***
Это началось не на прошлой неделе, когда Саша потерялся в потоке людей в вагоне метро. Это началось не пару месяцев назад, когда Саша стал бояться бледно-зеленых стен и смотрящих на него окон. Это началось гораздо раньше — Саша уже и не вспомнит когда. Но помнит, что тогда у него был не лучший период. Он говорит: «если тогда было бы что терять, то я бы терял, но я растратил все силы на существование в тех условиях» Саша не любит конкретизировать. Саша вообще о эмоциях говорить своих не любит — молчит и ждет, авось все уладится. Но идут месяца, года, осень сменяется зимою, зима сменяется весною и дальше по кругу — ничего не уладилось. Саша не боится лжи — это было бы глупо и суетно. Саша боится правды — признать то, что с ним что-то не так. С ним и правда что-то не так. Но что — он сам и не знает. И, кажется, даже поля, леса, моря, ручьи и подсолнухи, которые отвернулись не знают.***
Из багажа у Саши — рюкзак и чемодан, поэтому помощь от Канаряна не нужна. Он, правда, её и ему не предлагает. Александр осматривается — никого. Это «никого» не сказать, что радует, но оно явно лучше, чем «все». — Я, кстати, Ефим, — блондин останавливается, протягивает руку — останавливается и Саша. Он оборачивается, несколько секунд смотрит на протянутую ладонь (вспоминает, как вообще взаимодействовать с людьми, ибо все, с кем он общался в Киеве — это Эдик, животные и бабушки у подъезда), но после короткого раздумья пожимает её. — Я Саша, — кивает, наконец узнавая в нем парня Канаряна Эдик рассказывал, что он странный тип. Что он лазит по деревьям, играется вместе с детьми в песочнице, устраивает иногда танцы с бубном и играет на гитаре, очень чисто и красиво. Иногда Эдик шутит, что он его не любит, ибо он чрезвычайно серьезно относится к жизни — а Ефим как дитя малое. Но ключевое слово шутит, и, быть честным, без него жизнь была бы скучнее и сложнее. Самое главное, Ефим умеет поддержать разговор — поддержать в принципе. Поэтому Ефим и занял место где-то под кожей, под коркой, под ребрами Эдуарда. Канарян ушел куда-то вперед, свернув в сторону деревьев — Саша видит только персики и вишню, но понимает, что, вероятнее всего, он в саду. — Эдик в сад пошел, — говорит Ефим, — цветов нарвать, может. — Цветов? — Валик чай делать будет, — Кравченко смотрит в сторону одного из домиков, — когда кто-то приезжает, он всегда его заваривает. Он говорит, что чай волшебный и лечит. Саша смеется — хочет верить, что чай вылечит его, вернет в реальность и он не будет чувствовать себя отстраненным от мира, но верится тяжело. Хочет верить, что Валик какой-то шаман, но верится тяжело. Кравченко отдает ключи от комнаты Саше, говоря, мол, сам осмотрись, а я пошел. Ефим тоже уходит — но не в сад, а к себе домой. Домом он зовет то, где тепло и хорошо, пахнет ромашкой, а в чашках блестят лучи солнца. Для Ефима дом — рядом с Эдиком. У Саши дома нет. Кухня, туалет, душевая и раковины — на улице, общие. По базе раскиданы небольшие домики, которые из себя представляют комнату со стандартным набором мебели и небольшой верандой. В центре всей базы детская площадка, по углам кусты малины и смородины — остальных кустов Саша названий не знает. Комната Саши хоть и без его вещей — но выглядит живее, чем квартира в Киеве. Пыльно, значит давно никого не было. Кровать накрыта темно-зеленым байковым одеялом, и Саша заранее колется об него. Дверца шкафа скрипит, зеркало мутное, холодильник гудит, на столе три тарелки, кастрюля и столовые приборы. И вроде все как в Киеве — но стены здесь не такие бледно-зеленые, а окна так не смотрят. Тут Саша не боится. Он думает, что не боится, потому что его ещё не пугали.***
На Степок опускается вечер, а с ним и летняя прохлада. Зарево сияет огромным лилово-янтарным шаром, который движется по небу, а потом уносится ввысь. Полупрозрачные шторы на окнах в помещении из плотной ткани цвета болотной тины и поэтому вечерний свет не может проникнуть в комнату — цвет неба искажается. Небо похоже на маленькую бутылку из-под перламутрового шампанского. Цвет напитка неуловим — бутылка всегда совершенно одинакова, зелена. Саша встает с кровати, кажись, впервые с того момента как он зашел сюда, отодвигает шторы — сумерки мягкие и обволакивающие, и кажется, что в комнате светло. Саша начинает отчетливо слышать звуки. Саша слышит, как кто-то неподалеку моет посуду, разговор двух женщин, скрип качели и красивую игру на гитаре — Ефим, думает он. Окно выходит на забор — за забором виднеется соседняя база, откуда с крыльца смотрит на него черная кошка с большими серо-оливковыми глазами — медленно моргает, махает хвостом. Саша непроизвольно улыбается. Кошка наклоняет голову набок, глядит на него несколько секунд, а после отводит взгляд. «Здоровается», — думает Саша, — «И тебе привет.» Животное поднимается, выгибая спину дугой и махая Александру хвостом уходит в тень забора, пропадая из поля зрения. Саша слышит стук в дверь, прислушивается, затем делает два шага к двери и открывает её. Перед ним Эдик — в штанах цвета хаки, оранжевой, то ли ветровке, то ли олимпийке, с синей футболкой под низом и такой же оранжевой шапкой на голове. «Сбредил дядя», — думает Саша, — «На улице август.» — На улице холодно, — говорит Эдик, не заходя в комнату, — идем чай пить, Валик заваривать щас будет.***
Эдик не врет — на улице и правда холодно, а как для августа особенно. Саша идет рядом с Эдуардом — проходят небольшую площадку, где сидит несколько детей, проходят домики, в паре из которых горит свет, проходят сад. Эдик поднимает голову вверх, щурится — видит, Ефим на яблоню залез. Соседскую, поэтому кричит: — Фима, злазь звідси! — Ефим сидит на ветке, обхватив её ногами, одной рукой срывая яблоки, вероятно, дикие, после кидая в небольшую корзинку, которая находится во второй руке. В лукошке плодов уже, если у Эдуарда не проблемы со зрением, предостаточно. Кравченко оборачивается, усмехается, срывает фрукт — заливисто красный — надкусывает и замахивается в Эдика, кидая. Он уворачивается, а Ефим попадает в забор, яблоко отскакивает, падает на землю. Это был забор, который отгораживает уже от другой базы — той, где Саша видел черную кошку. Почти боится — но Саша в приметы не верит. — Что ты делаешь? — Яблоки собираю, — кричит в ответ Кравченко, а вторит ему гавканье разбуженного соседского пса, — сейчас как наебнусь, ото буде радість, - Из-за угла появляется Юля — после Влад, но он смеется, а Юлия выглядит почти злой — почти рассерженной. — Фима, блять! — орет. Кушнир орет так, что хоть Саша стоит на земле — самому страшно становится, и хочется неясно откуда, неясно с чего, но слезть, — Соседи увидят — кранты тебе, — Ефим не первый раз залезает на деревья. Первый раз он залез на грушевое дерево, потом на черешневое, дальше подъедал с кустов. Сегодня залез на яблоню — дикую правда. — Я кому сказала? Из домиков вышло несколько людей — женщина и мужчина, вероятно, замужняя пара. Ефим покорно слезает, с небольшим лукошком яблок, и подходит к Эдику, шепча что-то про то как «высоко-но-не-страшно», ничего не говоря про опасность. Юля хочет что-то сказать, но к ней обращается та же женщина, что пришла на крик: — Вы за своим сыном следите, — оборачивается и уходит. Эдуард вслед кидает извинения, но они уже зашли в домик обратно. Наступает пятисекундная тишина, нарушаемая только шуршанием листвы яблони. Ефим говорит тихо: — Я яблок к чаю хотел нарвать, — Саша думает, кто, черт побери, ест яблоки с чаем. Но, зная Эдуарда и не зная его окружения, все может быть. Да Юля ничего не говорит — смотрит исподлобья выжидающе, прямо как Эдик. Ждет оправданий, а Влад потирает бороду, еле заметно улыбаясь. Ни слова о том, что он сам предложил Кравченко