Нефрит, облачённый в Солнце

      — А-Яо? — позвал Лань Сичэнь, приостанавливаясь на пороге павильона. Ему приходилось делать над собой усилие, чтобы входить сюда, а чтобы уйти — приходилось прилагать вдвое больше усилий.       Цзинь Гуанъяо сильно изменился за эти месяцы.       Поскольку Иньское железо в его теле было запечатано талисманами, он быстро пошёл на поправку. Теперь это уже был не обтянутый кожей скелет, а цветущий молодой мужчина. Лишь бледность лица напоминала о том, что его физическое состояние до недавних пор оставляло желать лучшего.       Но Золотое Ядро всё ещё пребывало, как выразился Вэй Усянь, «в состоянии первобытного Хаоса», и уровень духовных сил был низок. Вряд ли бы это изменилось даже после полного выздоровления. Передавать себе духовные силы Цзинь Гуанъяо запретил: он тонко чувствовал произошедшие с его телом изменения и знал, что это бесполезно, что это лишь истощает силы самого Лань Сичэня.       Что бы Цзинь Гуанъяо ни чувствовал по поводу утраченных способностей, вслух он об этом не говорил. Лань Сичэня он всегда встречал улыбкой, отчего на его щеках появлялись ямочки. То недолгое время, что они проводили вместе, он не собирался тратить на стенания или жалобы.       Теперь, благодаря талисманам, он всегда оставался в сознании. Была лёгкая дезориентация, когда он просыпался, но после секундного недоумения ясность ума возвращалась и он вспоминал, где он и кто он.       Над последним вопросом Цзинь Гуанъяо размышлял основательно, но так и не смог найти подходящего объяснения своему возвращению к жизни. Он был уверен, что тогда погиб под обломками, что мстительный дух крепко вцепился в него, чтобы терзать его целую вечность. Впрочем, он мог счесть за смерть помутнение сознания. О том, что было после, Цзинь Гуанъяо помнил обрывками: царапал пальцами камни, срывая ногти, был полуслеп от каменной пыли, засыпавшей его… Что же заставило его цепляться за ускользающую жизнь?       Далёкий душераздирающий звук флейты — вот что это было.       Цзинь Гуанъяо, облачённый в лёгкое светло-голубое одеяние адептов Ордена Гусу Лань, сидел на подушке возле столика, на котором стояла клетка с канарейкой, и постукивал кончиком пальца по прутьям. Птичка щебетала, прыгала по жёрдочке. Лань Сичэнь принёс канарейку, чтобы Цзинь Гуанъяо не было скучно одному дожидаться его прихода.       Цзинь Гуанъяо повернулся на оклик, лицо его осветилось.       — Эргэ…       Лань Сичэнь почувствовал слабость под коленями. Это определённо была радость встречи: они не виделись несколько дней, поскольку он, как глава клана, имел определённые обязанности, которые должен был выполнять безотлагательно.       — Как ты сегодня, А-Яо? — спросил Лань Сичэнь, проходя в павильон и садясь невдалеке от Цзинь Гуанъяо.       — Сегодня гораздо лучше, — ответил Цзинь Гуанъяо, оставляя канарейку в покое. Он привстал и на коленях придвинулся к Лань Сичэню.       Лань Сичэнь, когда приходил, рассказывал ему последние новости. Цзинь Гуанъяо редко о чём-то спрашивал и не выказывал заинтересованности в том, что слышал. Но в этот раз Лань Сичэнь упомянул «зелень» и их успехи на Пути Меча. Он сказал пару общих фраз, не вдаваясь в детали, и Цзинь Гуанъяо спросил:       — А что А-Лин?       В его голосе чувствовалась лёгкая грусть. Лань Сичэнь знал, что племянника Цзинь Гуанъяо любил, даже несмотря на все те ужасные вещи, что сделал или пытался с ним сделать.       — Цзинь Лин много времени проводит с Сычжуем и остальными, — ответил Лань Сичэнь.       — Это хорошо, — отозвался Цзинь Гуанъяо.       — Да, общение со сверстниками — это именно то, чего ему не хватало, — кивнул Лань Сичэнь. — Именно в юном возрасте следует заводить дружеские отношения, чтобы впоследствии укрепить связи между кланами.       Он сказал это и замолчал, недовольный собой: звучало слащаво и фальшиво, будто с чужих уст. С юных лет можно было наживать и врагов, он прекрасно это знал, и один из примеров был сейчас перед его глазами. «Как он воспринял мои слова?» — с лёгкой тревогой подумал Лань Сичэнь, поглядев на Цзинь Гуанъяо. Тот, кажется, не обратил особого внимания на эти слова, но повторил вслух часть фразы: «…укрепить связи между кланами».       — А-Яо? — осторожно спросил Лань Сичэнь.       — Я неплохо с этим справлялся, когда был Верховным Заклинателем, — заметил Цзинь Гуанъяо, но без горечи.       Лань Сичэнь совершенно точно понял, что прошлое Цзинь Гуанъяо больше нисколько не волнует. Как он и сказал: «Было и прошло. Что об этом вспоминать? Всё равно ничего уже не исправить».       — Кто занимает пост Верховного Заклинателя теперь? — спросил вдруг Цзинь Гуанъяо.       Лань Сичэнь виновато улыбнулся:       — Верховным Заклинателем должен был стать Ванцзи, но он ответил отказом.       — Почему? — удивился Цзинь Гуанъяо. — Не покривлю душой, если скажу, эргэ, что твой брат наиболее подходящая для этого поста кандидатура. Он справедлив и никогда не осквернит себя неподобающими деяниями.       Лань Сичэнь нисколько не сомневался, что это так. Но Лань Ванцзи пришлось выбирать между титулом и велением сердца, и он выбрал последнее. Чтобы принять решение, ему потребовалось меньше минуты, а чтобы переубедить его — не хватило бы и тысячи лет.       — Покуда место Верховного Заклинателя вакантно, — сказал Лань Сичэнь.       — Эргэ, ты мог бы занять его, — предложил Цзинь Гуанъяо. — Разве найдётся кто-то достойнее тебя?       — Я не гожусь для этого, — покачал головой Лань Сичэнь и улыбнулся тихой, грустной улыбкой. В сложившихся обстоятельствах ему бы не хватило трезвости ума и решимости, чтобы судить объективно и не предвзято. И если бы ему пришлось, как и Лань Ванцзи, выбирать…       — Эргэ… — расстроился Цзинь Гуанъяо. Он был исключительно умен и не мог не догадаться.       Лань Сичэнь поднял ладонь:       — А-Яо, всё в порядке. Давай поговорим о чём-нибудь другом. Мы не виделись несколько дней, я соскучился… по нашим беседам, — с запинкой докончил он. У него отчего-то недоставало решимости сказать: «соскучился по тебе».       Цзинь Гуанъяо в этом отношении был смелее.       — Я тоже скучал по тебе, эргэ, — сказал он, кивнув и придвинувшись ещё ближе. — У тебя хватает времени на сон? Управлять кланом — изнурительно, ты должен хорошо высыпаться и чаще отдыхать, чтобы не подорвать здоровье. Ты осунулся. Тебе нездоровится, эргэ?       В его голосе чувствовалась искренняя забота. Лань Сичэнь благодарно улыбнулся. Некоторое душевное равновесие ему восстановить удалось, так что теперь он не страдал бессонницей, и полноценный сон позволял ему восполнять потраченные за день силы. Но на сердце у него всё ещё было неспокойно: всякая тайна выжигает сердце сомнениями, так же было и с ним.       — Я много думаю, А-Яо, — сказал Лань Сичэнь, отрешённо глядя перед собой. — Быть может, поэтому. Я стал по-другому смотреть на многие вещи. Я изменился и меняюсь до сих пор. Это не может не вызывать у меня беспокойства.       — Эргэ, — участливо сказал Цзинь Гуанъяо, кладя ладонь на руку Лань Сичэня и сжимая её, — тебе просто нужно принять эту часть себя.       — Принять или смириться?       — Это одно и то же. И сделать это проще, чем ты думаешь, эргэ.       Лань Сичэнь внимательно взглянул на Цзинь Гуанъяо. Тот, кажется, был несколько взволнован, говоря это. Глаза его блестели.       — О чём ты, А-Яо?       Цзинь Гуанъяо придвинулся совсем близко, потянулся губами к его губам, прикрыв веки. Лань Сичэнь не возражал против поцелуя. Они уже целовались несколько раз, и он помнил каждый из поцелуев. Лёгкий трепет, который наполнял его тело при этом, ему нравился. Но с этим очередным поцелуем было что-то не так. Лань Сичэнь ясно почувствовал, что за ним кроется что-то ещё или подразумевается что-то ещё. Поцелуй едва ли отличался от предыдущих: не был глубже или дольше их, — но воспринял его Лань Сичэнь почему-то иначе. Он ощутил, что его тело отреагировало на этот поцелуй определённым образом. Ничего подобного с ним никогда не происходило, он всегда контролировал собственное тело, но в этот раз начисто лишился контроля над ним. Это его испугало. Он поспешно отстранился.       — Эргэ? — растерялся Цзинь Гуанъяо.       — Прости… я… — сдавленно сказал Лань Сичэнь, с трудом понимая, что с ним, — я не могу…       По его пылающему лицу Цзинь Гуанъяо безошибочно понял, что происходит. Он снова сжал руку Лань Сичэня и мягко сказал:       — Эргэ, я ждал тебя столько лет… Подожду ещё. Мне не сложно.       Эти слова привели Лань Сичэня в ещё большее смятение. Он поднялся, высвобождая руку, и пробормотал:       — Мне нужно побыть одному… Я пойду.       Он покинул павильон поспешнее, чем следовало, почти сбежал. Голова кружилась, ноющая тяжесть в животе лишала способности мыслить трезво. Дело было не в том, что он не мог или не хотел, он просто не знал, как. Чувства, непонятные, пугающие, теснились в нём, клокотали и готовы были выплеснуться наружу в любой момент, но Лань Сичэнь понятия не имел, в какую форму их облечь. До этого момента он жил, сохраняя непорочность, но теперь, когда он приходил в павильон за лабиринтом, серьёзно страдало его благочестие. Непорочность и благочестие… единственное, что ещё оставалось у него от того образцового Лань Сичэня, каким он был некогда, и интуитивно он понимал, что этим двум гусуланьским бастионам суждено вскорости пасть: как дамба не выдерживает натиска воды, так и они не сдержат его чувств.       Принять или смириться. Принять или смириться. Принять…       Лань Сичэнь остановился, поглядел по сторонам. Он заблудился в лабиринте, который сам и построил. «Отражает состояние моего духа», — подумал он слабо и опустился прямо на землю, пытаясь принять позу для медитации. Губы всё ещё хранили послевкусие поцелуя, проснувшееся тело не желало засыпать снова. Чудовищным усилием воли Лань Сичэнь подавил в себе низменные инстинкты и выдохнул. Облегчения в его вздохе не было.       Когда он поднялся и вышел из лабиринта, Лань Сичэнь уже был относительно спокоен, вот только сердцу всё ещё было тесно в груди. «Я ждал тебя столько лет… Подожду ещё…» — до сих пор звучало в его ушах. Оброненная Цзинь Гуанъяо фраза несла в себе столь глубокий смысл… «С каких пор он думал обо мне так?» — с лёгким трепетом в душе подумал Лань Сичэнь. На этот вопрос ответ он знал, Цзинь Гуанъяо сам обмолвился об этом как-то в их беседах: «Ты помнишь, как в нашу первую встречу мы соприкоснулись пальцами, эргэ? Я помню это так ясно, словно это было всего лишь вчера». Шестнадцать с лишним лет назад. За это время Цзинь Гуанъяо успел жениться и убить свою жену и сына, возвыситься и пасть, даже умереть, но до сих пор хранил в памяти ту мимолётную встречу. «Если так, то заставлять его ждать дольше… жестоко», — болезненно подумал Лань Сичэнь.       Лань Сичэнь вернулся к себе, приостановился у павильона, но не вошёл. У кого он мог спросить совета? С кем мог поделиться сомнениями? Единственный человек, который мог его выслушать и не осудить, был Вэй Усянь. Но Лань Сичэнь никогда бы не смог вслух произнести то, что занимало его мысли, даже иносказательно. Природная скромность никуда не делась, несмотря на пошатнувшееся по известным причинам благочестие.       По неясным обмолвкам, которые временами ронял Вэй Усянь и которые парировал или подтверждал Лань Ванцзи, Лань Сичэнь догадывался, что они очень даже хорошо подкованы в том вопросе, в котором он сам был полным профаном. Если напрячь память, можно извлечь из обрывков воспоминаний какую-нибудь полезную информацию. Кажется, в одной из их словесных перепалок упоминалась некая книга — из секции запрещенных книг или что-то в этом роде.       Лань Сичэнь развернулся и пошёл в библиотеку, где несколько часов перебирал книги, но ничего похожего на упомянутую не нашлось. Должно быть, Лань Ванцзи забрал её в Цзинши. Спросить у младшего брата об этом Лань Сичэнь, разумеется, тоже не мог. Лань Ванцзи, стараниями Вэй Усяня, с братом помирился, но продолжал выказывать молчаливое неодобрение касательно того, что происходит в лабиринтном павильоне. Если бы Лань Сичэнь спросил об этой книге, Лань Ванцзи, будучи человеком неглупым, легко догадался бы, с какой целью Лань Сичэнь об этом спрашивает.       Лань Сичэнь не знал, к слову, что упомянутая книга не была из раздела запрещенных книг и никогда не хранилась в библиотеке Облачных Глубин. Сборник Лунъяна принёс в Облачные Глубины Лань Ванцзи. Вэй Усяня немало этот факт позабавил, когда он узнал, откуда взялась книга; и он частенько дразнил этим супруга, отсюда и их частые словесные перепалки, которые нередко краем уха слышал и Лань Сичэнь.       «Если книги нет в библиотеке, — подумал Лань Сичэнь, выходя из библиотечного павильона, — то она должна быть в Цзинши». После некоторых колебаний, связанных с морально-этической стороной поступка, который он собирался совершить, Лань Сичэнь неспешно пошёл к Цзинши. Лань Ванцзи и Вэй Усяня, он знал, в Облачных Глубинах не было: когда он шёл к библиотеке, то видел, как они покидали Облачные Глубины. Кажется, отправились вместе на ночную охоту. Случай был подходящий. «Прочту и верну обратно, никто и не узнает, что я её брал», — решил Лань Сичэнь. Оставалось надеяться, что книга отыщется.       В Цзинши Лань Сичэнь бывал редко. Лань Ванцзи никому не позволял входить дальше порога, даже брату и дяде. Лань Цижэнь, правда, изредка штурмовал павильон, выведенный из себя какой-нибудь очередной выходкой Вэй Усяня, но Лань Сичэнь соблюдал личное пространство брата и никогда не посягал на него, даже не переступал через порог. Случаи, когда он входил внутрь, можно было пересчитать по пальцам. Сейчас он испытывал лёгкие укоры совести, но оправдывался тем, что — притянутое за уши объяснение! — личное пространство брата он не нарушит, поскольку Лань Ванцзи в Цзинши нет.       Лань Сичэнь прошёл в Цзинши, убедившись, что никто из адептов его не видел, и, мысленно извинившись, стал искать нужную книгу среди хранящихся в Цзинши свитков и трактатов. Лань Ванцзи перенёс к себе большинство книг, касающихся музыкальных техник, и разучивал их, когда выпадало свободное время. Это вошло у него в привычку ещё тогда, шестнадцать лет назад, когда он узнал, что Вэй Усянь сошёл с Правильного Пути, и начал искать способы помочь ему справляться с владеющей его телом тёмной энергией. Теперь в этом необходимости не было, но привычка осталась, и Лань Ванцзи скрупулёзно изучал одну нотную запись за другой и никогда не забывал привозить из путешествий новые.       Вот она! Сердце Лань Сичэня пропустило удар, когда он взял с полки Лунъянский трактат. Пролистать прямо здесь или унести к себе?       — Цзэу-цзюнь, что вы здесь делаете? — раздалось позади голосом Вэй Усяня.       Будто холодная волна окатила Лань Сичэня, окатила и схлынула, оставляя под кожей тлеющие угольки, и он в тот же момент совершил единственное в жизни преступление, запятнав себя воровством и ложью: быстро сунул трактат Лунъяна за пазуху, взял с полки первую попавшуюся книгу и развернулся к Вэй Усяню.       — Молодой господин Вэй, — проронил он, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно, — я думал, вы отправились на ночную охоту?       — Забыл кое-что, — сказал Вэй Усянь, порывшись в сундуке и вынув оттуда жемчужину перемещения. — А что забыли вы?       Лань Сичэнь натянуто улыбнулся и продемонстрировал ему книгу:       — Ванцзи унёс из библиотеки все нотные записи, а они мне срочно понадобились. Я верну, когда перепишу нужную мне мелодию.       Вэй Усянь слишком торопился, чтобы доискиваться до истины. Фальшь в голосе Лань Сичэня он заметил сразу же, потому что тонко чувствовал подобные вещи, но сделал вид, что не заметил. Вряд ли Лань Сичэнь пришёл в Цзинши со злым умыслом, просто ему отчего-то захотелось сделать это тайком. И быть может, насчёт нотных записей он не солгал — или не во всём солгал.       — С Лянфан-цзунем всё в порядке? — счёл нужным осведомиться Вэй Усянь. — Если дело в талисманах, я могу задержаться и зарядить их.       — Нет-нет, — сказал Лань Сичэнь, торопливо идя к выходу, — к А-Яо это не имеет никакого отношения. Я всего лишь позабыл один из фрагментов, нужно освежить память.       И опять он солгал. «Чтобы Цзэу-цзюнь позабыл мелодию? — подумал Вэй Усянь, двигая бровями, — Это же нотные записи мелодий Гусу, даже я их знаю назубок…» Он покачал головой, спохватился и, сунув жемчужину в рукав, помчался к вратам: не стоило заставлять Лань Ванцзи ждать!       Лань Сичэнь стремительно пересёк двор, предупредив по пути адептов, чтобы его не беспокоили, и заперся у себя. «Надеюсь, мои оправдания звучали правдоподобно», — подумал он и положил на стол обе книги. Лань Ванцзи и Вэй Усянь не вернутся до вечера, он успеет прочесть запретный трактат и вернуть его на место.       Вот только Лань Сичэнь оказался не готов к подобному ликбезу. Он открыл книгу, пробежал глазами по первым строкам, споткнулся об иллюстрацию, довольно целомудренную, если сравнивать с теми, что были на следующих страницах, но которых он ещё не видел, перевернул страницу, округлил глаза на подробно и детально описанное в следующих строках «услаждение корня жизни рукой» и поспешно закрыл книгу.       — Нет, — пробормотал он, и его лицо залила краска, — я даже читать это не могу, не говоря уже о том, чтобы сделать…       На хрустальном куполе благочестия появилась первая трещина.       Лань Сичэнь прикрыл глаза, выдохнул. Нет, он должен это дочитать до конца, чего бы это ему не стоило. Он снова раскрыл книгу, стеклянным взглядом уставился на следующую страницу. Ещё детальнее и подробнее прежнего — «введение корня жизни в сокровенную впадину», и иллюстрация тоже прилагалась. Лань Сичэнь покраснел так, что об его щёки можно было бы легко зажечь светильник.       От трещины на хрустальном куполе благочестия разбегались одна за другой тонкие извилистые ниточки трещинок, похожие на разряды молний. Купол зловеще потрескивал и готов был обрушиться в любой момент.       Он вперил глаза в очередную сопроводительную надпись, с трудом понимая, что читает. «Девять через раз, — одними губами прочёл он. — Девять раз неглубоко, один раз глубоко». Ему потребовалось несколько минут, чтобы осознать, что значила эта фраза. Лань Сичэнь опять захлопнул книгу и выдохнул: «Бесстыдство…»       К тому времени, когда он просмотрел бо́льшую часть книги, хрустальный купол его благочестия рассыпался на мелкие осколки и был утерян безвозвратно: собрать его по крупицам не смог бы даже бессмертный мастер с Куньлуна.       Лань Сичэнь обладал феноменальной памятью и запоминал прочитанное с первого раза, так что вряд ли смог бы забыть и то, что прочёл сейчас. Но это было настолько бесстыдно, просто неслыханно бесстыдно… У него не укладывалось в голове, что кто-то мог изобрести столь извращённые техники и опробовать их на практике, а потом ещё и составить трактат, поучающий, как исполнить всё описанное в точности, дабы получить плотское наслаждение и избежать сопряжённых с данным процессом неудобств.       Он отвернул лицо в сторону и перевернул очередную страницу, искоса поглядывая на содержимое. Злосчастный «корень жизни» на этот раз предлагалось «услаждать темницей с тридцатью засовами». Если бы не иллюстрация, Лань Сичэнь даже не понял бы, о чём речь. И чем витиеватее и метафоричнее становились описания, тем бесстыднее они звучали. Все эти «корни жизни», «сокровенные впадины», «смыкающаяся мантия моллюска», «проглянувшая из переспелого персика мякоть», «белая смола на изломе ветви» теснились в голове Лань Сичэня, превращая сознание в какую-то кашу. Мало того, его собственное тело недвусмысленно на это отреагировало.       Лань Сичэнь отодвинул книгу от себя ладонью и, поморщившись, сжал переносицу пальцами. Осознание того, что младший брат не только всё это прочёл, но наверняка и испытал, его добило.       — Как мне теперь ему в глаза смотреть? — пробормотал он. — Я не могу перестать думать обо всём этом… Бессмертные мастера! Эта книга апофеоз человеческого бесстыдства!       Он взглянул в окно. Начало смеркаться. Нужно было вернуть сборник Лунъяна в Цзинши, пока Лань Ванцзи не вернулся.       Беседа с Цзинь Гуанъяо могла бы его успокоить, но Лань Сичэнь сомневался, что стоит идти в лабиринтный павильон, пока состояние его рассудка пребывает в столь сильном смятении. Тем не менее он пошёл: следовало извиниться перед Цзинь Гуанъяо за утреннее столь поспешное бегство.       В павильоне за лабиринтом свет был погашен. «Если А-Яо уже спит, — подумал Лань Сичэнь, — я не стану его будить». Он прошёл внутрь, придерживая дверь, чтобы та не издала громкий звук и не разбудила спящего.       Цзинь Гуанъяо сидел на кровати, прислонившись виском к стене. Глаза его были прикрыты, на лице блестели капли испарины, кожа казалась бледнее обычного. Лань Сичэнь моментально забыл обо всём остальном.       — А-Яо? — воскликнул он, спешно проходя к кровати. — Что с тобой, А-Яо?       Цзинь Гуанъяо приоткрыл глаза, лицо его осветилось слабой улыбкой.       — Эргэ…       Лань Сичэнь сел на край кровати, тронул его запястье, проверяя пульс.       — Я в порядке, — отозвался Цзинь Гуанъяо, делая усилие, чтобы сесть прямо, не упираясь головой в стену.       — Мне так не кажется. Тебе нехорошо? — Лань Сичэнь вынул платок, стёр испарину с его лица.       — Не могу спать… — медленно сказал Цзинь Гуанъяо. — Приснился кошмар, это меня испугало, только и всего.       Лань Сичэнь не стал спрашивать, что за кошмар приснился Цзинь Гуанъяо. Он и так это знал.       — Эргэ… — тихо попросил Цзинь Гуанъяо, — побудь сегодня со мной. Пока я не успокоюсь.       Лань Сичэнь кивнул. Цзинь Гуанъяо вздохнул с облегчением и лёг.       — Зажечь светильник? — предложил Лань Сичэнь.       Цзинь Гуанъяо отрицательно покачал головой.       Лань Сичэнь прилёг с краю, принимая благопристойную позу, и прикрыл глаза. Иногда простое присутствие другого человека может успокоить лучше любых утешающих слов. Он и сам почувствовал, что в душе воцаряется покой. Смятение прошло. Он вспомнил, зачем пришёл: извиниться, — и, приоткрыв глаза, чуть повернул голову в сторону. Если Цзинь Гуанъяо успел заснуть, он ничего не будет говорить, этот разговор подождёт до утра.       Цзинь Гуанъяо не спал. Он лежал на боку, лицом к Лань Сичэню, и смотрел на него. Глаза его неярко мерцали в полумраке.       — А-Яо? — удивился Лань Сичэнь.       — Это меня успокаивает… — тихо отозвался Цзинь Гуанъяо, — когда я смотрю на тебя, эргэ.       — Прости за сегодняшнее утро, — всё же счёл нужным сказать Лань Сичэнь.       Цзинь Гуанъяо едва заметно качнул головой:       — Тебе не за что извиняться. Я всё понимаю. Я всё понимаю, но…       Он запнулся отчего-то, на лице его отразились внутренние сомнения — всего лишь секундная вспышка, Лань Сичэнь едва разглядел её.       — А-Яо? — позвал он.       Цзинь Гуанъяо вдруг скользнул к нему, быстро накрыл его губы поцелуем, прижимаясь к нему всем телом. Лань Сичэнь не сразу осознал, что жар, который он ощутил всей кожей, принадлежал вовсе не Цзинь Гуанъяо. Это вспыхнуло внутренним огнём его собственное тело. Лань Сичэнь обвил талию Цзинь Гуанъяо рукой и опрокинул его навзничь. Губы на секунду разъединились, чтобы тут же слиться вновь.       Цзинь Гуанъяо испытал лёгкое потрясение. Он был достаточно опытен в мирских страстях: чтобы добиться положения, которое он занимал в прошлом, он не гнушался использовать не только свой изощрённый, гениальный ум, но и собственное тело, — и полагал, что инициатива будет исходить от него. Он прекрасно знал, что природная скромность Лань Сичэня, подкреплённая почти монашеским образом жизни, что он вёл в Облачных Глубинах, составляла основу его характера. Он знал, что Лань Сичэнь до сих пор был непорочен, и полагал, что может стать для него проводником в мир удовольствий. Но он никак не ожидал, что Лань Сичэнь, этот исключительно тихий и спокойный человек, редко проявляющий какие бы то ни было эмоции, окажется столь неистов и даже яростен в постели. Вот уж воистину верно говорят: внешность обманчива.       Цзинь Гуанъяо испытал слишком много боли, чтобы воспринимать ещё и эту. Сладкая и желанная боль… Он жалел, что у него всего лишь одна рука: объятия выходили неловкими, а ему хотелось стиснуть спину Лань Сичэня, вжать его в себя ещё крепче. В его руке не было прежней силы, он лишь слабо цеплялся пальцами за одеяние Лань Сичэня — они даже не разделись — и молил небеса, чтобы у него хватило сил вытерпеть этот яростный, ошеломительный, долгожданный натиск. Когда у него появлялся лишний глоток воздуха, он шептал: «Эргэ…»       — А-Яо… А-Яо… — различил он прерывистый шёпот возле своего уха, — А-Яо… почему мы не сделали этого раньше…       Лань Сичэнь едва понимал, что происходит. Он был ошеломлён не меньше Цзинь Гуанъяо. Страсть захлестнула его, затуманила или даже задурманивала разум. Это был настоящий надрыв: чувства и желания, что он стоически сдерживал в себе все эти месяцы, вырвались наружу и безраздельно завладели им. Не было необходимости искать что-то в запретных книгах: тело, пробуждённое инстинктами, само знало и умело всё то, о чём он боялся даже помыслить. Если шестым чувством была интуиция, то это наверняка было седьмое, самое сокровенное и глубоко запрятанное, только и дожидающееся нужного момента, чтобы проявить себя. «А-Яо, почему мы не сделали этого раньше?» — полагал, что подумал, а на самом деле выдохнул он вслух, властвуя над послушным, отзывчивым телом Цзинь Гуанъяо…       Лань Сичэнь сел, спустил ноги с кровати, неуклюжим движением пытаясь привести в подобающий вид смятую, мокрую от пота и телесных соков одежду. Пальцы дрожали и не слушались, голова всё ещё кружилась послевкусием. Цзинь Гуанъяо сел в постели, дотронулся до его плеча ладонью:       — Эргэ…       Лань Сичэнь, испытывая неловкость, обернулся. Взгляд его зацепился за съехавшее с плеча одеяние Цзинь Гуанъяо, открывшее розовеющую следами засосов шею и грудь. Он протянул руку и попытался привести в порядок и одежду Цзинь Гуанъяо. В глазах того читалось лёгкое удивление.       — Эргэ… — опять позвал он.       — Я… — сбивчиво отозвался Лань Сичэнь, делая попытку встать, — я должен осмыслить произошедшее…       Цзинь Гуанъяо положил ладонь ему на колено, удерживая:       — Не уходи.       И Лань Сичэнь остался.       Сердце, непривычно громко стучащее в груди, пело песнь пробуждения…