***
Он смирился. Без истерик, без слёз, без колебаний. Если любимому нельзя соблазняться, он не станет ему мешать. Отец Александр быстренько подсуетился и нашёл Денису свободную двухместную комнату в студенческом общежитии. После зимней сессии из музыкального училища отсеялось несколько студентов, проживающих в общаге, благодаря чему Денис без проблем смог заселиться туда. Пока отец Александр, помогая с переездом, всовывал упакованные вещи в удобные пакеты для транспортировки пешком, Денис метнулся в гостиную к дивану, снял наволочку с подушки священника, засунул её в небольшой пакет-майку, обернул в несколько слоёв и крепко-накрепко завязал полиэтиленовые ручки. Теперь запах не выветрится. А сразу после переезда он пойдёт и купит герметичный пакет с липким клапаном. Когда будет грустно и одиноко, он откроет пакет и накачается запахом любовных воспоминаний и несбывшихся надежд… Денис не стал отказываться от перевода в Свято-Никольский кафедральный собор. И всё ради него. Отец Михаил должен удостовериться, что его духовный сын выполнил все требования к предстоящей хиротесии. Певчий – не алтарник. Ему не обязательно часто исповедоваться и прибегать к таинствам, а потому Денис не собирался каяться отцу Михаилу или кому-либо ещё – в этом храме он никому и ничего не должен. Тёмные тайны своей души он мог открыть только ему – только отцу Александру. Невероятно, но на новом месте голос парня раскрылся изумительным великолепием, какого небывало в Богородичной. В нём отражались душевная скорбь, тоска по раю, беспомощность и трепет, какой человек испытывает при соприкосновении с божеством; красота горнего мира – мира Ангелов, куда поневоле телепортируешься, слушая размеренное упоительное пение церковного хора. Денис не превозносил себя над другими певчими, лишёнными музыкального образования, – пела его душа. Ему настолько непривычно было находиться в храме без любимого друга, настолько его не хватало, что каждый вечер он рвался на клирос, искал его глазами и не находя, в трагических до слёз покаянных песнопениях изливал свои страдания по нему. Неторопливо, проникновенно, трогательно и печально звучат покаянные молитвы на вечерних службах, помогая верующим настроиться на исповедь. Многие плачут, слушая их. Богослужения в Никольском как центральном храме города проходили каждый день. А спустя неделю, после прихода Дениса в сей храм, после вечерни его подозвала регент и критиковала. Просила понизить чувственность голоса и не увлекаться эмоциональной стороной греческих распевов. Православной музыке помимо красоты, присуща особая строгость, серьёзность, духовность. Церковное пение обязано настраивать человека на молитву, размышления о божественном, а не развлекать. Мол голос у Дениса слишком хорош и выделяется из общего многоголосия, отвлекает священнослужителей и бередит чувства мирян, внимание которых в итоге приковывается к певчим, а не к богослужению. Послушный безропотный юноша не заставлял просить себя дважды. Ни в училище, ни в храме. А приходя в общагу, доставал заветный пакет и словно нарик, трясущимися от ломки руками, торопливо вскрывал и накачивался очередной дозой приятных воспоминаний. Отец Александр звонил каждый день. Спрашивал, как дела, как учёба, не обижают ли его хулиганы и всё ли в порядке в Никольском. Денис отвечал, что всё хорошо, всё просто замечательно; что у него есть всё для безбедного существования, кроме одного, кроме самого главного… А отец Александр сразу замыкался, молчал в трубку, шёпотом говорил, что не может сказать ему о своих чувствах, потому что он не один, и прощался, обещая перезвонить вечером. Не перезванивал. Они общались по «ватсап». Священник писал, что скучает, любит, хочет увидеться, слал разноцветные сердечки и выражающие любовь эмодзи. Лучше бы он позвонил, рассказал о своей любви вживую или отправил голосовое… Но вживую он не мог – одолевало искушение. Писал, что когда слышит его голос и вспоминает его образ, то одолевают непристойные воспоминания и помышления, он мучается и долго не может уснуть. А чтобы вступить в сан протоиерея, ему нужно готовиться к хиротесии: хранить мысли и тело в чистоте, чтобы быть достойным этого звания. Денис его поддерживал: не докучал телефонными звонками и сообщениями, а в разговорах не упоминал о чувствах и не сетовал, как ему тяжело быть в разлуке с ним. После занятий в училище, спускаясь по лестнице, искал его глазами, всматривался в даль и за угол, откуда он раньше выходил; ждал, что он придёт, мечтал о неприметной, ему одному предназначенной улыбке. Ему так хотелось посмотреть на его хиротесию: как епископ на глазах у верующих, с молитвой возложит на него руки, трижды провозгласит: «Аксиос», что значит «достоин», затем «Аксиос» будут хором восклицать верующие и клир. Редкостное событие. Которого, увы, Денис не увидит. Церковь Рождества Пресвятой Богородицы теперь закрыта для него. В день Крещения Господня он черканёт любимому пару строчек, поздравит с Богоявлением и с повышением в должности. «Аксиос!» — трижды прочтёт отец Александр в последнем сообщении от него и взгрустнёт. А получив следом картинки с аплодисментами и взрывами серпантина, улыбнётся и засыпет его глупыми целующимися смайликами. После переписки Денис традиционно напьётся святой воды и занюхает наволочкой в молитве к Божией Матери, пытаясь избавиться от печали. А надоедливый Олег, не теряющий надежды затащить Дениса в постель, в мгновение ока заметил в нём перемены и потому не упускал возможности приударить и позлорадствовать: — Ну, что, Дэни, кинул тебя твой бойфренд? Ну, каков он в постели? Мощный? А ты, видать, оказался недостаточно хорош, раз он спихнул тебя обратно в общагу. Говномес! Уже пронюхал, что Денис живёт в общежитии. Скорее бы окончил музыкалку и свалил куда подальше. Осталось потерпеть всего-то полгодика до выпускных экзаменов. И Денис терпел, держа язык за зубами, пока Олег волочился за ним, как кобель за течной сучкой, разглядывая его обтянутый джинсами зад, едва прикрытый короткой курткой. Не хватало ещё, чтобы этот содомит попёрся следом в общагу. Хорошо, что новая вахтёрша – тётка строгая и посторонних не впускает. — Я хочу, чтобы ты знал, Дэни, — успел шепнуть Олег, когда Денис подошёл к подъездной двери общежития, — я не такой как он и не кину тебя, потому что реально люблю, — Денис недоверчиво хмыкнул, входя в подъезд и закрывая дверь перед его носом. — И я не брезгливый и не пренебрегаю бывшими в употреблении! — нахально выкрикнул тот в щель, прежде чем дверь захлопнулась. «Придурок!» — в сердцах ругнулся Денис и галопом, через ступеньку начал взбегать по лестнице. — Молодой человек! — окликнул резкий голос вахтёрши. — Куда помчался?! А ну-ка, поди сюда! — Я недавно заселился… я из сорок первой… — мямлил Денис, не понимая, что этой придирчивой тётке от него нужно. Он вроде бы здоровался с ней утром, когда выходил. — Да, знаю, что из сорок первой, — буркнула она, — на вон, забирай передачку! — указала на цветастый пакет, лежащий рядом на стуле. — А то надоел: ходит и ходит! Объясняю, что студентов нет, на учёбе все, так нет же, этому передай, тому напомни… — бухтела себе под нос, разговаривая сама с собой. — Сам не можешь в магазин сходить, что ли? — вдруг глянула на него искоса. Денис не стал спрашивать, что в пакете и кто его передал, ибо это чревато. Передавать вещи через вахтёра могут только родители или родственники студентов, а таковых у Дениса по спискам не было. Вернее, был отец, но вряд ли он приехал увидеться с сыном или передать ему съестное, которым так аппетитно пахло из пакета, что тучная вахтёрша сворачивала нос. Отец высылал ему неплохие деньги и, наверное, скрепя зубами, ждал его совершеннолетия, чтобы с гордым чувством выполненного родительского долга, утерев с лица трудовой пот, пустить единственного иждивенца на вольные хлеба. Поблагодарив вахтёршу, которая огрызнулась, что дескать, принимает передачи от посторонних в первый и последний раз, Денис взял довольно увесистый пакет и поспешил в свои апартаменты. — Саша… — ахнув, произнёс он вслух, когда усевшись за стол в предвкушении, вытащил из пакета упаковку глазированных сырков – его обожаемых творожных лакомств, покрытых настоящим шоколадом. Такие имели небольшой срок годности, поэтому продавались не каждый день и не во всех продовольственных магазинах. А в каких именно и по каким дням, мог знать только отец Александр и никто другой. Пахло сдобой. В пакете оказались ещё и пирожки, и булочки из церковной пекарни, а также блинчики фаршированные творогом, курагой и орехами, завёрнутые в фольгу. Тёплые… Боже, они были тёплыми! Переехав в общежитие, Денис отказался от материальной помощи отца Александра. Тот переводил ему деньги на карточку, а Денис «кидал» обратно. Тогда тот пополнял баланс его телефона, но Денис в ответ пополнял баланс телефона своего благодетеля. И так длилось до тех пор, пока у благодетеля не лопалось терпение, и сердитые, красные от злости и пускающие пар через ноздри эмодзи не сыпались на Дениса. Но последнее слово всё равно оставалось за ним. Ну, а благодетель решил сегодня зайти с другой стороны, оставив Денису пакет с продуктами, который обратно никак не вернёшь. Ах, если бы тётка на вахте знала, кто периодически обивает пороги её общежития, кто задабривает её шоколадками и умоляет в последний раз передать пакет для студента из сорок первой… Она бы упала ничком и разрыдалась, моля Господа Бога о прощении, если бы отец Александр хоть раз явился в рясе. Но приходил он в обычной одежде. Немногие из преподавателей и работников училища знали, что он их «курирующий» священник.***
Они не виделись вот уже две недели. Денису было нелегко, но он покорно ждал, когда отец Александр разберётся в своих чувствах, понимая, что их любовь не может находиться в подвешенном состоянии. Она либо должна быть, либо её не должно быть вовсе. Любовь долготерпит, и Денис терпел… А спустя месяц разлуки, когда отец Александр стал звонить через день-два и писать всё реже и реже, когда крещенская вода в пятилитровой бутылке закончилась, а наволочка выветрилась и потеряла аромат любви, Денис впал в уныние. Перестал искать его глазами после занятий и не задерживался на выходе из училища, надеясь, что он всё-таки объявится и предложит проводить до дома. Он выбрал Его. Ясно как Божий день. А с ним продолжал изредка общаться, чтобы намекнуть, что их отношениям конец; чтобы их расставание было постепенным и менее болезненным. Он ведь слишком чувствителен, слишком слаб духом, слишком влюблён… Не нужно звонить, писать, справляться о его делах – есть же отец Михаил, от которого можно узнать, как там поживает раб Божий Дионисий… Они случайно встретились около общежития, когда Денис возвращался из училища. Отец Александр стоял около входа, а Денис взбирался по лестнице и, неожиданно увидев его, испугался и вздрогнул. — Привет, Денис — улыбнулся отец Александр, свалившись на него как снег на голову. Кажется, он ждал довольно давно, потому как притопывал ногами от холода и не вынимал руки из карманов. Февраль. Они застыли как замороженные на расстоянии двух протянутых рук друг от друга. — Здравствуйте, Ваше Высокопреподобие, — низко поклонился ему Денис. Он сам не понимал, что на него нашло и почему вместо радости и желания броситься любимому на шею, он испытывает чувство отверженности и обиды. — Зачем ты меня так назвал? — смутился отец Александр. — Для тебя я просто… — Ой, простите меня ради Бога! — перебил Денис, изображая глупца. — Неужели я ошибся и к Вам нужно обращаться «Ваше Преосвященство»? — сложил он руки в молитвенный жест и поклонился ему до земли. — Денис… — отец Александр подошёл и нежно взял его за руки, видя, что с ним творится нечто странное. Но тот снова переиграл и с просьбой: «Благословите, Ваше Высокопреподобие», не дожидаясь благословения, с артистическим чмоканьем поцеловал его руку. — Не надо, — остановил священник от очередного целования. — Ты сердишься, что я не писал и не звонил? Это потому, что епископ на неделю отправлял меня в командировку в удалённые посёлки. Мобильная связь там плохая и интернет не работает. Там люди до сих пор с помощью стационарных телефонов разговаривают. Я хотел предупредить тебя, что буду вне связи, но забыл… честное слово. На меня после хиротесии столько дел навалилось. Прости, — слова звучали так правдиво, но ещё убедительнее были его глаза и прикосновения. — Почему ты не предупредил, что придёшь? Тебе трудно было написать? Ты исчезаешь на месяц, а потом появляешься как ни в чём не бывало, как будто мы виделись только вчера, — отходил он от потрясения их внезапной встречи. — Зачем ты вообще пришёл? Разве ты не выбрал священство и не хотел забыть меня? — Нет, не хотел, — отец Александр замялся, поглядывая на студентов, входящих и выходящих из дверей общежития. Он приобнял Дениса за плечо и повёл вниз по лестнице. — Я пришёл, потому что… — отойдя подальше, они остановились, а он смущаясь, принялся ковырять ботинком притоптанный снег, — …у меня сегодня день рождения и я хотел отметить его тобой – моим другом и единственным близким человеком. К тому же, сегодня четверг и нет поста, — можно съесть и выпить чего-нибудь… Выпить чего-нибудь… Предложение крайне заманчивое, если учитывать, что Денис употреблял спиртное один раз в месяц в количестве чайной ложки разбавленного святой водой кагора, а отец Александр пил только чай, а алкоголь принимал, когда доедал из Чаши Причастия за верующими. По мнению большинства далёких от религии людей, после литургии священнику или дьякону предстоит совершить самое страшное для своего здоровья – съесть то, что осталось в Чаше Причастия. А в Чаше к тому времени осталась смесь из совершенно раскисших кусочков хлеба и человеческой слюны, попадающей туда с лжицы (ложки для Причастия). На праздничных богослужениях количество причастников может достигать более ста человек, которые очень рискуют получить через лжицу вирусные и бактериальные инфекции. Ну а священник рискует больше всех остальных, причащаясь последним. Если человеку сложно преодолеть в себе чувство брезгливости, а он хочет стать священнослужителем, то делать ему в храме нечего, ибо святая Евхаристия (Причастие) – первое и главное таинство церкви Христовой. На самом же деле в Чаше Господней находится величайшая святыня всех времён и народов, в которую (при схождении на алтарь Святого Духа во время чтения особой молитвы) преображаются хлеб и вино и которая есть Огонь Невещественный, что попаляет не только грехи, но и уничтожает всякую нечистоту, не говоря уже о вирусах, бактериях и яйцах глист. Священники доедают святыню и за тюремными заключёнными, и за больными стационаров и тубдиспансеров, нисколько не боясь и твёрдо веруя, что здоровье человеку даёт Бог и никто другой. Ну, если так, и отец Александр пришёл только потому, что ему не с кем отметить свой день рождения – грех отказываться и не выпить за его здоровье (которое, не смотря на многолетнее облизывание лжицы, у него было отменным). И вот Денис снова в его доме… В своём доме. Где ничего не изменилось. Где всё те же запахи, те же воспоминания… которые нужно освежить, тайно стянув наволочку с его подушки. Пока он ставит чайник и собирает на стол; пока возится с бокалами и откупоривает бутылку вина, Денис войдёт в зал, чтобы совершить воровство… и вдруг обнаружит: на диване нет постельного белья. Ни подушки, ни одеяла, ни простыни, аккуратно сложенных друг на друга стопкой и накрытых покрывалом. Похоже, отец Александр давно не спит здесь. Тогда где? Денис войдёт в некогда свою комнату и увидит прилежно заправленную кровать; приоткроет покрывало и почувствует приятную дрожь в руках, в животе, в коленях, во всём теле. Он спит в его постели! На той же подушке, на той же простыне! Укрывается тем же одеялом! Прошло больше месяца, а он так и не заменил его постельное бельё на чистое. — Только оно уже не пахнет тобой, — рядом прозвучал соболезнующий голос. Отец Александр, словно бесплотный дух, каким-то образом умел появляться за спиной бесшумно и неожиданно. — Мои смердящие благовония уже через неделю всё перебили — чуть усмехнулся, робко переводя взгляд на стоящего в шаге от него юношу, планирующему, после этих слов, совершить очередную кражу. Неловкость. Надо бы пригласить гостя за стол, но именинник мечтает о поздравительном поцелуе именно здесь – в этой самой комнате. Смотрит чуть ниже носогубного треугольника, молча берёт его за руку, как сигнал следовать за ним на кухню, но теперь, когда его губы ещё ближе – не может преодолеть столь огромное расстояние и остаётся на месте. — Можно?.. — губы юноши останавливаются в сантиметре от губ мужчины, отчётливо чувствуя его желание, но оставляя за ним право выбора. Они ни разу не целовались осознанно, а лишь в порыве эмоций и страстей. — Ваше Высокопреподобие… — ему важно получить от него чёткий обдуманный ответ, ведь он не станет искушать служителя Бога против его воли. — Нет, — ответ достойный первосвященника, — мне нельзя прикасаться к тебе губами, — произносит с сожалением. Не моргая, смотрит в голубые глаза, чувствует, как губы щекочет воздушный поток его неспокойного горячего дыхания, и очень хочет податься вперёд. — Зато можно мне… — не теряется Денис и начинает окутывать его лицо и шею неторопливыми робкими поцелуями, от которых у отца Александра ощущения, сродни катанию на американских горках. Раздеться, открыть и создать этим мягким несмелым губам доступ ко всем потайным уголкам своего тела – безумно сильное желание, обернувшееся в приятнейшее, безопасное для жизни высоковольтное напряжение. Прикрывает от удовольствия глаза и едва удерживается на ногах, когда разгорячённые мокрые губы вдруг «ударили током» его оголённую беззащитную плоть ниже пояса. В каких райских обителях он пребывал, когда Денис опускался перед ним на колени, целовал кисти рук, расстёгивал его брюки и стягивал вставшее колом нижнее бельё; когда не раздумывая и не рассматривая член, сразу взял его в рот и, как самую вкусную карамель на палочке, облизал, и сунул за щёку? Что он был за человек, если даже член у него пах воском и ливанской смолой, а на вкус был как винная ягода? — Динь… — издал хриплый стон отец Александр, — ты об этом… откуда узнал? Тебя… кто научил это делать? — от бесподобно приятных ощущений, покачивался он словно пьяный. (Денис бы ответил, но у него был занят рот.) — Ты хоть знаешь… как называется… то, что ты сейчас делаешь? — терялся в раздумьях: откуда его ангел знает о таких пошлых вещах? Причмокнув, «ангел» вынул член изо рта: — Тебе правда хочется поговорить об этом сейчас? — посмотрел он снизу-вверх, ему в лицо. Священник отрицательно мотнул головой, зарыл пальцы в волосах парня, сжал их в кулак, фиксируя ему голову, поддался бёдрами вперёд, уткнувшись членом в его сомкнутые губы, предлагая снова раскрыть их и угоститься. Отшатнулся и звучно вдохнул, лишь только губы разомкнулись и приняли угощение, засасывая его глубже в рот. Колени задрожали, и трусы вместе с брюками упали вниз до самых щиколоток. Сексуальное удовольствие вывело из равновесия и стоять на ногах уже не представлялось возможным. Попятился спиной к кровати, по пути выпутываясь из штанин и утягивая Дениса за собой, словно детёныша-сосунка, крепко присосавшегося к питающему молочному соску. Тот следовал за ним на коленях, обняв за ягодицы, с членом во рту и с приспущенными штанами, из которых выглядывала прижатая резинкой трусов к животу и налитая малиновым цветом головка. Мужчина присел на край кровати, а юноша устроился между его ног и принялся сосать, как любил сосать глазированные сырки, комкая вязкую творожную массу между языком и нёбом. Одной рукой придерживал свою вкусняшку, обильно пуская голодную студенческую слюну и обслюнявливая любимому живот, лобок и мошонку, а второй стимулировал себя. Хлюпающие, чмокающие звуки, мычания и горловые стоны заполнили пространство спальни. Откинувшись в эйфорическом бессилии на постель, отец Александр буквально взорвался ему в рот, спустя всего минуту от начала процесса. Его колотило и разрывало вспышками мультиоргазма, от чего в голове сделалось дурно и он, потеряв контроль над телом, бесстыдно задвигал бёдрами, проталкивая свой член Денису в самое горло. Тот не прогнозировал столь быстрый финал и не успел отреагировать, когда головка члена раздулась так, что перекрыла ему носоглотку и стало трудно дышать. Тёплая, густая, сладковато-солоноватая субстанция, под высоким давлением порционно впрыскивалась парню прямо в заднюю стенку глотки, обволакивая миндалины и вызывая рвотный рефлекс, который, по счастью, у Дениса был слабо выражен. Липкая, вязкая пища регулярно входила в его рацион – ему было не привыкать. Он махом проглотил всю сперму и даже не покашлял от её терпкого послевкусия. Отец Александр, бесспорно, был его самой вкусной сластью! Член напрягался и расслаблялся, трепыхался во рту, всё ещё выплёскивая остатки длительного воздержания, когда Денису пришлось срочно вынуть его до того, как собственный оргазм крепко стиснул ему зубы. Уронив лицо на живот мужчины, парень забился в блаженной агонии, то прогибаясь, то горбясь в спине, задыхаясь и захлёбываясь наслаждением, пачкая своим семенем свисающее с постели покрывало и пачкаясь в семени, которое всё ещё вытекало из рядом стоящего члена и капало ему на волосы. Отец Александр ласкал его вспотевшую спину, разрыхлял пальцами слипшиеся от пота и спермы локоны волос, обдувал влажную шею и признавался в любви. Он – самый лучший подарок в его жизни!