***
Россия стоял возле зеркала и внимательно рассматривал своё отражение, параллельно поправляя светлые, немного отросшие волосы, пытаясь уложить их в какую-нибудь причёску. "Зализав" длинную чёлку на правый бок, русский ещё несколько секунд внимательно изучал себя в зеркале, после чего, злобно прорычав, вновь растрепал волосы, понимая, что так и так выглядит глупо. Опершись руками на небольшой стол, он тяжело выдохнул и отвёл взгляд в сторону, смотря на часы, показывающие двенадцать часов дня. Сегодня Третий решил взять его с собой в Рейхстаг, где Росс должен был находиться рядом с ним и время от времени помогать ему с небольшими делами, чему тот был безумно рад. Рейх даже решил принарядить его и впервые дал ему военную форму как у него самого, дабы его чадо постепенно привыкало к подобной одежде, но России почему-то казалось, что из-за своего слабого и болезненного вида он выглядит в ней весьма нелепо. — Собрался, малыш? — раздался голос позади русского, заставляя того повернуть голову к источнику звука. Закрыв за собой двери, Рейх стал медленно подходить к своему ребёнку, оценивающе рассматривая его со спины и про себя подмечая, что с размерами он не прогадал. — Почти, — немного печальным голосом ответил он, вновь устремив свой взор на зеркало, — Чувствую себя слегка неловко. — Почему? — с лёгкой улыбкой спросил Рейх, повернув Россию к себе лицом, — Тебе очень идёт, правда. Сейчас ты выглядишь... хм, даже не знаю как правильно описать. Ты выглядишь просто восхитительно... Внимательно разглядывая лицо своего мальчика, нацист нежно провёл пальцем по его щеке, поднимаясь выше к мешающиеся пряди волос и аккуратно убирая её за ухо. Он давно для себя подметил, что Россия вырос довольно нежным и очень даже красивым, по крайней мере для него. — Подожди, — отстранившись, Третий снял со своей головы фуражку и надел её на Россию, параллельно поправляя руками его волосы, — Вот, посмотри, малыш. Повернув русского лицом к зеркалу и встав позади него, нацист легонько приподнял его голову за подбородок, прислонившись своей щекой к его щеке. — Твои особые черты во внешности и утончённая фигура делают тебя по особенному привлекательным и величественным, а эта форма лишь подчёркивает твою красоту... Посмотри на меня, моё солнышко. Россия был слегка смущён столь сладкими речами своего отца, чувствуя, как по его щекам пошёл лёгкий жар, от чего на белой коже вот-вот вспыхнут румяна, если, конечно, уже не появились. Подняв голубые глаза сначала на своё отражение и увидев в нём смущённого, но действительно чем-то симпатичного юношу в немецкой военной форме, что достойно подчёркивала его прекрасную белую кожу и холодные глаза, Росс всё же послушно посмотрел на стоявшую позади него фигуру, через отражение в зеркале смотря прямо в его тёмно-синие как глубокое море глаза. — Только мы с тобой. Только ты и я. Знай, что ты мой малыш, поэтому так или иначе похож на меня... Посмотри, — прошептал немец, положив голову на плечо русского, — Мы идеально дополняем друг друга. Опустив руки на талию немецкой республики и слегка приобняв его, немец слабо ухмыльнулся, уткнувшись носом в чужое плечо. — Мой маленький глупыш... Раньше Рейх бы никогда даже не подумал бы о том, что возьмёт под опеку чужое дитя не немецкой нации, а уж тем более ребёнка своего врага. Если бы лет двадцать назад ему кто-то сказал бы что-то подобное, то он, скорее всего, просто посмеялся бы, сочтя того сумасшедшим. Но теперь... Россия стал для него слабостью и маленьким позором. Его идеи, принципы, политические планы, всё это пошло к чёрту в тот день, когда он впервые решил оставить советскую республику у себя дома, сам того не замечая, как стал проникаться к нему тёплыми чувствами. Репутация кровавого диктатора была бы хорошо подмочена, если бы Третий вовремя не отвертелся от ненужных вопросов, выдумав довольно убедительную историю о внезапном появлении ребёнка в его доме. Наблюдая за тем, как его малыш становится прекрасным юношей, Рейх искренне радовался тому, что смог вырастить и достойно воспитать его как собственного сына, но где-то в глубине души его всё чаще и чаще стали терзать странные мысли, которые он тут-же пытался прогнать. Он трижды соврал бы себе, если бы сказал, что смог бы "отдать" своего ребёнка кому-то ещё, соврал бы, что не стал бы думать о том, что его малыш с кем-то там "развлекается" и отдаёт своё тепло. Родительская привязанность? Определённо да. Третий желал, чтобы его Росси был счастлив, но... Как-бы он этого не отрицал, как-бы старался не замечать, подавить внутри, не давая этому пустить корни, но по мере роста России и его преображения, Рейх стал замечать за собой странные мысли, когда просто смотрел на него, противоречивые, но и в тоже время очень нежные. Это определённо отличалось от родительской любви, что немного настораживало и пугало немца, заставляя его сразу же душить столь неправильные и порочные чувства ещё на корню, понимая, что всё это может закончиться совсем не сказочно... Время от времени он замечал некий интерес к России, какой обычно возникает между двумя взрослыми людьми во время любовной химии, но чувствовать подобные к своему ребёнку, это... Аморально? Да, пусть русский и не был ему родным, но определённо стал им.Прошлое
Рейх не особо задумывался о том, как в дальнейшем поступит с найдёнышем. Сейчас ему было важно использовать его для того, чтобы выманить Союза, думая, что отец рано или поздно придёт за своим чадом, но была одна небольшая загвоздка. Он не знал, просто не имел понятия как передать своему бывшему "другу" весть о том, что одна из его республик у него. Советы тщательно скрывался, а пойманные партизаны, несмотря на все попытки разговорить их, упорно молчали, некоторые и вовсе кончали с собой, дабы избежать повторного допроса. Третий понимал, что РСФСР довольно маленький, чтобы расспрашивать про его родителя, да и сам Союз оставил его в столь ненадёжным месте. Почему? Поначалу Россия показался ему довольно заторможенным и, как ему показалось, тот не особо видел угрозу в окружающих его людях. С одной стороны это было понятно, ведь он ещё ребёнок, но с другой, нельзя же быть настолько медлительным и сонным. Рейх даже начал подумывать о том, что мальчик просто отстаёт в развитии и это, как раз таки, являлось одной из причин по которой СССР оставил его. Однако, как оказалось в дальнейшем, у России была полная амнезия, вызванная сильным стрессом и страхом, от чего он даже частично позабыл родную речь и реагировал только на некоторые слова. Вся эта война, потеря близких, а после и смерть других людей на твоих глазах заставили детскую психику включить защитный механизм и отключить часть мозга, что отвечала за воспоминания, дабы не травмировать её ещё больше. Но в кое-чём Рейх был действительно прав. Младший русский был действительно болен, о чём немец вскоре узнает по прибытию в Берлин. Третий мог бы с лёгкостью придушить мальчика или сломать ему шею, как только он понял, что тот, в общем-то, бесполезен для него. Мог бы, но не сделал. Не позволяли военные принципы по типу « Не бей лежачего». Россия не боялся его, не пытался сбежать, из-за чего нацист просто не видел смысла его трогать. Он не видел того азарта, который возникает у хищника, когда тот вот-вот догонит свою добычу и перебьёт ей сонную артерию. Хотел ли он оставлять его у себя? Определённо нет. Рейх хотел избавиться от него при первой же возможности, если бы не случайные стечения обстоятельств, которые полностью изменили его жизнь.Настоящее время
— День добрый, мой фюрер. Ох, вы не одни? — с широкой улыбкой спросил Берлин, переведя всё своё внимание на хрупкого русского, что неуверенно отвёл взгляд в сторону, — Привет, Россия, — всё тем же приторно сладким голосом произнёс город, протягивая руку для пожатия. Росс немного помялся, но всё же протянул руку в ответ и слегка сжал ладонь немца, чувствуя, как светло-карие глаза внимательно изучают его, от чего русскому стало ещё более некомфортно. Он не знал почему, но Берлин почему-то пугал его несмотря на то, что мужчина искренне хотел с ним подружиться. Даже сейчас, спустя столько лет, он продолжал чувствовать себя неловко в присутствии города, хотя старался скрывать это дабы не обидеть того. Его самодовольная ухмылка, взрывной, но и в тоже время чересчур весёлый характер, а главное — глаза, в которых время от времени загорались искорки адского пламени, напрягали Россию. Как бы он не старался убедить себя в том, что Берлин на самом деле не такой, каким ему кажется на первый взгляд, что-то внутри всё равно отталкивало его, заставляя русского быть более настороженным по отношению к нему. — Приветствую тебя, Берлин. Да, решил сегодня взять с собой Россию, чтобы он немного помог мне, — ответил Третий, одной рукой приобняв русского за талию, на что город лишь сильнее улыбнулся, отводя взгляд в сторону. — В таком случае не буду вам мешать. Рад вновь увидеть тебя, Россия, надеюсь, что сегодняшний день тебе понравится, — подойдя вплотную к мальчишке, столица слегка потрепал его по волосам, медленно пропуская белые пряди сквозь пальцы, — Ты довольно подрос с нашей последней встречи... Рейх, — немного протяжным голосом произнёс мужчина, подняв глаза на нациста, — Я и другие города хотели кое-что обсудить с тобой. Зайдёшь потом ко мне в кабинет? — Хорошо, может часа через четыре. — Отлично. Как главнокомандующий город, я бы мог всё решить самостоятельно, но будет лучше, если всё обсудить с тобой лично. На это Рейх лишь слабо кивнул, после чего, взяв Россию за руку, вновь продолжил свой путь до места своей работы, ведя его за собой. Берлин ещё некоторое время просто стоял на месте, взглядом провожая уходящие фигуры. Будучи столицей Рейха, он, как и сам нацист, тоже в какой-то степени привязался к мальчишке. Первоначально он не особо верил в то, что его фюрер на полном серьёзе и со всей ответственностью решится взять опеку над найдёнышем, думая, что тот наиграется и бросит эту затею. Он знал, что Россия относится к нему весьма настороженно, хоть и пытается это всячески скрыть. Чувствовал ли он обиду от того, что несмотря на все попытки с его стороны подружиться с ним, Россия всячески отталкивал его? Разве что чуть-чуть. Берлин знал, что сам виноват в этом, ведь он тоже участвовал в том страшном дне, когда они впервые нашли русскую республику. Росс ничего не помнил, но на интуитивном уровне чувствовал некую угрозу, исходящую от города, но... Почему же на самого Рейха это никак не распространялось?