Август горит.

«Четыре нуля», думает Саша «как отсчет до полуночи, как возрождение вселенной, как невысказанные слова» Он плачет — даже не встав с кровати, только открыв глаза. Он плачет — впервые за долгое время испытывает негативные эмоции. Впервые за долгое время испытывает хоть какие-то эмоции. От этого, думает, на шее колючая проволока. Колючая проволока царапает горло, сковывая голос, разрастаясь, окутывая все тело, пуская по венам боль. Саша думает, что боль — это смятые невысказанные и затаившиеся слова, превратившиеся в густой кисель мыслей, заливший всего тебя изнутри, обжигая. Саша думает, что это то, что он чувствует сейчас. Но чувства надуманны обществом, а слова — навязанная социальная необходимость. Саша хочет так думать, ибо так будет проще. Но иметь возможность говорить слова — иметь возможность дышать. Ведь когда ты живешь — живут слова, они говорят, издают звуки, запахи, вьются лозами, как виноград по запястьям, после превращаясь в терпкое полусладкое, разливаясь по венам, разливаясь в глазах, заполняя пустоту где-то под ребрами. Слова сами по себе живые у человека в руках, и ты понимаешь их на невербальном уровне. У слов есть температура — они могут быть холодными или теплыми. У слов есть оболочка — они могут быть колкими или гладкими. У слов есть своя энергетика, и от некоторых внутри опадают листья, или наоборот — зеленеют с новой силой. Но когда блекнет мир — блекнут и слова. Пропадают все цвета, все эмоции, все те чувства, что были в них заложены, превращаясь в кусок бесформенного и бесполезного. Мир благодаря словам играет контрастами, но без — контрастами играет белый и черный, но в итоге все равно сливаясь в смутный серый. Так что Саша где-то на грани. Саша постоянно где-то на грани, чаще пропасти, чаще падает, чаще не поднимается. В этот раз Саша пытается подняться. Сначала поднимается с кровати — идет через всю базу к умывальнику — он выглядит как тот же, что и в поезде. Вода теплая, успела нагреться за ночь. Надеется, что фиолетовые блики являются признаком пробуждения. Смотрит в зеркало — заляпанное, грязное, выглядит точно так же, как и велосипед, который он не видел со вчерашнего дня. Сзади появляется Эдик, отражаясь, мерцая. Саша не оглядывается на него — но он чувствует спиной ещё чье-то присутствие. — Юля и Валик ждали, пока ты проснешься. Юля пирог будет печь, ежевичный, ягоды собирать пойдете втроем. Саша все же оборачивается на голос — шелест травы по утрам. — А ты? Шелест травы по утрам укрывает слова, пряча под, спасая от. — Я вас отвезу в лес, а вы там как-то сами. «Вывезет в лес», думает Саша «и оставит там доживать, догорать.» Саша поднимается окончательно, когда лада Эдика недовольно гудит. В машине все так же пахнет лесом, да так, что хвоя впивается в горло. Саша закрывает глаза, подавляя тошноту, спрашивает: — Мы надолго? — Пока я не вернусь из города. Юля на переднем сиденье смеется, запрокидывая голову. Эдик переключает песню на радио — Саша переключает мысли. За окном бежит деревенский пейзаж, оставив позади все остальное. Саша смотрит вперед — в глаза бьет солнце, ослепляя, и он удивляется, как Эдик при таком свете водит машину. Он, вообще, часто удивляется Эдику. Эдик странный — сам в себе, сам в своих шестеренках, сам в своих шариках да роликах. Когда за окном появляется мягкое поле — лада останавливается, а в голове мысли переключаются на разлитое сине-зеленое. «Как небо и земля», думает Саша, и выходит из машины после Валика. Воздух тут ещё чище — свежий и мягкий. Тепло, и о дожде напоминают только капли воды на траве, щекочущие ноги, хватаясь стеблями. По обе стороны дороги — поле; одно пшеничное, а второе цветочное. Поля заключает в круг лес, а вдали виднеется речка. В небе — полуденное солнце, синие бабочки, облака и птицы. — Я это во сне видел. Ну, поле, лес, вот это все. Валик оборачивается к Саше, улыбается. Смотрит почти удивленно — словно хочет взглядом подглядеть, что он видел, но Саша молчит. — Говорю же, — Валик фыркает, — ты гадалка. Саша смеется, но Валик в раз хмурится. — Не, я серьезно. Оба слышат свист, и оборачиваются на звук — Эдик размахивает руками и кричит что-то невнятное. Саша думает, что он вполне может сбежать. Но Валик дергает того за рукав, возвращая в реальность. Они идут к Эдику и Юле, направляясь в лес. Переступают речку — Юля почти не падает, но река неглубокая, поэтому не особо и страшно. Дальше, кажется, она намного глубже. Выходят на вытоптанную тропинку, и та петляет по земле, по россыпи цветов и грибов. Вокруг кусты и деревья, но деревья почти все темные и высокие, поэтому Саша идет настороженно. Он пытается угадать место, где тот упал во сне. День обещает выдаться ясным. Они подходят к небольшому сараю — без окон, с потрепанной дверью, с зашарпанными стенами, с затоптанной историей. На расстоянии около сотни метров Саша замечает кусты ежевики, голубики, малины и что-то недозревшее. Дует ветер, и листья на деревьях начинают качаться. Видит ворону на ветке — клюв и глаза не гласят об опасности, они смиренно темные. Лес сам по себе такой — смиренно темный, и только в некоторых участках солнце пробивается сквозь кроны. Лишь листва насыщенно летняя, насыщенно живая. Эдик говорит: — Сарай открою и ведра возьмете. Дверь сарая скрипя открывается, и Эдик осторожно входит внутрь. Спустя минуту возвращается с тремя ведрами. Они пахнут сыростью, землей и немного шелковицей. — Вы прямо идите, там будут кусты. Когда соберете все — звоните. Юля кивает, и они уходят. Саша понятия не имеет, насколько они тут, насколько быстро Эдик вернется из города. Они выходят на кусты ягод, стелящиеся по земле вереницами. Юля собирает в одном месте — Саша с Валиком в другом. Так было всегда, ибо Эдику казалось, что так быстрее и удобнее. Только вместо Саши был Ефим — но Ефим чаще в шутку прятался в сарай, чем собирал, поэтому сейчас тот, вероятно, где-то на пляже. Кусты колючие — царапают пальцы. Саша спрашивает: — Эдик зачем в город едет? — У него там торговые дела свои, — Валик хмыкает, — фрукты, ягоды продает, вот это все. Поэтому нас и напрягает, и плату за аренду снижает. Он хитрее, чем Ефим. Саша последнее не спрашивал, потому в ответ лишь: — Эдик канарейка, а не лиса. Канарейка не может быть хитрее лисы. «Канарейка не может быть быстрее и умнее, чем лис», думает Саша «но и лис не может летать» — Знаешь, — говорит Валик, кидая несколько ягод в ведро, — в этом мире люди делятся на три типа — писатели, музыканты и художники. У писателей выражены осязание и вкус. У музыкантов слух и обоняние. У художников выражены все органы чувств. Саша кивает, смотря куда-то в небо. — Ефим, например — музыкант. Эдик — писатель. Я — художник. Но есть ещё и четвертый — я их зову черными котами. У черных котов выражено только шестое чувство. Валик хлопает Сашу по плечу, и тот роняет ягоду на землю. — Ты и есть черный кот. «Я думал, что ты черный кот», мысленно отвечает Саша «буквально» Когда солнце уже не в зените ведра наполнены ежевикой. Теперь довольно гудит лада — довольно гудит и Эдик, бурчит что-то под нос про Влада и его неизвестного друга. Хлопают дверцы машины, хлопает ресницами Юля, хлопают крыльями птицы. Вечером четыре нуля превращаются в шесть утра.