Август горит.

Вся вишня в корзинах — все слова в урне. Саша курит второй раз за день — и это ему правда не нравится. Но курит, потому что за компанию, потому что резко хочется. Валентин опирается на забор отделяющий от соседней базы — оттуда постоянно доносится лай собаки, из-за которой он вечно просыпается рано утром. Валентин не курит, у того в руках вместо сигареты зажигалка. Щелкает играясь. Саша чешет нос, смотрит в небо, щурясь — с юга плывут тучи, но солнце даже не греет, припекает ещё сильнее, а воздух сухой, хоть ножом режь, да раздробится в мелкую колкую крошку, рассыпется по простыне. — Дождь будет. Поднимает слова из мусорного ведра, отряхивает, и думает, что эта штука правда интересная и полезная, только бы научится ей пользоваться. Ефим поднимает голову тоже — выдыхает табачный дым и смеется. — На веранде тогда покурим. Когда выдыхаешь дым, он едкий, горький, и неприятно цепляется к легким — выжигает что-то внутри, царапает. Но только вновь затягиваешься — в лёгких прорастают цветы. Саша думает, насколько это хорошо. Вероятно, это и правда неплохо, ведь это успокаивает — но всех, кроме Александра, ибо все ещё сильно бьется сердце и что-то глубже. Он думает только о вреде здоровью, о том, что ему до рака легких близко. Близко ему только до слёз — но слово «близко» слишком сложное и у него слишком много значений. Саша снова затягивается. Он кидает тлеющую сигарету на землю, как только Эдик заходит в сад — топчет пяткой старых кроссовок. — Вы вишню собрали? — Ага, — кивает Валик, пряча Ефимову зажигалку в задний карман. — Саш, ты тогда иди вареники лепить, там уже все твои кулинарные штуки есть, — трёт усы, кивая подбородком себе за спину — в сторону кухни, — Валика с собой возьми, он научиться хотел. Ефим смотрит — сигарету не тушит, затягивается. Он думает, что Эдик эксплуатирует сначала его для сбора вишни, а потом и парней, дабы те сделали вареники, лишь бы самому не напрягать свою горбатую тридцатилетнюю спину. Ефим думает, что это гениальный план. Эдик думает, что гениальным планом было создать курящего Ефима. Ефима в целом. — Фим, докуришь — на пляж пойдем крабов ловить. Ефим сводит брови к переносице, смотрит прямо на Эдуарда, пытаясь передать без слов свою реакцию. Но Эдуард не всегда понимает его взгляды, а если быть точнее все, поэтому даже не пытается, а Кравченко теперь смотрит куда-то в сторону — У нас тут есть крабы? — Крабов нет, но ты такой, что найдешь. Эдик смеется в усы, хлопая Ефима по плечу уходит. Валентин провожает их взглядом, после говорит: — Ну чё, дядь, пошли. «Дядь» режет слух, режет воздух ножом, и воздух правда рассыпается в мелкую крошку. Саша думает, что Валик его слишком плохо знает, чтобы так называть. Саша думает, что это место он слишком плохо знает, чтобы называть его «место-в-котором-я». Саша смотрит на затоптанную сигарету, хмурится, но после идет на кухню, взяв корзину вишней с собой. Валентин не отстает, берет с собой свое же лукошко. Ефим остается докуривать сигарету. Пока дым прячется в листве, солнце в зените. Валентин полу-сгорбившись моет вишню из-под небольшого шланга, установленного среди кустов. Вода теплая, блестит — Саша присматривается, параллельно замешивая тесто, мерцает почти так же, как море вчера утром. Но «вчера утром» уже прошло, поэтому вода каждый раз мерцает иначе. Должно быть, краски тоже меняются, мелькают в вишне, как блики приближающейся грозы. База придавлена низким небом, поэтому тени между деревьями не так резки, как отсвет от окон. Рабочая поверхность на улице присыпана мукой, остатками солнечного света, завалена вишней, которую теперь оба перебирают. — Меня мама учила вареники лепить, — прерывает тишину (если пение птиц и есть тишиной) Саша, на секунду смотря куда-то прямо, — она, вообще, многому меня научила. — Чему, например? «Научила бояться» думает Саша, но вместо этого отвечает: — Я уже и не вспомню. Саша смеется, и Валентин слышит, как где-то в глубине смех у него лопается хрусталем. Саша ничего не рассказывает, потому что пластырь клеить больно — но куда больнее его отклеивать. — Сначала ты меня учишь вареники лепить, — говорит Валик, поворачивая голову в сторону Саши, — а потом я тебя чай учить варить буду. — Договорились, — Саша фыркает, возвращаясь к вишне. Когда из вишен извлечены косточки, а тесто замешано и осталось лишь сформировать вареники, небо уже затянулось тучами и стало по-осеннему холодно. Уже все темнеет и сереет, даже несмотря на то, что до вечера ещё далеко — но слово «далеко» слишком сложное и у него слишком много значений. Саша ловит себя на мысли, что небо пугающе серое. Ведь небо — самое большое и высокое, потому что оно над всем — а над всем — небо. Или почти над всем — туман кажется теперь шире, чертит границы размытостью темной воды и окутывает дымкой все в округе. Гремит гром — и в его раскатах уже слышатся голоса, но они смешиваются в один единственный бесформенный гул. Начинается дождь. Тарабанит по крыше, стекая, стуча в окна. Где-то вдали хлопает крыльями гром между облаков, и Валентин чертыхается. Оба берут в руки лукошки уже с вишней без косточек, тесто, забегая на кухню, шаркая обувью по плитке. Ставят все на стол, и тут явно теплее, чем на улице, хоть тут нет дверей. Саша думает, что чтобы дом был домом, он не обязан иметь дверь, шторы, окна и человека внутри. — Я говорил же, что дождь будет. Саша вообще много чего говорил — порой скудоумные вещи, из-за чего он предпочитает думать. Даже не задумываться, именно думать, мечтать, вертеться вокруг мысли, не нарушая её личных границ, не наступая на пятки. Наступает пока только себе. — Я думаю, из тебя выйдет отличная гадалка. Валик вообще много чего думает — порой о странных вещах, из-за чего предпочитает говорить. Ведь когда говоришь не задумываясь, мысль настоящая, дышит, играя цветами, идет от души, не меняясь под чужое мнение. Под чужое мнение меняется пока только он сам. Саша кружкой вырезает кружки из теста — гладкие, ровные и одинаковые. Процесс много времени не занимает — но вот лепка занимает немного больше, из-за чего дождь вдруг кажется ещё громче и сильнее, перебивая мысли, заставляя ничего не думать и не говорить тоже. Выкладывают несколько вишен на край кружочка — прижимают другой стороной. Они делают это минут десять — ибо теста и ягод много, ибо пообещали поделиться с остальными. У Саши начинают болеть руки, болеть спина, и он чувствует себя Эдиком, вечно жалующимся на болевые ощущения. Пока Валик лепит дальше, Саша сидит на стуле — стул шатается, и он думает, что его сюда принесли потому что табурет стал никому не нужен. — Ты с Эдиком как познакомился? Валику тишина царапается, жжется, и он говорит не отвлекаясь. Саша качает головой, отводя взгляд в сторону — на улице никого, а в детской песочнице есть небольшие лужи воды. Думает, что, если затопит, их никто не спасет. Усмехается. — Не помню, а ты? — Когда я первый раз приехал сюда и в поисках жилья к нему забрел. Валентин отводит взгляд, хмурясь. Они встретились не в среду и четверг, а во вторник, ибо тем утром было холодно, ибо июнь — как остывший чай. — Че у нас есть, — Эдик трет усы, сводя брови к переносице, — есть сад со всякими фруктами, там, не знаю, кустики. Валик смеется, смотрит в небо — матово растягивается среди облаков радуга, и думает, что это к дождю. — Меня устраивает. Саша ничего не отвечает, но в мыслях что-то отвечает, связанно и внятно. Саша ничего не отвечает, ибо мысль намного сильнее слов. Валик заканчивает с лепкой, округляя все резкое, закругляя вечер. Ставит кастрюлю, поджигает спичку, газ шумом заполняет кухню, вечернее солнце теплотой заполняет улицу после дождя. — Вас не затопило? Юля появляется неожиданно и теперь кухню заполняет её смех и голос. Валик оборачивается на Юлю, Саша оборачивается на реальность. — Не надейся. В глазах Валика играет карамельными бликами лисий прищур и Саша на секунду видит в нем отблески Ефима. — Как там вареники наши? — Сейчас закидывать будем. Вареники варятся недолго — минут пять, но для Саши время, как жвачка, которая растягивается и стягивается, поэтому точно понять нельзя. Половина вареников была отдана соседям — остальная половина была съедена через четыре дня, и эти четыре дня кажутся четырьмя нолями. Первый ноль — пункт А, холодный, как бетон. Второй ноль — теплее, из-за чего внутреннее дерево расцветает. Третий ноль — перепад температур, под вечер поднимаясь ввысь, как пыль. Четвертый ноль — пункт Б, не сумевший превратится в точку. Шестого августа Саша впервые за долгое время плачет.