Глава 4.
31 октября 2020 г. в 16:14
Когда мне особенно херово, я стараюсь молчать. Погружаясь в собственные эмоции, чрезмерно придавая значение мелочам, я забываюсь, увязаю, буквально растворяюсь в том, что меня заботит или, так или иначе, трогает. Это не очень хорошая черта, когда большую часть жизни проводишь на работе, вытаскивая пациентов из их же собственных миров, стараясь не утонуть в чужих переживаниях. Порой минуты или секунды в моей работе играют ключевую роль. Всегда нужно тщательно подбирать слова, чтоб не дай бог не… Не навредить, не замкнуть пациента в их тягостных ощущениях, не вызвать психоз.
Эти множество «не» точками раскиданы по всему чистому листу рабочих моментов, а тебе только и остается, что, ловко лавируя, соединять тонкими линиями границы своих дозволенностей. Временами тяжело бывает отрешиться от всего лишнего, когда нужно и важно слушать пациента, требующего к себе максимального внимания.
Вот, почему я не люблю ссориться с Юлианом. А утром мы поссорились, поскольку он снова куда-то собрался. Без меня, конечно. Со мной скучно, ведь в таком случае ему нельзя будет с кем-либо пофлиртовать. Когда я высказал свое негодование по поводу начинающихся частых отлучек парня, тот вспылил, заявив, что я ему не доверяю, ведь считаю, что он, мол, будет там трахаться. Я сдержанно ответил, что это совсем не так, но, на самом деле, врал — и себе, и ему. Не верю. Не доверяю. И до безумия ревную.
Ссора закончилась… как всегда: Юлиан все перевел в шутку и сделал мне минет, обещая, что будет себя хорошо вести. Мне кажется… Нет, я уверен, что он зависим от секса, но раскрывать причину подобного он никогда не стремился, а я, понимая, что налегать не стоит — не спрашивал.
— Алан Григорьевич, все в порядке? — в ординаторскую забегает процедурная медсестра из женского крыла отделения, чтобы отдать отнесенный ей лист назначения на пациентку, поступившую сегодня утром.
— Да, все хорошо, — я перестаю массировать виски, натянуто улыбнувшись. — Не выспался.
— О, понимаю, — кивает женщина, после чего, развернувшись, выходит из ординаторской, плотно прикрыв за собой дверь, чтобы пациентки не ломились ко мне почем зря.
Я не обманул. Я реально не выспался, с учетом того, что довольно долго, после ночной прогулки, ждал возвращения Юлиана, а затем спал как-то лихорадочно, с частыми пробуждениями, ревностно прижимая теплое тело к себе ближе. Спустя четыре года отношений с Юлианом я понял несколько вещей. Во-первых, я попрал собственную гордость, которая, если и осталась, то лишь на дне моего сердца. Во-вторых, я зависим от Юлиана так сильно, что это невозможно передать никакими словами. А в-третьих, я слишком мягок с тем, кто дарит мне невыносимое чувство собственной ничтожности. Мог бы уйти, хлопнув дверью, сказать, что с меня хватит, просто дать себе возможность побыть вдалеке от Юлиана хотя бы несколько дней. Мог бы, но я прекрасно осознаю, что ему будет, в общем-то, вполне так комфортно без моего присутствия. Да, он привык ко мне, как и я к нему, но это никогда не значило, что он нуждается в наших отношениях подобно мне. Он-то как раз свободен, как птица в полете. Его ничего не сдерживает.
Вероятно.
Я почти уверен.
Уже почти уверен.
Губы чешутся от желания сжать ими сигарету, вдохнуть в легкие приятный сизый дымок, наполняя грудную клетку. Но нельзя. Ожидается поступление пациента из приемного отделения. Свеженький. Новенький. Разгуливающий два часа назад по городу голышом, распевающий песни Мадонны и обещающий возродить Цоя. Типичный обдолбанный нарик, либо первоэпизодичный эндогенный больной. Будем разбираться, по существу.
Звоню в приемку, чтобы узнать, когда точно они собираются прислать сие музыкальное чудо, и убедившись, что минут двадцать у меня еще есть, пока они заполнят всю необходимую документацию, проверяю наличие зажигалки и сигарет в кармане халата. Выскальзываю из ординаторской и из отделения на лестницу. Пока спускаюсь на первый этаж, выходя через торцевой выход, успеваю встретить заведующего детским отделением, который юркой мышью, глядя себе под ноги, коротко кивает, сжимая губы, явно предполагая, что таким образом я не учую от него ядовитый запах табака. Курит, как паровоз! Но зачем-то скрывает, шкерится от посторонних — как дитя малое, ей Богу.
Выйдя на крыльцо, вдыхаю полной грудью, наблюдая за каретой скорой психиатрической, которая остановилась прямёхонько у приемки. Скоро будут вытаскивать очередного посетителя мест не столь радужных. Хоть бы положили не к нам! У нас и так аврал.
На тропинке из здания консультативно приходящих врачей замаячила худосочная фигура в белом халате, двигаясь в мою сторону. По пути перелистывая пачку документов в руках, шевеля губами, словно пытаясь что-то запомнить, Данияр выглядит до нелепости смешно и очень по-студенчески. Особенно с его миловидной внешностью. Остановившись, закопавшись в своей папке, Данияр вдруг вскидывает голову, словно почуяв на себе мой пристально-изучающий взгляд. Машу ему рукой, чтобы привлечь внимание, и он, будто расхрабрившись, двигается ко мне, подходя очень близко, а я за время его приближения успеваю закурить, сделав одну глубокую затяжку и выпустив в воздух отравленный смолами дым.
— Как жизнь? — спрашиваю вместо приветствия. — Снова к нам в отделение? Ты ж, вроде, должен приходить всего два раза в неделю.
— Не к вам, а в детское, — ответа на первый вопрос я так и не дождался, но, судя по серому цвету лица и залегшим под глазами теням, Данияр ночью либо не спал, либо спал, но крайне мало.
— Пообвыкся у нас? — отвожу от его лица взгляд, стараясь не думать, что такой мальчик очень даже бы понравился какому-нибудь модельеру, хоть в качестве личной куклы, хоть в виде представителя разворота новомодного журнала.
— Знаешь, сложно судить по одному дню, с учетом того, как полдня я потратил на то, чтобы понять систему заполнения ваших консультативных осмотров.
Хмыкаю, кивая — на самом деле, мутотень еще та.
— Судя по всему, не только полдня, — замечаю я.
— И полночи, если уж на то пошло, — парень морщится, когда подхваченный ветром сигаретный дымок летит в его сторону, вызывая вполне определенную реакцию никогда не курящего человека.
— Полночи? — я округляю глаза. — Совсем псих?
— А когда еще? — Данияр покрепче сжимает руками свою папку. — После дурдома я еду работать на полставки в одну поликлинику: вам-то я все равно нужен только с утра, а там веду полноценный прием. А ночью пришлось поднимать материалы и выуживать из памяти все категории дозировок лекарственных препаратов для детей. Не буду же я им, в качестве рекомендаций, назначать лошадиные взрослые дозы.
Я открываю рот, дабы сказать, что детки с психическими отклонениями порой жрут большее количество препаратов и с повышенной дозировкой, нежели взрослые, но выдаю совершенно другое:
— Ты только слишком не перфекционируй, — улыбка непроизвольно расчерчивает мои губы, а я этого поначалу даже не замечаю, настолько легко и естественно все выходит.
Вспоминаю себя, когда только пришел в психиатрию: брался за все подряд, интересовался всем, чем только возможно. Это неплохо, само собой, но когда у тебя рабочий день заканчивается в пятнадцать тридцать, а ты приходишь домой, из-за нагруженности, в семь или восемь, потому что стараешься тянуть большую часть отделения из-за нелепого альтруизма, выслушивая каждого пациента почти по часу — это пропасть. Пропасть, когда понимаешь, что вскоре наступит эмоциональное и профессиональное выгорание. Поэтому, постепенно, я начал ограничивать себя исключительно своим узким поприщем сферы деятельности, более не распыляясь, ибо и на Юлиана, и на работу мне нервов едва хватает в притирочку.
— Да я не перфекционирую, — пожимает плечами Данияр, ведет ими, слегка хмурится, словно движение принесло ему легкий дискомфорт. — По крайней мере, мне так кажется, — заявляет он с небольшим сомнением в голосе.
Выпустив изо рта струйку дыма, хмыкаю, рассматривая парня. Он забавный. Все еще полон юношеского пыла, который я в какой-то момент времени умудрился растерять. У него уже есть врачебный опыт работы, да неплохой, судя по тому, что он отработал в государственной структуре, и при этом сейчас умудряется подрабатывать то там, то здесь.
Данияр бросает мимолётный взгляд на свои наручные часы, прикусывает губу, явно размышляя о чем-то серьезном и важном, и заметно испытывает неловкость.
— Если задерживаю, то не обращай внимания и беги к Игорю Борисовичу в детское. Не знаю, в курсе ли ты, но он не любит опоздунов, — говорю я и вспоминаю несчастных ординаторов прошлого года, которые буквально выли от пунктуальности и педантичности заведующего детским отделением. Ведь им приходилось приходить на практику к семи пятнадцати, с учетом расписания редко ходящего сюда, в пригород, транспорта.
— Да, уже говорили, — кивает Данияр, прижимая к груди свою драгоценную папку. — Он вызвал меня еще минут пятнадцать назад. Боюсь, влетит мне.
Засмеявшись, я соглашаюсь с мнением парня. Игорь Борисович будет долго гундеть, полоща мозг почем зря. К тому же, заведующий отделения всегда разговаривает вкрадчивым голосом, в одной и той же манере, так что понять его можно с трудом: то ли шутит, то ли на полном серьезе.
— Тогда, удачного рабочего дня, — прощаюсь я с парнем.
Данияр довольно улыбается, чуть морщится, когда робкие лучи утреннего солнца бликуют на его лице, слепя глаза.
— И тебе всего хорошего. Вызывай, если я вдруг буду нужен, — кивнув, невролог шмыгает через крыльцо внутрь здания, обдавая меня приятным древесным ароматом мужской туалетной воды.
Этот запах удивительным образом подходит молодому, задорному и явно достаточно легкому на подъем, — мне так показалось со стороны и по мере общения, — парню. Данияр производит впечатление компанейского человека, находящего со многими общий язык.
Докуривая, наблюдаю за вереницей пациентов, отправившихся в сопровождении санитаров на сдачу анализов, затем иду обратно в отделение. Принимаясь за каждодневную бумажно-компьютерную волокиту, постепенно отвлекаюсь от мрачных мыслей, касаемых отношений со своим любовником-бойфрендом.
Поступивший из приемки пациент выдает ярчайшую галлюцинаторно-бредовую симптоматику на фоне приема приличной дозы психостимуляторов. Яркие образы его не пугают; приходы возникают наплывами в виде красочных картин и цветастых пятен, пациент явно в восторге от них. Цитирует творчество Цоя и Высоцкого с энтузиазмом истинного ценителя, вспоминает добрыми словами Модонну и ее эпатажные выступления; на вопрос, зачем разделся, отвечает: «…шибко жарко чёй-то стало». Оно и понятно: периферические сосуды то сжимаются, то расслабляются, выпуская в кровь потоки адреналина, сердце работает на пределе возможностей, а тут еще и эндорфинчики эйфорию пачками продуцируют. Но не стоит из виду выпускать и возможные при данном состоянии висцеро-тактильные галлюцинации — возбужденный, не способный усидеть на одном месте, мужчина средних лет только и делает, что отвлекается от разговора, порываясь куда-то идти.
С непроницаемым лицом выслушиваю последний перл про что-то совсем уж забористо-наркоманское и отправляю чудика в наблюдательную палату. Назначая препараты, описываю поведение пациента в его новенькой и чистенькой истории болезни, рядом с предварительным диагнозом поставив вопрос для уточнения у заведующей на консультации. Может быть, этот нарик и не пополнит ряды психически больных, а, может, опиаты дали толчок для доселе дремавшей эндогенной болячки. Надо наблюдать по мере выхода из психоза. На всякий случай, по стационарному телефону вызваниваю старшую медсестру в целях проверки, не засветился ли новоприбывший господин в каком-либо психиатрическом лечебном учреждении. Следует поднимать картотеку.
Постепенно занимаюсь остальными неотложными делами. Пару раз в ординаторскую забегает заведующая, дабы убедиться в том, что я все еще жив. Иронично «утираю слёзы умиления» от такой заботы и рьяно заполняю дневники пациентов, в промежутках принимая их родственников.
Ближе к обеду приходит сообщение от Юлиана:
«Вечером не хочешь сходить в бар? Точнее, в клуб, в наш».
Удивленно вскидываю брови, несколько раз моргаю, пытаясь точно убедиться, что у меня не начались галлюцинации. Нашим клубом он называет заведение для тех, кто понимает в радужной теме, и куда попасть не так-то просто, если не знаешь тайный пароль, меняющийся каждую неделю и приходящий оповещением на телефоны постоянным посетителям. Днем туда может заходить любой желающий, но только не ночью. Значит, пароль Юлиан узнал.
Я не очень люблю подобные заведения, зато мой парень себя чувствует там, как рыба в воде. В силу того, что он зачастую привлекает к себе чрезмерно много внимания, я время от времени сопровождаю его. А когда выпиваю в клубе немного алкоголя, расслабляюсь достаточно, например для того, чтобы позволить себе потанцевать с Юлианом на большой площадке, притянув того к себе за талию.
Похоже, один я заморачиваюсь над нашими ссорами. К сожалению, это привычный факт.
«Хорошо. Встретимся там?» — пишу ему.
«Разумеется» — незамедлительно приходит ответ, и я четко представляю себе Юлиана, нетерпеливо цокающего и вертящего в руке сотовый, в ожидании моего мессенджа.
Терпение — не его конек.
Остаток рабочего дня провожу в обыкновенной рутине; иногда ношусь по кабинетам электровеником, когда нужно выписать пациента в силу улучшения его психического состояния. В такие моменты приходится закапываться в документах, выписках, стационарных картах и выписных эпикризах, стараясь успеть все сразу. Это сейчас я все делаю на автомате, а раньше было очень и очень сложно, до невыносимости тяжело.
Приезжаю домой и предварительно плотно ужинаю, трезво расценивая, что алкоголь пить наверняка буду, а на голодный желудок этого лучше не делать. После этого переодеваюсь в легкие джинсы и футболку, намереваясь именно в этом виде отправиться в клуб — мне-то нет смысла наряжаться. Примерно прикидываю, в чем может быть Юлиан, зная его неизменную любовь к узким вещам. Так и представляю чужие плотоядные взгляды, скользящие по худощавой фигуре… Это неприятно, но кого я обманываю — мои взгляды точно такие же. Юлиан не умеет не привлекать к себе внимание.
Бегло осматриваю себя в зеркале, вызываю такси и тяжело вздыхаю. Прикрыв глаза, раздумываю, что может меня ждать по приезду в клуб. Вероятнее всего, Юлиан, сто процентов с кем-то задорно болтающий.
Мессенджер оповещает о прибывшем такси, и я выхожу из квартиры, закрыв за собой дверь. И никак не могу отделаться от гаденького чувства, поселившегося внутри, словно предупреждающего — что-то произойдет. И это что-то мне очень не понравится.