SoulMate, Inc.

«Owl.home» — понимание и забота в настройках по умолчанию. *Подключите расширенный пакет возможностей и функцию «Комфорт+» на сайте http://insideowlhome.com **Не удаётся получить доступ к сайту. Не удалось найти IP-адрес сервера insideowlhome.com. Выполните диагностику сети в Windows. DNS_PROBE_FINISHED_NXDOMAIN. Перезагрузить.

— Бокуто-сан, позвольте мне всё объяснить. Акааши сказал это так, словно Бокуто истерично выбрасывал его вещи из окна. Словно кричал какие-то киношные банальности с надрывом: «Я больше не хочу тебя видеть!» «И не смей возвращаться!» «Ненавижу тебя! Ненавижу тебя! Ненавижу!» Но Бокуто молчал. Смотрел на Акааши, пытаясь понять. «Человек, но отнюдь не хороший» никак не вязалось с установкой на: «Прекрасный, но отнюдь не человек». Выходила какая-то дилемма. Логическое противоречие. — Шоё, Кагеяма, — позвал Кенма. — Идём. Втроём они вытекли из кухни, тактично опустив головы. Словно в комнате был покойник, и любые разговоры вязли в траурной тишине. Но единственного мертвеца Кенма унёс с собой, бережно сжав в кулаке, а значит, хоронить было некого. Нечего. И сердце Бокуто, оно… Оно вовсе не было раздроблено и изуродовано. Его вовсе не требовалось собирать по частям, сшивать, бальзамировать и гримировать, перед тем как положить в гроб. Кремация в таком случае, пожалуй, единственный выход. Сожгите. Его. Дотла. — Бокуто-сан, просто выслушайте меня. Бокуто сел на стул. Встал. Сел снова. Боже, эта кухня всегда была такой неудобной? Что за расположение мебели? Что за прямые спинки и жёсткие сиденья? Что за острые углы, впивающиеся то в поясницу, то в плечо? Бред. Здесь должны быть мягкие стены, обитые поролоном. Дверь, закрытая снаружи. Мягкий свет и смирительная рубашка. — Бокуто-сан… — Да? — отозвался он так, словно ничего необычного не происходило. Вот только на Акааши он не смотрел. Не мог. Не получалось. Но выслушать он его был определённо готов. Непонятно даже, почему Акааши повторял свою просьбу, почему вставил это любезное «позвольте». Будто у Бокуто была над ним какая-то власть — что за вздор? Будто Бокуто имел право что-то там ему запрещать. Будто Бокуто злился, закрывал уши, убегал. Нет ведь, сидел посреди кухни. Ждал. Наверное, чего-то вроде: «Я не собирался скрывать от тебя это. Так вышло. Прости. Мне очень жаль». «Ничего, — сказал бы Бокуто. — Я всё понимаю. Бывает». Но Акааши не извинялся, Акааши рубил с плеча. И каждое предложение топором палача вонзалось в Бокуто. Крошило с хрустом рёбра. — Я не стану оправдывать свою омерзительную ложь. Не стану просить прощения, которого не заслужил. Я должен был сказать вам раньше. Должен был, но не сказал. Наверное, я боялся, что тогда стану вам не нужен. Жалкий суррогат. Копия. Фальшивка. Если бы вы знали, что где-то там ходит настоящий Акаа… Хожу настоящий я. Разве вы бы остались со мной? Разве вы не предпочли бы человеческое тепло бесплотному голосу? Нет, не отвечайте. Вы не можете знать наверняка. Я отнял у вас право выяснить это на практике. «Я люблю тебя», — беспомощно подумал Бокуто. Будто это что-то сейчас значило. — Я эгоистичен настолько, что до сих пор не могу определиться, кому я сделал хуже: вам или себе. Тому себе, который ходит по улицам Токио и не имеет ни малейшего понятия, каково это — будить вас по утрам. Я забрал у вас возможность узнать меня. Обнять. Поцеловать. Я забрал эту возможность и у себя. «Я люблю тебя». — А сейчас уже слишком поздно. С каждым днём я всё дальше и дальше уводил вас от границы, за которой ещё был шанс всё исправить. Ну, а теперь… Легче всего было бы стереть вам память. Начать всё с чистого листа. Чтобы вы однажды встретили меня на улице. И не узнали. «Я люблю тебя». — Не молчите. Неужели вам нечего сказать? «Я люблю тебя». — Хотя бы посмотрите на меня, Бокуто-сан. — Я… Бокуто послушно поднял взгляд. Разве мог он отказать ему? Разве мог хоть кто-то отказать Акааши, когда его голос сочится горькой смолой, как будто по живому полоснули лезвием. Как будто никогда не заживёт, а если заживёт, то оставит шрам. — Я всё ещё не понимаю, как ты можешь быть… жив, — сглотнул он, поднимаясь с такой тяжестью, словно отпахал двенадцатичасовую. Словно ворвался в горящее здание и не успел. Словно подписал свидетельство о смерти и справку о том, что всё сгорело. Мы не смогли. Простите. — Я никогда не умирал. И Бокуто ему даже немного позавидовал. — Но… — Да, сознание можно загрузить в имплант, только полностью изъяв его из тела. Обычно это делают посмертно. Но дело в том, что… Я — это не сознание. Почти как слепок. Почти как тот, что делают для SoulMate. Тот, что хранится в общей базе In2U. Так ты меня и нашёл. — Разве это… — Возможно? Да. С группой талантливых программистов в наше время возможно всё. — И любой может?.. — Нет. Боюсь, что эксперимент «Акааши Кейджи» себя не окупил. Программу закрыли. Слишком было затратно, — он замолчал, тоже подходя в своей белой пустоте к экрану. Казалось, они совсем рядом. Приложи ладонь к стеклу — и почувствуешь тепло. Это как свидание в тюрьме, только без телефонных трубок. — Сама по себе копия сознания бесполезна. Так, информация для анализа. Пассивность. Но те ребята… Полагаю, у них был огромный талант. Они добавили нейросеть, добавили элементы ИИ, добавили ещё бог знает что, и слепок ожил. Я ожил. Но то, что они сделали, — это нельзя просто скопировать и применить для других слепков. Это расписанная кодами индивидуальность. Абсолютно невыгодная в условиях современного рынка. К тому же хранить такой улучшенный слепок способен только имплант. Его не подсоединишь к обычному компьютеру, не впишешь в обычную домашнюю сеть. Весь этот дом пришлось построить под меня. Там, в подвале, миниатюрная копия того, что в посмертных хранилищах вроде Nekoma Afterlife зовётся «дисководом». Очень дорогостоящее и сложное устройство. Я уже разрешил Кенме его забрать. Ему оно понадобится. До Бокуто не сразу дошёл смысл последних слов. Он всё ещё переваривал остальную информацию. Он всё ещё пытался научиться жить на планете, землю которой топчет Акааши. Дышать тем же воздухом, что дышит он. — Но разве, если Кенма заберёт… — Да, я исчезну. Давно пора. — Нет, — твёрдо сказал Бокуто, вдруг чувствуя прилив злости. Ярости. Его даже дёрнуло всего, затрясло, словно кости перестраивались прямо в теле. Он ведь не злился никогда. Не умел. Мог радоваться, восторгаться, мог быть счастливым до одури — настолько, что не верилось даже. Мог грустить — сильно, до удушья, навзрыд. Мог бояться, а мог рваться в огонь. Мог смеяться до хрипоты. Мог нежно, мечтательно улыбаться. Мог изумляться, мог отдаваться любимому делу, а мог — изнывать от скуки. Но злиться… Злиться он никогда не умел. А теперь вот накрыло. — Бокуто-сан… — Замолчи, Акааши. Пожалуйста, просто замолчи. Бокуто врезался в собственную дерзость со звоном и хрустом, как в стеклянную дверь. Трясущимися руками выключил экран, который тут же включился. Бокуто сорвал его с крепления — вот так, голыми руками и до голых проводов. Пусть всё будет таким же обнажённым, как открытая нараспашку грудина. — Бокуто-сан, крушить дом вовсе не обязательно. — А мне хочется, — рыкнул Бокуто, выдёргивая провода из некрасивой дыры в стене. Акааши погас. — Вы имеете полное право злиться, но… Бокуто с досадой закрыл уши руками, однако это не помогло: он всё ещё слышал его голос, просто приглушённо. Он всё ещё ощущал, как переламывало изнутри. И теперь действительно хотелось выбрасывать вещи из окна. Кричать с надрывом то самое, истеричное. Но Бокуто плотно сжал зубы, потому что был уверен, что вместо громких: «Не хочу тебя больше видеть!», «Убирайся прочь!» и «Ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу!» выйдет совсем иное. Интимное, глухое: «Мне необходимо тебя увидеть». «Пожалуйста, вернись». «Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю». Бокуто вылетел из дома на улицу, как космонавты выпрыгивают в скафандрах в открытый космос, когда на корабле поломка, пожар, паника. А снаружи — пустота. Немая, бесконечная, необъятная. Снаружи холод и звёзды. Снаружи их ничего не ждёт. Найти щиток почти на ощупь. Отключить во всём доме электричество. Не было ничего проще. А вот вернуться в замолчавший дом Бокуто так и не смог. Сел на крыльце, подперев голову руками, словно она могла скатиться по ступенькам. Словно она уже вообще ничем не была привинчена к телу. Нет, зайти внутрь — это было выше его сил. Это как прийти на опознание в морг. Заглянуть в пустое, лишённое эмоций лицо и сказать: «Да, я его знаю. Это он». На опознание Куроо он так и не пришёл. Не то чтобы его приглашали. — Бокуто?.. — послышалось из-за двери. Неуверенное и слабое, словно Кенма забыл его имя. Бокуто обернулся не сразу. Будто бы тоже забыл. — Там свет вырубился. — Ага. — Это ты? — Ага. Кенма замялся на пороге. Оставаться одному в чужом тёмном доме без электричества ему явно не хотелось, но и выходить к почти незнакомому парню и садиться рядом на ступеньки было для него перебором. — Слушай, я… — начал Козуме с тихим вздохом, всё же накидывая на плечи куртку и подходя ближе. Сел поодаль. — Тот Акааши меня не знает. Этот — не хочет знать, — перебил его Бокуто, избавляя от участи начинать этот разговор. — Не думаю, что он прям-таки не хочет. — Он хочет исчезнуть. — А ты? — А я уже. Кенма помолчал, задумчиво вертя в пальцах имплант Куроо в защитном кейсе. С тех пор как он получил его, так и не выпустил из рук. — А где?.. — Они уехали домой. Бокуто кивнул. Как болванчик, как марионетка, потерявшая свою одушевлённость. — Думаешь, он обиделся, что я его так выключил? Наверное, это очень неприятно. Чёрт, — Бокуто растёр холодное лицо холодными руками. Минус на минус не дало ничего, кроме чувства полного онемения. Анестезия. Наркоз. Досчитайте от десяти до одного. И — Бокуто отлично знал — до одного досчитать никогда не удаётся. — Думаю, он заслужил, — хмыкнул Кенма и тут же вжал голову в плечи, затыкаясь, потому что Бокуто посмотрел на него возмущённо до дрожи. — Он не хотел всего этого, у него не было выбора, точнее, у него был такой выбор, что проще заживо себя закопать, чем его сделать. Он не заслужил, он же тоже… человек, — закончил Бокуто не словом даже, а выдохом. Осознанием. Нет, это всё ещё не укладывалось в голове, но уже созревало эфемерным облаком, которое медленно-медленно опускалось на его болезненно вспухший мозг пуховым одеялом. — Я ведь не призываю ненавидеть его, — оправдался Кенма, подбирая слова так, словно совершенно отвык говорить с кем-то, кроме Куроо. — Я просто к тому, что… Ну, не идеализируй его. — Но ведь он идеален, — удивился Бокуто. — Вот об этом я и говорю, — Козуме качнул головой, закрываясь волосами. — Никто не идеален. Все время от времени творят херню. Куроо вот, наверное, только херню и творил. Бокуто неосознанно расплылся в улыбке, которая всегда появлялась на его лице при упоминании Куроо. Улыбка после болезненного укола в груди. Улыбка-пластырь. Залепил — и не видно, что болит. — Да-а-а, — протянул он, предаваясь воспоминаниям. Картинки промелькнули в голове не так, как это бывает в фильмах: умело нарезанным видеорядом. Они всплыли образами: запахом сгоревших блинчиков; визгом шин, стираемых об асфальт; приятной слабой болью от удара в плечо. — Жаль, что ты не знал его. Кенма вздрогнул, как вздрагивают от медицинской инъекции, которой ждут, а всё равно выходит резко и больно. Бокуто виновато вскинулся, затараторил, активно жестикулируя, словно пытаясь отогнать от Кенмы овеявшую его тоску: — Нет, я не в том плане, что ты его не знал, ты его тоже знал, в смысле, знаешь, ты часть его жизни, то есть смерти, то есть… — Забей, — перебил его Кенма. — Я понимаю. Просто… — он замолк, словно передумал продолжать. И молчал он долго-долго, пока улица тоже не затихла по-ночному успокаивающе. Носки, в которых он вышел, покрылись тоненьким слоем инея, и Козуме зябко поджал пальцы — почему-то казалось, что они от этого льдисто захрустят. Он скосил взгляд на Бокуто, который выбежал, как был, без куртки, в домашней майке. Но несмотря на температуру на улице, Котаро не выглядел замёрзшим, словно что-то грело его изнутри. Словно он сам себе был печкой. И неожиданно Кенма продолжил: — Я скучаю по нему. Это странно? Скучать по тому, кого при жизни никогда не знал. Бокуто растерянно повернулся, доверчиво, искреннее хлопая большими глазами. — Нет, — сказал он. — Вовсе не странно. Его брови хмуро сдвинулись к переносице, но эта эмоция ничего общего не имела с угрюмостью. Бокуто словно пытался поймать ускользающую мысль, и когда наконец вышло, его лицо снова разгладилось, и он повернулся к Кенме почти радостно, почти без отпечатавшейся в глазах скорби. — Хочешь порыться в его вещах? Куроо. У меня полно его хлама. Можешь взять что-нибудь себе. Что угодно, — с энтузиазмом домохозяйки, распродающей детские вещи в своём гараже, Бокуто стал расписывать сокровища своей коллекции: геймпад Куроо; любимая кружка; плакаты с полуголыми девицами; чучело выдры, которое Куроо нашёл на барахолке; ноутбук; телефон; целая коробка винтажных дисков (кому вообще нужно это старьё?); сноуборд; одеяло, всё ещё хранящее его запах; вся его одежда («Серьёзно, можешь даже трусы его забрать, если тебя такое интересует»)... — Главное, — заговорщицки добавил Бокуто, — не говори Куроо, что я это всё не продал. Кенма, немного подвисший ещё на одеяле, уточнил: — Почему? — Потому что он убьёт меня, если узнает, что я закидывал ему деньги со своей зарплаты, а не с продажи его шмотья, — фыркнул Бокуто с какой-то особой нежностью. — Ты закидывал ему деньги? — Ну да. Карманные расходы, всё такое. Я думал, он всякие плюшки для ваших свиданок покупал, — улыбнулся Котаро — наверное, впервые за весь разговор по-настоящему. — Нет, — чуть заторможенно отозвался Кенма. — Не покупал. И потом: — Он вообще ничего не покупал в Nekoma Afterlife. Я видел его аккаунт. Бокуто задумчиво помял взглядом темноту далёких зарослей. — А, — вдруг понял он. — Наверное, он скидывал деньги на лечение тётушки. — Чего? — Ну, тётушки, — пожал плечами Бокуто. Посмотрел на Кенму, на его полное недоумения лицо, на бегающий взгляд, свидетельствующий об активной работе мысли, и нечаянно отзеркалил эту его растерянность: — Да?.. — Не знал, что у Куроо есть больная тётушка. — Ага, — подумав, отозвался Бокуто. — Я тоже. — И тебя это не насторожило? — А должно было? — удивился Бокуто так, словно ему только что указали на сюжетную дыру в повествовании. Словно ткнули пальцем в друга главного героя и сказали: смотри, смотри внимательно. Он и есть злодей. Это же очевидно. — Смотря как давно эта тётушка у него появилась, — осторожно пробормотал Кенма, поднимаясь со ступенек. Бокуто побрёл за ним, чувствуя, как по замёрзшим, окоченевшим ногам разливается тепло. — Да я вообще о ней только сегодня узнал. — Что? — Что? Они замерли в пустом тёмном коридоре, пожирая друг друга взглядами. И пока Бокуто понимал всё меньше и меньше, Кенма, казалось, напротив складывал кусочки пазла. — Об этом он хотел с тобой поговорить? Когда просил меня не подслушивать. Да? — голос его дребезжал, как поставленный на рельсы стакан, к которому на полной скорости нёсся товарный поезд. — Ну… — протянул Бокуто, сомневаясь, вправе ли он разглашать секреты Куроо. Нарушать данное ему слово. Обычно он такое не практиковал. Но сейчас ведь была особая ситуация, да? Что-то во взгляде Кенмы подсказывало ему, что это один из тех случаев, когда: «Говори сейчас или молчи вечно». И «вечно» твоё начнётся уже вот-вот. «Вечно» уже плещется решимостью в глазах напротив. — Он попросил меня переводить деньги его тётушке на лечение, пока он будет отключён и не сможет делать это сам. — Покажи счёт. — Что? — Покажи номер счёта, который он тебе дал. Ну же! — Бокуто аж отшатнулся. Никогда бы он не подумал, что в этом маленьком и слабом тельце может скрываться такая энергия. Она распирала Кенму изнутри, словно он пытался запереть под кожей ураган. Цунами. Настоящий, мать его, апокалипсис. Бокуто поднял руки в защитном жесте, мол, ладно, ладно, сейчас. Пошарил в бумажках, скопившихся на столе у ноутбука. Достал из общего вороха клочок бумаги, на котором были выведены реквизиты больницы и подпись его размашистым, кривоватым почерком: «4-го числа каждого месяца». — Дай телефон, — попросил Кенма. Нет, приказал Кенма. Бокуто беспрекословно подчинился. С минуту ничего не происходило. Козуме печатал что-то, нервно стучал пальцами по корпусу, ожидая, пока медленный интернет загрузит страницу, вводил цифры, снова ждал, а потом… Остановился. Мир то есть. Мир остановился. Потому что Кенма перевёл на него совершенно неживой взгляд и пробормотал: — Это действительно реквизиты больницы, — слова его сбивчиво путались друг в друге, и Бокуто разбирал их только благодаря какой-то необъяснимой тонкой ниточке связи, протянувшейся между ними там, на крыльце. — Но это не лечебное отделение. Это центр криогенной заморозки для больных в тяжёлом состоянии. — Оу, — выдохнул Бокуто. — Его тётушка… Всё настолько плохо?.. — Не думаю, — ослабевшим от тяжести голосом проговорил Кенма, — что у Куроо есть тётушка. Во всяком случае, вряд ли она в больнице. — Но… — Где он похоронен, Бокуто? — перебил его Козуме. В его взгляде поблескивали угольки — опасные, безумные угольки, которые Бокуто отлично знал. Такие же полыхали в глазах людей, кричавших ему вслед: «Спасите его! Спасите его, пожалуйста!», когда он вбегал в горящее здание. — Что?.. Я не… Куроо не хотел, чтобы я знал. Он не хотел, чтобы я считал его, ну, мёртвым. Говорил: «Представь, что я переехал. Далеко и надолго». — Возможно, не так уж и далеко, — произнёс Кенма на одном дыхании и вдруг кинулся к своей обуви, впопыхах не сразу попадая ногами в кеды. — Одевайся! «Возможно, — читалось в лихорадочном румянце, в нервных движениях, в запинающейся речи и мечущемся взгляде, — не так уж и надолго». — Ты видел его тело? — Чт… Я не понимаю, — Бокуто, никогда не страдавший замедленной реакцией, сегодня сильно тормозил. Топливо просто закончилось. Заправьте. Отвезите на техосмотр. Почините. — Труп, Бокуто. Ты видел его труп? Бокуто прострелило болью, но он остался растерянно стоять посреди комнаты, даже когда Кенма швырнул в него его курткой и ботинками. Зачем он спрашивал это? Зачем он спрашивал все эти ужасные вещи? — Нет, Куроо не хотел, чтобы я… — Ясно, — оборвал Кенма. Ему, видите ли, всё было ясно. У него в глазах полыхал чернобыльский реактор четвёртого энергоблока, заражая радиоактивной энергией всё вокруг. А Бокуто чувствовал, что его мутит. В глазах плыло, к горлу подкатывала тошнота, и конечности — ватные, колючие конечности — были будто не его, тело расслаивалось, отходило по частям, разлагалось заживо. Это всё Кенма со своей радиацией. Он убивал его лучевой болезнью. — Одевайся, — поторопил он. — Надо ехать. — Куда? — К Куроо.