«Owl.home» — забота о вас и вашем комфорте. *Owl.home не предоставляет гарантийного обслуживания в случае механических повреждений.
Выражение «дом, милый дом» приобрело для Бокуто совершенно иной смысл. Каждый раз, возвращаясь туда, он возвращался к Акааши. Каждый раз, уходя, он забирал Акааши с собой. Он носил его в своём телефоне элегантно-едкими сообщениями, он носил его в голове отчётливым образом ожившего призрака, он носил его в сердце злокачественной опухолью, ишемической болезнью, ревмокардитом, приобретённым пороком и тромбозом глубоких вен — он носил его в сердце обещанием остановки пульса. С каждым днём Бокуто понимал всё яснее: любовь, в которую он нырял, была миражом. Оазисом среди пустыни. Песок во рту — всё, что его ждало после попытки утолить жажду. Но Бокуто подбадривал себя: «Что такого плохого в песке? Песок пахнет солнцем и теплом. Из песка получаются лучшие замки. В конце концов, песком тушат пожары…» Всё, что ему нужно было сделать, — это шагнуть назад. Отойти от края пропасти. Насладиться видом, а не прыгать с разбега. Освободить пятьдесят девять секунд каждой минуты от Акааши, оставляя ему всего одну. Отсечь заражённый побег, чтобы спасти дерево. Начать химиотерапию, пока рак не пустил метастазы. Отрезать укушенную руку, чтобы не превратиться в зомби… Чёрт, ему определённо стоило завязывать с просмотром хорроров по ночам. Впрочем, смотреть романтические комедии вместо этого было бы куда большей пыткой — с их слащавыми хэппи-эндами, с их легко срывающимися с губ признаниями, с их касаниями, объятиями и поцелуями… Со всем этим бредом, который был ему не доступен. Иногда Бокуто казалось, что он забыл обновить свою жизнь до премиум-аккаунта и теперь приходилось довольствоваться недолюбовью и недодружбой. В его повседневности отчётливо не хватало людей: живых, настоящих, из плоти и крови. Людей, которые не носили бы такие же пожарные куртки и не звали бы на помощь, задыхаясь от дыма. Бокуто не хватало возможности заглянуть человеку в глаза и понять: его взгляд не состоит из последовательности нулей и единиц. Но когда Бокуто смотрел в глаза Юкиэ Широфуку, с которой познакомился в баре («О! Это же вы приехали в нашу общагу по ложному вызову!»), он думал только о том, что она — не Акааши. И этого хватало, чтобы чувствовать себя обманщиком. Предателем. Изменщиком. Он всё равно угостил её коктейлем: не для того, чтобы споить и развести на случайные ласки, нет. Это был коктейль-извинение. Коктейль-дело-не-в-тебе-а-во-мне. Коктейль-я-влюбился-в-ИИ-своего-дома-и-не-могу-с-тобой-мутить-хотя-ты-несомненно-отличный-человек. После Юкиэ попросила проводить её домой. «Или, — с намёком улыбнулась она, — мы могли бы пойти к тебе». Бокуто представил Акааши, которому пришлось бы слушать и наблюдать, и его передёрнуло. Он мотнул головой: — Я живу не один. — С родителями? — удивилась она, и в её голосе сквозило пренебрежение. Бокуто прямо-таки почувствовал, как только что потерял парочку пунктов сексуальности. — С мужем и двумя детьми, — сказал он. Юкиэ подавилась праведным возмущением. — Мудак! Бокуто согласно кивнул и получил заслуженную пощёчину. Щека вспыхнула болью, по коже разлился покалывающий жар, и Котаро небрежно стёр его, как стирал сажу или машинное масло. Купил бутылку сорокаградусной тоски и отправился домой к мужу и двум детям.***
— Ака-а-а-аши, выпусти меня! Я хочу покормить уток! — Бокуто-сан, сейчас час ночи, вы пьяны и, скорее всего, утопитесь в пруду, если подойдёте к нему. К тому же, уверяю вас, все утки уже спят. — Тогда я буду кормить… сов! — Если вам непременно хочется покормить кого-то, покормите себя. — Тебя? — тупо переспросил Бокуто, нависнув над монитором у двери так, словно прижимал Акааши к стене. — Боюсь, я не голоден. Бокуто покачал головой, и реальность качнулась следом. Давно он так не напивался. Когда они с Куроо устраивали заход по барам, то домой волочили друг друга, горланя песни и по очереди переставляя конечности. В такие моменты они чувствовали себя сиамскими близнецами, путающимися в том, кому какая половина принадлежит. На утро Бокуто всегда просыпался первым и обнаруживал у своей кровати стакан воды и таблетку от головы. После смерти Куроо он не напивался вовсе. Избавился от всего спиртного в доме и отворачивался от стойки с алкоголем в магазинах. Его пугало то, что крепкое забытьё может облегчить его боль. Его пугала перспектива спиться в двадцать четыре. Но больше всего… Больше всего Бокуто боялся проснуться наутро и не увидеть у изголовья стакан воды и таблетку. — Выпусти меня, Акааши, — Бокуто опёрся о стену двумя руками, заглядывая в бледное лицо на экране. Он даже качнулся вперёд, зависая в нескольких миллиметрах от изображения губ Акааши. — Выпусти, или я поцелую тебя, — от жаркого, влажного шёпота монитор слегка запотел. — Целуйте. Даже согретый его дыханием, экран ощущался на губах холодным. Бокуто целовал твёрдые и плоские губы, мягко касался холодной поверхности щёк, опустился ниже и чуть лизнул гладкую шею. На вкус монитор везде был одинаковым. В голове Бокуто воспоминания смешивались с фантазиями, в животе вязким жаром плескалось возбуждение, а в груди запекалось отчаяние. Он чувствовал себя идиотом. — Акааши, — имя, ставшее молитвой, сейчас ощущалось на языке холодом. — Выпусти, или я разобью окно. — Это можно будет считать за домашнее насилие? — голос Акааши оставался спокойным и размеренным, даже когда он шутил. Впрочем, Бокуто был слишком пьян, для того чтобы оценить эту шутку. Его мысли вяло перекатывались в пустой голове, натыкаясь друг на друга. — Отправляйтесь спать, Бокуто-сан. Если вы ляжете в кровать, я расскажу вам сказку и спою колыбельную. — Я не ребёнок, — запротестовал Бокуто, приваливаясь к стене плечом и медленно сползая на пол. Ему казалось, что его тело разваливается на ходу и на обоях от его спины остаётся слизкий след — вот насколько он был омерзителен сейчас. «Завтра надо будет извиниться, — подумал Бокуто. — Заменю лампочку, о которой он давно говорил, и прочищу кухонный слив». — Разумеется, вы не ребёнок, — успокоил его Акааши. — Вы ответственный взрослый, пытающийся сбежать из дома среди ночи, чтобы покормить сов. — Да. Всё верно, — кивнул Бокуто. Вышло как-то резко, и пол бросился ему навстречу, ударяя прямо в лицо. Котаро промычал: — Кстати, если что ты мой муж, и у нас двое детей. — Бокуто-сан, я предлагал рассказать вам сказку, а не выслушать её. — Ты, я, микроволновка и тостер. Счастливая семья, — Бокуто перевернулся на спину, глядя, как потолок кружится над ним, а лампа пытается убежать от его взгляда. — Мне кажется, наши дети приёмные, — заметил Акааши. — Нет, просто ты изменял мне с холодильником… — Я никогда бы не изменял вам, Бокуто-сан. В пьяной и ватной тишине тёмного коридора это прозвучало признанием. — Даже с холодильником? — на выдохе уточнил Бокуто. В груди его зрело что-то болезненное и горячее, подступая к горлу колючим комом и ложась на губы одурелой улыбкой. — Даже с ним, — тихо отозвался Акааши. Бокуто казалось, что разговор, который только что состоялся, значил совсем иное. Будто за словами, что срывались с его губ, прятались другие, тайные, и Акааши легко считывал их значение. И отвечал. — Отправляйтесь в кровать, Бокуто-сан, — снова попросил он. — Лёжа под дверью в коридоре, вы напоминаете труп. — Я разлагаюсь, — подтвердил Котаро. — Коснись меня, Акааши. Наверное, это было сказано слишком внезапно. Наверное, ни Акааши, ни сам Бокуто не были готовы к тому, как всколыхнётся всё внутри от этих слов: так ветер разносит пламя спички по пшеничным полям. Так пуля вгрызается в податливую плоть и пускает побеги. Так ломается клетка рёбер, выпуская сердце на волю. Оголённое и трепещущее, оно чувствует всё иначе. — Я не могу. В этом «не могу» отчётливо звучало: «Хотел бы», и Бокуто шепнул: — Попробуй. И закрыл глаза. Он представил, какой была бы его жизнь, не скачай он приложение. Зияющая дыра пустоты затягивала, и Бокуто мысленно отвернулся. Всё, что он делал, начиная с того дня, как иконка SoulMate появилась в его телефоне, казалось Бокуто верным: приехать по незнакомому адресу, выслушать глупости мальчика, подписать договор аренды… Каждый его шаг был шагом на эшафот, но с высоты помоста Бокуто увидел Акааши. — Если бы я мог коснуться тебя… — голос его звучал отовсюду одновременно, и интимность бесследно растворялась в воздухе. Нет, так не пойдёт. Бокуто хотелось концентрированной близости. Он собирался выжать из происходящего максимум. Кое-как он вытащил из кармана капельки наушников: Акааши ничего не стоило подключиться к ним напрямую. Бокуто решил вставить только один наушник, чтобы можно было представить, как Акааши лежит рядом, и его шёпот щекочет и обжигает кожу. — Если бы я мог коснуться тебя, — повторил он, и от шеи к позвоночнику разбежались мурашки, — я бы сделал это неторопливо и невесомо. Сначала ты бы даже не почувствовал, как мои пальцы скользят по твоему лицу, очерчивая скулы. Бокуто затаил дыхание, представляя лёгкое дуновение ветра, дразнящее касание пёрышка. — Я бы провёл пальцами по твоим губам… Да, ты бы точно так же лизнул их и прикусил, потому что тебе бы стало щекотно, — Акааши улыбнулся — Бокуто слышал это сам. — Я бы положил ладонь на твою щёку, и она показалась бы мне обжигающе горячей, потому что… — У тебя холодные руки, — шепнул Бокуто, не открывая глаз. Лишь осторожно, чтобы не спугнуть фантом, повернул голову в сторону голоса Акааши. Казалось, если украдкой подсмотреть сквозь ресницы, то Акааши будет прямо напротив. Щека горела под его не-касанием. — Да. Я бы стёр большим пальцем синяки под твоими глазами, я бы разгладил хмурые складки на твоей переносице, я бы убрал со лба взмокшие волосы, зарываясь в них пальцами. Я бы коснулся губами пульсирующего тепла на твоей шее… — Акааши… — Нет. Не открывай глаза. Не смотри. Бокуто послушно зажмурился, почти не дыша. Там, где его шеи не касались губы Акааши, расползалось под кожей горячее желание. — Я целовал бы твои ключицы и плечи, и твоя грудь под моими ладонями вздымалась бы тяжело и жадно. Я бы изучал твоё крепкое рельефное тело постепенно, я не пропустил бы ни одного старого рубца, ни одной родинки, ни одной ссадины, ни одного украшающего тебя изъяна. Бокуто сжал и разжал кулаки, сглатывая. Остановит ли его Акааши, если он поднимет край своей футболки, обводя шершавыми мозолистыми руками места, которые ласкал Акааши своим голосом?.. Нет. Не остановил. — Я целовал бы твои рёбра, спускаясь ниже, — говорил он, и Бокуто, как зачарованный, проводил пальцами от своей груди к животу. — Я обвёл бы языком контур твоего пресса, огладил бы с томным вожделением твои сильные руки. Я бы накрыл твою ладонь своей, мягко, но неумолимо направляя её вниз… Бокуто расстегнул ширинку, обхватывая пальцами горячий, набухший тяжестью член. — Акааши… — Я ловил бы губами твои стоны, я целовал бы тебя так долго, что начала бы кружиться голова, я бы прижался к тебе так сильно, что мы стали бы одним целым, я бы слился с тобой, растворился бы в тебе без остатка, Котаро, я бы… — Ака-а-ах… — то, что начиналось как имя, закончилось хриплым стоном, и Бокуто кончил. Жаркая, тягучая нега расступалась, расползалась, как горячий пар, обнажая неприглядный морозец реальности: он один, пьяный и полураздетый, лежал на полу у двери. Но Бокуто знал, что истина снова пряталась за фактами. Он не мастурбировал в жалком одиночестве. Он занимался любовью. То ли пару минут, то ли час, то ли два он лежал ничком, боясь пошевелиться и растревожить алкоголь в крови. Акааши понимающе молчал, но Бокуто думалось, что он куда-то ушёл, и поэтому то и дело он еле слышно одними пересохшими губами шептал: «Акааши?». И лишь получая в ответ мягкое: «Я здесь. Я всегда буду здесь», он успокаивался. В какой-то момент, как и всем смертельно больным, Бокуто стало лучше, и он поднялся. Зря… В голове зашумел, заворочался мир. Он был отвратительно пьян, но уже мучился от похмелья. Единственным, что могло спасти от наступающего апокалипсиса, была прохладная постель и одеяло, под которым можно было укрыться, как под саркофагом, от ядерной войны. Уже на полпути в спальню его окликнул Акааши: — Наберите себе стакан воды и возьмите из аптечки таблетку, Бокуто-сан. Утром вам будет плохо.