Август горит.

Идут дни, и Саша не знает, какие числа подобрать. Потому что «спустя несколько дней» слишком растяжимое (как и все в этом мире) понятие. Потому что несколько дней могут для кого-то быть часами, а для кого-то неделями. Для Валика — часы, а для Саши — недели. Но им обоим стоит подумать и разобраться, о чем и почему они думают. Им просто, наверное, нужно время. И у каждого есть свой срок, свои сорок, которые должны наполниться доверху. Потому что только тогда они не утонут. Валик включает свой телефон спустя две недели от начала августа, и он видит сообщения, которых он не ждал, но явно ждали от него. Он не может понять — нагрелся телефон или ладошки вспотели? Он не может понять — доверху заполнены сорок молчанием или словами? Он не собирается выбирать что-то одно, потому что он свободен лишь в одном — он не обязан делать выбор. Ему кажется, что выбрали за него, и чувствует, что «потому что» с точкой в конце это то, чего он боялся услышать все время. Валику важно знать причину и вызванной ею следствие. Валику, вообще, много всего важно знать — ибо он хочет подхватить все, поднести все, унести все и спрятать в уголках своего мозга. Валик негромко стучит в дверь, и слышит шарканье тапочек Саши. — Доброе утро. — Доброе. Я так подумал… Пошли в лес? За грибами? Саша ухмыляется. — Жартуєш? Валик отрицательно кивает головой, и Саша уже не ухмыляется — улыбается, и это так непривычно видеть улыбающегося Сашу. У Саши было 9 «но», 9 дней, чтобы подумать, и он их исчерпал. Саша думает, что корзины теперь — его навеки товарищ, ибо где он — там они, и это, наверное, не есть плохо. Наоборот — от корзин пахнет солнцем и той вечно искомой свободой. И не ясно, они так стали пахнуть со временем или у него наконец-то появился нюх? Ему в целом бы нюх не помешал, тот нюх, который за гранью природы, которые может учуять то, что не чуют птицы, что не чуют люди. Хотя, может, между птицами и людьми есть что-то общее. И те, и те, летают по небу, в поисках тех самых «теплых краев». Возможно, все те, кто правда искал, уже там? Возможно, но Саше не дано такое знать. Он знает только то, что у Эдика в гараже есть ещё один велосипед, только синего цвета, а не цвета угля. И то, он узнает это только что от Валика, на волосах которого остались клоки паутины. Саше хочется смахнуть их рукой, махнуть рукой и уснуть на удивительно теплом бетоне. Но рука Саши идеально подходит для рукоятки корзины, а значит уснет он, максимум, в лесу, окруженный мхом и ромашками. Валик садится на синий велосипед, а Саша на серый. Первому велосипеду, кажется, столько же лет, сколько и второму, ибо оба скрипят одинаково и колеса такие же. Парни закидывают лукошки в корзины. Саша думает, что Валику идет синий. Но не тот синий, что ассоциируется с хладнокровием и грустью, а тот синий, который ассоциируется с благородностью и верностью. Валик думает, что Саше идет серый. Но не тот серый, что ассоциируется с сумраком и тоской, а тот серый, который ассоциируется с рассудительностью и мягкостью. Кажется, синий и серый смотрятся довольно разносторонне вместе, но кому какое дело? — Знаешь, что нас на самом деле отличает? Валик садится на велосипед, ладонями сжимая руль. — Что? — То, что ты медленный, а я, все же, быстрее. Саша смеется, но думает, что он медленный лишь порой. И «порой» может быть и года, может, и дни. Все же, время и правда каждый ощущает по-своему. Саша ощущает время особенно, поэтому не особо спешит догнать Валику, игнорируя в глубине души азартное желание перегнать его. Оба поднимают ноги — считай, что непроизвольно — но кроссовки все равно в пыли. Мимо пролетают небольшие домики и забегаловки, откуда смотрят люди, и Саше кажется, что они улыбаются. Все улыбаются — но лишь не показывая зубы. Потому что тогда бы он подумал, что вокруг лишь оскал. Из-за смеси грунтовой дороги и песка велосипед трясется, и шанс упасть с велосипеда, особенно для такого неопытного, как Саша, увеличивается. Он набирает скорость, футболка раздувается парусом, и Саша не разбирает лиц людей, а такое у него бывает нередко. Но не из-за скорости, а из-за медленности, выпадения из реальности. Мимо пролетают поля пшеницы и цветов, и все остальное — позади, да жаль, что временно. Но кому какое дело? Они подъезжают к полю, почти к тому же месту, куда они впервые выехали собирать ежевику. Только теперь их лишь двое, и работают они не на Эдика, а на себя. Этот расклад устраивает обоих. Не устраивает лишь волочить велосипед к сараю Эдика, но это пережить можно. Пережить можно в целом все — и смех, и грех, но каждый человек сам себе ставит установки и сам выращивает внутри себя тот «стержень» — Вид такой же, как и в прошлый раз, — говорит Саша, — как и во сне. — А раньше я верил во сны, — отвечает Валик, пряча велосипеды внутри сарая, стараясь не задеть вещи, укрытые слоем пыли. Думает, может Эдик специально их не протирает, потому что эти вещи слишком ценные? — А теперь нет? — А теперь нет. Валик отвечает суше, чем раньше, и слова на зубах хрустят как песок, и Саша чувствует, что что-то не так. И это не потому что лес смотрит как-то иначе, а птицы отвернулись — вовсе нет. Что-то не так в синем цвете. — И куда теперь? Спрашивает Саша, как только Валик выходит из сарая. Валик раскидывает руки в разные стороны: — Ліс — наш тимчасовий дім. Под ногой хрустят ветки, и Саша ловит себя на мысли, что человек может наступать на чьи-то кости, но никогда об это мне узнать, и он пугается как птицы на деревьях от шороха. Валик почти что ползет по земле в поисках грибов, и его корзина уже наполовину полная, а у Саши — почти пусто. — У тебя всегда корзины полупустые. — Прямо как мои слова. Валик смеется, после чего хмурится, останавливаясь и его лицо осветляет луч солнца, пробивающийся сквозь кроны деревьев. — Ну нет, знаешь, ты всегда говоришь правильно, легко, не заумно. — Это просто ты меня понимаешь, а я тебя, вот и все. «Только самих себя мы, увы, не понимаем», думает Валик, и они уходят вглубь леса. Валик идет, и в корзине помимо грибов появляются цветы и растения, и Саша думает, что где-то их видел. — А ты зачем цветы собираешь? — Ну, вдруг кто-то приедет, — Валик оборачивается и улыбается, — а мне чай не из чего сделать, поэтому собираю на всякий случай. Традиция, я в первый день нашего знакомства говорил. Саша крутит в руке грибной нож, и при надобности подает его Валику. Сейчас восемь утра, и если число восемь перевернуть, получится знак бесконечности, поэтому поход по лесу Саше кажется вечным. Но, может, это и не есть плохо, он в целом может сейчас подумать, поговорить с мотыльками внутри, если они там, конечно, есть. Но сейчас не вечер, и внутренний свет не сравнится с солнцем, не сравнится с внутренним светом Валика, поэтому мотыльки явно сейчас не у Саши. — Не порежешься? Говорит Валик, и Саша почти путается в своих ногах, но благо не падает, только из руки выпадает нож. — Я про ножик этот, ты его вертел так, я и подумал предупредить… Саша смеется, Валик берет нож себе, и Саша не успевает дотянуться до него. — А ты сам, не порежешься? Вопрос Саши у Валика в голове отдает эхом, и ему кажется, что его сейчас вот-вот сломают, и ему хочется перекрыть где-то далеко шумящую воду. Саша головой кивает в сторону ножа который Валик хотел схватить за острие. Он смеется, но в голове лишь гудят насекомые. Они идут дальше и лес на старых фотографиях кажется более настоящим чем тот, в котором те находятся сейчас. Наличие лилий под ногами говорит о том, что они вышли в поле. У Саши в голове мелькают картинки одна за одной. На картинке — темное небо; посередине стол, а за ним сидят — люди; а за ним сидит — Валик. В чашке цветы такие же, что и у Валика в корзине сейчас. Все говорят громко, а он с Валиком — полутоном, будто их диалог секретен. Саша смотрит в чай, слушая Валика, и со дна всплывают лилии и силуэт девушки. — Валик, — говорит Саша, — помнишь ты обещал рассказать про одну девушку? У которой глаза-лилии, знаешь про что я. Кажется, лес тягостно вздыхает вместе с Валиком. — Помню, обещал. Я могу собраться со мыслями? Саша чувствует себя беспричинно виноватым, ибо, вероятно, он надавил тому на больное место, которое до сих пор не зажило. — Да, конечно можешь, — Валик усиливает шаг, будто пытаясь убежать, но пока он не расскажет, тот знает — лес не выпустит его, и он тут на век, а Саша — временный человек. И неосознанно утяжеляя ситуацию, Саша стает бременным человеком. Валик садится около дерева, которое силуэтом обнимает поляну лилий, хватаясь ветками за журчащую реку. Саша садится рядом, но, если быть честным — обоим хочется сбежать. — Я познакомился с ней три года назад в июне. Я тогда приехал к Эдику впервые, — говорит Валик негромко, надеясь, что, может, шум листвы его перекричит, — у неё глаза на солнце светились аж при виде меня, и я видел там лилии. Она говорила, что мои блестят тоже, но растут там гортензии. Оранжевый и фиолетовый… " — Если бы я могла сорвать цветы из наших глаз и сделать букет, — говорит девушка, — это был бы самый лучший букет во вселенной. — Не срывай, — Валик сжимает её руку крепче, и те падают в поле ромашек, — я хочу, чтобы цветы в наших глазах росли вечно.» — Она всегда сравнивала все с размерами вселенной, ибо понятие «мир» для неё всегда означало добро, а не масштабы. Для неё «мир» был не настолько большим, как «вселенная», — Валик сухо смеется, — я тоже стал так думать. Может, потому что сам считал её вселенной, ибо россыпь родинок напоминала мне космос. " — У тебя на спине созвездие Андромеды есть, — Валик художественной кистью выводит синим аккуратные линии. — По твоим словам, у меня на спине галактика, — девушка смеется, заправляя вороньи волосы за ухо. — Ты сама в целом — галактика, — Валик отодвигается от спины и смотрит на нарисованные лилии, — вселенная.» — Но цветы рано или поздно засыхают, и, обычно, вместо них вырастают другие — в нашем же случае цветы начали гнить. Ну, счастливого конца не бывает, рано или поздно что-то идет не так. Что-то рано или поздно идет не так и мешает людям, разлучая их — я хотел, чтобы это была смерть, но мы живы, — голос Валика совсем стихает, и Саша хочет как лисица навострить уши в надежде услышать хоть слово. — Вы, — голос Саши звучит непривычно громко, — расстались с ней? — Именно. Знаешь, иногда я вспоминаю как было тогда приторно-сладко, и как мы были молоды — и, может, мы совершали глупости, но ни я, ни она не были глупы. Разве что я малость, ибо верил ей. Но мне все ещё иногда хочется вернуться обратно, — наступает тишина, и она сковывает их горла цепями и оковами тайны, которую Валик никому прежде не рассказывал. Ветер и речка стихли, и они не слышат даже собственного сердцебиения — а это немного опасно. — Ты все ещё любишь её? — Саша спрашивает, и у цепей на горле Валика вырастают шипы, которые пронизывают его горло, перекрывая воздух, из-за чего он судорожно облизывает губы. — Нет, — Саша ему не верит, но верить так хочется, — но я все ещё привязан. Отпустил, но привязан. Ты к первой любви всегда привязываешься и не можешь забыть, так у всех. — Валик, тебе это чувство приносит боль, — Саша берет того за плечо, — она тебе приносит чувство боли, ты страдаешь из-за этого, понимаешь? Ты вспоминаешь не с теплом, а с горечью. Если ты не любишь её, то ты бы скучал по тем чувствам, что испытал с ней, а не за ней, ты все ещё не отпустил её, — у Валика ком в горле, но он не хочет плакать — он хочет сбежать, — Тебе нужно отпустить её. — Ты, видимо, никогда никого не любил, — Валик одним движением сбрасывает руку Саши с плеча, и его лицо приобретает ранее Саше не известный пассивно-агрессивный облик. Порой, слова такие острые, что ты испытываешь физическую боль, когда слышишь их — поэтому у них сейчас парное ранение в области груди. у Саши ком в горле, но он не хочет плакать — он хочет сбежать. — Ты не можешь знать лучше меня, не можешь знать, что я чувствую, и что приносит мне боль, что тепло, что горечь. Может я улыбаюсь, а на самом деле рыдаю, или наоборот. Ты не имеешь права говорить так, пока не знаешь всей ситуации, а я тебе рассказал лишь малость. Лишь тебе рассказал, и даже если я её и люблю, мне не больно из-за неё, мне абсолютно не больно. Ты моего возраста, но определенно глупее меня, — ранее влажная ладонь превратилась в кулак, и помимо ладони у Валика сжимается что-то внутри. Саша открывает рот, пытаясь что-то сказать, но получается лишь непонятный тяжелый скрип. Молчать — лучшее, что он может сделать в этой ситуации. «Молчать — лучшее, что я вообще могу сделать в этой жизни», думает Саша, и его попытка помочь оборачивается против него. Он думает, что извиняться сейчас — не стоит, и ему нужно все обдумать. Валик закрывает глаза, думая, насколько груб он был сейчас, но получается лишь женский силуэт, и тот мотает головой. Не думать — лучшее, что он может сделать в этой ситуации. «Не думать — лучшее, что я вообще могу сделать в этой жизни», думает Валик, и его попытка залечить свои же раны оборачивается против него. Он думает, что извиняться сейчас — не стоит, и ему нужно все обдумать. Валик встает, берет в руку корзину и идет по тропинке на выход из леса. — Саша, поднимайся, время уходить, Юля, наверное, нас уже ищет. Он хочет посидеть ещё немного, но ключ от сарая, где находятся велосипеды, заставляет подняться пошатываясь. Они идут, и вроде, наконец-то, сбегают от того места, где они были, сбежали от той темы разговора. Но внутренние мотыльки обоих все равно бьются об стены грудной клетки, а это значит, что им нужно пока что сбежать друг от друга.