: каяться в присутствии своего духовного отца, Денису было неприятно, стыдно и страшно. Тайком он хотел исповедоваться отцу Михаилу, но тот получил указания от отца Александра: не принимать исповедь у Дениса ни при каких обстоятельствах. Он надеялся, что чувство стыда смотивирует парня бороться с греховными помыслами и он начнёт работать над собой. Однако, как и пророчил священник: возрастающая мужская плоть, без должных духовных упражнений, быстро одерживает победу над духом.       — Я влюблён в мужчину, — говорил Денис в самом начале исповеди, и, судя по всему, он не очень-то в этом раскаивался.       Он хотел доказать отцу Александру, что ни церковь, ни Бог – ничто не может избавить человека от нетрадиционной сексуальной ориентации, если он сам того не хочет. А Денис не хотел, не желал уничтожать свою грешную любовь; пусть неприемлемую, постыдную, порочную, но всё же любовь – первую в его жизни. Отец Александр, выслушивая его исповедь, безучастно смотрел в одну точку, расположенную где-то наверху под куполом храма, делая вид, что это его не касается. Какими бы не были грязными дела людей, священник, как имеющий власть от Бога, обязан выслушать их, засвидетельствовать и разрешить. Или не разрешить.       Кто может прощать грехи, кроме единого Бога? Но воплотившийся Сын Божий дал это божественное право служителям церкви, сказав им через учеников своих святых апостолов: «Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе, и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе. Всякое решение ваше на земле, будет утверждено на небе». Господь возложил на них руки и сказал: «Примите Духа Святого. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся». Так священники допущены Богом распоряжаться небесным. Они получили такую власть, какую Бог не дал ни Ангелам, ни Архангелам, ни другим небесным силам.       На пятой по счёту исповеди, в которой Денис первым делом рассказывал о своей грешной прекрасной любви, отец Александр не выдержал:       — Денис, побойся Бога! Давай без подробностей, — торопил он, жестами показывая, чтобы парень не зацикливался на одном грехе.       — Но Вы же любите в подробностях, — словно издевался Денис, видя, что священник начинает нервничать.       Он догадывался, что отец Александр к нему неравнодушен, но очень ловко это скрывает. Он знал, что тот заходит к нему в комнату по утрам, без предупреждения, без стука и вовсе не для того, чтобы разбудить. Притворяясь спящим, юноша чувствовал на себе обжигающий, сканирующий с ног до головы взгляд, от которого учащалось сердцебиение и краснело лицо, несколько раз выдавая его ложный сон. А когда отец Александр прикасался к его волосам или невзначай дотрагивался до обнажённых рук и плеч, в трусах у парня начинало приятно натягиваться и сладостно болеть. Тонкое одеяло едва скрывало то, под каким напряжением находилось его тело в такие моменты. И каждый раз исповедуясь любимому, сгорая от стыда и любопытства, Денис стремился узнать, какие чувства отец Александр испытывает к нему; он хотел взаимной любви.       — В подобного рода грехах каются одной фразой: «грешу блудными помыслами». Всё! Не надо вдаваться в детали и рассказывать сколько раз в день ты думаешь о них или о чём ты там мечтаешь, лёжа в кровати.       — Но если я не буду вдаваться в детали моих грехов, то до конца раскаяться в них не смогу и, следовательно, не буду достоин Причастия.       «Вот ведь успел премудростей христианских понабраться».       — Ни один человек на земле не достоин Причастия Страшных Христовых Таин, как бы он слёзно не каялся и каких бы духовных подвигов не совершал. Христос даёт нам Себя в пищу не за наши заслуги, а по бесконечному Своему милосердию и человеколюбию. Он к грешникам пришёл, а не к праведникам. Так что не хвались своим умом, Дионисий, и больше не оскорбляй мой слух подробностями твоих скверных помыслов.       — Тогда благословите мне исповедоваться у отца Михаила, — не сдавался Денис, желая вызвать у отца Александра ревность. — Вы же видите, что при Вас я не могу нормально каяться. Не могу и не буду.       — Что? У отца Михаила? — возмутился священник, и желанная ревность в его тоне была отчётливо слышна, от чего Денис испытал душевное удовлетворение. Ненадолго. — Ты собрался рассказывать эти свои гадости отцу Михаилу? Ты знаешь, сколько ему лет и что у него слабое сердце? Ты убить его захотел, что ли? Хочешь в гроб загнать моего духовного отца? Ну, Денис, — отец Александр из-под полы показал ему кулак, — грехи твои отпущу, но к Причастию не допускаю! Ступай в алтарь и погаси семисвечник, убедись, что смола в кадильнице прогорела, а после мы с тобой дома поговорим, — пронзил парня суровым взглядом.       Несмотря на ругательства отца Александра, Денис был не обижен, а вполне доволен тем, что сумел потрепать ему нервы. Пусть чуток поревнует и поволнуется – меньше будет умничать.       Молодой иерей блистал умом не только в делах церковных, почти наизусть зная Евангелия, псалтырь и деяния святых апостолов, он умел связывать земное с небесным, мог без труда объяснить, почему происходят те или иные события как с конкретным человеком, так и в мировом масштабе. Денис преклонялся перед его мудростью и боготворил, но вместе с тем мечтал освободить любимого из плена разума, открыть перед ним просторы настоящих чувств, настоящей любви, с которой, как ему казалось, отец Александр был вовсе не знаком.       — Совсем забыл, — священник вошёл в комнату, когда Денис ложился спать, — за твою дерзость на исповеди, я наложил на тебя епитимию: каждый день, в течение двух недель будешь читать покаянный канон Господу Иисусу Христу. Через две недели подойдёшь к исповеди, а там посмотрю, допустить тебя до Причастия или нет.       После такого наказания, Денис понял, что любовно облобызать десницы отца Александра ему теперь не светит, и решил, что его час настал, – не зря же он читал православную литературу.       — Уже не имеете права, — выдал он, наблюдая, как отец Александр впадает в состояние ментального шока. — Ваши действия вне храма и без священнического облачения не имеют божественной силы. По церковному уставу, Вы должны были наложить епитимию в храме сразу после исповеди, при мне, а я её не слышал. Так что теперь, Ваши придирки ко мне, ничем не подкреплены и не действительны.       И вправду, не одному же отцу Александру блистать умом? К тому же Денис знал, что ему дико нравится вступать в духовные споры.       — Вау! — священник, постепенно отходя от умственного потрясения, тихонько захлопал в ладоши. — Браво, Дионисий! Ты мне нравишься! Откуда такие познания? — медленно подошёл он к кровати, в которую Денис уже улёгся. — Получается: в церкви я священник – вне церкви не священник; в рясе я священник – в мирской одежде не священник. Тогда скажи, вот ты когда приходишь из училища домой, остаёшься при этом студентом училища?       Денис немного растерявшись, сел на постели:       — Да… — робко ответил он.       — А если, положим, врач снимает медицинскую одежду, он перестаёт быть врачом, а?       Денис уже понял: этот спор он проиграл и уныло уставился в потолок.       — Ты читал о полномочиях священников, находящихся под запретом. Это те, которые совершили тяжкие грехи. На какое-то время они отстраняются от проведения богослужений и таинств, но не перестают быть священниками, и в случае искреннего раскаяния и исправления могут вернуться на служение.       Отец Александр присел на кровать, рядом с Денисом и, видя его пристыженное, но гордое выражение лица, иронично продолжал:       — В следующий раз, когда захочешь продемонстрировать мне свои умственные способности и не облажаться – повнимательнее смотри на названия разделов духовных книг, да помолись перед чтением преподобному Сергию Радонежскому, чтобы он помог твоей тыковке лучше усваивать и запоминать столь сложную для неё информацию.       На этих словах отец Александр медленно поднёс указательный палец ко лбу улыбающегося парня и слегка коснулся его:       — Бум… — шутливо скомментировал он это действо, и Денис, закатившись смехом как поверженный боец, с размаху плюхнулся затылком на подушку.       В это трудно поверить, но отец Александр тоже рассмеялся. Не ожидая от себя такого, он закрыл лицо руками и не помнил, когда в последний раз так хохотал: безудержно, неосторожно, без тормозов и от всей души. Парни смеялись в унисон, так долго, что отец Александр опомнился лишь тогда, когда диафрагму свело болезненной нехваткой кислорода, а тело в бессилии повалилось на кровать. Тогда священник пришёл в себя и, убрав наконец ладони от красного, запревшего под ними лица, увидел перед собой удивлённого, довольного Дениса.       — Ты ничего не видел, — принимая положение сидя и ещё вздрагивая от судорог смеха, убеждал его отец Александр, — ничего не было. Это просто…       Пока он придумывал оправдания, Денис взял его руку, как бы испрашивая благословления, но, на самом деле, намереваясь выплеснуть переполняющее эмоции и зацеловать её до посинения.       — О, нет… ты не можешь получить от меня благословение, я же не в облачении священника и мы не в храме, — старался он не допустить прикосновения губ к руке. — Я не имею права тебя благословлять. Когда я дома, я не священник, ты же сам так сказал… Денис!..       А Денис добрался до его руки и страстно впился в неё губами, вгоняя отца Александра в очередной приступ смеха.       — Не-ет!.. Перестань!.. — вопил он, рухнув поперёк кровати и не имея сил отбиться от настырного парня.       Воздуха и так было мало. Его стало ещё меньше, когда отец Александр понял, что не может больше смеяться: в его рот что-то проникло и перекрыло ему всё веселье. Скопившийся в лёгких воздух, мощной струёй выдоха прошёл через нос и, оттолкнувшись от склонившейся над ним преграды, обдал теплом его собственное лицо. Желание надышаться после непотребного смеха воспринялось вторым лицом как возбуждение: язык всё глубже погружался в рот, а губы жадно обсасывали всё, что встречалось им на пути. Нет мочи противиться такому неистовому напору любви, и рот покорно расслабился, позволяя ласкать себя внутри и снаружи. Этот знак был расценен кое-кем как согласие, и нетерпеливая рука мигом прошмыгнула священнику под рубашку.       «Ох и прыткий же мальчишка!»       Мужчина затаил дыхание и, поймав момент, когда юноша слегка ослабил поцелуй, чтобы вдохнуть воздуха, живо отстранился.       — Прекрати, и я сделаю вид, что этого не было, — заслонил он ладонью его горячий, возбуждённый рот, который всё ещё в этой ладони шевелился и увлажнял слюной. — Имей страх: я – служитель Бога, да и ты, к слову, тоже, — быстро поднялся он с кровати, заправляя рубашку в брюки.       — Так ты же сам согласился с утверждением, что дома ты не священник, — спрятав под одеялом своё напряжение, сказал Денис.       — Во-первых, не говори со мной на «ты», а во-вторых, даже если бы я не был священником, то не давал согласия делать то, что ты со мной только что сделал. Неужели тебе мало того, что я тебе позволяю? Чего ты ещё от меня хочешь? — мужчина смотрел на юношу открытыми, ждущими ответа, глазами.       Денис вдруг ощутил себя храбрым. Сердце забилось ровнее, дыхание стало глубже и спокойнее. Самое трудное – признание, осталось позади. Бояться нечего. Каким бы не был ответ, он должен задать этот вопрос именно сейчас:       — Я хочу знать, Вы любите меня? — пожалуй, самый простой вопрос во вселенной.       — Люблю, — не раздумывая, ответил отец Александр, но Денис знал, что он имеет в виду совсем другое.       — Я имел в виду не христианскую любовь, не дружескую и не родственную…       — И не любовь между мужчиной и женщиной, — продолжил отец Александр. — Тогда какую любовь ты имел в виду? Ну, давай, скажи мне, как она называется?       — Вы и так знаете…       — Неа… не знаю, — пожал плечами священник, и вид у него был как у глупого растерянного студента. — А ты? Ты и вправду веришь, что любовь между мужчинами существует? По-твоему, это нормально, когда мужчина любит мужчину? — укоряюще смотрел он на покрасневшего молчаливого юношу. — Денис, а хочешь, я расскажу тебе один секрет, о котором никто, кроме моего духовного отца, не знает? — тот кивнул. — Так вот, слушай: в юности я был ярым атеистом и богоборцем. Ты не представляешь, какие страшные вещи я вытворял, отстаивая своё безбожие. Люди называли меня демоном. Но если бы у меня тогда спросили, в существование чего я больше верю: в Бога или в любовь между мужчинами, я бы ответил: «В Бога». Так что выкинь этот бред из головы, Денис. Я тебе подробно объяснял по каким причинам могло возникнуть твоё патологическое влечение ко мне. Ты не знал любви отца и теперь, проецируешь её на меня, путаясь в чувствах. Терпи и молись, чтобы она быстрее прошла. Я тоже об этом молюсь. Каждый день, — он немного постоял, убедившись, что его послушник всё понял, и выходя из комнаты, нажал на выключатель. — Кстати, — вдруг обернулся он к Денису, хотя в темноте не видел его, — помимо покаянного канона, дома будешь совершать пятьдесят земных поклонов перед иконостасом. Ежедневно, до тех пор, пока твоя дурь из башки не вылетит; заодно и спину укрепишь. Господь с тобою. Спокойного сна.       — Спокойного сна, — пожелал Денис и, перекрестившись, откинулся на постель.       Он не был расстроен услышанным, ведь отец Александр ушёл от его вопроса о любви, не дав ясного ответа, а значит, есть надежда на взаимность. Вспоминая его мягкие податливые губы, Денис чувствовал – он любит, он признается, нужно лишь немного подождать…

***

      Вечер. Под заходящими лучами солнца позолоченные купола семиглавого церковного собора пламенеют, символизируя огонь, пылающий в верующих сердцах. Весь материальный мир есть не что иное, как отражение мира духовного, невидимого глазу. Храм – образ присутствия Царствия Небесного на земле, таинственная сторона во вселенной, часть неба. Последние, покидающие храм после вечерни верующие, встречая только что вошедшего молодого священника, просят у него благословения. Благословение лишним не бывает, даже если несколько минут назад, ты взял его у своего настоятеля. Дьякон, алтарники, певчие, продающие свечи и иконки бабушки – разошлись по домам. Осталась лишь работница, что протирала подсвечники, гасила лампады и догорающие свечи, подготавливая церковь к ранней утренней литургии.       Преклонного возраста протоиерей, как и положено настоятелю, покидает храм последним, но сходя с амвона, неожиданно встречается с одним из своих духовных чад.       — Александр Георгиевич, Вы, что ли? — прищуриваясь и стараясь разглядеть в полумраке образ высокого мужчины в рясе, спросил он.       — Ваше Высокопреподобие, благословите.       — Саша, сынок, ну зачем же так официально? — улыбнулся отец Михаил, осенив крёстным знамением и вложив благословляющую руку в его ладони. — Зачем ты здесь так поздно? Хоть бы позвонил, предупредил меня, а то я чуть не ушёл. Что стряслось?       — Примите мою исповедь, отец, прошу Вас.       — Саша, ты меня пугаешь, — старший по чину священник повёл младшего в ризницу, — я же исповедовал тебя на прошлой неделе. Что ты натворил за это время, что явился ко мне вот так впопыхах? Ну, говори, я внимательно слушаю тебя…       Волнение и страх, предварительно выбросив в кровь порцию адреналина, всё же повиновались и сдались на милость совести, но сжавшиеся от стыда губы не хотели проронить ни слова, и ему пришлось собрать все свои моральные и духовные силы, чтобы разомкнуть их и вымолвить:       — Я влюбился в мужчину…