Утопиться в Море

Проснулся Бурах от того, что он трясётся. Не от холода или озноба — что-то усиленно его трясёт извне. Землетрясение? Война, бомбы? Нет, пол ходуном не ходит и люстру на потолке не шатает. Артемий резко вскочил и увидел Лару, держащую его за плечи. Сердце бешено стучало в груди, но возвращаться в привычный ритм не собиралось. Судя по лицу Равель, для этого был серьёзный повод. -… Медведь, вставай! Кто-то ходит там, наверху! Мне кажется, в дом забрался вор. Или даже не вор? — глаза девушки были на мокром месте. Артемий, всё ещё не понимающий, что происходит, и происходит ли это в реальности, пробормотал: — Ну и приснилось же мне… Твирь цветёт, да. — Там кто-то возится, — настаивала Лара, — Мне страшно… Вдруг это оно. То, что убило Исидора. Вдруг в самом деле шабнак вылезла из земли… До Бураха начало доходить, что происходит. Но то, что он успел понять, ему абсолютно не нравилось. Неужели обычно логичная и спокойная Форель поддаётся общей истерии? Чтобы подруга не волновалась, он ответил: — Успокойся. Схожу, посмотрю. Оружие у тебя есть? Лара помотала головой: — Нет. Только нож был на кухне. — Пойдёт. Бурах прошагал на кухню и взял из ящика стола нож. Равель шагала за ним тихо, на цыпочках, пытаясь не издавать ни звука. Когда Артемий поднимался наверх, она смотрела на него, сложив руки у лица, словно в молитве. Мужчина услышал скрип половиц в одной из комнат и тут же направился туда. Тихонько приоткрыв дверь, он увидел девушку, копошащуюся в шкафу. Он хотел её шугнуть, но незнакомка опередила его: — Где она держит хлеб? Ты не видел? Все полки пустые. Артемий опешил от такой наглости: — Ты ещё кто такая? Девчонка была не старше пятнадцати лет. Она была очень худая. Одетая в шапку, шарф, куртку болотного цвета, юбку и сапоги на толстой подошве. Колени были ободраны, одна из голеней замотана бинтом. Выглядела она как бездомная, но если присмотреться — ногти у неё ровно подстрижены и лицо чисто вымытое. Да и запах от неё исходил достаточно приятный — смесь твири и полевых цветов, что даже представлялось, как эта угловатая девчонка катается по полю в степи. Незнакомка запрыгнула на тумбочку и стала болтать ногами в воздухе. Она повернула голову набок и совершенно серьёзно сказала: — Либо твой лучший друг, либо самый опасный враг. Это от тебя зависит. Так что, будем дружить? На её лице появилась такая зловещая улыбка, что вкупе с голубыми глазами девочки придавало ей жутковатый вид. Артемию подсознательно захотелось перекреститься. Он спросил: — Чего тебе надо? Всё также улыбаясь, незнакомка спросила: — Ты веришь в предсказания, Бурах? Артемий даже не удивился тому, что она знает его имя. В этом городе, наверное, только глухой и слепой теперь не знает, кто он. Он решил подыграть девочке: — Само собой. А ты умеешь? — Умею. — Ну так валяй, предсказывай. Глаза незнакомки устремились прямо в глаза мужчине. Она словно смотрела прямо внутрь него, в его душу. В его Судьбу. Девочка промолвила: — Много крови ты прольёшь, Бурах. Очень много. Реку крови. Родной крови. Любимой крови. Ты буквально утопишь свой город в крови, и притом очень скоро. Если только не доверишься мне. «Чушь. Никакая эта девчонка не провидица, а просто городская сумасшедшая», — подумал Артемий. Но всё же он решил уточнить, что она имела ввиду: — И как тебя прикажешь понимать? Она ответила: — Ты вот что. Уезжай отсюда немедленно. А если всё-таки останешься, то сиди тихо и не делай ничего. Чем меньше ты сделаешь, тем меньше горя принесёшь. Вот так и понимай. От планов своих откажись. Я сама всё сделаю. Хорошо выйдет, вот увидишь. Становилось всё интереснее, что ещё придумает эта чудачка. Он спросил: -… Что сделаешь? Она всё также непринуждённо произнесла: — Что надо, то и сделаю. Тут скоро такое начнётся… Да, в общем, уже началось. Ты, главное, сам не дёргайся. Просто верь мне, ладненько? Я твоя сестра. Твой двойник. И я знаю, как надо. Я вообще много знаю, Бурах. Мне будущее открыто. — Докажи. — Жизнь докажет. Ты только одно запомни — если захочется тебе что-нибудь сделать, не делай. Выйдет хуже. Погубишь свой город. Утопишь в крови. Артемий сказал: — Не убедила. А теперь проваливай-ка ты отсюда. А то хозяйка тревожится. Незнакомка покачала головой в знак неодобрения. Бурах решил выйти из комнаты, ожидая, что девочка поступит также. Но она не особо торопилась уходить. Он уже шагнул за порог, как его осенило задать ещё один вопрос: — Сон мне сейчас приснился странный. Твоя работа? — Нет. Твоя. Теперь уже Артемий покачал головой: — Да, в конце концов, что это я… Всего лишь кошмар. Девочка указала на мужчину пальцем: — Вещий. Даже не сомневайся. — Сомневаться всегда полезно. Он вышел и начал спускаться по лестнице вниз, чтобы рассказать о незнакомке Ларе. Он думал, что, наверное, у девочки нет друзей, вот она себе и выдумывает всякое. Но почему-то гнев её фантазии упал именно на него. Наверное, просто под руку попался. — Ну что там? — спросила Лара, едва увидев Артемия. — Залезла к тебе нищенка какая-то. Сидит, чушь несёт. Выкинуть её из окошка? — Не надо, — робко произнесла Равель, — Раз залезла, пусть её… Может, спасается от этих озверелых. Потом зайду к ней, успокою. — Она не из пугливых, — хмыкнул Бурах, — Скорей уж, сама тебя успокоит. — Пойдём, я чаю заварила, — Форель помахала рукой и пригласила Медведя пройти на кухню. Чашка с горячей жидкостью дымилась, обдавая лицо приятным паром и ароматом мяты и смородиновых листов. Бурах взял чашку в руки и начал греть об неё ладони. Лара стояла, облокотившись на тумбу. Она глубоко вдохнула, выдохнула и произнесла: — Плохо твоё дело, Медведь… Но я кое-что поправила. Артемий, улыбаясь, произнёс: — Отрадно снова побыть Медведем. Я тоже тебя люблю. Форель ухмыльнулась и, повернувшись к окну, сказала: — Скоро они успокоятся. Ты же знаешь, это как поветрие. Я сказала, что ты ни при чём… кому надо. Ну там, женщинам. Быстро весть разнесут. Тут, в Седле. В Ребре, в Хребтовке. Ну… Хотя бы тут, у нас, по улицам ходить сможешь. Уставившись в чашку, Бурах словно в трансе наблюдал за тем, как чаинки кружатся в мутной воде. Не выходя из этого отрешённого состояния, он пробубнил: — Успокоятся… И до конца дней будут подозревать во мне отцеубийцу. — Всё в твоих руках. — Ой, ли? — Тебя сколько, шесть лет не было? Теперь ты снова чужак. И вернулся не с той стороны. Хоть и не отца, но кого-то же ты убил, верно? Мне и смотреть не надо было, что ты весь в крови. По глазам всё увидела, только ты вошёл. Взгляд у тебя становится такой… мясницкий. — Ну, убил. Иначе бы они меня. Лучше бы тебе было? — Артемий оторвал взгляд от чашки и пронзительно посмотрел на Лару. Девушка не выдержала такой тоски в глазах друга и снова отвернулась в сторону. Подумав пару секунд, она произнесла: — Надо всё начинать сначала, Медведь. Хотя… Может, и не всё. В Укладе тебя ждут, наверное. Теперь, когда отца твоего не стало, кто-то же должен его место занять. И не только для вас, степняков. Для всех нас. — Спасибо, Форель. За всё спасибо, — искренне произнёс Бурах, хотя в его голосе читались болезненные нотки. «Для вас, для нас» — эти слова Артемий слышал всё детство. Степняки и городские всегда были двумя разными лагерями. У одних — Уклад, у других — своё видение жизни. А Бурах-младший всегда был посередине. В детстве это не так сильно ощущалось — дети все бегали одной стаей без различения по признаку происхождения. В подростковом возрасте когда как, иногда ему тыкали на то, что он должен и не должен, а иногда спускали с рук некоторые проступки, объясняя это тем что его мать была «городская». А теперь… Теперь, видимо, всё решили за него и вписали его в списки Уклада. Что ж, кое-что изменить нельзя, как бы ты не старался. Это и есть твоя Судьба. — Что будешь делать теперь? — спросила Лара. — Пока не знаю. Но прямо сейчас я собираюсь пройтись по городу и осмыслить всё, что произошло. Вернусь к ночи, — сообщил Бурах, взял куртку и вышел на улицу. Закатное солнце почти спряталось за горизонтом. Ослабевшие лучи уже не грели, но придавали небу яркие оттенки. Оранжевый, розовый и фиолетовый плавно перетекали друг в друга на холсте небосвода, образуя абстрактную картину. Артемий так залюбовался этим видом, что не заметил, как к нему подошла степнячка. Эту девушку он ещё ни разу не видел, но черты её лица словно были ему знакомы. Она улыбнулась блаженной улыбкой и произнесла: — Вот я и вернулась к тебе. Дождалась тебя, Бурах. Примешь ли ты меня теперь? Ну вот, снова-здорово… Мужчина вздохнул и спросил: — Кто ты? — Неужели не помнишь меня, холбоон? Я вот тебя не забыла, — девушка обиженно поджала губы, — И слова твои хорошо помню. Теперь ты готов принять меня? Когда Артемий уезжал, то цветущая твирь так на людей не влияла. Были единичные случаи буйства и сумасшествия, но чтобы весь город? Может, новый, более сильный сорт? Или накопительный эффект? Он строго произнёс: — Ты — травяная невеста. Какие у нас могут быть отношения? Степнячка взяла его за руки и провелась своими тонкими белыми пальцами по тыльной стороне его ладоней: — Руки-то у тебя какие тяжёлые. Тише, пока не касайся меня. А то ещё платье порвёшь, беда будет. Разрывы сами должны появляться. Чтобы ткань только во время танца рвалась. Так же, как земля от роста травы раскрывается. Бурах медленно вытащил свои руки из рук девушки и сказал: — Я тебя и не трогаю. — Так что же, берёшь меня? Будем теперь неразлучны? Мужчина покачал головой: — Нет, басаган. Чувствую я в тебе странное. Чего ты хочешь? Она отвела взгляд: — Ладно. Подожду, пока ты вспомнишь меня. Скоро мы встретимся снова. Сама тебя найду. Ты уж меня вспоминай пока, холбоон. Сэгнэ дэхэ, вспомни, чтобы беды не случилось. — Не тревожься, — успокоил её Артемий. И девушка пошла в сторону реки, плавно покачивая бёдрами, что Бурах даже на несколько секунд залюбовался. «Красивая, — подумал он, — Но странная. Что-то она не договаривает. Как и многие в это городе». Артемий развернулся и направился, куда глаза глядят. Он шёл неспешно, наслаждаясь тишиной и свежим воздухом. В Столице всё иначе. Столица звенит трамвайными перезвонами, сигналит гудками автомобилей, стучит копытами повозок и ощетинивается криками торговцев. В Столице пахнет сыростью, бензином и дымом заводов. Это не плохо, но это и не хорошо. Просто это — по-другому. В Горхонске можно можешь даже услышать отзвук своих шагов, эхом отражающимся от стен кирпичных домов. Можно услышать, как камешек вылетает из-под подошвы сапогов и падает, прошуршав, в зелень травы. А также можно услышать, как за твоей спиной раздаётся топот маленьких ножек, который становится всё ближе и ближе. Наконец, топот замедлился, и кто-то подёргал Артемия за рукав. Бурах повернулся посмотреть, кто так гнался за ним и увидел степного мальчишку. Небольшого роста, со смуглой кожей и чёрными, как смоль, волосами. Мальчик произнёс: — Мой хозяин велел передать тебе: хорошо идёшь. Он сказал о тебе: всё меньше людей верят, что он убийца. Он сказал: передай ему, что хочу говорить с ним. Сказал: пусть придёт ко мне в «Сгусток». Сейчас же. «Мой хозяин» — Артемия покоробила формулировка. Были подозрения, кто этот самый хозяин… Но мужчина всё же решил уточнить: — Кто твой хозяин? — Тяжёлый Влад, — ответил мальчишка. — А, Ольгимский. Чего ему от меня надо? — Раз зовёт, лучше сходить. Сказал, чтобы ты не медлил. Бурах тяжёло вздохнул: — Это точно. Если Толстый Влад зовёт, лучше сходить. Мальчик кивнул головой на прощание и умчался восвояси. Артемий ещё раз тяжело вздохнул. Спокойной прогулки не получилось. Но зато он узнает, что же случилось с отцом. Если уж кто и знает — так это Влад Ольгимский-старший. Он заведовал делами на Бойне и был ответственный за всех степняков, что работают и живут там и здесь, в городе. Глава одной из правящих семей в Горхонске. Остальные две — Каины и Сабуровы. Они сосуществовали вместе не без проблем, конечно. Каждому хотелось откусить больший кусок пирога, чем другим. Но большая машина под названием Город-на-Горхонске держалась на этих трёх шестерёнках и хотя даже без одной из них — вся бы развалилась. «Сгусток» — так назывался дом Ольгимских, и туда лежал путь Бураха. Он находился в Утробе, в двух кварталах от дома Равелей. Прямо посреди пути стояла Управа — её нужно было избегать всеми силами. Если люди коменданта Сабурова поймают — пиши пропало. Артемий ловил на себе недружелюбные взгляды, от которых он пытался спрятаться под капюшоном и старался идти быстрее. Всё вокруг сливалось в одну серо-зелёную массу, из которой ярким чёрным пятном выделилась девочка. Но девочка была не одна — она сидела над коробкой с котятами и играла с ними фантиком от конфеты, привязанным на ниточку. Артемий резко остановился, чуть не вписавшись в фонарный столб. Он даже ухмыльнулся, увидев такую картину. Это было приятная смена обстоятельств, если учитывать то, что происходило весь день. Но ближе, чем на метр, он подойти не решался — и всё из-за аллергии. Поэтому, он просто полюбовался на это на расстоянии и уже собирался уходить, когда девочка окликнула его: — Бедный ты. Мы всё-таки думаем, что ты хороший. Бурах оглянулся вокруг и понял, что обращаются именно к нему. Он спросил: — Ты меня, что, жалеешь, крошка? — Жалею. — Хорошим человеком вырастешь. Малышка посмотрела в коробку, а потом снова на Артемия: — У Таты вчера родились котята. Целых шесть штук. Тебе не нужен котёнок? Бурах отрицательно покачал головой: — Я сам котёнок. Хватит пока. Девочка улыбнулась. Мужчина улыбнулся в ответ. Он удержался от того, чтобы погладить девчонку по голове, потому что он прекрасно представлял, как это выглядит со стороны. На него и так уставлено много лишних глаз, не нужно ещё больше привлекать внимания, проявляя заботу к незнакомым детишкам. Артемий решил пойти к «Сгустку», уже не останавливаясь. Время приближалось к семи, и солнце уже почти совсем спрятало свои лучи за горизонтом. Скоро совсем стемнеет, а в ночной темноте этот город выглядит совсем иначе. Бурах приблизился к дому Ольгимских и незамедлительно постучал в дверь. Дверь открыл сам хозяин — Толстый Влад. Лицо его озарилось добродушной улыбкой, из-за чего широкие черты его индивидуальности расползлись ещё сильнее. — Проходите, проходите, — Ольгимский пригласил Бураха внутрь, в свой, так называемый, офис, — Одно лицо… Помню вашего родителя ещё молодым… Помню. Я ведь сколько…лет на пятнадцать его помоложе буду… или около того. Достойный был человек… с характером. Общались. Влад-старший разговаривал быстро, но задыхаясь. По всей видимости, большой вес мешал нормальному дыханию, из-за чего вдохи приходилось чаще и тяжелее. Он также тяжело уселся на кресло перед массивным деревянным столом. Артемий сел напротив, в кресло попроще. Он спокойно произнёс: — Боос Влад. Моё почтение. Ольгимский продолжил: — Что ж, с возращеньицем… с возращеньицем. Неприветливо вас тут встретили, мой мальчик… а? — Неприветливо. Но это нормально. Иного я и не ждал. — Докладывали мне, что вы, батенька, душегуб. Сокрушались человечки-то мои…что упустили вас… что не догнали…что не забодали. Подлец народ, а? Зверьё зверьём… одно слово — стадо. Ну хоть до смерти не убили…и то хлеб. И то хлеб… Заступиться что ли? — Народ как народ. Но уж точно не стадо, — твёрдо ответил Бурах. Ольгимский посмотрел с хитрым прищуром: — Зверьём, стало быть, их не считаете, а? Хе-хе… — В каждом из нас сидит зверь. И в тебе тоже, боос. На лице Влада-старшего расплылась одобрительная улыбка: — А вот это дело!.. Это дело. Прыткий вы, стало быть, юноша… И самостоятельный. Весь в отца… тот тоже заступничества не терпел… да. Не терпел. Всё сам, сам… советов не слушал. Спины не гнул… а зря. Иной раз оно надо бы… всем бы лучше было. Артемий проигнорировал последнее высказывание. На уме его был один насущный вопрос, и он его озвучил: — Знаете, кто его убил? — Знаю, что не ты. А так, что ж… всё узнаем скоро. Всё узнаем. — Сами, что ли, расследуете? Ольгимский не торопился отвечать на вопрос. Он медленно вытащил из ящика стола портсигар. Он предложил закурить своему собеседнику, и когда тот отказался, вставил сигару в зубы и чиркнул спичкой. Расслабленно выпуская клубы дыма, он, наконец-то продолжил: — Мне, мой мальчик, большая власть дана… или забыли? Тут всё моё. Весь Проект Быков вот так держу… и Бойни, и Заводы, и Склады, и Станцию… Жилы всего города на кулак мотаю. А кости с мясом — в другом кулаке. Хозяина-то слушаться надо. Запах табака обычно не беспокоил Артемия, а иногда даже был приятен. Но сейчас он казался удушливым, даже ядовитым. Захотелось выскочить на улицу и как следует вдохнуть полной грудью свежий воздух. Неужели дело в сорте табака… или в человеке, который курит? Поборов неприятные ощущения, Бурах спросил: — И как, слушаются? — Как не послушать… Подёргал уж с утра за ниточки. И про вас словечко сказал, мой мальчик… и про батюшку вашего… Зашевелится сейчас паутинка-то. Челядь сотникам шепнёт. Сотники десятникам расскажут… А те уж и народ успокоят, а там и до убийцы родителя вашего… дотянутся. — Что ж. Спасибо. За доверие. — А совет хороший вам всё-таки дам. Сыну Исидора-то как не порадеть… Оставайтесь-ка до поры до времени у меня. И носа на улицу чтобы не высовывать. Дом большой… места хватит… Чего надо будет, слуг зовите. Принесут. — Это ещё зачем? — Для вашего же будущего, мой мальчик… Куда спешить-то? Теперь уж некуда спешить. Отдохнёте, намучились уже… да и люди немного от вас… отдохнут. — Спасибо, боос. На том свете отдохну, — устало ответил Артемий. — Никуда вам сейчас ходить не надо… Цепи на вас надевать не стану… но уж верьте. Не надо. Только бед наделаете. — Где мой отец? Мне нужно увидеть…тело. Влад-старший отвернулся к окну и как-то опечаленно ответил: — Понимаю… что ж… понимаю. Да, может, уж и в землю его уложили. У вашего народа это ведь быстро делается… Обычай-то вот этот ваш…что немедленно в землю… Зерно-то, а? Не прорастёт-то ведь зерно, если сразу в землю не посадить. Так, что ли? — Так, — ответил Бурах, — Где теперь хоронят наших? На новом кладбище? — Да кто они теперь, «ваши»… Ваши, не ваши… Один народ у нас теперь. Прежние-то времена — в прошлом. Вместе всех и хоронят. Обряд разный, впрочем… У вас же заутро хоронить положено? — Да, утром. Ольгимский посмотрел прямо в глаза своему собеседнику: — За батюшку-то… мстить, поди, собираетесь? Не колеблясь, Артемий ответил: — Сначала бы понять, кому. — Не ваша это забота. — Это что ещё значит? — Бураха задело за живое. — А то. Каин приговор вынесет. Сабуров исполнит. А я уж… сделаю так, чтобы нашли того… кого надо. Да. Кого надо. — Это моё дело, боос. Не ваше. Влад-старший ухмыльнулся. Всё равно всё будет по его правилам. Оба мужчин это понимали. Но каждому надо было настоять на своём. Ольгимский продолжил: — В кабак, верно, отправитесь… батюшку помянуть? «Разбитое сердце» всю ночь напролёт твирином скотов моих морит… Стаматин дело широко поставил… держит пока что… ну, скоро моё будет… — Пойду куда глаза глядят, — ответил Бурах. Артемий коротко пожал Владу руку, затем вышел из «Сгустка». Он встал на крыльце, глядя в вечернее небо с абсолютной пустотой в голове. Ни одна мысль не могла пробиться сквозь выстроившийся барьер в его сознании. Но так не должен был заканчиваться этот день. Нужно было что-то сделать, сыграть финишный аккорд. Правда, что ли, дойти до кабака? Помянуть отца. Пока Бурах думал об этом ещё одна зудящая мысль пробилась сквозь барьер — нужно зайти к Грифу. Рассказать ему про Ягоду и то, что он сделал. Пусть разберётся с подонком сам, если есть в нём ещё хоть капля чести от того Григория Филина, что он знал. И ноги сами понесли его по знакомому маршруту. Прямо к на Склады, рядом со Станцией. Но дорожки были не такими, как раньше. Вот здесь, например, раньше был проход, а теперь стоит забор. А вон там — было небольшое болото. Теперь оно засыпано и выложено камнями, чтобы пройти насквозь из одного района в другой. Дорожки стали уже, но теперь находились между каждой улицей, между каждым рядом домов. Словно сосуды в человеческом теле, эти дорожки пронзали тело города. И люди, словно кровяные клетки, перемещались по этим сосудам. «Что же ты, всё-таки, такое — Горхонск? Механизм, в котором крутятся шестерёнки, или всё же — живой организм, из плоти и крови? Или гибрид — механический организм? Или органический механизм?» — словно из ниоткуда возникла в голове Артемия мысль. Бурах-младший не славился тягой к философствованию. Даже наоборот, он был человеком приземлённым, для кого желание познать суть мироздания стояло ниже в пирамиде потребностей, чем желание хорошо поесть и отлично поспать. «Сытый человек всегда смотрит на мир с оптимизмом и «сон — лучшее лекарство» — вот его кредо. Но, видимо, цветение твири, савьюра, сечи и других степных цветов вызывало в мозгу неприятные побочные эффекты, среди которых было чрезвычайно сосредоточенное размышление на темы, не имеющие отношения к реальности. Артемий понял, что на после Грифа обязательно зайдёт в кабак. Нужно было опрокинуть пару рюмок. Чтобы меньше думалось и лучше спалось ночью. В свете восходящей луны было тяжелее ориентироваться на Складах, но Бурах знал, куда он идёт. Не зря столько лет они прятались здесь с друзьями от окружающего мира. Проходя мимо одного из железных боксов, мужчина заметил что-то странное. Тусклый свет одиноко стоящего фонаря осветил гравировку на металлической поверхности склада, явно сделанную молодым и влюблённым хулиганом. Выгравированное сердце было вырезано с усердием, так, что нанесённые сверху хаотичные отметины почти не скрывали инициалов «А + С» под ними. Артемий ухмыльнулся и подумал: «Подростки балуются, что с них взять». Но сердце пропустило один удар, а затем снова пошло в своём привычном ритме. Мужчина схватился за грудь, прощупывая под курткой подаренный кулон. На месте. Не потерял. И это успокаивало. Увидев свет от костра в металлическом баке, Бурах понял, что пришёл на место. Он зашёл внутрь и пошёл напрямую к Грифу, минуя охранника на входе. Тот сначала встал, чтобы спровадить непрошенного гостя, но поняв, кто это, сел обратно. — Покочуем-ка возле рек, покочуем-ка возле гор… Ведь так ваш народ говорит, когда дело плохо? — в своей привычной саркастичной манере заговорил Григорий, — Ну что там Ягода? Был, да весь кончился? — Смотрю, не шибко ты им дорожил. И это правильно, — серьёзным тоном произнёс Артемий. — А чего так? Спасиба тебе не сказал? — Дрянной он мужик, твой Ягода. Пырнули его за то, что он бабу сжёг. -… Оп-па. И впрямь, озверел народ. Но Ягода, он всегда с башкой не дружил. Ну, а ты чего? — Я его починил. Знаешь, зачем? Чтобы поглядеть, как ты с ним обойдёшься. Гриф с довольным видом сложил ладони: — Ай да медведь! Видно, и в самом деле врач настоящий. Ну его, Стаха, пусть обижается. На обиженных воду возят. При упоминании Стаха Бурах напрягся, но быстро стряхнул с себя это неприятное чувство, и продолжил: — Ну, и чего теперь делать будешь? — А ничего. Жить будем. Зло забудем, спящих разбудим, а добра семь тюков добудем… Что внутри-то было у него? Очень интересуюсь. Есть причины. Артемий расстегнул карман куртки и вытащил из него ржавую заточку, наспех вытертую от крови, но всё ещё ярко пахнущую железом: — Вот это. У вас, значит, такими обломочками балуются? Разрывная пуля, и то добрее. Гриф наклонился, чтобы повнимательнее рассмотреть предмет в руке товарища, а затем снова отстранился на спинку кресла. На секунду он задумался, кивнул в такт своим мыслям, а затем сказал: — Ага… Понял-понял… Вот я и интересуюсь, из чего же теперь у нас штырики-то мастерят… Вот, значит, кто восьмой склад ломанул тем вторником… Потянулась ниточка… А я узелочек себе завяжу. Ты если такие штыри увидишь, лучше ко мне неси. А пацанам не давай, даже за пули. — Ладно. Учту. Распрощавшись, Бурах вышел на улицу. Осталась последняя точка сегодняшнего маршрута — это кабак «Разбитое Сердце». Днём, когда Артемий уже проходил здесь, он приметил это местечко. Как только он сделал первый шаг, то услышал покашливание. Это покашливание могло означать только одно — кто-то требовал его внимания. Мужчина повернулся и увидел старика, который стоял, прижавшись спиной к двери склада. -… Так, значит, ты говоришь, что учился на хирурга? Это славно… Славно. Жаль, что мне твой учёный диплом всё равно не поможет, — промолвил мужик. Бурах опешил. Конкретно ему он ничего не говорил, такого приметного типа уж можно было и запомнить — весь седой, слепой на один глаз и со шрамом на этом глазу. Артемий почувствовал в этом старике что-то неладное, но диалог продолжил: — Почему же? — Уклад-то тебя ещё не принял. Хоть ты и сын Бураха, одной крови мало. По роду ты, вроде, менху — а вроде как ещё и нет. Опять же, уезжал далеко, учился где-то, значит, от народа своего отказался… наши старики такого не любят. Примет ли тебя Уклад? Артемий помотал головой: — Менху…, да разве это слово для вас ещё что-то значит? — А я не степняк, если что. Но знаю, что только менху у вас становятся мясниками, знахарями, хирургами. Потому что знают Линии. Так ведь это у вас называется? Наука о том, как устроен мир? Линии? — Странно. А выглядишь как степняк. Кто ж ты такой? — Я Вар. У меня своя… торговля. Необычная торговля. Я вёл дела с твоим отцом. Раньше он мне поставлял некоторые… материалы. Теперь вот пришёл просить Грифа… он разбойник всё-таки, ему закон не писан. Да вот, оказалось, что этот закон и ему не под силу переступить. Жидковат парень… — Что за торговля? — Я покупаю кровь. И ещё органы. Я покупаю то, из чего состоит человек. — …Для чего? — удивлённо спросил Бурах. — Ты не менху. Ты не поймёшь. И оставим этот разговор. — Покажи, где живёшь. Приду потолковать с тобой об Укладе. Этот мужик оказался ещё одной загадкой, которую Артемию придётся разгадать. Но всему своё время. Вар махнул рукой на Бураха, и уже было развернулся, чтобы уйти. Но затем от повернулся, чтобы сказать, что живёт на Площади Мост, в здании аптеки. Видимо, понял, что всё же у «мальчика» есть потенциал быть его деловым партнёром. А «мальчик», в свою очередь, получил человека, который непредвзято смог бы ответить на его вопросы об Укладе. Ведь если он хочет стать полноценным мужчиной в глазах Уклада, последователем отца, менху, ему придётся многому научиться. А хочет ли он вообще этого всего — на это ответить он сейчас не мог. Возможно, твирин поможет найти ответ. На дверях кабака потёкшей краской было нарисовано разбитое сердце. Артемий хмыкнул. Это его позабавило, хотя, по задумке автора, должно было навевать плохие воспоминания. Музыка, раздававшаяся изнутри, подогревала ещё больший интерес. Чем закончится этот вечер — зависело целиком и полностью от этого места, от его постояльцев и, самое главное, от напитков, подаваемых в баре. Скрипнув, дверь распахнулась и также громко захлопнулась за спиной мужчины. Сделав первый шаг по лестнице вниз, Бурах почувствовал, словно шагает в бездну. Пусть так. Пусть сегодня ночью он утонет в бездне, а завтра, выкарабкавшись из неё, переродится в нового человека. «А вот и первый тост подоспел, » — подумал он, улыбаясь самому себе. И сделал следующий шаг вниз.