Август горит.

В листве деревьев прячется солнце и от этого тени, ложась на стол, кажется, падают не так резко. Голоса соседей слышны отчетливее. Все молчат — ждут Валентина, словно в предвкушение чего-то. Саша ничего не понимает, но молчит заодно. Тишина не сказать напряженная — скорее густая, тягучая, как соленая карамель, растекается по глотке, оставляя соленый привкус ожидания на языке. На столе стоят фарфоровые щербатые чашки с цветочным узором — такие у Сашиной бабушки. С них он пил ягодный компот среди пылкого июля в попытках утолить жажду. Он любил чувство жажды, но сам компот он, почему-то, не любил. Валентин выходит из кухни — направляется в сад, где за большим деревянным столом сидят почти все — кроме той пары, которая вышла, когда Юлия кричала на Ефима. На нем в ромашку фартук — который ему подарил Эдик на двадцатилетие, со словами, мол, «Вари свои отвары только в нем.». В руках он несет фарфоровый чайник, с тем же цветочным узором, что и на чашках — вероятно, они из одного набора сервиза. Он разливает по чашкам чай — в чае мерцает слабый огонек. «Солнце», — думает Саша. «Магия», — думает Валентин. Саша смотрит на Валика — темноволосый, с большими серо-оливковыми глазами, и он понимает, что парень — воплощение той кошки, что он видел за забором. Он откладывает чайник на незанятый стул, накрывает полотенцем — дабы сохранял тепло. Саша чувствует что-то смутно знакомое в его движениях. Это похоже на мимолетную вспышку воспоминаний. Но эту мысль он не удерживает, она ускользает, теряясь в потоке, и Саша не торопиться хвататься за неё. Чай пахнет тимьяном, зверобоем, ягодами, лугом, свободой. От разлитого по чашкам аромата хочется оказаться где-то в поле, в лесу — он на секунду и оказывается там. Отпивает — чай согревает горло, пальцы. Опаляет душу, от чего что-то внутреннее распускается, но обжигаясь обугливается, пепелиться, но потом словно феникс — восстает из пепла, и все повторяется по кругу. Саша думал, что его внутреннее давно мертво, и думает, что Валик — и правда шаман. Тишина проскальзывает, стекает по глотке в желудок, крадя за собой соленый привкус, прячется вместе с солнцем в листьях. Все уже говорят о чем-то своем — почти шепотом, почти о чем-то важном. Саша молчит, потому что ему нечего сказать. Молчание разделяет и Валентин — наслаждается чаем. Саша наслаждается тем, что на него никто не обращает внимания. — Саша к нам на месяц, — ожившее внутреннее оборачивается на свое имя. Имело бы уши — навострило, — он из Киева приехал. — Он постоянно молчит, как думаешь, он сбежит? — шепчет на ухо Эдику Юля, и Александр начинает думать, мол, может, с ним что-то не так. Да, с ним и правда что-то не так, и Саша начал думать про это ещё давно, но ему хочется верить в то, что он накручивает себя. Если не окружающих накрутить — как волосы на палец, как гитарную струну на горло — то хотя бы себя. И то, и то выходит плохо. — Ему некуда сбегать. Ему правда некуда сбегать. Раньше сбегал в сознание — но сознание оставил в декорациях фильма о весне, вышедшей замуж за осень, даже несмотря на то, что сейчас холостой август, а дни длинные-длинные, теплые.

***

На столе стоит глубокая тарелка, на которой дикие яблоки — один Ефим ест, а Эдуард смотрит на него, наверное, ничего и не думая. Саша тянется к тарелке, берет не глядя, так же не глядя откусывает, заранее кривя лицо. — Кислое? — Влад спрашивает у Саши. Саша жует — лицо не хочет кривится в гримасе. Александр отрицательно махает головой, подпирая рукой подбородок. Видно, что Ермаков удивлен — поэтому сам берет, откусывает, вскидывает бровями. Юля хмыкает. — И правда, сладкое. — В августе дикие яблоки приходятся слаще обычного.

***

Ночь подкрадывается незаметно — слово за словом, фраза за фразой, и в листве прячется теперь луна, сменив солнце. В чашках пусто — в чашке Влада его же черничная настойка (а эта черника могла была быть использована для Юлиного черничного пирога), которой он активно пытается напоить всех — особенно юное дарование. Под юным дарованием он имеет в виду Валентина, Ефима и теперь Сашу, но Саша хоть и считает себя юным, но дарованием назвать не может. Он, скорее, бездарный, неизбежный - как метеорит. Все болтают о чем-то, смеются, и Саша отчаянно пытается что-то сказать, но слов в голове мало, а воздуха в легких ещё меньше. Он отчетливо слышит голос сидящих за столом, голоса за забором, шум, раздающийся на улице. Не слышит только собственного голоса: он не звучит, а кажется, словно сквозь него прорывается кристальная стрела, проникает куда-то в гущу ночи и исчезает там окончательно, растворяясь в пространстве. Кристальная стрела, кажется, в этом пространстве не растворилась полностью — наконечник впивается в легкие, прорываются внутрь, а после предпринимает попытки вырваться через солнечное сплетение — отчаянно бьется. В кровь будто впрыснули чернила, яд. Саше стает тяжело дышать, но старается виду не подавать, и где-то внутри — отчаянно бьется. Острая боль начинает трансформироваться в жар, а потом становится ожогом. Но ожог не превратится в пепел — как внутреннее — а после из него же не восстанет, поэтому мир понемногу плывет, а голоса приглушаются. Саша плохо запоминает сны, но этот он запомнил хорошо. Он видит цветочное поле — за ним виднеется пшеничное, в округе лес, а неподалеку журчит река. Небо над головой розовое, расползается заревом. В поле кружатся вороны, черные птицы, с уродливыми желтыми клювами и по-настоящему жуткими красными глазами. Пахнет земляникой, вербеной, синими бабочками — венами на руках. Этот запах знакомый — как из детства, но Саша детства не помнит, поэтому идет дальше на ощупь. Идет к лесу с опаской. Переходит речку — она оказалась совсем неглубокой, по колени. С воды на него смотрят с опаской рыбы своими серебристыми, почти мертвыми глазами — а на востоке блещет тонкая полоска чистого и солнечного неба, поэтому Саша сворачивает. Падает. Саша сидит на стуле, держа ровно спину, и глаза смотрят в одну точку перед собой. Кажется, что он только что погружался в ясное видение, и вот открыл глаза, и яркий свет ослепил его, но перед ним еще раз светлел виденный ранее уголок пейзажа, и возникает странная мысль. — Валик, — говорит он напряженно, специально негромко, чтобы остальные не слышали, — можно ещё чая нальешь? — Ты остывший будешь пить? — Валентин говорит не оборачиваясь, но выжидающе смотрит — из-под бровей. Саша разводит руками, пожимая плечами, мол, у меня разве есть выбор? Валик кивает, наливая в подставленную чашку, в которую за это время упал листик вишни с дерева — Александр не заметил, но, думает, что это не имеет значения. Чай, на удивление, теплый, но пахнет совсем не знакомо — уже как-то иначе. По вкусу как тот самый компот из детства, но почему-то намного приятнее. Валентин замечает легкое смятение Саши — улыбается уголками губ. — Он каждый раз разный на вкус и запах — в этом и его особенность. Александр кивает, соглашаясь: точно так и есть. — Когда я первый раз приехал, я такой же заваривал, — начинает говорить Валентин, — потом, когда приезжала одна девушка, я тоже чай делал. Ко мне потом Эдик подошел, и сказал, мол, ты когда кто-то приезжает всегда чай свой лесной делай. Поэтому у нас чаепития часто. Александр кивает, не понимая, к чему он это рассказывает, но решает не перебивать, чтобы хоть как-то отвлечься. — Та девушка была очень красивая, — продолжает Валентин. Саша слышит, как у того кружатся на языке какие-то слова, но никак не может понять, какие — Валик прячет их за зубами. — Как нимфа. И глаза у нее такие были — янтарно-желто-карие, прямо как лилии. Но это длинная история, так что, может, как-нибудь в другой раз расскажу. Александр кивает, хмыкая: отпивает чая, стараясь игнорировать то, как сидящие за столом напевают какую-то песню. Это из разряда тех песен, которые ты вроде где-то и слышал, и текст знаешь наизусть — но вот когда и чья она понятия малейшего не имеешь. Он допивает чай, и Валентин, не спрашивая ничего, наливает Саше и себе. Александр и не против — только теперь напиток холодный, а во рту вовсе какой-то липкий. Теперь пахнет садом, кажется, именно тем садом, в котором находится он сейчас. На вкус — как клубничный джем. Понемногу все расходятся по домикам — Юлия, Ефим и какая-то женщина с ребенком ушли спать. На небе щербатый месяц — такой же, как чашки. Укрывается тучами — как одеялом. Вокруг колышется вечерняя прохлада — ветер ночью сильнее обычного. Саша ежится, потом поворачивает голову и смотрит на звезды, словно стараясь увидеть сквозь них то, что ему часто мерещилось в их свете. Но звезды, кажется, совсем другого цвета — они не горят и смотрят на него пустыми белыми глазами. Александр отводит взгляд, разглядывая клеенку с подсолнухами, чертя указательным пальцем различные узоры. Когда стает совсем холодно Саша уходит к себе. Ему снится, как август начинает гореть.