***
Суббота 11:04 ‒ Ты изучал мои пластинки? Merde. ‒ Что? ‒ я притворялся удивленным, но никогда не был по-настоящему хорошим актером. Зачеркнуть. Я был ужасен. Я вцепился во вторую чашку кофе за день. Я уже собирался извиниться, одеться и уйти, как снова нашел проблемы на свою голову. Я должен был бы уже привыкнуть к этому, не так ли? ‒ Мне потребовалось несколько дней, чтобы расставить пластинки на основе точной даты, когда я купил каждую из них, ‒ он взял одну из тех, которую я действительно смотрел, протягивая ее мне. ‒ Эта не на своем месте. Я мог бы все отрицать. Я должен был: он также скоро обнаружит неприятность, произошедшую с его кассетами. Это будет двойное наказание за одно преступление. ‒ Ну, я был совсем один. Мой телефон разряжен, здесь нет телевизора, есть только вода и бобы в холодильнике, так что я не могу винить себя, ‒ я отвел взгляд от его глаз. Он хмыкнул, осознавая мои слова. ‒ Я вижу, ты также рылся в кухонных шкафах. Тебе понравилось что-нибудь из моей коллекции? ‒ Немного, ‒ пожал я плечами, допивая кофе в чашке залпом и ставя ее в раковину, стоя у столешницы, чтобы обратиться к нему. Он ничего не сказал, и молчание становилось все более неловким. Я не отрывал глаз от пола. ‒ Однако есть, куда расти. Это, казалось, подняло ему настроение, заставило отпустить себя настолько, что он поставил пластинку обратно в совершенно другой ряд. Я тоже могу удивлять. И тут я был честен. Дабстеп и хип-хоп? А что, если он бы он устроил коктейльную вечеринку? ‒ Некоторые из этих пластинок подписаны, ты это знаешь? ‒ Подпись не добавляет ценности музыке. Это только для подтверждения авторства, ‒ легкомысленная ухмылка исчезла с его лица. На смену ей пришла более серьезная гримаса. ‒ Я просто предпочитаю одни жанры другим, а твоя коллекция не соответствует им. Но, по моему личному мнению, всегда есть место для знакомства с новой музыкой. Он сунул руку за спину, достал сигарету из кармана сумки и быстро затянулся. Его внимание было полностью сосредоточено на мне. Не то чтобы вокруг нас происходило что-то отвлекающее, да и ничего не должно было быть. Не будет никаких встреч, никаких расписаний, никто не застигнет нас врасплох у дверей. Были только мы. Мы и еще целый день впереди... если захотим. ‒ А что, по-твоему, добавляет ценности музыке? ‒ Ценность? Для меня это честность. Как только ты услышишь честную музыку, ты пройдешь точку возврата. Существует почти нулевой шанс, что ты найдешь успокоение в чем-то более поверхностном. Он кивнул, прежде чем бросить мне еще один вызов. ‒ Определи честное и поверхностное. Я провел руками по волосам, кусая губы, чтобы найти самое конкретное объяснение. ‒ Под честным я подразумеваю способность музыки выражать мои эмоции в этот самый конкретный момент. В большинстве случаев я несколько темпераментный человек, но даже если я могу быть не в настроении, то некоторые песни проникают так глубоко в меня, что мы кажемся такими связанными, как старые друзья. Я понятно выражаюсь? ‒ я видел, как он созерцает мое несовершенное представление описания моих мыслей. Я часто думал о том, что говорю, но на самом деле передать мысли в слова без двусмысленности было трудной задачей. Он кивнул, не обращая внимания ни на сигарету, ни на мои слова. ‒ Вот что для меня честность. А что касается поверхностного ‒ я не называю какой-либо тип музыки поверхностным. Я говорю, что все, что не образует этой связи со мной, является поверхностным. У меня были песни, которые я слушал в самые счастливые времена или когда я был спокоен, но это были те же самые песни, к которым я тянулся в самые мрачные времена. Я думаю, это то, что важно. На них нет никаких подписей. Они просто находятся в моем телефоне, так что они даже не имеют материальной оболочки, но все же, ‒ выдохнул я дрожащим голосом. Я произнес эту фразу в такой спешке, что не был уверен, все ли он расслышал. Прижав руки к бокам, он больше не опирался на столешницу. Вот она, снова. Эта искра. Глубина его глаз, которую я часто видел в офисе. ‒ Например, что. И это все? Я произнес целых три абзаца, и все, что ему было нужно, ‒ это пример. Может быть, именно так чувствовали себя мои учителя, когда после нескольких часов объяснения чего-то пример лучше справлялся, чем лекция на уроке? Мое уважение им за то, что они не били нас по голове. ‒ Как, я не знаю, любая песня, которая когда-либо заставляла тебя охнуть, когда она играла, ‒ чем больше я говорил, тем более идиотом я себя чувствовал. Или, по крайней мере, неправильно истолкованным ‒ мной же самим. Он изогнул бровь, прося меня спеть их на самом деле? Он это серьезно или пытался меня разыграть? Если бы это была шутка, я бы закрыл дверь и ушел навсегда. Но если он говорил серьезно, я не мог представить себе более смущающегося человека, который спел бы ему песню, чем я. Это все из-за меня. Если бы я просто держал свои руки при себе и оставил пластинки в покое, мне не пришлось бы проходить через это. Хуже того. Я так открыто критиковал его вкус. ‒ Как, знаешь... некоторые хиты Pink Floyd действительно вечны. ‒ Pink Floyd? Ладно, вот оно. Хорошо. Неважно. Это не более неловко, чем если бы он понял, что я сломал его кассеты. ‒ Да. Там где, они поют: Lost in thought and lost in time / Потерялся в мыслях и времени, While the seeds of life and the seeds of change were planted / В то время как посеяны семена жизни и перемен? ‒ я придерживался мелодии изо всех сил, но, судя по его взгляду, он понятия не имел, что это за песня. ‒ Никогда не слышал, ‒ признался он. А потом быстро. ‒ Продолжай. ‒ Outside the rain fell dark and slow / Темные, нудные дожди заливали внешний мир, while I pondered on this dangerous but irresistible pastime / Пока я размышлял над этим опасным, но заманчивым времяпрепровождением? I took a heavenly ride through our silence / Я отправился в удивительную поездку сквозь тишину. I knew the moment had arrived, for killing the past and... / Я знал, что момент настал для того, чтобы убить прошлое и... ‒ и вдруг он оказался прямо передо мной. Неописуемое лицо, напряженный торс и ожидание, когда я закончу, или желание, чтобы я продолжал вечно? Он положил сигарету на стойку позади меня, но его рука осталась там, слишком близко ко мне, но не касаясь. Я закончил песню едва слышным голосом. ‒ ...coming back to life / вернуться к жизни**. И он поцеловал меня с такой силой, что все мое тело сдалось в считанные секунды. Так что нам довелось распаковать и эту коробку: милости, домашнее утро, круассан на завтрак и поцелуи на кухне после того, как я самовыразился так, как не самовыражался уже очень давно. Я не жаловался, быстро открыв рот под ним, возможно, слишком нетерпеливо, но мне будет стыдно за это позже. Я поцеловал его в ответ так же страстно, опасно возбужденный мыслью о том, что он хотел именно меня, а не просто сам факт того, что он хотел. Он мог бы быть с любым из этих идеальных людей с мероприятия прошлой ночью, вместо этого он решил подвезти меня, несмотря на то, что я был весь мокрый и с сопливым носом. Это было лучше, чем все наши поцелуи до сих пор. Я не терял ни секунды, в тот же момент, как его губы оторвались от моих, чтобы вдохнуть, я прильнул к его шее, вдыхая его запах ‒ мыло, кофе и намек на запах его кожи, и это было действительно смешно, насколько экзотическим было сочетание. Я уткнулся носом в его ложбинку и вскоре протянул руки, чтобы обхватить его за шею, желая, чтобы он был ближе. Он не разочаровал меня, притягивая мою голову, чтобы поймать мои губы. Я выгнулся всем телом навстречу ему, молча прося его делать все, что ему заблагорассудится. И он сделал это, подняв меня ловким движением, неся всю дорогу до спальни. Должно быть, ему было трудно, учитывая, как сильно я его целовал. Я не был пещерным человеком, но, черт возьми, когда он демонстрировал такую силу, я определенно чувствовал, что половина здравомыслия выпрыгнула из окна. Я сжал наши губы вместе, держась руками за его лицо с такой острой потребностью, что даже когда он хотел опустить меня на кровать, то вынужден был последовать за мной. ‒ Блять... ‒ он споткнулся, заставляя нас упасть,запутываясь в наших конечностях, что было совсем не сексуально. На самом деле мне было все равно, я наблюдал за тем, как он быстро снимает свою толстовку. Как раз в тот момент, когда я понял, что мне тоже надо бы немного раздеться, и он накрыл мое тело своим, лишив меня даже возможности выразить протест. Вскоре я почувствовал, как он стягивает пижамные штаны, прежде чем принять свою последнюю дозу поцелуев ‒ на данный момент. Он опустился на меня с хищной ухмылкой. Она была лучшей из всех, что были до этого. На этот раз он дразнил меня, но не давая достичь конца. Лизал мою эрекцию, пока мои ноги, разведенные в стороны, не задрожали, пока пальцы ног не сжали простыни. Я закрыл глаза, наслаждаясь моментом в полной мере. Когда в следующий раз кто-то приложит столько усилий, чтобы доставить мне удовольствие? Он полностью стянул с меня штаны и бросил их в угол, прежде чем действительно взяться за дело, целуя внутреннюю сторону каждого из моих бедер, мои бедра, область, боящуюся щекотки, внизу моего живота, прежде чем, наконец, оказать мне свою милость и поместить свой рот туда, где я нуждался в нем больше всего. Он сосал меня как в мучительной пытке, медленно, но постоянно, заставляя меня превращаться в стонущее месиво, хотя я изо всех сил старался быть тихим. Вскоре он попросил у меня смазку и презервативы из прикроватной тумбочки. Я быстро снабдил его ими. Я тоже этого хотел, мне это было нужно. ‒ Я знаю, блять, мне тоже. Я это что, вслух сказал? Его губы снова преклонились перед моим членом, а потом его пальцы раскрыли меня. От одного он быстро перешел к трем. Мое тело было слишком расслабленным, слишком податливым и не готовым сопротивляться, причиной чего, несомненно, был он. До сих пор мне везло, что я еще не выстрелил спермой ‒ возможно, это была та интенсивность, к которой я еще не привык. Несколько минут постоянных и точных прикосновений теплым ртом ко мне, и я представил себе нас от третьего лица, как презрительно я корчился плюс напряженные мышцы на моей шее, которую я вытянул от испытываемых чувств, как мои руки утонули в простыне, то на минуту цепляясь за нее, то затем слабо ударяя кулаком. ‒ Остановись... я не могу... ‒ выкрикнул я, энергично подтягивая его к себе, даже если он сопротивлялся секунду. — Хотел попробовать тебя на вкус... ‒ он задыхался, словно пробежал три километра без перерыва, волосы растрепались, губы распухли, слюна стекала по подбородку. Это сделало меня еще слабее, чем я был до сих пор. Его было слишком много. Слишком ‒ Не сейчас... я хочу почувствовать тебя внутри, ‒ прошептал я, выглядя, возможно, таким же обдолбанным, как и он, или даже хуже... ‒ Все, что захочешь, малыш, все, что захочешь, ‒ и он толкнулся внутрь. Даже при том, насколько я был готов, как желал его, напряжение переполняло мои мышцы. Мистер Демори сразу это заметил. Его прикрытые веки не отрывались от меня, губы осыпали поцелуями мою щеку и линию волос. Я чувствовал его блаженство, как он умирал от желания двигаться, но сдерживал себя. Его потные ладони были такими дрожащими и неуверенными в том месте, где он держал мои колени, чтобы помочь им. Он назвал меня «малыш». Я приподнял голову, нашел его губы и коснулся их своими, давая ему зеленый свет. ‒ Все в порядке. Ему больше не требовалось никаких знаков. Он обхватил мою челюсть одной рукой, а другую положил рядом с моей головой, медленно входя в ритм. Мы трахались и раньше, так много раз. Но это был не трах. Я бы не осмелился назвать это тем, о чем я думал, но он заставлял меня чувствовать себя в такой безопасности, и в отличие от прежних раз я не боялся отдать себя без остатка. Позже я возненавижу себя за это, но сейчас ‒ исключение. Я мог бы ненавидеть себя за миллионы будущих и миллионы прошлых раз. Но было только одно «сейчас», которое я испытывал. Я обнял его, застенчиво растопырил пальцы у основания его черепа, обхватил ногами его спину и отпустил себя. Теперь он двигался быстрее, касаясь меня во всех нужных местах внутри и снаружи. Я издавал эти судорожные вздохи, которые становились все громче и громче, они были так неловки даже для моих собственных ушей. Возможно, я разбужу его соседей. ‒ Ты станешь моей смертью, ‒ выдохнул он, задыхаясь, целуя меня в шею, обхватывая рукой мой собственный возбужденный член, и я излился через два толчка, он последовал моему примеру, дрожа всем телом. Я долго еще не мог освободиться от его оков после того, как пережил свой оргазм. Никогда еще во рту у меня не было так сухо, и никогда еще я не испытывал такой приятной боли.***
Суббота 11:44 ‒ Я заметил, ‒ сказал он так внезапно, буквально через несколько минут после того, как мы оба спустились с небес. Он выбросил презерватив в ванной, предложил мне полотенце, чтобы я вытерся, и теперь открывал занавеску, все еще полностью обнаженный. Вообще мне не нужно было много вытирать, потому что большая часть моего глупого оргазма пришлась на свитер, который он мне дал. Мы слишком торопились, чтобы беспокоиться об этом. И все же я оценил его повышенное внимание. ‒ Заметил что? ‒ Что ты сломал мои кассеты, ‒ пожал он плечами, надевая боксеры и запрыгивая на кровать рядом со мной. ‒ Уф, ‒ я закрыл лицо руками, переигрывая, чтобы избежать наказания, которое я на полном серьезе заслужил. ‒ Я потерял счет тому, сколько раз я извинялся перед тобой... было бы смешно, если бы это не было так унизительно. ‒ На самом деле это были «Pink Floyd», ‒ хихикнул он. ‒ Серьезно? ‒ я поднял голову, наблюдая за веселой улыбкой на его лице, пока он смотрел на меня сверху вниз, подперев голову локтем. ‒ Тогда я разбил священные реликвии. Какой грех. Он что-то промычал, подчеркнуто нахмурившись. ‒ Что же нам теперь делать, чтобы наказать тебя как следует? ‒ спросил он, хотя вовсе не выглядел оскорбленным. ‒ Возможно, мы должны заставить тебя терпеть мою музыку, ‒ и прежде чем я успел среагировать, он вытащил свой телефон из ниоткуда, включая одну из самых громких и самых невозможных для прослушивания электронных песен, которую я когда-либо слышал. Когда я попытался дотянуться до мобильника, он в тщетной попытке швырнул его в изножье кровати. Еще более эгоистично с его стороны было то, что, когда я хотел перелезть через него, он удержал меня, используя весь свой вес как клетку. Это была победа, безоговорочная победа. ‒ Серьезно? ‒ мне пришлось приложить все силы, чтобы не закатить глаза. ‒ Это очень честно по отношению ко мне, ‒ заявил он, улыбаясь, когда наклонился, чтобы поцеловать меня.***
Воскресенье 15:12 ‒ Лука, ты опять под кайфом? Хотя бы поделись со мной! ‒ это была Эмма. ‒ Схуяли? Ты беременна! ‒ Артур сказал это раньше меня. ‒ Это значит, что у меня ребенок в моем дурацком животе, а не в голове. Пф! ‒ Я просто устал, ‒ ответил я приглушенным голосом, уткнувшись головой в подушку. На мне все еще был свитер мистера Демори. Моя рубашка и пиджак были еще влажными, когда он высадил меня на станции метро. Он был так добр, что предложил подвезти меня домой, но я отказался. В моей голове творился полный беспорядок, да и я знал, что мои два назойливых соседа по квартире, вероятно, приклеились бы к окну, чтобы посмотреть, будет ли мой перепихон на одну ночь достаточно заинтересован, чтобы действительно проводить меня домой. Я с трудом удерживал Эмму от этого, а Артур иногда был еще хуже, чем она. Мистер Демори не поцеловал меня на прощание, но поправил мне волосы со сдержанной улыбкой, сказав, что мы скоро встретимся, и заставив мое сердце разорваться на миллион осколков, как только он расстегнул для меня ремень безопасности. Он становился мягким и нежным только для меня. Он был все тем же холодным начальником с неприступными перфекционистскими манерами. Это заставило меня почувствовать себя особенным, на самом деле настолько особенным, что даже мое лицо сияло ярче начищенного чайника, когда Эмма спросила меня о моих выходных. Я вернулся вчера вечером, после еще двух раундов секса в квартире мистера Демори. Мы разговаривали и ели в перерывах между ними. Я даже показал ему несколько трейлеров к фильмам на случай, если он будет свободен в следующие выходные. Честно говоря, мы вели себя как настоящие возлюбленные. Однако у меня на уме был большой вопрос. Неужели все это только на выходные, а завтра он будет вести себя так, будто ничего не случилось, или еще больше избалует меня? *Новое сообщение, Высокомерный неудачник: Я отправил тебе файл, я хочу, чтобы ты сделал резюме по нему до завтрашнего полудня.***
Понедельник 10:32 На этот раз он пришел раньше меня. Я слышал его ‒ он был не один. За этими дверями шел жаркий спор. Я узнал другой голос, мистера Мюнье, другого креативного директора. Его, ну, соперника. Я не знал причину их яростного спора. Ну то есть, глядя на их карьеру до сих пор, Элиотт имел такие яркие процветающие кампании в своем резюме. Я не вникал в профиль мистера Мюнье во всех подробностях, но, судя по цифрам, он сильно отставал от моего босса. А теперь, когда Shell хочет видеть Элиотта в своей команде, Мюнье потеряет клиента на два миллиона долларов. Неудивительно, что они звучали так, словно собирались на дуэль. Неужели я только что назвал его Элиоттом? Мистер Демори. Прозвучало последнее «пошел нахуй», которое положило конец всей их перепалке. Затем наступила полная подозрительная тишина. Даже другие на нашем этаже, казалось, были шокированы внезапной тишиной. Но мой телефон нарушил шаткий покой. ‒ Офис мистера Демори из Demaury & Turner, кто говорит? ‒ Соедините меня с Элиоттом, ‒ я не узнал этот голос. ‒ Это срочно. ‒ Боюсь, я не могу, мисс. Он сейчас на совещании. Вы могли бы оставить свое имя и сообщение для него... ‒ Это Люсиль Тернер, черт побери! Передайте ему это, и он притащит свою задницу к телефону! ‒ она кричала так громко, что мне пришлось держать трубку в нескольких сантиметрах от уха. ‒ Мой отец ждет уже три часа! Отец Люсиль Тернер? Ее отец ‒ это Филипп Тернер? Тот самый Филипп? Главный акционер. ‒ Окей, ‒ я поставил ее на паузу, быстро нажимая кнопку, чтобы связаться с мистером Демори. Я не удивился, когда понял, что он отключил телефон. С невероятной и, возможно, фальшивой стойкостью я очень тихо постучал в его дверь. ‒ Да? Я открыл дверь, не обращая внимания на недовольный взгляд, брошенный на меня Мюнье, и вместо этого сосредоточился на знакомом лице позади него. Это была наша первая встреча с субботы, и он выглядел очень усталым, совсем не похожим на человека, с которым я провел выходные. ‒ Разве ты не видишь, что мы спорим? Ой. Как ужалило. Ему не нужно было говорить это с таким ядом в голосе. Но он только что ругался с Шарлем, и этот человек имел репутацию мудака. Я старался думать по-взрослому и не обращать внимания на боль, которая переполняла меня. ‒ Мне очень жаль, но звонила Люсиль Тернер. Она сказала, что ее отец уже несколько часов ждет Вашего звонка. Я сказал ей, что сейчас неподходящее время, но она была очень зла, ‒ я казался таким маленьким под двумя тяжелыми взглядами. Казалось, я только что вступил в спор с новыми горячими сплетнями и доказательствами, Шарль Мюнье просто хлопнул в ладоши, смеясь, с внезапно поднявшимся настроением. ‒ Ну вот, Демори, папочка звонит. Он даже подмигнул мне, когда выходил. ‒ Что я должен ей сказать? ‒ я спросил своего босса, когда Мюнье больше не мог подслушать. ‒ Ничего. Ты уже достаточно раскрыл свой рот, ‒ прорычал он мне, одним глотком выпивая оставшийся в бокале алкоголь. Я даже почувствовал слезы в уголках глаз. Ко-блять-нечно. О чем, черт возьми, я думал? Что мы занялись любовью один раз, а на следующий день он собирался купить мне розы и шоколад? Нет. Я просто... я хотел, чтобы он был добрее. Был таким, каким он был. Он схватил пальто и вышел, даже не взглянув на меня. Мои мысли вернулись к словам Эммы, сказанным несколько дней назад. Милый, я не хочу быть пессимистом, но в большинстве случаев офисный секс не имеет шансов выйти за пределы этих стен. Ты заслуживаешь настоящих отношений, если тебе кто-то нравится.