«In2U» — создавая новые возможности, создаём нового тебя. *Хирургическое внедрение имплантов «In2U» сторонними лицами строго воспрещается и может быть опасно для жизни.
В день, когда отключили электричество, Бокуто прочувствовал каждый укус одиночества, которое вгрызлось в него голодным демоном с самого утра. Первым ударом — практически потрясением — было то, что он проснулся в тишине. Не было ни записи птичьих трелей, ни вкрадчивого голоса, желающего доброго утра. Не было чайника, закипающего точно в срок. Не было Акааши. Просто не было Акааши. Без электричества Бокуто почувствовал себя вдовцом. Дом, его живой, умный, заботливый дом превратился в удушливую коробку. Четыре стены, наполненных клаустрофобией от пола до потолка. И даже телефон, чтоб его, был разряжен, так что Куроо оказался вне зоны доступа, вне времени и пространства. Бокуто вышел на крыльцо, оглядываясь по сторонам, как сирота, брошенный на вокзале. Поезд, который мог увезти его домой, задерживался на неопределённый срок. Морозный воздух, покалывая в носу, прокрадывался в лёгкие. «Бокуто-сан, зайдите в дом или хотя бы оденьтесь потеплее», — сказал бы Акааши. К чёрту. Котаро спускался вниз по узкому ухоженному серпантину, проникаясь поразительным безмолвием вокруг. Мир казался ему стеклянным снежным шаром на каминной полке. Немного потрясти — и тяжёлые, набитые осадками тучи распотрошит, как старую пуховую подушку. Бокуто зачарованно смотрел, как под ногами трещат ледком вчерашние лужи, и думал о том, что это утро — первое по-настоящему зимнее за этот год. Куроо в такие дни пихал его в бок с ленивой усмешкой: «Эй, это ты забыл выключить на ночь кондик?» Потом он страдальчески вздыхал и шёл распаковывать зимние вещи: шарфы, шапки, куртки, свитера… Куроо всегда до последнего оттягивал момент смены летней одежды на зимнюю (для него, как для шин, существовало лишь два крайних варианта и никаких полумер), но когда стёкла снаружи в углах покрывались узорчатой паутинкой инея, дальнейшее сопротивление Тецуро признавал бесполезным. Весной он точно так же до самой жары не снимал пуховик, когда Бокуто уже раздевался до футболки при малейшем намёке на тепло. Акааши, подумалось Котаро, наверняка всегда одевался бы по погоде: элегантное пальто осенью, стильная парка зимой, уютный кардиган весной и тонкая, полупрозрачная рубашка жарким летом. Бокуто закрыл глаза и представил её невесомую мягкость под пальцами, представил нежный запах дорогого парфюма с тонкими терпкими нотками. Он представил, каково было бы обнимать Акааши в июле на пляже: насквозь пропитанного кремом от загара, но всё равно чуть обгоревшего. Очаровательные розовые пятнышки расползлись бы от носа к его щекам, потому что кожа Акааши — чудо какая бледная, почти фарфоровая, ни один крем не спасёт такую от неосторожного солнечного поцелуя. Наверняка Акааши прятался бы под широким зонтом с книгой, пока Бокуто с Куроо перекидывали друг другу мяч в солёном-солёном, синем-синем и бескрайнем. Бокуто представил, каково было бы обнимать Акааши осенью: кутающегося в плед с чашкой крепкого американо в руках. Чуть простуженный, он бы непрестанно шмыгал носом и повторял: «Бокуто-сан, не лезьте целоваться, вы же заразитесь», но Котаро бы всё равно лез. Он представил, каково было бы обнимать Акааши зимой: греть дыханием его холодные щёки, делить одни варежки на двоих, сцеловывать подтаявшие снежинки с кончика его носа. Гулять хрустящими от мороза вечерами, когда звёзды такие большие и яркие, что, кажется, вот-вот упадут с неба. Греться ночами под одним одеялом, запутавшись в холодных ногах и горячих ладонях. Вместе ждать весну. Бокуто улыбнулся растекающемуся в груди теплу и запер эти драгоценные образы в очередную бутылку с воспоминаниями. Раньше они казались ему посланиями, которые он выкидывал в океан, прочно закупорив пробкой; криками о помощи без надежды на ответ. Но теперь он понял, что они, скорее, кораблики в бутылках: тонкая работа и бумажные паруса. Дёрнешь за ниточку — и они осторожно, но величаво распрямятся. Монументальные гордые каравеллы — хрупкие, как крылья бабочки. Дорога под ногами плавно ползла вниз, в подгорье, где пригород оживал и наполнялся красками. Бокуто оглянулся: лирическая утренняя тишь осталась позади. Он вдохнул полной грудью, впервые за долгое время чувствуя себя свободным. Но свобода эта была одинокой, навязанной и пустой. Свобода оторвавшегося от ветки листка, подхваченного порывом ветра. Свобода летучего змея с обрезанной нитью. Свобода бездомного, беспричального, безнадёжного. Свобода самого «без». Заходя в сухое тепло старой чайной, Бокуто чувствовал себя бродячим псом, слепо тыкающимся в чужие ладони: отогрейте, приласкайте, приручите меня. — Хэй-хэй-хэй? — позвал он, не увидев никого у прилавка. Звякнул колокольчик, и из-за двери подсобки показалась пожилая хозяйка — скукоженная, как высушенный фрукт. Шлейфом от неё потянулся пряный аромат трав. — У вас есть электричество? Можно телефон зарядить? — Нет, сынок, во всём районе отключили: ремонтируют там что-то, копают… — с добродушной сварливостью проговорила женщина. — Вскипятить тебе чаю? Бокуто, уже собравшийся вернуться в безинтернетную пустыню искать дальше оазис цивилизации, неожиданно сам для себя кивнул и уселся за крошечный столик, казавшийся кукольным рядом со взрослым крепким парнем. Старушка скрылась на кухне, и в тишине пустого помещения Бокуто услышал, как чиркнули спички и защёлкала трещоткой газовая конфорка. В его доме газовой плиты не было, и всё, на что годился дом без электричества — это складировать отчаяние. — В наше время электричество, как кровь в жилах, — нравоучительно заметила хозяйка, возвращаясь, чтобы церемонно расставить на столе посуду. — Без него и голова у молодых не варит, и сердце не бьётся, так ведь? Бокуто с улыбкой коснулся груди: — Бьётся. — Это потому что ты влюблён, — лукаво покачала головой женщина. В ответ на изумлённый, по-детски открытый взгляд Бокуто она лишь хрипло рассмеялась, словно закашлявшись. — Я тебя ещё с во-о-он того поворота приметила: идёшь, улыбаешься сам себе, на небо поглядываешь. Так, как ты, бродят только пьяные или влюблённые. Спиртным от тебя не разит, — старушка подмигнула и разлила чай на двоих. Бокуто так давно не делил ни с кем этот простой утренний ритуал, что даже опешил от его очаровательной естественности. — Небось и электричество ищешь, чтобы красавице своей написать. — А вот и не угадали, — довольный тем, что хоть где-то женщина ошиблась, сказал Бокуто. Увы, «его красавица» была заперта в башне, и Котаро понятия не имел, как её оттуда спасти. — Я другу хотел позвонить. — Чтобы с ним о своей красавице повздыхать? — раскусила его хозяйка, и Бокуто замер, принимая поражение. — Ну, не только ведь… — вяло запротестовал он. Вообще-то, Куроо сейчас и сам был хорош: только о своём Кенме и говорил. Нет, Бокуто не ревновал (разве что самую малость), но в упор не понимал, почему друг не хотел познакомить его со своим новым парнем. Это ведь, по сути, было лучшей новостью, которой делился Куроо, с тех пор как… переехал в Nekoma Afterlife. Это означало, что он двигается дальше. Не застрял там, как в бесконечно повторяющемся рекламном ролике, а живёт, что-то строит и планирует. Куроо нашёл, с кем разделить свою загробную вечность, и Бокуто был за него счастлив. Наконец стало понятно, куда Тецуро спускал все свои «карманные», которые Бокуто переводил ему, по первой же просьбе распродавая старое барахло друга: наверняка ведь спускал на хахаля. Куроо иногда любил распетушиться и пошиковать перед своими пассиями, когда не был занят страданием хернёй, хотя Кенма, похоже, был чем-то большим, нежели смазливой мордашкой на одну ночь. Котаро понял это по тому, как нарочито небрежно Куроо говорит о нём: упоминая как бы невзначай, но при этом как-то по-особенному трепетно. На его лице появлялась хорошо знакомая Бокуто полуухмылка с перекосом на одну сторону, которая значила, что Куроо пытается не улыбаться во всю рожу. «Только о Кенме и говорит», конечно, было небольшим преувеличением, потому как Тецуро никогда не болтал о своём новом парне в привычном смысле этого слова, однако Кенма неуловимо присутствовал в каждой его фразе, то вспыхивая коротким упоминанием имени, то возникая в глазах Куроо шальным блеском, то незримо приплетаясь к истории друга в красноречивом «мы» вместо «я». С первого разговора о нём Бокуто сам для себя решил, что Кенма, как и Куроо, мёртв, а тот не стал его в этом переубеждать. Тихо звякнула, опускаясь на стол, чашка в дрожащей от болезни и старости руке. На безымянном пальце хозяйки блеснуло кольцо — столь давно сидящее на своём месте, что, казалось, уже вросло в кость. — Бабушка, — Бокуто поднял на старушку глаза — чайные и тёплые, — а вы верите в родственные души? — В наше время таких приложений, как сейчас, и в помине не было, — верно истолковав суть его вопроса, ответила женщина. — А любовь была. И точь-в-точь так же, как и тебя, заставляла скитаться по морозу и ждать письма, звонка, весточки… Что, далеко твоя красавица, да? — понятливо улыбнулась хозяйка. — Далеко, — вздохнул Бокуто. — Вы даже не представляете, насколько. — В Америке, что ли? — охнула женщина, и Котаро прыснул смехом в горячий чай. Будь это правдой, он прямо сейчас выскочил бы за дверь и побежал в аэропорт, покупая билет в один конец. — Чуть дальше. — Где же? — Идёмте покажу, — Бокуто поднялся с места и придержал хозяйку за локоть, провожая к широкому чистому окну. — Вон, смотрите. Там дорога уходит в гору, петляет между зарослей и выбегает к белым домам. Они похожи на стеклянные коробки, и, говорят, в одном из них водится призрак… И знаете, это правда. Но он не злобный дух, не домовой, он… Очень красивый, — Котаро вдруг засмущался и покраснел. — Он прячет за холодностью заботу, а за сарказмом доброту. Он спокойный и прямолинейный, даже когда внутри кипит обида или раздражение. Я без понятия, чем заслужил его внимание, я ведь тот ещё бестолковый увалень, но он заставляет меня чувствовать себя на вершине мира. Когда он улыбается, я знаю, что способен на всё. И пусть у него нет тела, мечты о его прикосновениях реальнее, чем вы, ваша чайная и холод за окном, — Бокуто зачарованно коснулся ледяного стекла, словно проверяя границу этого мира с другим. — Я бы всё отдал, чтобы быть с ним, но, возможно, его и не существует вовсе. Бокуто улыбнулся, хотя губы дрожали и не слушались, а в горле было горячо и колко. — Всё-таки пьяный, — вздохнула старушка, покачала головой и пошла убирать со стола.***
К вечеру стало ясно, что электричество не включат до завтра, но Бокуто хотя бы зарядил в городе телефон и теперь мог просаживать батарею за разговором с Куроо, уплетая мороженое, которое растаяло в потёкшем холодильнике ещё днём. Котаро вылил его в большую миску, насыпал туда хлопья и теперь черпал этот сладкий суп, то и дело роняя крупные капли на футболку. — Продай мой сноуборд, лады? — попросил Куроо, когда они закончили обсуждать прошедший волейбольный матч и вышедшую серию затянувшейся дорамы про любовницу мафиози, которую как-то начали смотреть тоскливым похмельным утром и не смогли остановиться. Беседа у них сегодня была склеена общим подавленным отчаянием. Куроо молчал о Кенме, Бокуто молчал об Акааши, и это молчание проникало в каждую паузу между фразами и словами, заполняя их вязкой грустью. — Окей, — согласился Бокуто, хотя делать этого не собирался. Куроо об этом знать было не обязательно, но он так и не продал ни одну его вещь: смотрел в интернете стоимость и закидывал сумму на счёт друга в Nekoma Afterlife с зарплаты. Он утешал себя тем, что это не было обманом. Можно сказать, Бокуто всего-то покупал эти вещи у Куроо. — Слушай, бро, твой Кенма же вроде спец по компьютерам?.. — Допустим, — Тецуро дёрнул бровью и усмехнулся, предчувствуя вопрос из серии: «А он может взломать электростанцию и дать мне ток?» — Можешь спросить у него, как мне перенести Акааши на телефон? Это возможно? Я не хочу, чтобы он пропал, если с домом что-то случится. — Минуту, — пообещал Куроо и отключился. Через несколько минут он перезвонил. — Короче, — с энтузиазмом начал он, и Бокуто воодушевлённо подскочил с дивана: все их эпичные свершения начинались с этого уверенного многообещающего «короче», — идёшь в подвал, ищешь там щиток... — Я не могу, подвал заперт. — Ты потерял ключ? Бро, я же говорил: никогда ничего не закрывай на ключ, ты вечно их теряешь. — Да нет, Акааши запрещает мне туда ходить. Единственный раз, когда дверь в подвал была открыта, был в самый первый день: Акааши сам приоткрыл её, притворяясь призраком. Но после подвал считался неприступной территорией, и Бокуто принял это как данность. Нет — так нет. Ему всё равно никогда не нравились подвалы. — Мне кажется, — протянул Куроо с намёком, — или Акааши сейчас тут нет? — О. Куроо усмехнулся, представив, как вытягивается лицо друга: челюсть поползла вниз, брови — вверх. — Блин, он точно разозлится на меня за это… — Бокуто, воровато оглядевшись, прокрался в подвал, чувствуя себя нарушителем в собственном доме. — Ничего, купишь ему освежитель воздуха с запахом альпийских лугов и новые шторы, и он всё простит. Бокуто пропустил это явное оскорбление достоинства Акааши мимо ушей: голова была занята другим. Стоять у входа в таинственный подвал тёмной ночью, вооружившись лишь фонариком и звонком мёртвому другу, оказалось волнительно. Котаро чувствовал себя героем фильма ужасов, которые так любил Куроо, и чувство это не пришлось ему по душе. — Так, ладно, я вхожу. — Акааши это будешь говорить. — Бро! — возмущение в голосе Бокуто мешалось со смехом: каким бы напряжённым момент ни был, шутки Куроо всё ещё заставляли его улыбаться. — Всё, молчу-молчу. Лестница в подвал не скрипела под ногами, а воздух не пах ни затхлостью, ни плесенью, и Бокуто чуть успокоился. — Главное, смотри под ноги, чтобы не споткнуться о труп, — советовал Куроо, явно издеваясь. — Какой ещё труп?.. — сглотнул Бокуто. — Твой. Несмотря на откровенную насмешку в голосе друга, по спине у Бокуто пробежали мурашки. — А вдруг там… Акааши. Мёртвый, — шепнул он, и губы онемели от ледяного ужаса этих слов. — Или живой, — охотно поддержал Куроо. — Сидит и дёргает всякие рычажки, управляя домом. Ну или кое-что другое дёргает, о тебе вспоминает. — Да иди ты, — улыбнулся Бокуто, стараниями друга всё же расслабляясь. Сердце его перешло с бега на шаг, а дыхание выровнялось. — Тут совсем пусто, голые стены, — поделился он, и тут фонарик вдруг выудил из тьмы небольшую металлическую дверцу. — О. Нашёл. — Так, теперь открывай. Кенма сказал, что там должен быть разъём. Не факт, что USB, так что лучше сфотографируй и отправь мне, а я… — Бро. — ...перешлю Кенме и... — Куроо. — ...он уже... — Куроо! — Да что такое? — Там нет разъёма, — голос Бокуто звучал как-то иначе, и Куроо не сразу понял, что именно с ним было не так. Он не был надломлен или обесцвечен, нет. Он дрожал от напряжения, как натянутая тетива, как палец, лежащий на курке. — В смысле нет?.. — Там имплант, Куроо. Там имплант In2U.