Ошибка Лань Ванцзи

— Это не я. Не я. Эту голову мне подбросили недоброжелатели, — несмотря на тяжесть предъявленных ему обвинений Цзинь Гуанъяо строил из себя оскорблённую невинность и утверждал, что его намеренно пытаются очернить. При этом его глаза были настолько честными, что некоторые главы кланов засомневались, виновен ли он, несмотря на злобные гримасы предъявленной суду головы Чифэн-цзуня и исходившие от неё мощные эманации тёмной ци, с трудом сдерживаемые дюжиной старейшин ордена Гусу Лань. — Допустим. Но как Ляньфан-цзунь может объяснить внезапное самоубийство своей жены и гибель малолетнего сына? — казалось, главе Цзян должно быть глубоко фиолетово, совершил ли Цзинь Гуанъяо в прошлом убийство своего названного брата. Его больше заботила безопасность Цзинь Лина в башне Кои, а как раз эта безопасность и была под вопросом, когда появились новые улики по этому делу. — А-Су была очень подавлена в последнее время. Видимо, она считала себя виноватой в том, что больше не может родить мне наследника, — торопливо забормотал Яо. — Госпожа ни в чём не виновата, — вступилась за Цинь Су одна из её служанок. — Она не раз сетовала, что после рождения А-Суна ни разу не всходила Луна над ущельем в горах. Так что, если кого и следует винить в отсутствии детей, так это самого Лянфан-цзуня, пренебрегавшего моей госпожой, которая не виновата в том, что продолжала хранить ему супружескую верность. По залу пронёсся глухой ропот. Вместо того, чтобы обсуждать подробности дела об убийстве и расчленении Чифэн-цзуня, все тотчас же принялись строить догадки: Цзинь Гуанъяо не спал с женой из-за мужского бессилия или же потому, что предпочитал мужчин. Лань Ванцзи посмотрел на стиснувшего губы и опустившего глаза старшего брата и вспомнил его слова о том, что в течение месяца подготовки к совету кланов тот разговаривал с Цзинь Гуанъяо каждую ночь. Тогда Лань Чжань не придал значения его словам, сказанным, дабы подтвердить алиби Верховного заклинателя, но сейчас понял, в каком шатком положении оказался Лань Сичэнь, а вместе с ним и весь их орден. Что можно было обсуждать каждую ночь в течение месяца?! Он уже давно не был наивным и понимал, что взрослый мужчина мог встречаться с кем-то каждую ночь лишь, чтобы выпить (но Сичэнь не употреблял спиртного), или ради любовного интереса. Вопреки собственному нежеланию вмешиваться в это грязное дело, пришлось взять слово, чтобы отвлечь присутствующих от размышлений в нежелательном направлении. — Мадам Цзинь была в прекрасном настроении до ужина, — напомнил он. — Она не выглядела ни расстроенной, ни подавленной. — Вот-вот, её довёл после ужина этот развратник, которого вы вновь притащили сюда! — Ляньфан-цзунь решил, что лучший способ защиты — это нападение, и с выражением праведного гнева на лице ткнул пальцем в сидевшего рядом с Лань Чжанем Мо Сюаньюя. — Я уверен, что это всё он! Он и раньше экспериментировал с тёмной энергией. За это и за распутное поведение его и выгнали из ордена. Интересно, чем он подкупил такого благородного господина, как Ханьгуан-цзюнь? По залу, где проходило заседание суда, пронёсся глухой ропот. Теперь все с осуждением смотрели на Лань Чжаня и его спутника. Лань Ванцзи нисколько не задевали пересуды и косые взгляды. А вот Мо Сюаньюй, считавший себя сейчас Вэй Ином, не выдержал и вскочил на ноги. — Да как вы смеете порочить праведнейшего из заклинателей?! Мы — спутники на тропе самосовершенствования, и наш брак был заключён по всем правилам! — воскликнул он. Его слова произвели эффект грома среди ясного неба. Собравшиеся загалдели, вновь отвлекаясь от сути рассматриваемого дела. Поэтому председательствовавший Цзян Ваньинь вынужден был позвенеть в колокольчик клана Юньмэн Цзян, дабы призвать их к порядку. — Когда я в тот вечер после ужина и драки с адептами в саду вернулся во дворец, то случайно столкнулся с госпожой Цинь Су. Она уже была не в себе и комкала в руках какое-то письмо, — продолжил Мо Сюаньюй с раскованностью и самоуверенностью Вэй Ина. — Поскольку ей было дурно, я вызвался проводить её в её покои и на некоторое время решил задержаться там, дабы удостовериться, не нужно ли позвать лекаря. Когда вскоре внезапно вернулся её муж, мне пришлось спрятаться за ширмой, дабы не компрометировать госпожу своим присутствием, поэтому я стал невольным свидетелем их разговора. Мадам Цзинь обвиняла мужа в преднамеренном убийстве их сына и ещё в чём-то не менее ужасном, но в чём именно, я тогда не понял. — В кровосмешении, — выкрикнула просто одетая женщина, поддерживаемая под руку Не Хуайсаном. Мо Сюаньюй побледнел, услышав её слова. — Кто вы такая, чтобы кидаться столь серьёзными обвинениями? — возмутился председательствовавший Цзян Ваньинь. — Меня зовут Бицао. Думаю, некоторые из вас знают, что я была личной служанкой матери госпожи Цинь Су. Благодаря этому я узнала страшную тайну, которую хранила много лет. То письмо Цинь Су написала я, о чём теперь сожалею. Если бы не оно, она до сих пор была бы жива. — Женщина, не томи, что было в том письме? — поторопил её нетерпеливый Цзян Ваньинь, жутко не любивший длинные пустопорожние разговоры. — Много лет назад Цзинь Гуаншань изнасиловал мадам Цинь, которая не осмелилась признаться в этом мужу, — продолжила Бицао. При этих её словах Мо Сюаньюй вздрогнул, — как и в том, что родившаяся у них дочь на самом деле была дочерью Гуаншаня. Она призналась в этом лишь мне после неудачной попытки отговорить Цзинь Гуанъяо от брака с Цинь Су. После этих слов в зале поднялся такой гвалт, который не смог перекричать даже глава Цзян, но Лань Ванцзи не было до этого дела. Потому что всё его внимание было приковано к Мо Сюаньюю, которого било крупной дрожью. Сюаньюй весь сжался и, глядя глазами мёртвой рыбы на Цзинь Гуанъяо, шептал: — Так вот, что значили тогда его слова… Видимо, рассказ служанки стал спусковым крючком, приведшим к переключению Сюаньюя на его изначальную личность. Лань Чжань примерно представлял, какая сцена из прошлого была сейчас у того перед глазами. Осторожно погладив его по руке, он попросил: — А-Юй, ты должен сейчас всё рассказать, и тогда Лянфан-цзунь не сможет уйти от ответственности. — Сюаньюй перевёл на него испуганный взгляд. Было жестоко подвергать душевнобольного такому потрясению, но Лань Чжань надеялся, что Мо Сюаньюю станет легче после того, как он выговорится. К тому же, нельзя было позволить, чтобы нынешний глава Цзинь вышел сухим из воды. — Что бы ни случилось, помни: я смогу тебя защитить. Когда всё закончится, я увезу тебя в Гусу, где больше никто не сможет тебя обидеть. — Увезёшь меня в Гусу, как хотел когда-то увезти старейшину Илина? — глотая слёзы, со слабой улыбкой уточнил Сюаньюй. — Не совсем. Для всех мы будем супругами, но ты будешь волен делать, что захочешь, — пообещал Лань Чжань. — Хорошо, — кивнул Мо Сюаньюй. Зубы его по-прежнему стучали от волнения. Лань Чжань прекрасно понимал, что рассказ его будет сбивчивым, как и то, что мало кто захочет слушать заклинателя с репутацией сумасшедшего обрезанного рукава, к тому же, последователя тёмного пути, поэтому применил заклинание молчания ко всем присутствовавшим в зале, не сделав исключения даже для собратьев по клану. В наступившей тишине Мо Сюаньюй рассказал о том, что видел отрезанную голову Чифэн-цзуня в потайной комнате Благоуханного дворца ещё девять лет назад во время своего обучения в ордене Ланьлин Цзинь, отметая тем самым попытки Ляньфан-цзуня сделать вид, что её ему подбросили. Сюаньюй также поведал уважаемому собранию о совместных экспериментах Цзинь Гуанъяо и Сюэ Яна с тёмной энергией. После этого наступило время признаться в том, что вскоре после свадьбы с Цинь Су Цзинь Гуанъяо изнасиловал его — своего единокровного брата. Рассказ Сюаньюя звучал в полной тишине, прерываемой под конец лишь его рыданиями, а когда закончился, Лань Чжань поднял его на руки и, не обращая внимания на отмерших и обретших дар речи окружающих, понёс в отведенные им покои. Однако он успел заметить, что Сичэнь стал белее своих одежд, а глава Яо встал и демонстративно плюнул в сторону Цзинь Гуанъяо. После пережитого потрясения Мо Сюаньюя продолжало колотить крупной дрожью, и Лань Чжаню вновь пришлось отпаивать его успокоительными отварами и играть умиротворяющие мелодии. Поэтому о том, что после их ухода поднялся такой шум, что Цзян Ваньинь вынужден был объявить перерыв до завтра, он узнал лишь поздно вечером, когда старший брат, отосланный дядей в Гусу во избежание кривотолков, зашёл к нему проститься перед отъездом. Лань Сичэнь справился о здоровье Мо Сюаньюя и выразил надежду на его скорое выздоровление. И всё. Ни слова о Яо. И ни единой улыбки, которая так красила его лицо, за весь их недолгий разговор. Брат словно помертвел изнутри. На следующий день перед судом предстала новая свидетельница — работавшая ранее в весеннем доме Сы-Сы, чей рассказ о том, как Цзинь Гуанъяо подстроил смерть своего батюшки, забил последний гвоздь в крышку гроба Ляньфан-цзуня. И, если до этого многие ещё колебались, то теперь решение суда было единогласным — смертная казнь через четвертование. Почему Цзинь Гуанъяо выслушал приговор так спокойно, стало ясно, когда на следующее утро у его пустой камеры были обнаружены оба дежуривших ночью охранника, задушенные струной от гуциня. Никто не мог понять, откуда взялась эта струна, если пленника тщательно обыскивали всякий раз, когда выводили из камеры и заводили туда. Ляньфан-цзуня пытались искать как с собаками-оборотнями, так и с применением магических техник, но он словно сквозь землю провалился. Или перенёсся на край земли с помощью талисмана перемещения. Наверное, Лань Сичэнь был этому рад, и Ванцзи не мог осуждать его за это. Он и сам предпочёл бы, чтобы Вэй Ину тринадцать лет назад удалось сбежать на край света и остаться в живых. Лань Чжань подумал о том, что смог бы довольствоваться тем, что Усянь жив, хоть и находится вдали от него. В конце концов, что значит расстояние для сильного заклинателя? Он был уверен, что наверняка смог бы освоить использование талисмана перемещения ради того, чтобы изредка видеться с Вэй Ином. Но всё, что у него сейчас было, — это Мо Сюаньюй, к которому он уже успел привязаться ещё тогда, когда считал его своим Вэй Ином, и с этим нужно было жить дальше. *** Когда Мо Сюаньюй оправился от пережитого потрясения, Лань Чжань отвез его назад в Гусу и поселил в домике матери. Судя по всему, Мо Сюаньюя вполне устраивало, что у него теперь есть свой собственный дом, гарантированная миска риса с овощами, которой его никто не попрекал, а муж оставил его в покое и не мешал спокойно читать книги и изучать новые заклинания. Единственными условиями Лань Ванцзи были: чтобы Мо Сюаньюй прекратил следовать тёмному пути; тщательно изучил и не нарушал правила клана Лань. Взамен этого он обещал помощь в формировании золотого ядра и изучении магических техник своего клана. Узнав, что за нарушение правил в ордене Гусу Лань могут и поколотить, Мо Сюаньюй вызубрил их назубок и приступил к изучению предметов, которые преподавали Лань Чжань и Лань Цижэнь. Ко всеобщему удивлению он сделался весьма прилежным, хоть и не хватающим звёзд с неба учеником. Судя по всему, учиться здесь ему нравилось намного больше, чем в башне Кои. Потому что в Облачных Глубинах никто не осмеливался смеяться над ним, ведь обсуждать других было запрещено. Никто не лез с ним в драку, потому что драться в ордене Гусу Лань было запрещено. Кроме того, все знали — тому, кто осмелится обидеть супруга Ханьгуан-цзюня, не поздоровится. Мо Сюаньюй ходил на ночные охоты с младшими адептами, помогал им кормить кроликов, радостно плескался в холодных источниках и наконец-то научился правильно медитировать. По вечерам Лань Чжань объяснял ему непонятные места и радовался его успехам. Казалось, что Мо Сюаньюй, наконец, исцелился. Это было хорошо для Сюаньюя, но Ванцзи порой не хватало его второй шебутной личности, так похожей на Вэй Ина. Время шло. Цзинь Лин был провозглашён главой ордена Ланьлин Цзинь. Новым верховным заклинателем был избран Не Хуайсан. Проведя полгода в уединённой медитации, старший брат вышел из затвора и внял-таки уговорам старейшин подыскать себе невесту. Казалось бы, после пережитых потрясений жизнь наладилась. Но Лань Чжаню по-прежнему отчаянно не хватало Вэй Ина. Ванцзи понимал, единственным, что огорчало Мо Сюаньюя, было то, что он отказывался делиться воспоминаниями о его кумире — старейшине Илина, но ничего не мог с собой поделать. Ведь эти воспоминания были слишком личными и всё ещё болезненными. Он мог позволить себе перебирать их в памяти лишь тогда, когда оставался один и тайком любовался своим портретом, нарисованным много лет назад Вэй Усянем, когда тот ещё не был старейшиной Илина. Горько-сладкие воспоминания, как запах засушенного пиона, который он украл у Вэй Ина во время облавы на горе Байфен, по-прежнему причиняли боль, но эта боль была единственным, что позволяло ему почувствовать себя живым.