***
Десять дней спустя. Ки Нян с нескрываемой гордостью и любовью наблюдала за Аю, что сидел за столом, пытаясь рисовать разноцветными красками. Конечно, ничего путного у полуторогодовалого ребёнка не выходило, он уже с головы до ног был покрыт пятнами самых разнообразных цветов, но с увлечением продолжал малевать на всё новых и новых листах, что неустанно подкладывала ему Хон Дан, когда мальчик повелительно тыкал пальцем в её сторону. Хоть такое занятие и было настоящим расточительством, ведь что бумага, что краски стоили отнюдь не дёшево, но гвиби и в голову не приходило ограничить в нём единственного сыночка. Баловала она его за двоих, постоянно помня о потере своего старшего — Пёля. Со временем чувство острого горя притупилось, но не исчезло бесследно, и Аю женщина оберегала особенно тщательно, ведь он был сосредоточением её мира и главным смыслом жизни. Настолько, что она даже не желала больше иметь детей, чтобы, не приведи Будда, не обделить свою кровиночку вниманием, заботой и любовью. Ей и в голову не приходило полностью поручить малыша нянькам, как было заведено во дворце, и сколько бы неодобрительных взглядов Вдовствующей императрицы ни доставалось ей, Ки Нян неизменно, как бы ни была занята, всегда выкраивала хотя бы по паре часов в каждом дне, чтобы провести их с сыном. Она чувствовала себя по-настоящему счастливой только когда видела его сияющие глаза и довольную улыбку, и ради них была готова на всё. Никому другому в её сердце места больше не было, давно и прочно запретив себе даже думать об отце Пёля, короле Корё, единственном мужчине, сумевшим хоть и ненадолго, но вызвать в ней нежные чувства, гвиби отдала всю себя сыну, а также служению Юань, которая должна была стать процветающей империей к моменту, когда Аю займёт трон Дракона. У неё не было никаких сомнений в том, кто станет наследником императора. Но гвиби не была бы гвиби, если бы полагалась только на власть своих чар и силу любви к ней Тха Хвана. Несколько лет назад, незадолго до казни бывшей императрицы прознав тайну происхождения Махи, она терпеливо выжидала правильного момента, когда будет мудро разыграть эту карту, разгласив при дворе, как умело Танашири обвела всех вокруг пальца, подсунув мужу вместо законного сына совершенно чужого подкидыша, не знавшего ни отца, ни матери. Чувства самого Махи интересовали Ки Нян в самую последнюю очередь, терпеливо снося от него постоянные грубости в свой адрес, она лишь усмехалась про себя, прекрасно зная, за кем останется победа в этой битве. Да и Будашири, так опекавшая старшего, как она думала, сына племянника, получит такой сокрушительный удар, что явно поумерит свои политические амбиции. — Гвиби, Аю пора кормить, — робко напомнила Хон Дан, вынуждая Ки Нян вынырнуть из столь радужных коварных планов. — Я сама, — отозвалась женщина, отказать себе в удовольствии позаботиться об обожаемом сыне она не могла. — Убери тут и принеси амчуг. Аю, стоило служанке начать собирать листы и краски, конечно, разрыдался, и гвиби подхватила его на руки, усадила к себе на колени, утешая и сцеловывая с любимого личика слёзы. — Не плачь, сокровище моё, — уговаривала она малыша, — ты устал? Сейчас мамочка тебя покормит и уложит отдохнуть. Ты должен хорошо кушать и много-много спать, тогда ты вырастешь и станешь настоящим сильным императором! Несмотря на то, что ребёнок и не думал униматься, в душе гвиби не появилось и тени раздражения, она любила его до самозабвения, и просто не могла на него разозлиться. Вошла Хон Дан, держа в руках небольшой поднос. Она поклонилась и поставила на стол маленькую пиалу, с которой сняла крышку, а затем протянула своей госпоже завёрнутую в белоснежную салфетку серебряную ложку, предназначенную специально для Аю. Ки Нян поблагодарила её царственным кивком, зачерпнула было амчуг, но всё ещё плачущий малыш внезапно вцепился в руки матери, заставляя её оставить ложку, и вновь приласкать его. Нежно поглаживая сына по блестящим чёрным волосам, гвиби улыбалась, конечно, она прекрасно понимала, что её снисходительное воспитание во многом способствовало своеволию и постоянным капризам мальчика, но вести себя с ним строже просто не могла и утешалась тем, что через несколько лет, когда он немного подрастёт, всё изменится. Терпеливо дождавшись, пока Аю перестанет всхлипывать, женщина не глядя взяла ложку и хотела было отправить первую порцию амчуг ему в рот, как её остановил взволнованный возглас Хон Дан: — Гвиби, ложка-то… Ки Нян перевела взгляд на почерневшее серебро, и её тут же охватил первобытный страх, страх самки за своего детёныша. Она отбросила ложку так резко, словно та до волдырей опалила ей пальцы, но не удовлетворившись этим, смахнула со стола и отравленную пищу. Ей хотелось окончательно уничтожить яд, предназначенный убить её драгоценное дитя, и она с трудом удержалась, чтобы не растоптать остатки амчуг по дорогому ковру, устилавшему пол в её покоях, не менее дорогими и изящными туфельками. Но, сосредоточившись на Аю и ещё крепче прижав ребёнка к своей груди, гвиби возносила молитвы Будде, что вовремя дал ей знак, не позволив своими руками навредить собственному сыну. Бросившуюся на колени Хон Дан она даже не замечала, как и евнуха Пака, что расширившимися от ужаса глазами наблюдал за разворачивающейся перед ним картиной, женщина целиком сосредоточилась на маленьком родном тельце, таком тёплом и нежном, что при одной мысли, что кто-то возжелал его смерти, слёзы, но не горя, а истинной ярости, наворачивались на глаза. И гвиби, сглатывая эти солёные капли, до крови кусала губы, клянясь себе, что сотрёт этого злодея с лица земли, кем бы он ни был, хоть канцлером, хоть самим императором. Сколько так Ки Нян просидела — она и сама не знала, пока её не привёл в чувство сам Аю, ничего не понимавший, но жутко перепугавшийся. Инстинктивно считавший ужас матери, он вновь зашёлся в безудержном плаче и старался выбраться из удушающих объятий. Только увидев слёзы своего ненаглядного мальчика, гвиби взяла себя в руки, поднялась с кресла и, перехватив ребёнка так, чтобы ему было удобно, стальным тоном произнесла: — Кто бы это ни был, он уже покойник! Хон Дан, доложи Его Величеству! Евнух Пак, всех кухарок в пыточную, я лично выбью из них имя того, кто хотел отравить принца!***
Несколько дней спустя. Дорога до Тяньцзинь, как и предсказывал военный советник, оказалась совершенно неутомительной, в огромном паланкине тряска почти не ощущалась, а возможность, откинув тяжёлую занавеску, наблюдать за окружающим пейзажем дарила разнообразие и не давала заскучать в пути. Юн Ми даже с удовольствием предвкушала встречу с морем, которое её так впечатлило прошлой осенью, когда они с Байаном плыли в Корё. Но вновь решиться на путешествие, как бы само по себе это ни было заманчиво, принцесса даже не думала. Муж, державшийся всё так же холодно и отстранённо, по-прежнему пугал её, но, к большому сожалению девушки, отвертеться сопровождать его в порт у неё не вышло. И император, и Будашири не считали достаточным извинением её деликатное положение, если брата ещё можно было попытаться уломать, ссылаясь на отвратительное самочувствие, то тётка была совершенно непреклонна, бесконечно напоминая о женском долге и следовании правилам Внутреннего двора, и Юн Ми, отнюдь не желавшая, чтобы её денно и нощно терзали нотациями, сочла более мудрым согласиться на эту хоть и не самую для неё приятную, но краткую поездку. Впрочем, новая волна страха всколыхнулась в её сердце, когда выяснилось, что поедут они с супругом только вдвоём — Тха Хван, впавший от попытки отравления сына в ничуть не меньшее бешенство, чем гвиби, хоть полностью и не отказался от своих планов, но всё же решил, что немного задержится во дворце, чтобы помочь любимой жене разыскать преступника, с чем, правда, Ки Нян прекрасно справлялась и сама, днями и ночами пропадая в тюремном подземелье и лично истязая тех бедняг, кому не повезло попасть под подозрения. Император просто заявил, что в сопровождении своих евнухов верхом доскачет до Тяньцзиня в несколько часов, поспев к самому отплытию. Но этому уже резко воспротивился Тал Тал, который твёрдо и решительно возразил, что Её Высочеству ни к чему трястись в седле, да и кроме того, ему нужно было прибыть на корабль загодя, чтобы лично удостовериться в полной готовности флота к дальнему путешествию. Поэтому этим утром военный советник с супругой и отправились в путь в сопровождении Чо Дана и весьма значительного отряда солдат армии регента. Юн Ми было хотела организовать очередной спектакль, вновь сказавшись больной, но быстро поняла, что ничего убедительного у неё на сей раз не выйдет, и пульс тут же выдаст её с головой, поэтому, сцепив зубы, заставила себя подчиниться решению мужа, поклявшись Небом, что не даст ему ни малейшего шанса даже попытаться навредить её малышу. Несмотря на то, что за прошедшие дни её тревоги за здоровье сына во многом улеглись, чему способствовали и быстро наладившийся крепкий сон, и отсутствие неприятных и пугающих ощущений в теле, и лекарь, навещавший её по приказу императора ежедневно, что неизменно, тщательно вслушавшись в биение сердца, сообщал будущей матери: «У вас будет здоровый мальчик, Ваше Высочество, всё идёт хорошо», но настороженность к любой пище или питью у неё почти вошла в привычку. В итоге девушка ела только то, в чём была совершенно уверена, в основном — свежие овощи и фрукты, которые старалась самолично сполоснуть или хотя бы протереть. Эта странность не прошла незамеченной для окружающих, ведь ей приходилось участвовать и в общих застольях — Тха Хван постоянно пытался подсунуть сестре хотя бы немного мяса или риса, и Юн Ми ничего не оставалось, как притворяться, что её тошнит от одного запаха и вида приготовленной пищи, чтобы брат оставил её в покое. На самом же деле, она чувствовала себя просто замечательно и недоумевала, почему беременность считают бременем — такой лёгкости в теле она прежде не ощущала никогда, да и чувство любви к своему малышу почти целиком заполонило сердце и мысли. Только одно грызло её, не давая почувствовать себя полностью счастливой — ясное осознание, что отец её ребёнка ненавидел его ещё до рождения, да и к ней самой отнюдь не испытывал нежных чувств. Принцесса пыталась убедить себя, что ей должно быть всё равно, что там чувствует подонок, не погнушавшийся поднять руку на невинное дитя, но это было далеко не так. Выплеснув на супруга переполнявшие её эмоции в той безобразной сцене, когда швырнула в него чашей, девушке значительно полегчало. Она даже иногда думала, что тогда перешла всякие границы допустимого для женщины поведения, всё-таки строгое дворцовое воспитание категорически запрещало так экспрессивно выражать свои чувства, но что должно делать, когда прежде страстно любимый муж собственноручно травит своего сына в утробе матери — тут правила молчали, как в рот воды набрав. К счастью, Юн Ми, за прошедшие с того момента дни, видела супруга только мельком, но сегодня, выехав на рассвете в Тяньцзинь, он неизменно скакал рядом с её паланкином, зорко следя за дорогой и всем происходящем на ней, словно ожидал появления какой-то неведомой девушке опасности. Поймав себя на мысли, что уже давно не разглядывает природные красоты, а невольно любуется им: его отливавшими золотом под ярким солнцем медными волосами, точёным мужественным профилем, гордой и уверенной посадкой в седле, принцесса неимоверно разозлилась на саму себя и, пока муж не обратил внимания на её восторженные взгляды, решительно задёрнула занавеску, скрывая от себя возможность обзора. «Какая же я дура! — подумала она, понимая, что от одного его вида у неё сердце колотится куда быстрее, чем обычно. — Я должна его ненавидеть, он жестокий монстр, не пощадивший собственного сына, а я глаз от него отвести не могу!» Запрокинув голову и зажмурившись, чтобы скрыть выступившие предательские слёзы, девушка пыталась усмирить бушующие в ней противоречивые чувства, больше всего она жалела, что у неё не было возможности обсудить всё произошедшее с матерью — Байан, переполненный счастьем от грядущего отцовства и одновременно безмерным беспокойством за здоровье жены, категорически отказал, когда Юн Ми пыталась повидать Оэлун, не постеснявшись заявить: «У вас там с Тал Талом один Будда знает, что за чертовщина происходит, мать узнает, разнервничается, не приведи Небо, ещё выкинет. Так что разбирайтесь сами. Нет, нет и нет!» Поэтому помощи и поддержки принцессе было ждать неоткуда, и она в который раз себе повторяла, что нужно просто быть терпеливой, а уж когда родится ребёнок — то чувства к нему целиком заполнят её сердце, не оставляя в нём места ни для какой другой любви, кроме материнской. Да и глупая надежда, что супруг переменится, своими глазами увидев сына, всё равно продолжала жить в ней, пусть девушка и не хотела в этом признаться даже самой себе, ведь она же лично наблюдала тех же Байана и брата, обожавших своих детей и ничуть этого не скрывающих. Но Юн Ми потихоньку начинала догадываться, что отцовская и материнская любовь — мало похожие чувства. Если для женщины её ребёнок был сосредоточением всех помыслов, то мужчины умудрялись находить в жизни ещё кучу других обязанностей и смыслов. Принцесса всей душой сочувствовала и полностью понимала гвиби, которая и мысли не могла теперь допустить оставить сына без личного присмотра, а вот решение брата всё равно ехать в совершенно необязательное для него путешествие казалось ей верхом легкомыслия и равнодушия. Но всё же, вспоминая слова Оэлун, что некоторые, пусть даже и непонятные вещи нужно принимать как данность, просто старалась уложить в голове, что мужчины и женщины и в чадолюбии были совершенно разными. Внезапно девушка ощутила, что паланкин замер, а потом плавно опустился вниз, и она тут же услышала низкий голос мужа: — Привал, Ваше Высочество.***
С некоторой завистью наблюдая, как солдаты небольшими группами устраиваются на лугу, чтобы перекусить прихваченными в дорогу припасами, Юн Ми довольствовалась большим красным яблоком, которого ей было вполне достаточно, чтобы немного утолить чувство голода, но, конечно, растянуть трапезу на всё время остановки ей не удалось, поэтому, чтобы не привлекать к себе внимания, она решила ускользнуть и прогуляться, дабы размять уставшие от нескольких часов неподвижного сидения в паланкине ноги. Но едва девушка сделала буквально пару шагов, около неё тут же очутился Тал Тал, который, казалось, не обращал на неё никакого внимания до этого момента, и непререкаемым тоном заявил: — Вам нужно пройтись. Судя по тому, что он и не думал двигаться с места, принцесса поняла, что муж намерен лично её сопровождать, и, хотя она всей душой меньше всего хотела видеть его рядом с собой, протестовать ей показалось совсем детским и глупым, ведь исход этого противостояния был кристально ясен заранее. Поэтому Юн Ми лишь с самым надменным видом кивнула, желая дать понять, что делает ему огромное одолжение своим обществом, и направилась по тропинке к лесу. Генерал следовал за супругой в трёх шагах, но это совсем не походило на увеселительную прогулку, он был настолько напряжён и так пристально вглядывался в каждый попадавшийся им на пути куст, каждое дерево, каждую маленькую травинку, не только сжимая левой рукой вложенный в ножны меч, но и положив правую на рукоять кинжала, закреплённого на поясе, что девушка с трудом подавила в себе желание спросить, чем вызвана эта настороженность. Она почти физически ощущала ауру опасности, исходящую от него. Больше всего сейчас Тал Тал напоминал ей дикого зверя, собравшегося перед смертельным для своей жертвы прыжком. Принцесса невольно нервно поёжилась, в очередной раз оглянувшись на мужа, конечно, ей следовало бы гордо смотреть только вперёд, но чувство, что он отнюдь не сопровождает её, а именно преследует, усиливалось с каждым пройденным шагом. Она уже сто раз пожалела, что выбрала тенистое уединение леса, а не осталась у всех на виду на залитым полуденным солнцем лугу, не то чтобы Юн Ми всерьёз полагала, что её супруг замыслил что-то дурное, но всё же на глазах у сотни солдат она бы определённо чувствовала бы себя увереннее и спокойнее, хотя и прекрасно сознавала, что преданы они прежде всего военному советнику, а не ей лично. Наконец, когда девушка ощутила, что всё её существо от пят до макушки уже переполнил этот иррациональный липкий страх, она резко остановилась и развернулась к супругу, намереваясь вернуться обратно в лагерь, но тот даже не шелохнулся, чтобы уступить ей дорогу. — Вы совершили непоправимую ошибку, — негромко сказал он, окидывая её цепким взглядом слегка прищуренных глаз, отчего Юн Ми стало ещё более жутко. — И расплачиваться за неё будем мы все, включая так дорогого вам… сына. — О своём сыне я позабочусь сама, — холодно отрезала принцесса, невольно отступая на шаг и почти упираясь спиной в ствол дерева, так некстати оказавшегося здесь. — Помнится, вы предлагали мне родить вам наследника и исчезнуть из вашей жизни. Можете воспользоваться собственной идеей, я совершенно не возражаю. Тёмные глаза, уставившиеся на неё немигающим взором, мгновенно стали почти чёрными, было понятно, что её дерзость достигла цели, тем не менее, стратег бесстрастно произнёс: — Я был в монастыре Сяньшань. «Мин Хи!» — тут же поняла девушка и, не сдержав облечённого вздоха, мысленно поблагодарила преданную служанку, что хотя бы в этом та сказала правду, а не навыдумывала от страха за свою жизнь всяческих небылиц, очерняющих её госпожу. Впрочем, радоваться пока было рано, кто знает, что ещё она наговорила на допросе, может, как раз что-то, ставшее для него последней каплей в решении тайно избавиться от ребёнка. Поэтому Юн Ми, стараясь не выдать обуревавших её чувств, лишь зло скривила губы и презрительно бросила: — Боюсь спросить: до или после того, как вы догадались подсыпать отраву в пирожные? Взгляд Тал Тала блеснул яростной вспышкой, и тут же застыл в такой смертоносной сосредоточенности, что принцесса попыталась в ужасе попятиться, но лишь плотнее прижалась к дереву спиной, совершенно не замечая, как впившиеся через тонкий шёлк дорогого платья неровности шершавой коры царапают нежную кожу, и неверяще наблюдала, как муж медленно обнажает кинжал. «Будда, помоги!» — взмолилась про себя девушка, понимая, что взбешённый супруг её сейчас просто прикончит. Она хотела было закричать, но голосовые связки будто одеревенели и наотрез отказывались подчиняться, тогда Юн Ми просто закрыла лицо руками, чтобы хотя бы не видеть рокового броска. Но прекрасно его услышала: короткий тихий свист — и тут же раздавшийся совсем близко приглушённый треск, что на мгновение оглушил её, показавшись громовым раскатом. Клинок вонзился в дерево всего на пару цунь выше головы принцессы. Испытав невероятное облегчение от осознания, что она жива, и муж просто хотел проучить её как следует, девушка медленно сползла прямо на землю, ноги не держали, да и вообще её колотило как в лихорадке, так, что она едва удерживалась, чтобы не лязгать зубами, крепко стискивая челюсти. — Древесная гадюка, — коротко пояснил Тал Тал, подойдя к жене, одной рукой придерживая змею, что тут же отбросил в сторону, едва выдернув кинжал, который тщательно вытер об рукав собственного чёрного ханьфу и вернул обратно в ножны. — Вы не можете позаботиться даже о себе, Ваше Высочество, не то что о ребёнке. Слова мужа очень медленно доходили до сознания Юн Ми, они звучали так тихо, еле слышно, будто были слабым шёпотом. Не в силах выговорить даже краткое «спасибо», она лишь попыталась кивнуть и подтянула колени к груди, обхватывая их руками, словно желая сжаться в маленький комочек и каким-то чудом исчезнуть. — Голову держите ниже, — мужская ладонь аккуратно легла на затылок, вынуждая почти коснуться подбородком груди. — Сейчас станет лучше. Действительно, бившая девушку нервная дрожь потихоньку унималась, растворяясь в тепле, что стремительно распространялось по всему телу от его прикосновения, такого уверенного, но в то же время мягкого. Она против воли наслаждалась близостью мужа, как никогда чувствуя себя в безопасности и отчётливо осознавая, что он только что спас ей жизнь. И не могла не признать, хотя бы наедине с собой, что выбери он бездействие — то остался бы вдовцом благодаря несчастному случаю, который никто не мог предусмотреть, следовательно, и отвечать за него было бы некому. — Вы готовы вернуться в лагерь? — спустя какое-то время спросил Тал Тал, сочтя, что жена уже должна была прийти в себя, он убрал ладонь и терпеливо ждал, когда она встретится с ним взглядом. — Вы можете идти, или мне отнести вас? — Благодарю, я сама, — неуверенно выдавила из себя принцесса. Генерал протянул ей руку, чтобы она могла о неё опереться, хоть и был совершенно не уверен, что его помощь будет принята, но девушка до сих пор выглядела настолько бледной и перепуганной, что у него мучительно стискивало сердце от сочувствия к ней, и он просто не мог поступить иначе. Юн Ми, немного поколебавшись, всё-таки решилась и вложила свою ладонь в его, поднимаясь на ноги. Её всё ещё немного потряхивало, слегка кружилась голова, поэтому она не спешила отпускать руку мужа, желая окончательно убедиться, что сможет благополучно удержаться на собственных ногах. Чем и воспользовался стратег, слегка сжав её тонкие пальцы, он чётко и ясно, глядя ей прямо в глаза, произнёс: — Я не думаю, что вы готовы продолжать разговор, Ваше Высочество, но вы должны уяснить — я ничего не знаю о яде в тех пирожных. И больше всего на свете принцессе хотелось сейчас поверить этим словам и забыться в его сильных объятиях.***
Дальнейшая дорога в Тяньцзинь прошла без приключений, до этого небольшого портового городка они добрались почти к ночи, но на его улицах вовсю кипела жизнь, жители, видимо, радовались вечерней прохладе, поэтому высыпали из домов и занимались кто чем: некоторые знатные горожане просто степенно прогуливались, небрежно оглядывая выставленное в лавках на продажу добро; купцы на все лады нахваливали каждый свой товар; мясники громко стучали огромными ножами, разделывая туши прямо на глазах у толпы; нищие причитали кто во что горазд в униженных мольбах подать монетку; дети сновали туда-сюда, победными визгами оглашая улицу, если им удавалось стянуть какую-то мелочёвку у зазевавшегося торговца. От этого нескончаемого гомона у Юн Ми окончательно разболелась голова, и так нывшая добрых полдня, и она мечтала лишь о том, чтобы оказаться в тишине и как следует отдохнуть. Ей нужно было обдумать сегодняшнее происшествие, при вспоминании о котором, если это можно было так назвать, потому что она ни на мгновение о нём не забывала, её вновь и вновь пронзала волна парализующего ужаса. Ведь далеко не каждый день оказываешься на волосок от смерти. К счастью Тал Тал, прежде, чем погрузиться в собственные заботы, решил устроить жену в лучшей гостинице Тяньцзиня. Лично проводив девушку в отведённую для неё комнату, он окинул довольно богатое убранство критическим взором, но в целом, по-видимому, его всё более чем устроило. Почему-то с особо пристальным вниманием стратег изучил дверь, ведущую в покои, как будто совершенно не полагался на выставленный им в коридоре отряд под предводительством Чо Дана. Дождавшись, когда жене принесут ужин, он вынул ключ из замочной скважины, сдержанно посоветовав на прощание: — Отдыхайте. Вернусь позже. Юн Ми не успела даже слова сказать, как до неё донёсся звук запираемой снаружи двери и голос супруга, напомнившего своим воинам: «Головой отвечаете». Вздохнув, она села за накрытый с явным тщанием стол, уставленный всевозможными яствами, подкрепить силы ей сейчас совсем не мешало, пустой желудок неприятно тянуло, но она отважилась отведать только финики и сушёную хурму, остальные блюда казались ей подозрительными и небезопасными. Мысленно благословляя того незнакомца, что не поскупился подать жене военного советника достаточное количество сладких фруктов, к концу трапезы принцесса почувствовала себя почти сытой, даже головная боль немного отступила. Теперь можно было наконец предаться собственным мыслям, но даже на вид уютная постель так и манила в свои объятия, и Юн Ми решила, что нет никакой беды, если думать будет лёжа. Не снимая дорожного платья, она с наслаждением вытянулась на белоснежных простынях, и, бесконечно возвращаясь в то чувство покоя, что испытала сегодня от осторожных прикосновений мужа, сама не заметила, как её одолел крепкий сон. Разбудил девушку еле слышный скрип двери, в первый момент перепугавший до смерти, поэтому она резко села в постели и затравленно огляделась. — Простите, что напугал, — Тал Тал клял себя на чём свет стоит, что посмел нарушить сон явно уставшей супруги, но, только что получив почтового голубя от императора с сообщением, что тот собирается выехать в Тяньцзинь на рассвете, не завершить столь важный для него разговор, начатый ещё днём, просто не мог. — Всё в порядке, — поспешила заверить принцесса, поднимаясь и стараясь расправить примявшиеся юбки, — я уже отдохнула. Генерал бросил на неё взгляд, преисполненный сомнения, было совершенно ясно, что его эта откровенная ложь совсем не убедила, но, не желая зря терять время, он сразу перешёл к сути: — Мы отплываем завтра около полудня. — Как завтра? — опешила Юн Ми, полагавшая, что у них в запасе должно быть не меньше пары-тройки дней, которые уже не казались ей столь неприятными и мучительными, как прежде. — Корабли почти готовы. Его Величество будет здесь часов через девять-десять, — пояснил Тал Тал. — Какая-то наложница не выдержала пыток и созналась. Государь личным письмом попросил меня поторопиться. Девушка только растерянно хлопала глазами, слушая мужа, как же она жалела, что позорно заснула вместо того, чтобы как следует всё взвесить! Теперь приходилось соображать практически на ходу, впопыхах, рискуя упустить что-то крайне важное. — Так почему вы ни словом не обмолвились про молебен в память обо мне, что состоялся в ночь после свадьбы с королём? — напрямую задал стратег так изводивший его много дней вопрос. С его точки зрения, сокрытие этого факта было совершеннейшей глупостью, но он уже много раз убеждался, и его недавнее видение было лишним тому подтверждением, что логика жены для него абсолютно непостижима. «Потому что мечтала и надеялась, что вы поверите мне, вашей жене, а не толпе незнакомых монашек», — с горечью подумала Юн Ми, для которой прибегать к свидетельству посторонних в таких интимных вопросах было едва ли не более позорным, чем прогуляться по Дайду нагишом. Конечно, она не отрицала вероятности, что, если супруг будет упорствовать в своих подозрениях, ей придётся пойти и на это унижение. Но искренняя вера в то, что их ребёнок будет похож на отца каждой мельчайшей чёрточкой, дарила надежду, что, по воле Будды, этого бесчестья всё-таки удастся избежать. Впрочем, озвучивать эти мысли принцесса не решилась, памятуя, как гневно муж отреагировал на её чаяния в прошлый раз. Но совсем оставить супруга, что не сводил с неё пытливого взгляда, будто силой принуждая говорить, без объяснений она не могла себе позволить, поэтому ограничилась рациональным: — А какой смысл? Вам же было важнее соблюсти все приличия, даже знай вы, что это точно ваш ребёнок, вас бы это не остановило тогда, когда вы открыто заставили меня пить эту гадость. Стратег на мгновение задумался, но был вынужден согласиться с ней — понятие чести и принятые в обществе нормы всегда были для него важнее личных чувств. Тем не менее, признаваться в этом он был не дурак, чтобы не оттолкнуть едва начавшую оттаивать жену, которая хотя бы пыталась вести спокойную беседу, а не набрасывалась на него, осыпая всевозможными нелепыми обвинениями и оскорблениями, лишь тихо сказал: — Но сейчас… это важно для меня. Принцесса на мгновение не поверила своим ушам: в этом признании она чётко уловила не только предложение перемирия, но и абсолютно прозрачный намёк, что их сын был супругу отнюдь не безразличен. Юн Ми изо всех сил стиснула виски пальцами, словно пытаясь угомонить беспрестанно роящиеся в мозгу вопросы, сомнения, подозрения и такие сладкие, только начинавшие прорастать в душе, слабые надежды, но они так тесно сплелись в запутанный клубок, что окончательно определиться у неё никак не выходило. — Время, — наконец простонала она, — мне нужно время подумать… — Приказ императора, — коротко напомнил Тал Тал, давно свыкшийся с мыслью, что супруга остаётся в Дайду. И пенять жене, что это лишь её вина, он считал совершенно недостойным. В конце концов, всё равно ответственность лежала исключительно на нём: неверно оценил ситуацию, не учёл девичью эмоциональность, не объяснил очевидное, не успокоил. И теперь долгие месяцы генералу предстояло терзаться за безопасность девушки, но ему и в голову не приходило поделиться с ней собственными страхами. — Благо Юань превыше личного? — с явной грустью спросила принцесса и, заметив, как ещё больше посуровело лицо мужа, примирительно поспешно добавила: — Я понимаю, правда. — Сделайте одолжение, Ваше Высочество, — стратег знал, что в праве приказывать, но очень старался, чтобы столь важное для него прозвучало именно просьбой, — поживите у дяди, пока я не вернусь. Во дворце регента вы будете под его защитой. — Заметив, что жена, поразмышляв несколько мгновений, кивнула, у него отлегло от сердца. Байан был единственным, кому Тал Тал мог довериться в этой ситуации и хоть немного унять его тревогу. — Передайте ему, я всё изложил. Он осторожно достал из нарукавника своего доспеха свёрнутый лист и протянул девушке. Юн Ми, повертев послание в руках, почувствовала отчётливый укол его недоверия — письмо было запечатано воском с оттиском на нём личной печати мужа, так хорошо знакомой ей. Но быстро решила, что он мог затронуть не только личные, но и политические вопросы в обращении к дяде, поэтому от комментариев удержалась и, как требовали приличия, поклонилась. — Спасибо, что спасли меня сегодня, — несколько неуклюже перевела она тему беседы, в душе недоумевая, почему супруг так легко смирился, что она остаётся в Дайду и даже не пытается её уговаривать изменить решение. — Это мой долг, Ваше Высочество, — не принял её благодарности Тал Тал, не видевший в этом никакого особенного достижения. Он явно собирался сказать что-то ещё, но тут в дверь настойчиво постучали, и, после неохотного «входите» генерала, на пороге показался хозяин гостиницы, что с почтительным поклоном поспешил доложить: — Господин военный советник, та да… — он внезапно осёкся и спешно поправился: — То есть, тот человек, которого вы ждали, прибыл. Стратег кивнул, коротко поклонился жене и стремительно вышел из комнаты, не забыв запереть за собой дверь на ключ.***
На следующий день, немногим раньше полудня, Тал Тал с супругой отправились в порт, где их поджидал только что прибывший император со своей свитой евнухов. Тха Хван тут же начал сетовать на ужасную усталость, отвратительную дорогу, своевольную лошадь и вообще на всё, что только мог и не мог. Было видно, что государь совсем не в духе, он никому и слова не давал вставить, и принцессе как никогда хотелось, чтобы брат немного помолчал, а ещё лучше — оставил бы их с супругом хоть ненадолго наедине. Девушку истязало предчувствие, что её отказ от поездки — неверное решение, принятое на пике эмоций. Прошлой ночью и глаз не сомкнув, перебирая в памяти каждое мгновение прошедшего дня, каждый жест мужа, каждое сказанное им слово, она бы не задумываясь отдала правую руку на отсечение, только бы всё это было правдой. На мгновение представив, что напрасно вылила на него столько яда и ненависти, Юн Ми почувствовала себя настолько ужасной и гадкой мегерой, что её моментально затошнило от отвращения к самой себе, тут было мало и покаяния перед ним на коленях за все жестокие слова и оскорбления. И то, с каким терпением он беспрекословно вынес всё это, ни разу не попытавшись на неё даже голос повысить, лишь провоцировало всё новые и новые, надо сказать, весьма неприятные укоры совести. «Это важно для меня», — снова и снова в голове звучал его глубокий голос, в бархатных нотках которого ей чудилось столько теплоты, что нестерпимо хотелось забыть о прошлых обидах и недоверии, и начать всё заново. Только теперь уже по-настоящему вместе. Правда вот, как теперь уговаривать брата, да ещё в таком брюзжащем расположении духа — у принцессы не было ни единой идеи. Ей не хотелось даже думать, что, если она ошиблась в своих подозрениях, значит, где-то в Дайду поджидал тайный враг, и девушка, несмотря на всю прежнюю браваду, совсем не была уверена, что хоть регент, хоть император смогут защитить её и малыша. К счастью, Тха Хван, едва поднявшись на главный корабль, возглавляющий флот из семи судов, тут же забыл о дурном настроении, пришёл в неописуемый мальчишеский восторг и вознамерился лично обследовать каждый закоулок здесь. Тал Тал неизменно следовал за ним, толково, хоть и кратко отвечая на разнообразные вопросы императора, которыми тот закидывал его с такой частотой, что было понятно — переварить ответы он явно не успевал. Юн Ми радовалась этим переменам и про себя молилась, чтобы брат, когда немного утихомирится, внял её смиренной просьбе, но сейчас нечего было и думать мешать ему, рискуя вызвать его недовольство. Она потихоньку отстала от мужчин, направившихся по узкой лестнице в трюм корабля, и задержалась на палубе, наслаждаясь созерцанием синей водной глади, простиравшейся до самого горизонта. С моря тянуло свежестью и прохладой, и принцесса, закрыв глаза, с удовольствием подставляла лицо лёгкому бризу, вдыхая неповторимый солёный аромат свободной стихии. Слегка покачивавшаяся под ногами палуба убаюкивала и успокаивала, будто призывая отринуть тревоги и довериться воле волн. — Тал Тал, пища тут хоть и простая, но вкусная и очень сытная, — громкий голос императора разрушил волшебство момента, и девушка с сожалением повернулась к брату, что уже вновь показался на палубе, а следом за ним и генерал. Тха Хван явно представлял себя отважным путешественником и спешил как можно ближе познакомиться с премудростями мореплавания, поэтому толкнул стратега в плечо и заявил: — Пошли, ты обещал мне показать, как будут ставить парус. А ты, — строго обратился он к сестре, — иди вниз, поешь, а то прозрачная уже вся стала, больно смотреть, а я ведь обещал твоему мужу позаботиться о тебе! Иди, Колта тебя проводит. И стратегу, и его жене не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться желаниям государя: Тал Тал послушно направился к носу корабля, а Юн Ми, осторожно приподняв длинные юбки, спустилась по крутой лестнице и вскоре оказалась в довольно большой, абсолютно пустынной сейчас столовой, где расположились несколько длинных столов с простыми лавками по бокам. Но Колта провёл её в огороженный от остального пространства уголок, видимо, именно здесь предполагалось принимать пищу капитану корабля и её супругу, и буквально тут же перед девушкой очутилось блюдо с зажаренной в приправах рыбой и большая плошка рассыпчатого риса. Еда пахла настолько аппетитно, что принцесса внезапно ощутила, насколько голодна, но попробовать угощение не решилась, как всегда изобразив тошноту и отправив Колту за фруктами и чистой водой. Привычно отодвинув столь соблазнительные кушанья подальше, на самый край стола, ей вдруг пришло в голову, что осторожничать дальше уже не имеет смысла, и она неимоверно обрадовалась. Сколько бы Юн Ми ни обманывала саму себя, тело отчаянно требовало насыщения, желудок постоянно ныл и некрасиво урчал, а уж слабость и головокружения давно были её верными спутниками. Поэтому она с воодушевлением ухватилась за палочки, но не успела подтянуть обратно к себе рыбу и рис, как застыла от неожиданности, заслышав звук мужских шагов и вдруг раздавшийся грубый голос: — …от попомни мои слова — потонет энта посудина! Всенепременно потонет! За перегородкой глухо стукнуло, словно что-то увесистое опустили на пол. — От заладил! — раздражённо отозвался второй. — Грузи давай, шевелись! — А я тебе говорю, баба на корабле — плохая примета! — не унимался первый. — Дак тож жена господина, она токма проводить супружника, и всё, а ты уже разорался, — укорил второй. — А я не об энтой принцесске, — понизил голос первый. — А об той, что он ночью привёз. Сам видел — вся в чёрном, да евойный чёрный плащ поверх, лицо занавешено тряпкой какой. «Вуалью», — мысленно поправила Юн Ми, забывшая, как дышать, она вся обратилась в слух при этих словах и неистово молилась, чтобы Колта своим появлением не прервал этот разговор, хотя, похоже, ничего приятного он ей не сулил, но, одержимая желанием непременно узнать правду, сидела не шевелясь, чтобы случайным звуком не выдать себя. — Дак мож, он для всех расстарался, — с мерзким смешком предположил второй. — Чай, не брезгливые, одной управимся. — Слюни утри! — оборвал его первый. — Шлюх не прячут, да в соседние с собой каюты не содют! Второй присвистнул, а потом обречённо вздохнул: — Значится, не обломится. Что ж, не впервой. Топай уже, делов полно, а ты всё о бабах! Голоса, как и шаги, давно стихли, а принцесса так и сидела, как громом поражённая. Злые слёзы поглотившей её с головой лютой ревности жгли глаза, но она не позволяла им пролиться. Теперь всё встало на свои места, и тот вопрос, что мучил её этой ночью, обрёл весьма определённый ответ. Супруг не потрудился даже проявить вежливое подобие заинтересованности в перемене её решения просто потому, что ничуть в этом не нуждался. Он пошёл куда более лёгким и эффективным путём, выбрав для себя какую-то грязную девку, что будет неустанно ублажать его любыми угодными ему ласками. Юн Ми и сама не понимала, почему её так задело это осознание, ведь давно догадывалась, что все эти месяцы, не получая плотского удовлетворения в объятиях супруги, монахом муж явно не жил. Но оказалось, одно дело — догадываться, и совсем другое — точно знать. К тому же здесь речь уже шла не о случайных связях, дозволительных для любого мужчины и даже поощряемых обществом, на которые девушка ещё скрепя сердце готова была закрыть глаза, но при мысли, что если эта девица западёт ему в душу, а то ещё и умудрится понести, то супруг вернётся в Дайду как минимум с законной наложницей, а то и со второй женой, принцесса просто задохнулась от унижения и бессильной ярости. Мгновенно представив, что будет вынуждена делить с другой женщиной не только мужа, но и дом, влияние, статус, будет со стороны наблюдать, как та рожает сыновей, Юн Ми прошиб холодный пот. Удивительно, но всё, что она прежде считала совершенно обычным, наблюдая за гаремом брата и слушая наставления Вдовствующей императрицы, сейчас, когда дело касалось её самой, казалось вопиющей несправедливостью. Познав собственную женственность в руках мужчины, которого любила дольше, чем себя помнила, она отнюдь не была готова смиренно принять, что он одаривает своими милостями других особ. Но какой у неё был выбор? Ровным счётом — никакого. Закатить ему скандал и потребовать немедленно выставить эту девку с корабля? Об этом не могло быть и речи, даже если послать к дьяволу все правила и приличия, принцесса крепко помнила, что женская ревность была серьёзным основанием для развода. «Возможно, этого он от меня и добивается», — подумалось ей внезапно, когда разъедающие душу слёзы уже почти полностью перекрыли дыхание судорожными всхлипами, и она тут же твёрдо решила, что не предоставит ему ни малейшего шанса так опозорить её, и будет во что бы то ни стало сохранять выдержку и достоинство, как и полагается сестре повелителя Поднебесной. Расползавшаяся в сердце жгучая боль заволокла для неё действительность словно густым морским туманом, стараясь удержать лицо и не выдать своих мучительных терзаний, она почти не помнила, как вернулся Колта, как они вновь поднялись на палубу, как император долго и сбивчиво произносил напутственную речь о важности для всей Юань успешного исхода этого путешествия… Все эти события слились в какой-то невнятный сумбур и хаос, и даже когда муж пообещал приложить все усилия и вернуться в Дайду в начале осени, явно обращаясь именно к ней, а не к императору, принцесса едва ли расслышала эти слова. Лишь когда настал самый последний миг перед расставанием, и так хорошо знакомые глаза поймали её рассеянный взгляд, притягивая своей тёмной глубиной, на неё вдруг разом обрушилась вся грязная реальность, полная фальши и бесконечной лжи, но стыдливо прикрытая искусственным фасадом хороших манер и притворной заботы. Поэтому, отвечая на прощальный поклон супруга, она всё-таки не сдержалась и у неё вырвались полные яда слова: — Уверена, для вас это путешествие будет крайне приятным, господин генерал. Намеренно выбрав обращение к мужу, как к совершенно чужому человеку, Юн Ми однозначно дала понять, что больше для этого мужчины нет места ни в её сердце, ни в её жизни.