Причина любить тебя

      На улице принимаюсь жадно хватать все еще по-майски прохладный воздух. В легких горит, а в ушах шумит, но уже не от алкоголя, а от пережитых эмоций. Меня трясет от того, что Юлиан натворил. Руки ходят ходуном, и сигарета, которую я пытаюсь вытащить из кармана джинсов, выскальзывает из рук. Выматерившись, я снова пробую достать из пачки необходимую дозу никотина, как и зажигалку. Выходит с третьего раза. Когда удается закурить, я прикрываю глаза, судорожно вздохнув. Легче не становится, но нервозность немного сбавляет накал.       Такими темпами я скоро, как и мои пациенты, начну пить дозы антидепрессантов и транквилизаторов.       Когда я выскакиваю в переулок возле клуба, поближе к черному входу и подальше от скопления людей, гуляющих и веселящихся, охрана даже бровью не ведет, поскольку никаких санкций на меня, как на субъекта, не поступало. Черт… Юлиан даже не пошел вслед за мной. Морщусь и одергиваю сам себя — а зачем? Возможно, развлекается сейчас с этим наблюдателем. Вуайеристы хреновы! Почему?.. Ну, за что мне все это?!       В глазах снова начинает печь, и я пару раз, не сдерживая эмоций, пинаю лежащие под ногами какие-то коробки, которые, видимо, вынесли из подсобного помещения клуба на выброс. В них что-то печально звякает, отозвавшись в моей душе надрывной нотой. Хочется, как маленькому ребенку, заорать в голос, потому что обида все еще продолжает терзать сердце, буквально разрывая его на мелкие части. Меня словно искупали в нечистотах, вылили сверху помои и покрошили стеклом для заправки и остроты ощущений.       Дерьмо!       Складывается ощущение, что Юлиан использует меня, что нахер я ему не сдался, и всего лишь являюсь приятным бонусом-дополнением в его жизни. От осознания такого в моей крови скачет адреналин, к горлу подкатывает ком злости и боли одновременно.       Неподалеку кто-то опорожняет желудок и кашляет, но я едва ли реагирую, чувствуя, как меня колотит от злости. Раздается странный стук и приглушенный вскрик, но я не оборачиваюсь. Только достаю из штанов сотовый и вызываю такси.       Не надо было мне пить. Не удивлюсь, если Юлиан специально меня напоил, чтобы возыметь рычаг воздействия, чтобы можно было повлиять, пошатнув принципы. Чертов засранец.       Кто-то в очередной раз стонет, и я все-таки оборачиваюсь, наблюдая, как по кирпичной стене клуба, в проулке, кто-то сползает вниз, громко кашляя. Внутри нарастает желание послать всех на три веселых буквы, но альтруизм все еще непоколебимого в своей деятельности врача берет верх. Ругнувшись, посильней сжав губами сигарету, направляюсь к страждущему, надеясь, что это обычный выпивоха, который, как и я, несколькими минутами ранее выполз из клуба. Но, подходя ближе, понимаю — что-то не так.       — Вы в порядке? — в переулке темновато, фонарь над черным входом немного дальше и свет до этого места очень рассеянный.       Спотыкаюсь, нарываясь на какие-то мусорные пакеты. Отпихиваю их в сторону и иду на звуки слабого шевеления, подсвечивая себе для верности сотовым.       Сначала луч фонарика выхватывает длинные стройные ноги в джинсах и черных кроссовках, затем появляются очертания почему-то грязно-серой футболки в пятнах, но вещь явно новая, а обладатель испачкался буквально только что. Затем следует шея и рука, прикрывшая лицо от вспышки яркого света. Повторяю свой вопрос, но не слышу ответ, поэтому опускаю фонарик ниже, светя на вещи страдальца, а не в его лицо. И тогда человек, пару секунд назад извергающий нутро на грязный асфальт неподалеку, глядит прямо на меня.       И в тот самый момент я понимаю, что одним шоком вечер мой не ограничится однозначно.       На меня смотрят, подернутые совсем нехорошей полупьяной дымкой, огромные глаза на точенном фарфоровом лице. А знакомые родинки, усыпающие красивое лицо, дают точный ответ, кто передо мной.       — Данияр?.. — хрипло, не доверяя самому себе, выдыхаю я, крепче сжимая в руке телефон, который едва не выпадает из ослабевшей ладони. А вот сигарете везет меньше — она улетает под ноги.       Парень, кажется, совсем не соображает, что происходит. Он лишь болезненно морщится, моргает, и по-детски трет лицо, безрезультатно пытаясь прийти в себя. Черт побери! Его что, чем-то накачали за то время, что он провел в клубе?       Машинально пытаюсь определить, и это, вкупе с беспокойством, совершенно выветривает из головы все мысли о Юлиане. На первый план выходит врач, который готов кинуться на помощь пострадавшему, а то, что Данияру плохо — это к бабке не ходи. И коллегу бросать в плохом самочувствии — это ниже моего собственного достоинства.       — Дар… Дар… Эй, — я все-таки роняю сотовый, который стукается, упав экраном вниз, но не перекрывает при этом свет фонарика. Важней средства связи для меня становится теряющий нить реальности парень, который начинает заваливаться вбок, и я едва успеваю поймать его за плечи, слегка встряхивая. — Дар, блин… Ты меня слышишь?       Хлопаю его одной рукой по щеке, другой нашаривая пульс на шее. Тот учащен, а сам Данияр горячий, как печка.       — Блять, — вырывается у меня, ведь нормальных слов от испуга больше не остается.       Тут несчастный телефон очень вовремя подает сигнал, сообщая о том, что такси прибыло на место и ждет меня. Запихнув сотовый в карман, подхватываю Данияра и поднимаю с земли. Это сложно, поскольку он совершенно не может стоять прямо и держать равновесие, и мне ничего не остается, как взять его на руки и понести. Шагаю и попутно удивляюсь, какой же он легкий — совсем, как Юлиан.       Пока тащу полубессознательное тело, меня даже не смущает тот факт, что окружающие увидят меня с парнем на руках. Во-первых, в подобном районе, как этот, в увиденной картине нет ничего удивительного. Во-вторых, мы отпочковались от гей-клуба, если уж на то пошло, так что вопросы вообще излишни.       Однако таксист, когда я усаживаю парня на заднее сидение, смотрит с крайним неодобрением, бурча что-то себе под нос, а чуть погодя соизволяет осведомиться, куда нам путь держать. Чуть было не называю свой адрес, но вовремя понимаю, что это не вариант. Вдруг Юлиан решит вернуться? Начнутся вопросы, а затем последует скандал.       Упавшая мне на плечо голова Данияра не дает додумать мысль о том, что может сотворить мой парень. Вздрогнув, и не став обращать внимания на реакцию покосившегося на нас водителя такси, я касаюсь ладонью лба страдальца, смахивая капельки выступившего пота и убирая взмокшие прядки волос. Его слегка лихорадит, и это не есть хорошо. Ему срочно нужен антипиретик для снижения температуры, и вообще стоит выяснить, что он успел хлебнуть в клубе. Все вопросы о том, чего он там делал и по какой причине оказался на улице в переулке, выхаркивая внутренности, оставлю на потом.       Начинаю рыться по карманам парня, стараясь не думать о том, что я безбожно его лапаю. В какой-то момент Данияр открывает глаза, слабо сопротивляясь и даже хныкнув, и шепчет что-то вроде: «Пожалуйста, не надо».       — Тише, Дар, это я, Алан, — бормочу я, замечая всполошившийся взгляд водителя такси. — Все хорошо. Мне надо знать твой адрес. Скажи его, хорошо? Я отвезу тебя домой.       Сжав губы, парнишка мотает головой, а потом, заморгав, смотрит на меня чуть более осознанно.       — Алан?       Наши лица оказываются настолько близко, что я могу разглядеть каждую ресничку, каждую родинку на бледной коже с лихорадочным румянцем. В глазах Данияра мелькает осознание действительности, и я понимаю, что это мой шанс узнать адрес.       — Да, я. Дар, скажи мне свой адрес.       — Мне плохо, — жалуется парень, морщась, и это внезапно делает его невероятно милым, похожим на ребенка.       Он все еще продолжает лежать на моем плече, и его руки неожиданно оказываются в моих руках. Не отталкиваю, наоборот — сжимаю чужие пальцы, выказывая всю свою поддержку, не испытывая ничего, кроме волнения за состояние этот глупого мальчишки, который додумался выпить что-то гадкое в «Тринити». Ведь в клубе появляются любители спаивать молоденьких парней, чтобы потом, пользуясь их невменяемостью, трахнуть. Уже были прецеденты и скандалы — перед подобными сволочами клуб сразу закрывает двери, но почему-то некоторых такое не останавливает.       — Я понимаю, что не сладко, — сообщаю, почти истерично хихикнув. — Назови мне свой адрес. Я отвезу тебя домой и позабочусь о тебе.       Данияр снова прикрывает глаза, и водитель, наконец, интересуется, не помочь ли чем. Но спрашивает он это с таким недовольством, что я, зыркая на него уничижительно, всем своим видом даю понять, чтобы заткнул хлебальник. Губы Дара начинают двигаться, и мне приходится склониться, чтобы услышать адрес, который я сразу озвучиваю таксисту. Тот почти срывается с места, к нашему счастью, поскольку медленная езда нам сейчас категорически противопоказана.       Я всю дорогу не могу оторваться от Данияра, всматриваясь в его лицо, обводя взглядом сухие обветренные губы, зависая на дрожащих длинных ресницах, скрывающих на удивление красивые, по-мальчишески все еще, в какой-то мере невинные, глаза. Не считая Юлиана, Данияр — первый человек, от которого я почему-то не могу отвести взор, впитывая каждую эмоцию, несмотря на то, что сейчас они болезненные, наполненные горечью и чем-то, надрывно-умоляющим.       Вздрагиваю, заставляя себя отвлечься от созерцания чужой внешности, и тогда мой взгляд падает на наши руки. И его пальцы, которые я непроизвольно перебираю, стискиваю и оглаживаю, не раздумывая над этим. Все на автомате. Здесь я уже позволяю себе заострить внимание, вчитываясь в собственные ощущения верности происходящего. Я должен был его хоть как-то удержать в руках, и я нашел способ, сплетя наши пальцы.       Таксист совсем не тактично и громко кашляет, и я, вздрагивая, вскидываю голову, уставившись на мужика.       — Мы приехали, — объявляет он, кивнув в сторону похожих друг на друга высоких кирпичных домов временем сталинских построек.       Расплачиваюсь с водителем, который не интересуется состоянием моего попутчика, и я почти вижу, как у мужика на лице отпечатывается отвращение от того, что он, судя по его мыслям, подвез двух педиков. Кое-как вытаскиваю Данияра из салона и пинком, со всей дури, захлопываю дверцу машины. Почти жду, что водила начнет ругаться, быть может, даже угрожать, но тот молчит. На свое счастье. Ибо, вряд ли я сейчас способен на адекватную реакцию.       Чудом мне удается растормошить парня, который, непонятливо хлопая ресницами, разлепляет глаза, растеряно и совсем не понимающе вертит головой, пытаясь принять более-менее прямое положение тела, тем самым буквально бултыхаясь в моих объятиях.       — Я… Где…       — Приехали к твоему дому. Давай, Дар, поживей вспоминай номер подъезда, этаж и квартиру, — тороплю, потому что внутри сидит страх, что если я не окажу помощь парнишке сейчас же, то с каждой минутой промедления может стать только хуже.       Он едва шевелит губами, но сообщает мне всю нужную информацию. Дальше мы волочимся молчком. Слышно лишь наше сбившееся дыхание, мой мат полушепотом, когда мне все-таки снова приходится поднять свою ношу на руки, поскольку переступать по ступенькам он не способен.       Втаскивая Дара в лифт, прижимаю его к стене, чтобы не упал, и нажимаю на шестой этаж. Парень с тихим стоном кладет голову мне на плечо, и я понимаю, что жар не спал. То ли он вызван простудным заболеванием, то ли ему реально подмешали что-то в алкоголь. А то, что он пил — это становится ясно задолго до того, как я в очередной раз поднимаю его на руки. От него несет выпивкой, да и в салоне такси все провоняло крепкими напитками. Неужели этот, все еще пацаненок на вид, способен закладывать за ворот, как заправский алкаш? Не могу в это поверить. Значит, остается один вариант — его приглушили спиртным, чтобы стал более послушным. А для такого хрупкого тела много и не надо.       Створки гудящего лифта разъезжаются в стороны, и я вытягиваю Дара наружу, поддерживая одной рукой за талию.       Квартира Данияра, когда я открываю добротную дверь ключами, выуженными из кармана коллеги, довольно просторная и даже с порога заметно, что чистая и опрятная. В коридоре, где я сгружаю парня на широкий пуфик, встроенный шкаф с зеркалом и обувной комод. Под ярким светильником — полка для ключей и мелочевки, и я кладу на нее связку с брелоком в виде английской буквы «D»: стальное кольцо с цепочкой и такая же подвеска, простая и лаконичная.       Запоздало приходит мысль, что Данияр может жить не один, но поскольку встречать нас никто не выполз, значит, это может подождать.       Обувь скидываю как попало, мне не до церемоний, да и парня разуваю тоже небрежно. Быстро прохожу по всем помещениям и включаю свет, чтобы не запинаться в темноте. Мельком отмечаю, что гостиная, как и коридор, выдержана в холодных оттенках: серый — темный, дымчатый и светлый, белый и неброский рисунок черного на обоях. Мебель темная, почти черная, широкая софа серого цвета и такие же кресла. На стене красивая абстракция в изумрудных и сине-бирюзовых оттенках, дымчатые портьеры и тонкие газовые занавески на широком окне. Мне некогда что-либо разглядывать, но глаза привыкли замечать детали, и я просто фиксирую увиденное в памяти.       Прохожу чуть дальше и щелкаю выключателем в следующей комнате, которая оказывается спальней. Здесь все точно так же аккуратно и просто: широкая кровать, заправленная серо-серебристым пледом с черным рисунком, повторяющим обойный, тумба с торшером из матового белого стекла, большой платяной шкаф, компьютерный стол — масштабный, со всякими полками, и стул на колёсиках, а над кроватью — похожая абстракция, но оттенки другие: светло-зеленый или как его еще называют, цвет неспелого яблока, фиолетово-лиловый и бледно-розовый, словно лепестки сакуры.       Почти бегом возвращаюсь в коридор и вовремя успеваю поймать почти сползшего на пол Данияра. Вновь подхватываю на руки и транспортирую в спальню, укладывая на кровать.       Пульс при повторном измерении все еще учащен, и я недовольно цыкаю, пытаясь сообразить, где у парня может быть аптечка. Смотрю на почти бессознательного Данияра, но он вряд ли сможет подсказать направление. Его брови сведены к переносице, а губы прикушены в какой-то болезненный гримасе. Ощущаю волнение за мальчишку и касаюсь пальцами его лба, проверяя, настолько же сильно его лихорадит, как и раньше, или стало лучше.       Проверка подсказывает, что стало лучше, и это радует. Организм борется с гадостью, которую он принял.       Отправляюсь на поиски аптечки и первым делом топаю на кухню — она довольно большая и вновь в серо-бело-черных оттенках. Графитовая мебель и черная глянцевая бытовая техника выгодно контрастируют с белыми, с серебристым напылением, обоями. Фартук выложен мелкой прямоугольной перламутровой плиткой, и это так красиво, что почти завораживает; на металлическом рейлинге развешаны кухонные мелочи, их немного и они в строгом порядке. Пол тоже плиточный: бело-серебристый, чуть шершавый, освещение яркое, и я немедленно принимаюсь искать аптечку. Но уже через десять минут бесплодных поисков понимаю — здесь ее нет.       Аптечку я нахожу в ванной — последнее место, где я стал бы прятать столь важный чемоданчик любого врача. Однако вот она, лежит себе на отдельной полке в шкафчике, лаково блестит алым крестом. Здесь почти все белое, разве что фурнитура хромированная: краны, рейлинги, подстаканник с мыльницей, ручки тумб и шкафов. Под моими ногами пушистая белая синтетическая шкура, на которую, вероятно, очень уютно ступать босыми ногами.       В аптечке множество препаратов и врачебной мелочи, разложенной по своим местам, и мне не составляет труда быстро найти «Энтеросгель» и «Парацетамол». Времени оценивать температуру нет, так что я решаю использовать антипиретик без предварительного измерения. По хорошему счету, ему бы стоило выпить разведенную марганцовку за неимением какой-либо другой альтернативы, но пока Данияра повторно не рвало, что оставляло за собой надежду — сильной детоксикации нет, как и отравления организма в целом.       Отлучаюсь на кухню за ложкой и стаканом воды, беру нужные лекарства и иду в спальню. Все действия почти на автомате, хладнокровно и собранно, словно я и не пил в клубе, не вляпывался в грязную ситуацию с Юлианом. Все отходит на задний план, погребенное беспокойством за Данияра. Однако я не могу не чувствовать, что схлынувший адреналин и перенесенные физические нагрузки привели мой организм к усталости. Но мне не до этого, и я продолжаю носиться в чужом пространстве, словно мне завтра не на работу.       Данияр уже успел кое-как завернуться в плед, и мне приходится заставить его принять полусидячее положение, высвободить руки — парень протестующе хнычет, но я неумолим. Впихиваю меж его губ таблетку и помогаю запить, после чего выдавливаю на ложку абсорбирующий гель и снова сую парню в рот, предлагая запить остатками воды. Попутно радуюсь, что не пришлось вызывать скорую и можно обойтись, так сказать, малыми жертвами.       Заканчиваю процедуры и помогаю Данияру улечься — он снова закутывается в плед, и я с каким-то щемящим чувством заботливо подтыкаю край. На минутку отлучаюсь в ванную, чтобы намочить полотенце, а когда возвращаюсь в спальню, мой горе-коллега рассеянно и непонимающе смотрит на меня, застывшего в проеме двери.       — Пришел в себя? — произношу на одном выдохе.       Получается почему-то со злостью, хотя я не испытываю ничего подобного. Вероятно, сказывается пережитый испуг за парня, но он не может этого знать, и истолковывает соответственно неверно.       — Д-да, наверное, — он облизывает пересохшие губы, оставаясь все таким же бледным с лихорадочным румянцем на щеках. — Я плохо все помню.       — Не удивительно. Тебя рвало дальше, чем ты видел, — лицо Дара вспыхивает еще ярче прежнего, и он отводит глаза, прикрывая их. — Прости, — бурчу покаянно. — Тебе плохо, а я с претензией.       Подхожу к нему, протягиваю руку, и он крупно вздрагивает, смотрит на меня как-то зашугано, отчего я хмурюсь, не понимая реакции. Он полотенца испугался, что ли?       — Приложи ко лбу. Тебя лихорадит сильно, весь трясешься, как осиновый лист.       — А, спасибо, — ответ звучит глухо, но Дар забирает полотенце и укладывает на лоб. Вздыхает с облегчением и откидывается на подушки.       Я подкатываю к кровати компьютерный стул и усаживаюсь поудобнее.       — Рассказывай, что ты принимал, — проговариваю строго, но тактично опускаю вопрос, что мой коллега делал в гей-клубе.       Дар тушуется, стискивает пальцы, покусывает губы. Он похож на ребенка, как никогда прежде. На ребенка, которого ругают родители за то, что он поздно пришел домой. А я просто беспокоюсь. Потому что примерно знаю, что в «Тринити» есть завсегдатаи, которых отнюдь не всегда проверяют на предмет запрещенных веществ. И ладно бы эти свиньи расслаблялись самостоятельно, так ведь не гнушаются подкидывать наивным новичкам.       — Алкоголь, — сконфуженно выдавливает парень.       Вообще, Данияр слабо походит на себя обычного. Я смотрю на него сейчас не как на врача-невролога, своего коллегу, по сути. В данный момент, я вижу обычного парня, который неудачно натворил всяких непотребств, оступился и нуждается в поддержке.       — Да уж я понял, что не водичку минеральную, — во мне, как и всегда бывает в подобных экстремально-адреналиновых ситуациях, просыпается язвительный Доктор Хаус. — Что, почем, зачем, и что ты или тебе добавили?       — Это важно? — воинственно вскидывает на меня взгляд, а я чуть не ржу в голос, настолько Данияр становится похожим на злобного хомячка. — Помню, что был алкоголь.       Он морщиться и касается пальцев висков. Ага, головушка, значит, раскалывается. Эка невидаль, после веселого-то времяпровождения.       — Важно, — отрезаю, складывая руки на груди. — Ты часто бываешь в «Тринити»? — он открывает рот, чтобы ответить, но я перебиваю его жестом, тем самым показывая, что вопрос риторический. — Я, как человек, более-менее знающий, что и как там происходит, могу сказать, что ты попробовал или тебе подбросили какое-то вещество.       Не важно, что я сейчас своеобразно выдал себя, как завсегдатай гей-сообщества — он бы все равно догадался, что не просто так я оказался возле стен клуба радужных оттенков.       — Не знаю, что мне подсыпали, — морщится. — Мне почти сразу стало плохо, поэтому я и выскочил на улицу.       Ага, значит, вот, в чем причина его, в общем-то, быстрого прихода в сознание. Если эта дрянь не успела основательно подействовать и вышла с рвотой, то все не так страшно, как можно было бы себе представить. И я даже догадывался, что ему могли предложить — вещество, рассчитанное развязать его смущение, выпускающее наружу скрытые сексуальные таланты.       Данияр смотрит на меня немигающим взглядом, силится что-то сказать, но сразу замолкает, хмурится, отводит взгляд и поправляет на лбу намеревающееся соскользнуть вниз полотенце. Мы оба раздражены, оба в непонимании и разрозненных чувствах, и миллион вопросов повисает между нами в воздухе, но ни он, ни я не можем найти подходящих слов. Всего лишь коллеги, даже не друзья, отсюда и неловкость от всей этой ситуации.       Когда молчание становится невыносимым, плетусь на кухню, в надежде найти в холодильнике бутылку воды. Я всегда так делаю на всякий случай, и не прогадываю, когда нахожу у Данияра полуторалитровую емкость. Иду вместе с находкой в комнату, где впихиваю ее парню в руки.       — Пей побольше воды. Сам знаешь — надо.       Супится, вздыхает, кивает в ответ, и чуть не роняет протянутую бутылку, поэтому мне приходится поставить ее на тумбу возле кровати.       — Прости, — выдает, прикусив губу. — И спасибо.       — Да пожалуйста, — пожимаю плечами сконфуженно. Топчусь на месте и невольно тяну руку, чтобы снова пощупать пульс. Данияр крупно вздрагивает, и ловит мой озадаченный взгляд. — Я не собираюсь ничего с тобой делать. Пульс. Мне всего лишь надо померить твою сердечную деятельность.       Он кивает, сдается, и я делаю то, что должен.       Пульс стал более упорядоченным, не частит, как недавно, да и напряжение удовлетворительное. Киваю сам себе, и возвращаюсь на стул, мысленно пытаясь найти слова для разговора. Но в голове ничего. Пустота. И я пялюсь на Данияра, рассматриваю его, словно видя впервые.       Страх за него прошел, уступив место любопытству. Так и хочется спросить, что он делал в клубе, с кем был, и кто его провел, правда ли, что у него нетрадиционная ориентация, и неужели он не прочь был с кем-то провести веселую ночку, напившись, пока его планы не рухнули из-за непереносимости какого-то вещества? Тысячи вопросов готовы сорваться с языка, но я упорно молчу, буквально видя, как столько же вопросов вертится в голове парня. Но мы оба устали, и даже на разговоры сил нет. Мне надо встать, и, вызвав такси, ехать домой, но тело не слушается, и компьютерный стул кажется самым удобным в мире.       — Кхм, — прокашливаюсь, привлекая к себе внимание Дара, который принимается откручивать крышку от бутылки. — Мне, пожалуй, надо идти. Завтра на работу. А ты, если будешь себя плохо чувствовать с утра, лучше возьми больничный.       Данияр тушуется, хмурится, и выдает:       — Ты можешь остаться у меня, — получается тихо, но я слышу каждое слово. — В гостиной есть диван, а в шкафу постельное белье и одеяло.       У меня так и чешется язык сказать, что я тут уже успел все изучить, пока бегал для него, как сайгак, но мысль не успевает полноценно сформироваться в голове, как я киваю, давая свое согласие на ночевку. И только запоздало думаю о том, что, вообще-то, не взял с собой зубную щетку. Впрочем, это самая малая из проблем, которые настигнут меня на следующее утро.