Глава 2
21 июля 2020 г. в 16:07
Джин чувствовал, что начинает сходить с ума. Каждую чертову минуту он готов был лезть на стену, воя от беспомощности. То, что он сделал – это чистой воды необдуманность и несдержанность. Произошедшее навсегда теперь будет выжжено в его памяти как самый счастливый и, вероятно, единственный момент такого плана. Он не мог простить себе, что сорвался и накинулся на Чимина. На своего ранимого, светлого мальчика, который теперь наверняка будет бояться его. Джин прекрасно понимал, что те действия Чимина были вызваны возбуждением и интересом перед неизведанным. И зная его, можно было готовиться к длительному принятию случившегося, непониманию и страху. Собственно, старший никогда ранее не замечал за парнем увлечения своим полом. И теперь можно было смело готовиться к такому развитию событий, при котором Чимин будет всеми силами извиняться и пытаться спрятаться от него.
Одержимость Джина начала проявляться примерно полтора года назад, набирала обороты постепенно, но неотвратимо. Сначала это была забота над маленьким братиком, таким добром, милом, нежном. Постепенно сюда же примешивалось восхищение стойкостью и силой, коих иногда так не хватало в себе старшему. Джин вообще любил всех своих ребят, всегда многое им позволял и старался сделать для них всё возможное. Просто в один из дней он понял, что слёзы и расстройства Чимина ранят его так сильно, что хотелось немедленно закрыть его от всего мира, отдать всю свою душу, только бы ОН улыбался и был счастлив, чтобы больше ни одна слезинка не упала из его глаз. Поначалу это немного удивляло, ведь другим тоже было тяжело, их тоже хотелось поддержать и успокоить, но здесь же была какая-то гипертрофированная тяга оберегать от всего на свете. Потом начало приходить осознание, что он смотрит на Чимина немного по-другому, нежели на брата или друга. Несомненно, они все были привязаны друг к другу на каком-то глубинном, инстинктивном уровне, но его привязанность к младшему начала носить отличительный характер: хотелось, чтоб он был рядом всё время, чувствовать его всей душой, быть для него тем, кто подарит счастье и заберёт все его невзгоды.
Спустя какое-то время Джин стал замечать, что слишком пристально наблюдает за младшим. Ловит каждое его движение, взгляд, улыбку, замечает каждую эмоцию и смену настроения, откровенно пялится на его фигуру, особенно когда это милейшее создание превращается в того ещё чертёнка. Он начал осознавать, что теперь хотел бы получить не только душу, но еще и тело, забрать всего полностью, чтоб Чимин был только его.
Поворотным моментом, который спровоцировал его осознать свои чувства, стала, как бы ни банально это прозвучало, какая-то дорама, название которой он даже не знал. Просто, как-то пролистывая каналы, он наткнулся на неё. Самый обычный повседневный сюжет: школа, первая любовь, слишком стеснительная девушка и самый популярный парень. Всё было хорошо и скучно, если бы не одно «но», зацепившее его внимание. Маленькая история двух второстепенных персонажей. Парней. Влюбленных друг в друга и боявшихся признаться. В ходе просмотра Джин начал замечать аналогию между собой и одним из парней: те же изменения в отношении к другому, те же мысли, которые скорее запутывали чувства, нежели помогали их осознать, то же невозможное желание всегда находиться рядом с объектом своих чувств, те же попытки спрятать всё внутри себя и полное отрицание такого варианта в своей жизни. Несмотря на то, что эта история носила эпизодический характер, Джин не мог выкинуть её из головы. Ему показалось, что его выстроенный по маленькому кирпичику мир рухнул, чтобы затем снова возродиться уже обновлённым и более прекрасным.
Принятие себя происходило тяжело. Чувство постоянного напряжения, ответственность за группу, множество обязательств… Всё навалилось снежным комом, невозможность поделиться с кем-то переживаниями об открытиях новых граней самого себя угнетала. Говорить с кем-то из ребят он об этом не мог, так как это была слишком острая тема, чтоб грузить ею и без того уставших товарищей. Довериться своим друзьям вне группы – значит, дать даже малейшую возможность на утечку информации. Джин опасался всего, что могло бы навредить или затронуть их имидж. Так приходилось хранить всё в себе, не дав ни капле своих переживаний просочиться в окружающий мир.
А вообще, когда Джин понял, что желает Чимина, то не на шутку испугался. Ему никогда не нравились парни. Он никогда ранее не смотрел на кого-то своего пола так, как смотрел на этого солнечного человека. И стало больно. Потому что пришло понимание, что всего этого не должно быть, он должен теперь постоянно сдерживать себя, чтобы не выдать ни одной живой душе то, что с ним происходит. Начался замкнутый круг, из которого не вырваться, если не хочешь разрушить не только свою жизнь, но и жизнь дорогих тебе людей. Всё, что ему оставалось – исподволь наблюдать, чтоб никто не заметил, лишь изредка позволять взаимодействия в рамках фансервиса и мимолетные, лишенные какого-либо сексуального контекста прикосновения, привычные для их повседневной жизни. И гореть. Сгорать от невозможности сделать хоть что-то.
Настоящей пыткой теперь стала чрезмерная тактильность Чимина. Когда Джин видел, как младший обнимает кого-то, касается, кладет голову кому-то на плечо – хотелось немедленно перетянуть его к себе и не отпускать, чтоб даже не помыслил прикасаться к кому-то ещё. Тогда какая-то иррациональная ревность затапливала всё его существо и он старался уйти, чтоб не видеть… не чувствовать… Но когда Чимин обнимал его самого, что случалось довольно часто, было ещё труднее. Ведь ему хотелось одновременно как сбежать, чтоб не испытывать свою выдержку, которая начинала резко стремиться к минимуму, так и продлить эти объятия как можно дольше, чтоб дать себе иллюзию того, что его мальчик с ним, что он может держать его в своих руках столько, сколько пожелает. И тогда в душе все обрывалось: множество «нельзя», ещё больше «невозможно» и «никогда» ломали его изнутри, заставляя идти дальше, стиснув зубы и стараться вести себя как обычно.
В копилку его ревности особо попадал и Хосок, с которым Чимин делил комнату. Нет, он не испытывал к Чону ненависти, но червячок сомнения нет-нет, да закрадывался в душу. Жестокое воображение постоянно подкидывало Джину всевозможные варианты отношения этих двоих. Каждый раз вопрос «Почему с тобой он, а не я?» добавлял новую порцию бешенства, что кто-то может проводить с его личным наваждением времени гораздо больше, чем отведено ему. И, хоть разумом Джин понимал, что между этими двоими ничего нет и быть не может, но ревности было всё равно. Она расправляла свои черные крылья, мешая дышать и затапливая сердце темнотой. Ох как же ненавистна была сама мысль отдать своё счастье кому-то другому! Это сумасшествие терзало Джина, разрывая на кусочки, поглощая все силы, не давало нормально жить, позволяя лишь жалкое существование в попытках заполучить хоть на капельку больше внимания человека, ставшего его личным богом. Чувство вины по отношению к Хосоку, который был вообще не при делах и чувство стыда перед Чимином за то, что позволяет себе даже допустить подобные мерзкие чувства, как ревность и бесконтрольное желание обладать целиком и полностью угнетали его вдобавок ко всему тому коктейлю, который был намешан в его побитой душе. Чтоб хоть как-то реабилитироваться в своих собственных глазах, Джин с особым усердием старался приготовить что-то из их наиболее любимых блюд, поддерживать и заботиться на том уровне, который мог бы максимально задушить чувство его вины, ведь никто не виноват, что он оказался таким безумно ревнивым собственником.
Самой страшной мукой и самым любимым личным кошмаром Джина был пьяный Чимин. Ещё более тактильный, чем обычно, он, казалось, мог обниматься вечность. И не всегда его объятия были аккуратными. А если быть честным, то практически никогда. Соскользнувшая рука, попадающая прямо в паховую область, неосторожное касание губами в любой подвернувшийся участок тела, некая неуклюжесть жестов и движений… И это пьяненькое чудо грешил тем, что всё время пытался погреть свои замерзающие руки под кофтой Джина, попутно щекоча, немножко царапая, вызывая целый табун мурашек, ёрзая либо на коленях старшего, либо где-то с боку, но всё равно непозволительно близко. В такие моменты появлялось желание утащить его куда-нибудь подальше и разложить на любой подходящей для этого поверхности. После таких демонстраций Джин хотел биться головой о стену в попытках хоть как-то справиться с возбуждением своими силами. Получалось плохо. Хотелось большего, хотелось Чимина, хотелось плакать, как ребенок от невозможности получить желаемое. Приходилось сбегать подальше от несносного мальчишки, вынимающего своим нетрезвым поведением весь разум и выдержку, потому что очень уж велик был соблазн. За один взгляд в эти бесстыжие, подернутые алкогольной дымкой глаза можно было умереть.
В один из недавних дней Джин еле смог сдержаться и не натворить глупостей. Тогда борьба внутри него достигала своего максимума. После одного из концертов он стал свидетелем того, как его Чимин обменивался номерами телефонов и договаривался погулять в свободное время с какой-то девушкой. Конечно, девица вся аж светилась от радости, и было видно, что она готова накинуться на бедного парня прямо здесь. Джину стало настолько неприятно видеть, как человек, которого он полюбил всем сердцем, флиртует с другой, что он моментально ушёл. В конце концов, у Чимина должна быть своя личная жизнь, он взрослый парень, да и они не семейная пара, чтоб закатывать истерики по поводу увиденного. Однако когда спустя какое-то время Джин узнал, что свидание сорвалось, в его сердце расцвела непонятная радость. При том, как он понял, инициатором отказа был сам Чимин, ссылающийся на плотный график перед отпуском и просто феерические планы на отдых, в котором не предусматривалось присутствие посторонних.
А потом случилось то, из-за чего сейчас Джин занимался самобичеванием. Когда в тот день он шёл в студию, то был точно уверен, что никого там не встретит. Но, увидев в комнате скучающего Чимина, удивился чуть ли не до потери дара речи. Коктейль из радости, нежности, желания и любви затопил его с головой. А в миг падения младшего с кресла сердце чуть не выпрыгнуло из груди от страха. Кто бы знал, сколько сил потребовалось Джину, чтоб не кинуться скорее к нему с намерениями зацеловать пострадавшего, успокоить, убедиться, что все в порядке. Вместо этого он обыденно помог подняться, пытаясь замаскировать свой испуг за нервным смехом и вроде у него это даже немного получилось. Немного. Потому что он понял, что просто физически не в состоянии разжать руки и выпустить Чимина из своих объятий. Это стало его первой ошибкой в тот день. А когда он увидел боль младшего, то его душа чуть повторно не покинула тело. Захотелось забрать всю его боль себе, невозможно было смотреть, как мучается любимый человек. И массаж стал второй его ошибкой.
Услышав стон Чимина, у Джина напрочь сорвало тормоза. Всё, что копилось в его душе все эти полтора года – сошло лавиной и он не сдержался. Прикоснувшись раз – не смог остановиться. Он, будто безумец, не мог насытиться стонами своего мальчика, его отзывчивостью и покорностью. Дорвавшись до желаемого – хотелось большего. Хотелось обладать полностью, безраздельно, довести до крика, до самой грани удовольствия. Тогда не думалось о себе, весь мир крутился только вокруг человека в его руках. Но то, что сделал Чимин – окончательно свело его с ума. Мало того, что он подарил Джину свой оргазм, так еще и сделал первый в его жизни минет. Такого старший не мог предположить даже в своих фантазиях… А тут реальность, но больше похожая на сон.
Возможно, всё это было маленьким экспериментом, но у Джина в тот день наконец-то появилась надежда. Которая рухнула, как только Чимин не стал отвечать на звонки и сообщения. И теперь весь отпуск Джин мрачнел с каждым днём, понимая, что самое счастливое его воспоминание становится последствием его самого страшного кошмара. Не отвлекла ни рыбалка с Юнги, ни игры, ни что-либо ещё. В конце концов, он напился, отключив телефон и отгородившись ото всех. Джин устал. Устал бороться с собой, от боли, которую приносили его чувства. Он пил, как никогда в жизни, пытаясь набраться до состояния полной невменяемости. Чтоб перестать чувствовать, перестать думать, вспоминать каждый момент, связанный с Чимином, перестать топить своё сердце болью. Только это не помогло: затуманенный алкоголем мозг подкидывал ему все более тяжкие мысли. Он и сам не заметил, в какой момент по щеке скатилась слезинка. А потом еще одна. И ещё. Слёзы превратились в сплошной поток. И легче не становилось абсолютно. Только сильнее ныла душа, которая не понимала, почему любовь – это не радость, а одно страдание. Внутренний голос, полный злой иронии, шептал ему, что его мечтам никогда не сбыться, что Чимин никогда не примет его, оставит, даже не попытавшись понять. Голос злорадствовал, смеялся, рассказывал, как хорошо живется младшему без него, что вся надежда напрасна, ведь за всё время не было ни одной, даже самой маленькой и бессмысленной весточки. Джин хватался руками за голову, закрывая уши, лишь бы не слышать, не слушать весь этот моральный садизм. Он кричал, кричал, что все это ложь, этого нет на самом деле, чтоб не дать этому яду отравить себя, заглушал ударами по груди ноющее сердце, которое, казалось, плакало кровавыми слезами, его истерика по своим масштабам была похожа на стихийное бедствие. Он захлебывался своим криком, слезами и невыносимой болью, но голос всё продолжал свои насмешки, будто пытаясь превратить человека в безумную марионетку. Было настолько отвратительно хреново, что Джин пил всю ночь, не собираясь останавливаться, пока полностью не потеряет способность связно мыслить.
Как бы то ни было, но сделанного не исправишь. И он сломал всё своими руками. Но когда отчаяние почти полностью поглотило его, случился ночной звонок от Чимина, который старший увидел лишь когда пришел в себя после попойки. И ещё несмелые ростки убитой надежды снова поднялись в его измученной душе.