Утопиться в Море

Делать было нечего — нужно было найти где-то перевязочные материалы и уголок, где можно в спокойствии залатать рану. — Неправильно ты, горбатый дяденька, руками шевелил. Трёх человек насмерть уходил. Тебе теперь всю дорогу этот грех нести. Не отмоешься. Бурах повернулся в сторону, откуда раздался голос. Он увидел подростка в маске собачьей головы. Из двух неаккуратно прорезанных дырок ярким огоньком поблёскивали глаза. Артемий вспомнил, что видел похожее создание в своём сне и понял — от такого не жди ничего хорошего. Пёсья голова сидел на краю вагона, болтая худосочными ногами. — Ты кто такой, пёсик? — спросил Бурах собеседника. — Я такой, пёсик-поводырь. Ну, и сторожевой заодно. Сижу вот, душу твою караулю. Помрёшь — отведу куда надо. — Нет. Рано пока. Лучше этих трёх бедолаг провожай. — Ага. А всё-таки ты зря так резко с ними. Вжик-вжик — и три жмура. У нас так не принято, тут правила другие. Не так надо было. — Ничего. Правильно ты сказал — мой грех, мне и нести. — И понесёшь, никуда не денешься. Теперь тебе за них и мстить будут. Двое-то убёгли, сейчас полгорода на ноги подымут. А народ у нас простой. Мигом отправят извиняться перед этими, что тут лежат. — Выхода другого не было. — Нежнее с людьми надо. Ну вот убедил ты этих, побежали они от тебя — так и пускай себе бегут. Обратно не вернутся. — В другой раз отпущу. — Этот вот, который с ножом на тебя полез, — Кирик с Кожевенного. Его не жалко. Дурной был мужик. — А остальные кто? Которых жалко? — А шут их знает. Работяги какие-то. По рукам видать, на консерве трудились. — Чего ж они такие злые-то? На консерве платят плохо? — А пёс его знает. В городе бают, этой ночью убили кого-то. Пойти понюхать, что ли… Авось да не врут. — Да нет, лучше пусть врут. Хватит на сегодня крови. Артемий, пошатываясь, поплёлся дальше. В глазах у него резко потемнело, и он свалился на мокрую от росы траву. Он взглянул на ладонь, которой он зажимал рану на боку — она была липкая и красная. Бурах понял, что до дома отца он не сможет дойти — он истечёт кровью ещё на полпути и упадёт замертво на брусчатой дорожке где-нибудь в районе Жильников. Оставался только один вариант — раньше у них с друзьями была тайная база на складах, в которой они прятались от всего остального мира и совершали набеги на поезда. Возможно, там осталось что-то из старых припасов — а если и нет, то там хотя бы можно было бы немного отдохнуть и продумать дальнейший план действий. Он поднял глаза и увидел перед собой птичью фигуру. — Чёрти что, — выругался Артемий вслух, и про себя продолжил. — Не хватало только галлюцинаций. Плохо дело, значит. Если свалюсь без сознания — это верная смерть. Надо идти. Птичья сущность приблизилась к лицу мужчины, от чего того в нос ударил резкий запах антисептиков и спирта — запах больницы. — У тебя меньше двух недель, Бурах. Дней двенадцать. Так что используй отведённое тебе время с умом, — склонив голову на бок, каркнула птица. — Я намерен прожить не меньше восьмидесяти лет. У нас в роду все — долгожители. Артемий отмахнулся от фигуры, встал с мокрой травы и, покачиваясь, побрёл в сторону складов. Когда он добрался до цели, солнце уже вылезло из своей берлоги и вовсю проводило свою утреннюю зарядку на небосводе. Теперь не скрыться в ночной тишине, не спрятаться от взглядов прохожих в переулках — пришлось бы идти в прямое противостояние с жителями города. Наверняка, уже весь Горхонск на ушах и ищет мужика в крови с приметами младшего Бураха. Главное, чтобы об этом не узнал отец. Не такой встречи он хотел бы спустя столько лет — вернулся сын хирург-недоучка и убийца. Не служитель, не будущий менху, не Гаруспик. Недостойный преемник его знаний. Артемий подошёл к дверям в железный бокс, и по подожжённой металлической бочке, стоящей рядом, понял, что там кто-то находится. Главный вопрос был — друг или враг? Не получит ли он пулю в лоб на входе? Был только один способ проверить. И Бурах толкнул дверь… По обеим сторонам от входа стояли коробки, ящики и прочий груз. Хозяин данного склада явно имел серьёзный бизнес. А вот насчёт легальности этого бизнеса были сомнения. На входе сидел широкоплечий бугай под два метра ростом, по всей видимости, исполняющий роль охранника. Заметив окровавленного Артемия, он встал и направился в его направлении явно не с дружелюбными намерениями: — Ты не туда забрёл, мясник. Ваш Термитник в другой стороне. — А я и не мясник. Я вообще не из Уклада. А этот склад раньше был наш. Хотелось бы узнать, что стало с прошлым владельцем. — Не положено тебе знать. И находиться здесь тоже не положено. Если сам не пойдёшь — я тебя выставлю. — Попробуй. Силёнок не хватит. — Ты посмотри какая храбрая птица. Перья повыдерганы, кровью вся истекает, а глаза всё равно рвётся выклевать. Щас я тебя на бульон-то распотрошу. — Отставить, Василий, — послышался знакомый голос из-за спины охранника. — Обойдёмся сегодня без бульона. Пропусти гостя. Бугай всё продолжал жечь взглядом Бураха, но слову вожака перечить не стал. Отошёл в сторону и открыл взору Артемия его спасителя. Григорий Филин — он же Гриф — стоял в середине комнаты, скрестив руки на груди, и надменно улыбался. Рыжий, со смеющимися глазами, казалось, он совсем не изменился за прошедшие годы. Только огонёк в его взгляде был более взрослым, более печальным. — Ну здравствуй, братуха. Еле признал. Потолстел, забурел. Хороша, видимо, кормёжка за кордоном… или где ты там был. В дверной проём еле помещаешься. Вот только бледноват, но это легко исправимо, — саркастично промолвил Гриф. — Здравствуй и ты. Не был я ни за каким кордоном. Учиться я ездил. — Пошёл, значит, по лесенке вверх? — Да если бы… — Мышки нашептали, что ты едва как прибыл, сразу убийцей заделался. Значит, нашего полку прибыло? Ничего, у меня и схоронишься. На Складах я хозяин. Найдём тебе скромный уголок. Залатаешься, на ноги встанешь и тогда отпустим птичку в свободный полёт. — Я не убийца — я защищался. Да и некогда мне прятаться, Гриф. Меня отец ждёт. — …ты ещё не знаешь? — О чём? — Медведь, старика твоего убили. Сегодня ночью. — Что? Врёшь! — Вот это расклад так расклад… А народ-то дурак, тебя за это ловит, да кто ты такой — не ведает. Ну да это мы поправим. Только время дай. — Сам всё поправлю… Впрочем, поправляй, если хочешь. — Мстить будешь? Или чего поумнее придумаешь? — Для начала узнать бы, кто… А там видно будет. — Только к Сабурову смотри не ходи! Такой волчара, что хоть к чёрту под начало. Комендант аж до самых гланд. Сначала в клетку засадит, а через полгода вспомнит, что покормить забыл… А то я знаю тебя, ты ж в правду веришь, дурак. — Помолчи немного, а? — Ладно, ладно… Артемий хотел было растереть уставшее лицо руками, но вовремя вспомнил, что его ладони были в крови и грязи. Он посмотрел на куртку в том месте, где была рана. Кровь пропитала и хлопок рубашки, и брезент куртки, и даже уже начинала течь по штанине. — Есть у тебя чем залататься? — обратился раненый к хозяину склада. — В соседней комнатке есть ящичек. Бери всё, что понадобится. — Спасибо, Гриф. Бурах встал с ящика, на котором сидел, в глазах на секунду потемнело, но он как ни в чём не бывало продолжил идти. Он поднял голову вверх, выпрямил спину, всем своим видом стараясь показать, что ему не больно. Но твириновая невеста, молодая девушка в ритуальном степном платье, видела его насквозь. Она одарила Артемия таким жалобным взглядом, что тому пришлось отвести глаза в сторону. На его лице проступила гримаса отвращения. Последнее, что ему сейчас было нужно — это жалость. От жалости он чувствовал себя слабым, а ему как никогда нужны были силы. Войдя в комнату, Артемий сразу же осмотрел своё временное прибежище. Нужно было понять, какие ресурсы в его распоряжении и что можно с этим сделать. Рукомойник, из которого капала вода — хорошо, можно промыть рану и застирать пятна крови на одежде. В деревянном ящике, на котором дрожащей рукой был нарисован красный крест, нашлось несколько бинтов, иголки с катушкой ниток, скальпель, немного проржавевший, но всё ещё острый, и несколько небольших стеклянных бутылочек. Артемий взял одну из склянок и покрутил в руках. Ему в голову пришла странная идея. Он снял куртку, рубашку и скинул их на пол. Затем он откупорил деревянную крышку пробирки и прислонил горлышко к ране. Когда склянка заполнилась чуть больше половины, он остановился, воткнул крышку обратно и убрал всё в свою сумку. Интуиция подсказывала, что кровь ему ещё пригодится. Хоть в теле, хоть вне него, от этой жизненной эссенции был толк. Это в нём говорили наравне и степной Гаруспик, и столичный, а также полевой, военный, и «ещё-всего-понемногу», хирург. Бурах подошёл к умывальнику и стал промывать рану. Мутно-красная вода стекала по металлу раковины и исчезала во тьме сливного отверстия. Словно потоки жизни выходили из бренного тела и устремлялись во мрак космического пространства. Артемия помутило от такой аналогии, и он продолжил процедуру, стараясь ни о чём не думать. Но негативные мысли имеют свойство преодолевать даже самую стойкую силу воли. Вот и сейчас — мысли о смерти отца не давали покоя. Неужели Гриф не врёт? Да с чего бы ему. Может, они с друзьями договорились подшутить над ним? Но в их компании никогда не было таких жестоких шуток. Да и то письмо отца… И нападение на станции. Всё складывалось в общую картинку, только Бураху хотелось взять каждый кусочек этого паззла и растереть его в пыль, лишь бы не видеть это печальное изображение. Лишь бы не считать отца мёртвым. Вода стала прозрачной, а это значило, что нужно переходить к следующему шагу операции. Как только он развернулся, чтобы подойти к инструментам, дверь в комнату резко распахнулась. На пороге стояла степная невеста, та самая, что обдала его взглядом жалости. В руках она держала бутылку твирина. Как только она заметила, что Артемий был по пояс обнажён, она сразу же закрыла глаза ладонью и протянула бутылку вперёд. Щёки её заалели, и она, борясь со степным акцентом и неловкостью, выпалила: — Гриф дал. Сказал, может помочь. — Баярлаа, басаган, — дальше Бурах уже крикнул в сторону Филина, — Спасибо, Гриф. Но мог бы и сам сходить, не смущать девушку. Он услышал, как тот хмыкнул, и даже с такого расстояния почувствовал его хитрую улыбку. Покачав головой, Артемий забрал бутылку из рук девушки, и та ушла, закрыв за собой дверь. Теперь пришло время Бураха жалеть девушку. Она совсем юная, возможно, лет 16. И если ей повезёт, то она проживёт ещё пару годков, прежде чем сыграют её свадьбу. Скажем так, Степь и её Уклад настолько суров, что невесте вряд ли удастся пережить этот праздник. Хотя, если она с таким спокойствием отдала Артемию твирин, да и ещё сидит в ногах у Грифа… Возможно, она уже не часть народа. Сбежала, предала традиции за пару звонких монет и возможность пить настойку, когда ей хочется. Но она вернётся. Они всегда возвращаются. Услышит зов крови, выйдет в бесконечные поля и будет танцевать до мозолей на ногах, до разрывов на тонкой ткани платья. Пока не упадёт на землю от бессилия. И Степь улыбнётся — её дитя вернулось домой. Артемий, тоже дитя, и тоже вернулся домой… для того, чтобы узнать, что его отца больше нет, и его роль в Укладе теперь придётся занять ему. Бурах откупорил бутылку с настойкой и облил свои руки и иглу. Спирта под рукой нет, приходится импровизировать. Он почувствовал аромат трав, перебивающий даже яркий алкогольный запах. Он сделал глоток, но не для того, чтобы обезболиться — как врач он прекрасно понимал, что алкоголь не работает как анальгетик — а чтобы унять дрожь в руках. По горлу скатился горячий алкогольный ком, оставляя за собой горько-сладкое послевкусие. Затем, последовал ещё один глоток. Он уже не так обжигал пищевод, но всё также оставлял на языке вкус воспоминаний. Вкус юности, ночных побегов из дома, костра и украденных бутылок с настойкой у отца. Артемий тяжело вздохнул. Он посмотрел на свои руки — не трясутся. Значит, подействовало успокоительное. Оставалось только наложить несколько швов на рану. Острая игла, по форме больше напоминающая рыболовный крючок, проткнула кожу насквозь, протаскивая за собой шерстяную нить. Бурах не шипел, не стонал, не ругался — слишком уже привык к такому. Многочисленные шрамы на теле это подтверждали. Война научила — стонать бессмысленно, никто тебе не поможет, ты должен взять себя в руки и просто делать, что должен. Вот и сейчас, пальцы, испачканные кровью, должны шить тело, которому они принадлежат, тело, которое может умереть, если остановиться и дать ему истечь кровью. Артемий пытается делать стежки ровными, аккуратными, но зашивать самому себя трудно, неудобно. Наконец, последние движения иглы — и ножом отрезается нитка. Бурах берёт бинт, отрывает он него кусок, мочит в твирине, дезинфицирует края раны, вытирает запекшуюся кровь. Моет руки. Затем садится на кушетку, запрокидывает голову назад и несколько минут смотрит в потолок. Ржавый металл с облезшей краской не вызывает никаких эмоций и мыслей. Словно с грязным бинтом и окровавленной иглой Артемий выбросил всё из своей головы. Он берёт в руки бутылку твирина и пьёт большими глотками. Становится тепло, а через несколько минут в голове возникает лёгкий туман. Не в силах бороться с этим мягким наваждением, Бурах закрывает глаза и позволяет унести себя в царство к Морфею. Прошло около полутора часов, и старые часы скрипящим звоном дали понять, что отдых закончился. Артемий ещё не успел до конца протрезветь, но уже мог управлять своим телом, что является неоспоримым преимуществом твирина перед любыми другими алкогольными напитками. Конечно, им можно напиться до тошноты и потери сознания, но до тех пор, пока ты знаешь меру, сознание будет туманно настолько, насколько нужно. А это «нужно» уже определяет сам употребляющий. Бурах встал, на шатающихся ногах зашагал в сторону умывальника. Но тут на границе его поля зрения он заметил что-то неестественное. Что-то, чего раньше не было. В углу комнаты он заметил тень человека. Такую он уже видел во сне в поезде. Приглядевшись, он понял, что это существо — нечто среднее между тенью и человеком: низкого роста, истощенное, одетое с пяток до шеи в черный костюм, а на его лице маска с печальным выражением лица. Человечек стоял в неестественной позе, всеми своими конечностями выдавая свои невероятные страдания. Казалось, что это актёр какого-то театра репетирует свою роль. Но откуда взялось это чудо драматургии? Действие ли это твирина или реальность? Оставался лишь один способ выяснить. — Ты кто такой? — спросил Бурах. — Тень. Можешь считать меня совестью Грифа. Всё встало на свои места — это галлюцинация, вызванная недосыпом и употреблением настойки. Впрочем, ничего нового. — Вот всегда знал, что его совесть находится где-то рядом — но всё же отдельно от него самого… — Ты знаешь моего хозяина. Он твой друг и не слишком-то изменился с тех пор, как вы виделись в последний раз. Он всегда любил ходить по лезвию ножа. Никогда не любил законов. Но подлым, безжалостным — не был. — Но всё-таки изменился. — Он хочет казаться правителем бандитов. Царьком местного воровского мирка. Не быть, а казаться. Играть в подпольного воротилу… На самом деле, он не таков. Для него это всё… — Понарошку, что ли? Смешно. — Город у нас такой. Знаешь сам — это очень хороший город. В нём живут красивые люди. И даже гости — и те… особенные. Горхонск одухотворён необычной мечтой. Настоящей жестокой преступности нет. Воры и крысы — и те помягче. — Мечты — это всё там, наверху. Поближе к Площади Мост. — Сказать, о чём он сейчас больше всего тревожится, твой старый друг? Он тут играет перед тобой лихого жигана, но внутри у него всё колотится. — Ну? — Он тревожится о том, что начала литься кровь. Скорее всего, эту кровь пустили его человечки. Те, что тёрлись тут возле него, до поры зубов не показывая… Ты решишь, что он держит их в кулаке… а значит, сегодняшняя истерия — это его рук дело. — А ты почём знаешь, что он такой совестливый? — Я его тень. Мне ли не знать, о чём сейчас тревожится его сердце. — Чувствительно. — Может, он косвенно и причастен. Может, он их распустил. Может, он развратил безнаказанностью и болтовнёй о том, что любой закон — это цепи, которые надо рвать, чтобы стать человеком… Но крови он не хотел и не хочет. Ты помни об этом. — Ладно, тень. Ты меня немного успокоила. Тень растворилась в пространстве, снова оставляя Артемия в одиночестве. Он пожал плечами и вернулся к изначальному плану — дойти до умывальника. Холодная вода освежала, немного возвращая бодрость. Лучше полноценного сна, конечно же, ничего не могло быть в такой ситуации, но выбирать не приходится. Слишком многое ещё нужно успеть сегодня. Распахнулась дверь. Вошёл хозяин пропавшей совести. Он недоуменно уставился на Бураха и спросил: — Ты с кем сейчас разговаривал? — Да так, сам с собой, — как ни в чём не бывало ответил Артемий. — Эка тебя накрыло, Медведь. Тяжело, да? — Тяжело, Гриф. Но уже никуда не денешься. Григорий сел на кушетку и продолжил: — Ты это, если совсем всё плохо будет, приходи, найдём тебе работёнку. — Ты уж извини, но я как-нибудь сам. Не по душе мне твоя работёнка… — Тебе надо шире смотреть на мир. Жизнь выходит за пределы законов. Что людских, что гражданских, что ваших степных. Иногда надо закон переписывать под себя. Укладывать его под себя, так сказать. Гриф широко улыбнулся, довольствуясь игрой слов. — Тебе и твоим ребятам бы только уложить… Вон, твой «охранник» на входе сразу готов был меня отправить по известному адресу. Впрочем, ладно, не будем об этом. — Ну, давай не будем. Несколько секунд оба мужчины сидели в тишине. Каждый из них думал о чем-то своём, и смотрели они в противоположные стороны. Гриф — в окно, Бурах — на обшарпанную дверь. Григорий прервал молчание: — Ты уже виделся с кем-нибудь из наших? Со Стахом? С Ларой? — Нет, никого ещё не видел. — Со мной они уже не те, что в детстве. Дружбу старую забыли. Форель — та совсем нос воротит. А со Стахом с год как натянулось. Давеча вот звал его прийти — даже не отозвался. — А зачем звал? — Видел, что на улицах делается? Взбесился народ, как про убийство узнал. Не то тебя ловят, не то чуду степную… Вот и мои ребята под толпу попали, доктор нужен. А кто их теперь заштопает, когда бати твоего не стало? Только Рубин и мог бы. Первый ученик у него был. — Давай заштопаю. Я умею. Тут они? — Да я уж вижу, умеешь, — без доли сарказма сказал Гриф и кивнул в сторону раны Артемия, — Не, не тут. Кукиш вернулся, говорит — схоронились в доме одном. Лежат, смерти ждут. Ягода — тот совсем плох, кончается; что-то в брюхе у него застряло. Вот народец, а!.. Каждый — оборотень. Хоть на вид и не бандит, а зверь у всех внутри сидит. — Ладно, схожу, гляну, чем можно помочь твоему Ягоде. — Ты посмотри, чего у него там лишнего в брюхе. А вырежешь — не выкидывай, мне принеси. Авось пригодится. — На память что ли? Ты всё такой же дурной, я погляжу… Горбатого могила исправит. — Не исправит, — подмигнул Григорий. Филин встал и направился по направлению к двери. Прежде, чем выйти, он развернулся и сказал: — Тут на складах напротив есть пацанята, во главе у них атаман Ноткин. Мы с ними, скажем так, в контрах. Малышня лезет не в своё дело, слишком стараются во взрослые игры играть. Но разведчики из них хорошие. В другом конце города чихнут — они уж тут как тут. Может, они чего полезного подскажут. Только не говори, что я рассказал. Скажут ещё, что я мягкосердечным стал. Такой репутации мне не надобно. — Спасибо. Григорий лишь кивнул и вышел из комнаты. Бурах надел рубашку, куртку. Он посмотрел на дыру в ткани, но понял, что сейчас у него нет сил зашивать ещё и одежду. Он подумает об этом потом, когда будет время. Он взял свою сумку с кушетки и отправился на выход. Перед тем, как покинуть склады, он кинул сочувственный взгляд на степнячку, насмешливо улыбнулся охраннику на входе и вышел, хлопнув железной дверью. На улице он понял, какая духота заполняла складское помещение. На улице же царил прохладный осенний ветерок, наполненный запахом костра, горящего в бочке. Артемий направился на обратную сторону складов. Туда, где по словам Грифа, находится убежище малолетних разбойников. Его шаги были бодрее, чем до этого, но рана в боку давала о себе знать на каждом шагу. Но он стиснул зубы и зашагал чуть быстрее, ведь сегодня ему нужно было столько всего успеть. Нужно было сходить к дому отца, проверить, всё ли в порядке; договориться об организации похорон, если Гриф сказал правду; навестить Станислава Рубина и Лару Равель, оставшихся двух друзей; и самое главное — понять, как жить дальше. Пока Бурах шёл в своих размышлениях, он наткнулся на странную картину — двое мужчин стояли рядом со степной девушкой. Девушка же выглядела очень грустно, и словно вжималась спиной в стену. Казалось, что молодые люди чем-то обидели её и продолжают ей докучать. Артемию не хотелось очередной драки сегодня, но и мимо несправедливости он пройти не мог. Поэтому, подойдя чуть ближе, он окликнул парней: — Эй. Что здесь произошло? — Обиделась она, видно… Или стыдно ей? Уж отпустили её — иди, говорю, сердечная — а она всё стоит, не уходит, — ответил один из мужчин, усатый, с фуражкой на голове. — Мы что ж, с уважением отнеслись. Только ножки, значит, проверили. А без этого никак нельзя. Ну, человечьи ножки, всё по чести. Иди, говорю… не уходит. — Ножки? Зачем ножки? — Не костяные, не глиняные. Настоящая девушка. Не шабнак. Что ж, коли настоящая — так пускай идёт. А вот не уходит… оскорбилась, стало быть. У них, у степняков, мораль особенная. Страха смертного нет, тело резать жалеют, а стыдятся на странное. — Какой ещё шабнак? — Шабнак… да чучело это из степных сказок. Земля выплёвывает, говорят. Женский вид принимает и идёт убивать человека. Да бред это всё! А хочешь не хочешь — велено проверить. Дело служивое. — И что, вы в эти сказки верите? — Да ты нездешний, что ли? Чего тут только не насмотришься… Земля такая, значит, особенная. Дышит. — Здешний, здешний. Подзабыл только немного. А вы вообще кто такие-то? — Мы люди Сабуровых. От каждого из трёх домов, значит, челядинцев отрядили, убийцу ловить. От Ольгимских. От Каиных, ясно. Ну и от Сабуровых, само собой. Мы сабуровские и есть. А ты-то сам кем будешь, мил человек? — Я сын Исидора Бураха, Артемий. Шесть лет не был, только вернулся. — Как же… Батюшке вашему поклон земной. Почтеннейший человек, дочку мою с того света, можно сказать, вернул. Уж и не чаяли, что выживет. Так и передайте, мол, Пётр Козодой кланяться велел. Артемию не хотелось распаляться перед незнакомцем о смерти отца, тем более, что в этом он не был до конца уверен, поэтому он просто кивнул и на прощание сказал: — Передам. Только не стойте над душой у девушки. Не утешите, давите только. Идите себе. Степнячка посмотрела на Бураха с благодарностью. Он легко ей улыбнулся и пошёл дальше. Он перешёл через железнодорожные пути и оказался на обратной стороне складов. Он увидел синие фонарики, развешенные на верёвке между двумя постройками, и понял, что шифроваться юные бандиты не умеют совершенно. Артемий вошёл в их убежище. Оно было гораздо меньше Грифовского склада, но здесь было гораздо приятнее находиться. Коробки не загромождали всё пространство и использовались в качестве сидений. В помещении также горели синие фонарики, развешанные под потолком. Жителей в данном убежище можно было насчитать более десятка — девчонок и мальчишек возрастом от 5 до 15 лет. Как только Бурах зашёл в помещение, все глаза уставились на него. Артемию даже показалось, что смотрят на него не только детки, но и кто-то из-под крыши. Будто чьи-то жёлтые глаза пытаются понять — друг или враг пришёл, а затем исчезают, пока их не заметили. Бойкий паренёк лет двенадцати, в потёртой кожаной курточке и шапочке на затылке, слез с коробки и подлетел к Бураху. Он оглядел его с ног до головы, а затем крикнул остальным: — Во! Эй, слышите? Доктор этот ваш пришёл! Артемий удивился: — Почему думаешь, что я доктор? — Так с утра же доктора звали. А чужие сюда не ходят. У нас тут не проходной двор, — вытирая нос, констатировал мальчишка. Вспоминая ряд фонариков на улице, сигнализирующих о том, что в этом здании находится что-то интересное, Бурах усмехнулся. Затем он спросил: — Зачем звали? -… Всё уже, — разочарованно молвил мальчишка, — Раньше надо было приходить. Эх ты… доктор. Чуть-чуть бы пораньше пришёл — может, и успел бы. — А что случилось? — Вторых наших потравили. Щенков. Альму, Барса и Волчонка. — Кто потравил? — Да был тут один деятель… Вон, Ноткин суд затевает… тебя тоже хотел. — Ну хоть на суд успел. Не всё ещё потеряно. Девчонка, с длинными худющими ногами и хвостиками по обеим сторонам головы, сидящая на коробке напротив входа решила дополнить разговор: — А Лиза-гад тебя утром видел, между прочим. Как ты из поезда вылез. И как с этими чертями махался. — Что ещё за Лиза? — спросил Артемий. — Он убил Барса, Волчонка и Альму. Ноткин его накажет. — Сначала стоит убедиться, что это действительно он. По личному опыту говорю. Тут раскрылась ширма, прикрывающая заднюю часть склада, и из неё вышел паренёк лет пятнадцати. Коренастый, в стильной чёрной куртке и сапогах. И даже несмотря на то, что мальчик прихрамывал, это нисколько не убавляло его уверенности в себе и авторитетности. Сразу было видно — этот паренёк здесь главный. Бурах решил подойти к нему. — Ты пришёл. Это хорошо. Значит, начнём наш суд, — промолвил атаман. Все в помещении затихли, ожидая дальнейших действий со стороны своего лидера и пришедшего в гости доктора. — Ты здесь главный? На кого отзываешься? — спросил Артемий. — Ноткин. Я тут вроде как вожак. А вот тебя мы пока не знаем. — Я сын Исидора. Артемий Бурах. — Ты нам вот на какой вопрос для начала ответь. Говорят, никакой ты не сын старого Бураха. А совсем даже наоборот. Старый Бурах был врачом и спасал людям жизнь. А про тебя говорят — ты людей убиваешь. Правда это? — Я сын Бураха. Можешь не сомневаться. А правда — что болтают про меня всякое? Наверное, так. — Отвечай, пожалуйста, на вопрос. Убийца ты или нет? — Убивать по-разному можно. Тот, кому случалось убить, — ещё не убийца. — Ты не виляй, пожалуйста. Перед пацанами робеешь, что ли? Не дрейфь. — Кто дрейфит-то? Судите, коли хотите. Не обеднею. — Так что же — убивать можно? Нам важно, как рассудишь ты. Старый Бурах у нас не только врачом был. Он учил нас. Он знал, как надо. Говоришь, ты его сын. Выходит, ты теперь вместо него. Так что скажешь — можно убивать? Недолго думая, Артемий ответил: — Нет. Убивать нельзя. Крепко себе это на носу зарубите. — А за папку своего будешь мстить? -… Может, и не буду. — Хорошо. С тобой теперь всё понятно. Ну что же, мы узнали, что хотели. Суд окончен. Теперь ты можешь идти. — Прям вот всё про меня ясно? Шустрый. Объяснишь мне, если вдруг запутаюсь. Судья и подсудимый так и остались стоять друг напротив друга, а окружающий их суд присяжных разбежался обратно по своим углам и о чём-то зашушукал, создавая в помещении тихий гул. Ноткин несколько секунд смотрел на Бураха, а затем спросил: — А мстить, получается, тоже нельзя? — Нельзя. Жизнь его страшней накажет. — Вот ты говоришь — убивать нельзя, да? Это тебе издалека легко судить. Ты Волчонку косточку не кидал. Из бутылочки Барса не кормил. Лизу в глаза не видел. А посмотрю я, как ты запоёшь, когда его увидишь, предателя. Душу прозакладаю, что не выдержишь и сам ему шею свернёшь. — Ты душу-то не спеши закладывать. — Ничего. Мы Двоедушники. — Это как? — Это так, что каждого из нас — двое. Вон, серый кот, видишь, ловит хвост? Его зовут Артист. Мы с ним неразлучны. — А, понял… Вторая душа — это зверёк? — Верно. Теперь Артемий понял, чьи жёлтые глаза смотрели на него с потолка. — Вернёмся к делу. К чему ты вёл, когда спрашивал про месть? — продолжил Бурах. — А вот к чему. Раз ты такой гуманист, иди и посмотри на Лизу сам. Если и впрямь считаешь, что нехай такой гуляет дальше — так тому и быть. А если поймёшь, что его надо наказать, просто отдай ему вот эту штуку. Сам придёт сюда, как миленький. — И что будет? Убьёте? — Нет, конечно. Ты же сказал — убивать нельзя. Но под землю отправим. Как иначе? — Не нравится мне это. Но я схожу, посмотрю. — Ну что ж, по рукам. Мишка говорит, он у Клей-камня. — Какой ещё Мишка? — Мишка — это девочка. Вон она, сидит в углу. Это она сказала нам, что ты убийца. — Она меня что, видела? — Видела. Только ты не приставай к ней. Ты её и так напугал. — Ладно. Куда идти-то? — Ну, Клей-камень! Дальше в степь от Корзинки. Ты ж тут родился, должен всё знать. Или вы, местные, по-своему звали? — А, ну да… Степняки его зовут Уур Хилу. Это значит «ненависть». Бывайте, волчата. По дороге к выходу Артемия остановила рыжая девчушка. Она посмотрела на Бураха своими большими зелёными глазами, взяла его за рукав и потащила за собой. Они подошли к импровизированному столу, который, как и вся мебель вокруг, являлся ящиком. Стол был накрыт импровизированной скатертью, которая была копией красного клетчатого платка, висящего на шее у девчонки. Артемий улыбнулся. На платке лежало несколько кусочков хлеба, полупустая бутылка молока и бутылка с прозрачно чистой водой. — Спасибо тебе, что пришёл, не испугался, — молвила девчушка, смешно шевеля веснушчатым носом, — А вот и поклон для тебя. Уж сколько собрали… не сердись. А то нам самим кушать нечего, вон, сколько ртов. — Спасибо, девочка. Когда я обустроюсь в своём доме, приходите туда. Тоже вам поклонюсь. — Не очень он свежий, конечно… Да и маловато. Молока тоже чуть-чуть. А зато водичка свежая! Ночью в овраг ходили. — Ты что? Оставьте себе, раз у вас мало. — Нельзя. Ты гость, это твой поклон. Ты что? Мы справляемся. Бери-бери, а то нам удачи не будет! Нам удача нужней, чем еда. — А если возьму у голодающих огольцов — удачи не будет мне. Даже не думай. Он поблагодарил девочку и поспешил удалиться, пока ещё кто-нибудь из ребят не решил к нему привязаться. Возможно, если бы обстоятельства сегодняшнего утра сложились иначе, он остался бы здесь подольше. Ведь это место, не смотря на свою обшарпанность, было наполнено уютом. Но время — нетерпеливый товарищ, оно не будет ждать, пока Артемий нагуляется и пообщается со всеми жителями города. Шагая по извилистым тропинкам, Бурах заметил, что Склады изменились за время его отсутствия. Железные коробки стояли плотнее друг к другу, чем раньше. И словно были меньше в размерах. Может Гриф был прав — Артемий действительно изменился за это время? Вырос, стал шире в плечах? Или ткань его памяти уже начинала расползаться на нитки? Решив не делать поспешные выводы, пока он не увидит основную часть города, Бурах ускорил шаг и направился в направлении Клей-Камня. Чтобы попасть к Клей-камню или Уур-Хилу, нужно было пройти насквозь все склады и выйти к станции. Туда, где пару часов назад произошёл неприятный инцидент с нападением. Артемию очень не хотелось туда возвращаться, по крайней мере, сегодня, но делать было нечего — он пообещал Ноткину разобраться с Лизой. А слово своё он держит. Да и не хотелось ему, чтобы ребята делали поспешные выводы. И отправляли предателя под землю. Для неподготовленных эта прогулка может стать участью похуже, чем смерть. Перейдя через железнодорожные пути, Бурах обнаружил то, что искал. Клей-Камень скорее напоминал Стоунхендж в миниатюре. Или когтистые пальцы, торчащие из земли. И под одним из таких когтей сидел искомый Лиза. Артемий узнал его по заплатке, неровно пришитой к старой прохудившейся курточке. Этот самый парнишка был свидетелем утренней потасовки. — А! Старый приятель! Вижу, тебе полегчало. Какими судьбами? — едва завидев фигуру Бураха, начал парнишка, — Что, там, в городе, совсем тебе невмоготу? Ничего, степь широка — всех спрячет. — Привет, приятель. Нет, я сюда не прятаться пришёл. — И то дело, приятель. От себя-то всё равно не спрячешься, как люди говорят. — Где-то тут укрылся один опасный тип. Видел кого? — Не-а. Не видал. Это место тихое. Нас тут только трое — ты, да я, да мы с тобой. — Нету тут никаких «мы с тобой». Выходит, что двое. А стало быть, ты один. — Не-а. Степь всегда сотней глаз смотрит. Всё видит. Всё запоминает. Не трогай меня, дяденька убийца. Я тебе пригожусь. Разнюхал я тут, что один из тех, что на тебя напал, прячется в сторожке у Ласки, местной кладбищенской смотрительницы. Делай с этим, что хочешь, — голос парня дрожал, он пробовал выменять информацию на свою жалкую душонку. Артемий тяжело выдохнул, пытаясь удержать себя в руках: — Ты зачем же это сделал, сволочь? Зачем собак отравил? — Это Двоедушники сволочи. А Ноткин — тот самая первая сволочь. А как наказать сволочей? Сделать так, чтобы страдали, верно говорю? Их самих хоть бей, хоть режь — страдать не будут. Утрут сопли и дальше будут сволочить. А надо так, чтобы у них сердце болело. Чтобы поняли! — Ты отвратителен. Уйди с глаз моих. — Вот и славно. Вот я и пойду себе. И ежели тебе надо, чтобы кто подтвердил, что ты на рассвете приехал, а стало быть, этой ночью никого не убивал — только свистни. Прибегу к Сабурову, всё засвидетельствую. — Мне ничего от тебя не надо. Сгинь с глаз моих. И пацан рванул прочь, сверкая босыми пятками. Бурах прислонился спиной к одному из камней и стал глядеть в степь. Правильно ли он поступил? Может надо было придушить гадёныша и бросить его прям тут? Или отдать ему поводочек, чтобы Двудушники отправили его погулять под землю? Единственную вещь Лиза сказал правильно — степь всё видит. И сейчас она смотрит на него с одобрением. Значит, эта Линия была верная. И другой не нужно. Он же Гаруспик, видящий Линий, читающий судьбы. Эта была роль отца, теперь же она принадлежит ему. И нужно отыграть её с достоинством. Бурах вернулся к Ноткину и его компании в смятении духа. Он чувствовал, что поступил правильно. Но почувствуют ли это ребята? По какой-то странной причине, ему было не всё равно, что они подумают и что скажут. Когда он подошёл к атаману, тот пребывал в хорошем настроении: — Артист считает, что ты неплохой человек. И не только он. Поэтому вот, смотри. Мы торжественно даём тебе вот этот поводок. Это значит, что ты здесь всегда желанный гость. И что может быть, когда-то у тебя появится свой Второй. Не у всех людей такое бывает. — Не спеши меня хвалить. Я отпустил вашего отравителя. Ноткин отвернулся в сторону, что-то судорожно обдумывая, потом молвил: -… Отпустил? — Отпустил. — Всё в силе. И поводок останется у тебя. Только сейчас уйди. Мне надо подумать. — Думай. Это никогда не лишнее. Одним делом меньше. Мальцы обошлись без кровопролития. Урок милосердия преподан. Оставалось самому Артемию его усвоить. Для этого нужно было зайти на кладбище, в сторожку некой Ласки. Погост находился по правой стороне железнодорожных путей в дальней части города. Пешком идти — около получаса. Рана в боку снова предательски заныла. Бурах проигнорировал сигналы своего тела и отправился в путь. Выйдя из убежища Двудушников он почувствовал что-то неладное. И точно — тут же из-за угла появился мужчина, похожий на тех, кто нападал на Артемия утром. Хотя все, работающие на консервной фабрике, походили друг на друга. Одинаковые костюмы, кепи, походка вразвалку… Но этот же фабричный чуть ли не бежал. Бурах сжал кулаки и напрягся. Но подлетевший к нему мужик не спешил начинать драку, лишь спросил, отдышавшись: — Ты сын старого Бураха? Я тебя повсюду ищу. — Ну, предположим, что я. А ты кто такой? — Перевозчик. — Чего тебе, перевозчик? — Дурные вести для тебя. — Куда уж хуже… — Человек с твоими приметами пролил кровь. Об этом стало известно. Люди ждут расправы. Говорят, что именно тот, кто убил трёх людей сегодня на станции, виновен и в смерти Симона Каина. — На меня напали. Я защищался. Пришлось резать. — Резать? Это ты зря. Хуже нет, чем разрезать целое тело. Думаешь, если отцу твоему можно было, стало быть, можешь и ты? Ты не он. — Ошибаешься. Я теперь тоже хирург. За этим и уезжал. Учиться. — Ты ни при чём, я это знаю. Потому что я перевозчик. Почти перевозчик. Я машинист. Мне известно, что ты был у меня в вагоне. — Я, кстати, был там не один. — Нет. Ты был один. Перевозчики чувствуют вес. В поезде был один человек, и это был ты. — Да, конечно… Я так и подумал, что это был сон. — Нас, перевозчиков, тоже не слишком тут жалуют. Поэтому мы будем тебе помогать. Иди к пристани, покажи червю своё лицо — он отвезёт тебя, если дашь ему ноготь. Покажи своё лицо человеку — он снарядит тебя в путь. — Спасибо тебе. Каждый отправился своей дорогой. Машинист — на станцию, Артемий — на кладбище. Пока что в прямом смысле. Хотя, после таких новостей, стоило быть аккуратнее и пока что лишний раз не «светиться» на людях. Иначе на кладбище он пойдёт уже не своими ногами. Бурах дошёл до того места, про которое ему рассказал машинист. Огромная дыра в красном кирпичном заборе была хорошим ориентиром. Артемий нырнул в неё и оказался на задворках рядом с рекой. На самом берегу стояло двое — мужичок с подозрительным выражением лица и червь — степной получеловек. Чуть поодаль, на скамейке грели руки у костра в бочке местные бродяги. Сначала Бурах решил обратиться к подозрительно выглядящему мужику. Тот готов был продать Артемию револьвер по заниженной цене, но даже таких денег у хирурга с собой не было. Ему не хотелось больше проливать крови, но где-то внутри чуйка подсказывала, что сегодняшнее нападение — не единичный случай. Грядёт что-то более серьёзное. И нужно было себя как-то обезопасить. Мужчина сказал, что он подержит бронь ещё два дня и, если Бурах передумает, он сможет забрать оружие. Потом — мужик продаст кому-нибудь ещё. Артемий пообещал достать нужную сумму и вскоре прийти. Затем Бурах обратился к червю, стоящему рядом с лодкой. Степной человечек был низкого роста — он едва доходил Артемию до плеч. Он напоминал курут — шарик из кислого молока — такой же округлый и с белой кожей. На его пухлом лице блестели обычные человеческие глаза, только они были навыкате, и в них выражалась невероятная тоска. Червь по шею был укутан в тёмные ткани, руки были скрыты в варежках. Он оказался паромщиком, который перевозит людей по реке Горхон через весь город за «ногти» — особенные медные монетки с отверстием в центре. — Мы верим, что ты не убивал нашего патриарха. Мы будем перевозить тебя по Жилке и Глотке, притокам Горхона, нашей доброй реки. Но всё равно перевозка только за ногти. Иначе нельзя, — нараспев произнёс червь. — Почему вы мне верите? — Потому что мы перевозчики. Мы знаем, каким путём ты приехал и когда это произошло. Убивали ночью. Ты прибыл утром. Мы почувствовали, что в город прибыл ещё один человек. Мы же ведём людям счёт. — Да, я помню про ваше чутьё. Это что-то про вес, да? — Да. Приблизительно так. Когда отрываешься от земли и начинаешь скользить по воде — лучше чувствуешь, какой человеческий вес Мать Бодхо несёт на своей старой спине. — Люди боятся воды. — Горхон — добрая река. Но вода из Горхона — не для людей. Пить из Горхона нельзя, заходить в реку тоже не стоит. Мы идём по кромке. Это страшно. Поэтому нам нужны ногти. Чтобы всегда можно было вернуться обратно. — Понятно. Бурах пожалел, что река не тянется до кладбища — слишком много ему ещё предстояло пройти, а силы уже были на исходе. Он поблагодарил Червя за предложение, и отправился дальше. Путь вдоль железнодорожных рельсов, казалось, продолжался вечность. Артемий видел канаты, по которым с боен в город поступало мясо. Он видел огромные здания машинных цехов. Один из них, казалось, был совсем заброшен. Сидящая внутри своего хозяина юная версия Бураха захотела позвать своих друзей, чтобы залезть туда и посмотреть, что там может быть интересного. А интересное всегда находилось. Так они и нашли тот самый склад. Так они находили сокровища в виде иголок, крючков, бусин и пуговиц. Это была валюта местного молодого поколения. На неё можно было выменять другие ценные вещи вроде гильз из-под патронов, сухарей или ягод. Степные ребята, хоть и держались преимущественно особняком, иногда тоже участвовали в обмене. В список их сокровищ входили степные обереги, катушки с нитками и курут. Один раз Артемию удалось даже выменять у какого-то мальчишки портсигар. За него пришлось отдать целое состояние — три красивых перламутровых пуговицы, пять иголок и полупустой коробок спичек (настоящий дефицит!), но оно того стоило. Серебряный портсигар был старый, потёртый и местами поржавевший, но он был украшен чернёными рисунками в виде перьев, веток и листьев и внутри был обит чёрным бархатом. Бурах-младший сразу же спрятал его дома, забив его оставшимся капиталом. Хотелось пощеголять перед молодёжью такой модной вещицей, но внутренний голос подсказывал, что его могут отнять ребята постарше. Но и дома сокровищница не была в безопасности. Однажды по приходу домой он не обнаружил её на месте. Отца он постыдился спрашивать, потому что тот мог подумать, что Артемий его у кого-то украл. Он спрятал обиду и досаду в себе и постарался больше не вспоминать об этом. Хотя иногда он заглядывал в то же самое место, чтобы посмотреть, не вернулся ли портсигар на месте. Но каждый раз его там не оказывалось. После этого момента Бурах не стал участвовать в обмене, а все найденные вещицы отдавал своим друзьям — преимущественно Ларе или Стаху. Грифу и так всегда доставалось больше всех, потому что у него был намётан глаз, и он умел вскрывать замки на шкафчиках или ящичках, что было не под силу остальной троице. Взрослая версия Бураха всё также шла вдоль рельс, только теперь в воздух для него был наполнен не столько запахом твири и осени, сколько ностальгии. Запахом, греющим нутро и расползающимся по каждой клеточке тела, вызывая непреодолимое желание улыбаться. Запахом, вызывающим меланхолию и тоску по безвозвратно ушедшим мгновениям. Он тяжело выдохнул и отпустил свои мысли в полёт в голубое небо. Сейчас не до них, сейчас нужно было сосредоточиться на насущном. И это насущное не заставило себя ждать. На горизонте замаячил каменный забор, окружающий кладбище. Через пару минут Артемий уже входил на его территорию через главные ворота. Тихо. Здесь было очень тихо. Казалось, что перешагнув за порог, словно входишь в другую реальность. Мёртвую, пропитанную ароматом промёрзлой земли и холода. Но при этом живую настолько, что вся поверхность вокруг поросла изумрудной травой и даже твирью. Бурах сорвал несколько красных стебельков и аккуратно завернул в бинт, лежавший в сумке. Пригодится. Настои нужны всегда. Затем он прошагал в сторожку, стоящую по правой стороне от входа. Сначала, из вежливости, он постучался. Когда ответа не последовало, он легко толкнул дверь. Она открылась со скрипом, обнажая пространство перед собой. Внутри было сыро и темно. В основное помещение внизу вела крутая каменная лестница. Было заметно, что где-то в глубине горят свечи. Артемий окликнул хозяев «дома». И снова без ответа. Тогда он решился спуститься вниз. С каждым шагом на него всё больше снисходило ощущение, что что-то сейчас произойдёт. Из темноты выскочит шабнак и проткнёт его своими когтями, а затем убежит, цокая по камню костяными ногами. Или бандит, укрывающийся здесь, решит завершить начатое утром и вспорет ему брюхо. Или сама хозяйка сторожки окажется жуткой ведьмой, которая нашлёт на него смертельное проклятье и затем Бурах умрёт страшной и мучительной смертью. Артемий стряхнул с себя это наваждение. Это сказывалось влияние твири и недосып, вот в голову и лезет всякая чепуха. — Добить меня пришёл, да? — послышался из темноты забитый мужской голос, — Проваливай нахуй отсюдова, иначе я тебя сам добью, паскуду. Из теней выполз потрёпанного вида мужик. В правой руке он сжимал лопату. Настолько сильно, что костяшки пальцев побелели. Левая рука болталась сбоку, и было видно, что кисть изогнута в неестественной позе. — Остынь, — спокойно начал Бурах, — Я помочь пришёл. — Спасибо, помог уже, — лицо мужчины исказила гримаса боли и злости, когда тот кивком указал на сломанную конечность, — И мне помог. И Якову, и Варфоломею, и Кирику. — Я защищался. Не я пришёл впятером на одного, да ещё и с ножом. — Говорил я Яше, не бери ты этот нож, дурень. Беда будет. Вот беда и случилась. Несколько секунд они оба стояли в тишине, пока Артемий, наконец, не спросил: — Дашь руку осмотреть? Я доктор. Хирург. — Хирург, ну конечно. Кто ещё резать будет без зазрения совести. Мясник или хирург, — хмыкнул раненый, — На, смотри. Сам пациент недоверчиво зыркнул на врача, и осторожно подошёл к нему. Пока Бурах осматривал руку, он спросил, как зовут потерпевшего. — Федя. Кхм. То есть Фёдор. — Ну, что же, Фёдор. У тебя закрытый перелом, — констатировал доктор, — Шину накладывать надо. Придумать бы ещё, из чего. Сиди здесь, я щас приду. — Да куда я денусь, в таком-то виде… Артемий выскочил на улицу в поисках доски или палки, чтобы закрепить шину. Спустя некоторое время он нашёл подходящую ветку, обломал лишнее и отправился обратно. Всё это время, что он пребывал здесь, его не покидало ощущение, что кто-то за ним наблюдает. Но, куда бы он ни повернулся — вокруг ни души. Сплошь надгробья да травы. Больной стоял в той же позе, в какой доктор оставил его. — Какой послушный пациент, — про себя пошутил Бурах, — Если б все были такие, то, глядишь, никто бы не болел. Артемий зафиксировал сломанную конечность палкой, и стал заматывать её бинтом. — А где смотрительница? Хозяйка этого места? — решил разбавить тишину врач. — Не знаю. Когда я сюда пришёл, не было никого. Думал, отлежусь, рука пройдёт, и я домой вернусь. Боялся, что в городе ты меня искать будешь. А тут место тихое… — Даже чересчур тихое. — Так вот я спрятался. Поспал. Думал, легче будет. А оно не, всё также болит. И тут ты идёшь. Я уж думал, всё, смерть моя пришла. А ты не — ничего. Вопрос только — как ты меня нашёл-то? — Степь всё видит. — Ага. Пусть так будет. Бурах закончил перематывать Фёдору руку. — Ну всё, жить будешь. Рукой старайся лишний раз не шевелить. Через пару дней придёшь на осмотр. Если не ко мне — так к Станиславу Рубину. Ну, или попросишь кого намотать свежих бинтов. Только аккуратно. Но туго. Через пару недель правда всё равно придётся прийти. На осмотр. Не затягивай с этим. Если срастётся неправильно — заново ломать придётся. Федя поморщился: — Не надо ломать. Хватит с меня. Я приду лучше. Ну как бы, это, спасибо тебе, доктор. Я думал ты потрошитель какой, а ты вроде нормальный мужик. И ещё, это, извини за… ну ты понял. — Понял, понял. Ты только своим передай, что я никакой не убийца. И уж тем более не стал бы убивать своего отца. Уже перед самым выходом из сторожки Фёдор остановился, повернулся к Артемию. Глаза его округлились настолько, что он стал похож на сову. Он прохрипел: — Так ты шо…сын евойный? Вон оно как! А не похож ведь!.. Но я передам, обязательно передам. И пострадавший скрылся, хлопнув деревянной дверцей. Бурах тяжело выдохнул и мысленно поставил галочку напротив выполненного задания. Вместе с этим стоящие в углу старинные часы пробили полдень, возвещая об окончании утра. Время утекало, словно песок сквозь пальцы. По этому поводу Артемий решил не засиживаться в этой землянке. Тем более здешняя атмосфера не располагала к хорошему отдыху. Он собрался с духом и вышел на улицу.