Драка между Цзинь Цзысюанем и Вэй Усянем действительно стала громким событием. По всем Облачным Глубинам, несмотря на запрет, ходили несколько дней слухи о подоплёке этой драки. Почему-то многие (особенно приезжие адепты) не хотели верить в то, что Вэй Усянь просто защищал честь своей шицзе. Грязные слухи и глупые подхихикивания то и дело неслись вслед Вэй Усяню, который либо скрепя сердце молчал, либо бросался настолько действенными угрозами, что больше никто не смел и рта открывать.
К счастью, все слухи окончательно затихли спустя неделю, когда была получена весть: главы кланов Цзян и Цзинь разорвали помолвку своих детей. Как бы Ханьгуан-цзюнь ни старался сохранить всё в пределах Облачных Глубин и оставить Вэй Усяня
почти безнаказанным за дерзкую выходку, всё вышло так, как вышло. Громкая весть вышла за пределы клана и дошла до влиятельных семей, которые, обговорив все нюансы, решили, что заставлять детей вступать в брак — не лучшее решение.
Вэй Усянь, когда только эту новость услышал, возликовал. А уже через минуту погрустнел и затих на весь последующий день. Когда он затевал эту драку, а после надеялся на расторжение помолвки, он не задумывался о чувствах любимой шицзе, которой почему-то нравился этот высокомерный павлин. Пока Цзян Чэн и Вэй Усянь люто его ненавидели, а он их в ответ, Цзян Яньли лишь вздыхала украдкой и отводила мечтательный взгляд в сторону. Каково ей теперь, потерявшей надежду на брак с возлюбленным?
Вэй Усянь мысленно корил себя и чувствовал, что по возвращении в Пристань Лотоса его будет ждать громкий и бесспорно неприятный разговор насчёт его беспечности и проблемности. Госпожа Юй, которая вместе с госпожой Цзинь и была инициатором этой помолвки, наверняка злилась больше обычного и потирала искрящийся Цзыдянь.
Радовало только то, что Цзян Чэн привычно сердито побурчал да успокоился. Он тоже переживал за свою старшую сестру, но винить Вэй Усяня в случившемся не мог и не собирался. В конце концов, он бы и сам не отказался разукрасить заносчивую физиономию! Лань Цзинъи эту тему не поднимал и только затыкал болтунов, которые изредка всё-таки находились. Не Хуайсан только бормотал время от времени из-за веера: «Что будет, что будет…»
Помимо громкого разрыва помолвки старших детей семей Цзинь и Цзян никаких
масштабных происшествий, можно сказать, и не происходило. Вэй Усянь продолжал по окончании всей суматохи выводить из себя Лань Цижэня и приставать к Ханьгуан-цзюню, сбегать по ночам в Гусу, охотиться на фазанов, зло переглядываться с фыркающим Цзинь Цзысюанем (некоторые следы той драки так и не сошли с его лица, ха-ха), спаивать друзей и…
…познавать обоснованность некоторых правил.
Это произошло как-то само, в тот день, когда Вэй Усянь закончил переписывать в шестой раз нерадивый трактат, а потому решил отпраздновать шестую свою победу.
— Да сколько праздновать можно! — проворчал Цзян Чэн, скептично приподняв бровь.
— Праздновать нужно, Цзян Чэн, как можно больше и чаще! И неважно, по какому поводу. Неужели ты не рад, что я, твой незаслуженно обиженный правилами Гусу и Ханьгуан-цзюнем шисюн, не заслужил отпраздновать великую победу над гнусным трактатом? — как само собой разумеющееся объяснил Вэй Усянь и подмигнул стукнувшемуся головой об стол Цзян Чэну.
— Незаслуженно?! Да тебя давно должны были ферулами раз пятьсот отходить! И как это ты собрался праздновать, а? — повелительным тоном спросил Лань Цзинъи, весь раздражённый вид которого показывал, что он хочет сделать с этим вечно праздничным человеком.
Вэй Усянь только очаровательно улыбнулся и проигнорировал предупредительный взгляд Цзян Чэна. Закинув руку на плечи друга и так повиснув на нём, он стал увлечённо вещать о приятном тихом вечере в его комнате в компании Не Хуайсана и Цзян Чэна, а также о парочке бутылочек самого вкусного в мире вина. И когда ему хотели возразить авторитетным «В Облачных Глубинах алкоголь запрещён», он лишь лукаво улыбнулся:
— Ты ведь никогда не пил, Цзинъи, да?
Лань Цзинъи отличался от многих Ланей не только взрывным характером и длинным языком, но и перевешивающим в некоторых случаях благонравственность любопытством. И этим он безумно нравился Вэй Усяню, потому что он знал, что стоит только найти нужный подход — и с Цзинъи можно провести вечер не менее весело, чем с Цзян Чэном: с алкоголем, шутками и отсутствием трёх тысяч правил.
Лань Цзинъи колебался. Недолго, но его внутренняя борьба была ясно видна любому. И наконец, спустя несколько секунд напряжённого ожидания, он вздохнул и дал согласие.
— Добро пожаловать в клуб тайных алкоголиков Облачных Глубин, — добродушно поприветствовал Не Хуайсан, с негромким щелчком захлопнув веер.
— Ты плохо влияешь на людей, — мрачно объявил Вэй Усяню Цзян Чэн и мимолётно улыбнулся.
«Будто я не знаю, что ты тоже хотел споить Ланя и посмотреть», — мысленно фыркнул Вэй Усянь, весело хохоча и рассказывая о видах вина, его свойствах и возможных последствиях.
В тот же вечер после отбоя они собрались в комнате Вэй Усяня, который по-хозяйски ловко доставал из небольшого шкафа пять сосудов «Улыбки императора», чаши и сладкие локвы, которые ему продала одна прекрасная сестрица, позже научившая его нескольким словам на диалекте Гусу. Правда его сладкие речи, текущие в уши патокой, слушать было невыносимо, поэтому Цзян Чэн отвесил ему обыденный подзатыльник и разлил всем вина в чаши.
— За прохождение шестого испытания! — со смехом поднял тост Вэй Усянь и залпом осушил свою чарку, искоса посматривая на Лань Цзинъи.
— Балбесина, — заключил Цзян Чэн и выпил своё вино одновременно с Не Хуайсаном.
Лань Цзинъи выпил последним. Было видно, что пить он не умел от слова совсем: жмурился и немного кривился, не привыкший к крепости вина. Вэй Усянь мимоходом подумал, что посвящение в пьяные ряды вышло всё-таки успешным: всё налитое вино было испито, щёки не покраснели, а глаза не застелило пьяной дымкой. Значит, будет пить дальше!
Но уже в следующее мгновение случилось непредвиденное. Лань Цзинъи выронил чашу из рук и хлопнулся лбом на стол. Всполошившиеся адепты было подумали, что он отравился — но нет! Дыхание было ровным, лицо спокойным. Лань Цзинъи просто… спал? Цзян Чэн встряхнул его несколько раз со всей силы так, что Не Хуайсан забеспокоился об опасно дёргающейся во все стороны голове, но эффекта это не возымело. Сон был крепким, как у младенца.
Когда Вэй Усянь предложил окунуть его в холодный источник, Лань Цзинъи открыл глаза. Чистые, ясные глаза. Сначала адепты даже подумали, что он их просто одурачил, потому что ни единого признака опьянения не было, но через две минуты Цзинъи сел в подобающую позу, осмотрелся в комнате, заострил внимание на полупустых сосудах и стал зачитывать «Дао дэ цзин»! И каждый раз, когда его кто-то пытался хоть как-нибудь прервать, он брал сосуд «Улыбки императора» и запускал его рядом с перебивающим в стену. Самое страшное было то, что он ни на миг не прервался, не сбился, читая по памяти так же монотонно, как Лань Цижэнь («Ланьская порода», — почти восхищённо подумал Вэй Усянь, уворачиваясь от сосуда вина), а смотрел со зверской яростью.
Уложить спать Лань Цзинъи было непросто. Он с пугающей силой отбивался и цитировал древних мыслителей, а иногда и правила собственного клана, безошибочно называя номер и то, кем вообще это правило было высечено на стене послушания. Под конец экзекуции Не Хуайсан, Вэй Усянь и Цзян Чэн были такими уставшими, что завалились спать на полу в комнате Вэй Усяня, но сделали это не сразу, потому что тот так смеялся, что им постучали в стенку дважды. Третьего раза не произошло, потому что Цзян Чэн взялся душить Вэй Усяня, но не успел закончить начатое, так как заснул.
— Лучше не будить, Не Хуайсан, — прошептал Вэй Усянь, едва сдерживая смех. — Моя любимая младшая сестрёнка, если не выспится, становится ещё более грозной.
Наутро, когда Цзян Чэн своим криком поднял всех («Мог бы ещё и лютых мертвецов, тёмное заклинательство уступает по эффективности его крику, — насуплено пробурчал позже Цзинъи), было принято два решения: больше никогда не спаивать Ланей (Лань Цзинъи с неохотой рассказал, что это семейное) и не засыпать на полу. Даже Вэй Усянь, единственный, кто смеялся, когда выяснилось, что память у пьяного Ланя отбивает начисто, согласился с этими двумя условиями и мимоходом подумал, как выглядит пьяный Ханьгуан-цзюнь.
Шло время, Вэй Усянь постепенно и с ещё большей неохотой переписывал нерадивый трактат в седьмой раз, параллельно этому успевая подбадривать опустившего руки из-за нагрянувших контрольных Не Хуайсана, ходить на рыбалку с Цзян Чэном, заигрывать с Ханьгуан-цзюнем и получать за это же от шиди всё больше нагоняев. Ни Лань Цзинъи, который в начале обучения был готов придушить Вэй Усяня за каждую двусмысленную фразу, брошенную учителю, ни Не Хуайсан не понимали, почему Цзян Чэн вдруг так взъярился. Конечно, ни для кого не было секретом, что он не одобрял выходок своего шисюна, но и так зло не реагировал.
Ханьгуан-цзюнь, как самый настоящий эталон благовоспитанности и справедливости, неустанно оставлял их стоять на руках у храма предков на несколько часов, перед этим применив заклятие молчания. И если Цзян Чэн более-менее успокаивался, то Вэй Усянь только распалялся, и его мычание наверняка значило какую-то очередную двусмысленную чепуху.
— Да что ты к нему привязался так! — прикрикнул во время одной из ссор Цзян Чэн, только что наблюдавший тошнотворную картину под названием «Вэй Усянь ломает глаза об Ханьгуан-цзюня».
— Цзян Чэн, ну чего ты так кричишь? В Облачных Глубинах шум запрещён, неужели ты не знаешь? — притворно удивился Вэй Усянь, наивно хлопнув ресницами.
— Не увиливай! Ты постоянно смотришь за Ханьгуан-цзюнем, глаз с него просто не спускаешь, на уроках только и делаешь, что флиртуешь, после занятий в библиотеке светишься, как стекляшка на солнце! Да что с тобой такое, Усянь? Ты ни разу за последний месяц не пытался перелезть женскую часть Облачных Глубин, в Гусу почти не заигрываешь с девушками, хотя раньше тебя от них оттащить невозможно было. И не смей говорить, что ты стал благородным мужем!
Столь длинная гневная тирада была редкостью для Цзян Чэна. Но он слишком долго терпел, слишком долго игнорировал сумасбродную догадку, которая вертелась в мыслях уже как месяц. И сейчас, снова увидев своего
брата таким, он не выдержал. Высказал всё, желая добиться правды и не слушать уклончивых ответов, чаще всего склонявшихся к шутливым поддразниваниям.
Вэй Усянь тяжело вздохнул и почесал затылок. Он догадывался, что такой разговор будет, но очень хотел оттянуть момент.
— Цзян Чэн, Цзян Чэн… Неужели ты не понимаешь, что Ханьгуан-цзюнь — не простой человек. Он второй из самых красивых мужей своего поколения, человек с безупречной репутацией, чистыми помыслами и чопорным воспитанием. Как я могу пройти мимо и оставить его в покое, так и не сняв эту маску благонравственности и отчуждённости? Он же не живой человек, а прекрасная, искусная, но статуя Небожителя!
— Ты… — от негодования Цзян Чэн весь покраснел и сжал руки в кулаки. — Ты.!
— «Ты» да «ты». Я тут! Что такое, Цзян Чэн? Ты заболел? — елейным голосочком спросил Вэй Усянь и подмигнул. — Какой же ты иногда скучный.
…За последующую после этого высказывания драку оба были наказаны двадцатью ударами палками.
***
Два пойманных в окрестностях Гусу кролика без доли страха смотрели на Вэй Усяня и умилительно шевелили своими маленькими носиками. Несколько дней назад Вэй Усянь нашёл норы горных кроликов, которые, как оказалось, совсем не боялись людей. Он спокойно вытащил парочку за уши и усадил к себе на колени, а они даже для приличия не посопротивлялись! Только сели бочком друг к другу и расслаблено сложили ушки.
Тогда он их поймал и зажарил в городе, разделив трапезу с Цзян Чэном и Не Хуайсаном, а сегодня, придя на охоту… придумал кое-что поинтереснее. В конце концов, не всё же этих милейших созданий брать да жарить? Можно найти им куда более мирное и приятное применение, например…
Вэй Усянь с весёлой улыбкой сунул их за пазуху и пригладил через ткань верхнего ханьфу, вприпрыжку отправившись к Облачным Глубинам. Очередная шутка созрела так спонтанно, что он и сам от себя не ожидал, но она разительно отличалась от всех остальных его выходок, потому и должна была быть опробована.
Ханьгуан-цзюня долго искать не пришлось. Он как обычно сидел у окна в библиотеке и перекладывал какие-то бумаги. Иногда его рутинная работа казалась смешной до боли: не надоело ему с бумажками дни напролёт возиться? Все они для Вэй Усяня с виду казались одинаковыми, потому работа становилась в его глазах ещё более муторной.
Окинув взглядом росшее рядом с библиотекой дерево магнолии, Вэй Усянь с победной ухмылкой полез по нему в окно, мужественно встретив ещё на середине пути холодный взгляд и улыбнувшись. Когда он таки добрался до окна, фривольно уместившись на подоконнике, Ханьгуан-цзюнь уже взял новую стопку бумаг, став её неспешно разбирать и полностью игнорировать наглого адепта.
— Ханьгуан-цзюнь, а вот и я! — просияв, оповестил Вэй Усянь и с интересом склонил голову в его сторону. — Ну-у же, Ханьгуан-цзюнь, неужели вы не скучали по мне? Я, как самый настоящий герой, пришёл к вам, превозмогая трудности, а вы… Эх. Какой же вы не романтичный! Но я вам прощу этот недостаток, если вы посмотрите на меня.
Он опустил с подоконника внутрь библиотеки ногу и небрежно качнул ей.
Ханьгуан-цзюнь, не отрываясь от работы, ровно проговорил:
— В библиотеку ведёт дверь, ты мог пройти через неё.
— Это скучно, Ханьгуан-цзюнь. Не будьте таким правильным, это, конечно, очень мило и мужественно, но нужно же расслабляться. Я боюсь, что у вас от серьёзности лицо трещинами пойдёт, а такую красоту разрушать нельзя, такое кощунство должно преследоваться правилами!
Вэй Усянь ещё несколько минут порол чепуху, абсолютно не связанную с целью его визита. Ханьгуан-цзюнь смиренно слушал всё, стараясь как можно незаметнее прикрыть волосами порозовевшие уши. Однако попытки были тщетными. Заметив реакцию на свои речи, Вэй Усянь разошёлся на куда более сложные и многогранные похвалы, ни разу даже не передохнув, чтобы перевести дух.
— Вэй Ин, — одёрнул его Ханьгуан-цзюнь, всё-таки убрав бумаги в сторону.
— Лань Чжань, — почти пропел Вэй Усянь в ответ и с лукавой улыбкой посмотрел на дрогнувшие брови. — Лань Чжань, а я пришёл, чтобы вручить тебе подарок.
Ханьгуан-цзюнь не изменился в лице. Однако Вэй Усянь был уверен, что на миг, но в этих глазах блеснул интерес. Неподдельный, детский интерес, с каким дети смотрят на гостинцы от родителей или непонятные и новые вещи. И как можно было перестать дразнить человека, который может смотреть
так? Так по-детски, так невинно. Вэй Усянь пребывал в восторге.
Он достал из-за пазухи чёрный и белый комочки за уши и с чувством удовлетворения покрутил в руках, показывая и брюшко, и спинку. И наслаждаясь, жадно впитывая в себя едва заметное удивление, он наблюдал за Ханьгуан-цзюнем неотрывно и пристально, улыбался до боли в щеках и лёгкого румянца. Душа ликовала, а в мыслях билось только восторженное «Оно живое!».
Он поставил кроликов на стол и присел на подушку по левую сторону от Ханьгуан-цзюня. Тот не сводил взгляда с уместившихся на бумаге кроликов. Было в этом что-то настолько наивное, что сопоставить нынешнего Ханьгуан-цзюня — открытого, застигнутого врасплох — и обычного — холодного, отстранённого от земных бед — было очень трудно.
— У вас в Гусу очень мало фазанов, зато недавно я отыскал норки диких кроликов. Взгляните только, они совсем людей не боятся! И такие пухленькие, правда? Ну же, Ханьгуан-цзюнь, вам нравится подарок?
Он сложил руки на столе и положил на них голову, неотрывно смотря на непроницаемого Ханьгуан-цзюня и ощущая совсем непривычную для себя радость. Неправильную радость, совсем неправильную. Она отличалась от радости, которая была по завершению переписывания трактата в шестой раз.
— Ой, — вдруг удивлённо вскинул брови он, взглянув на кроликов, — а чего это один забрался на другого? Они…
— Они оба самцы, — констатировал Ханьгуан-цзюнь без всякого выражения.
— Самцы? — Вэй Усянь приподнял их за уши и присмотрелся. — Вот те на. Тогда чего они… — Он резко замолк, когда в голову закралась одна мысль, и поставил животных обратно на стол, специально поближе пододвинувшись к учителю. — Ханьгуан-цзюнь, а ведь когда я их ловил, я и внимания не обратил, самцы они или самочки, а вы сразу посмотрели на их…
Вэй Усянь не договорил, прерванный заклятием молчания, и картинно обиженно надул губки и сел полубоком к Ханьгуан-цзюню, показывая этой позой и беспрерывным мычанием всё своё отношение к этому «невежественному» поступку Ханьгуан-цзюня. Однако долго эта деланная обида не продлилась: уже через пару минут он подсел ближе к Ханьгуан-цзюню, забрал у него из-под руки бумагу и кисть, макнул её в тушь и торопливо вычертил несколько иероглифов. К этому моменту кролики уже успели спрыгнуть на пол и заняться своими кроличьими делами.
«Ханьгуан-цзюнь, а вы бы не хотели побыть кроликом???»
Рядом с бесстыдной надписью Вэй Усянь нарисовал не менее бесстыдный рисунок, на котором схематичный юноша слащаво улыбался и краснел щеками, при этом сощурившись, как довольный кот. Такой же прищур был у Вэй Усяня, когда он отдал записку прямиком в руки Ханьгуан-цзюня
, едва коснувшись пальцами его руки.
Ханьгуан-цзюнь прошёлся взглядом по строчкам и отложил лист в сторону. Вэй Усянь испытал иррациональную настороженность, когда тот поднял на него по-прежнему холодный и ничего не выражающий взгляд. Губы сами собой расплылись в нервно-невинной улыбке, а внутренности обдало жаром.
«Наверное, там говорилось о влюблённости».
— А ты? — задал простой вопрос Ханьгуан-цзюнь, неизвестно когда приблизившись так близко, что на губах чувствовалось его дыхание.
Мысли в голове Вэй Усяня спутались в единый клубок, который становился всё больше и больше с каждым мгновением. В горле пересохло, внутренние органы сжались, а всякое желание шутить испарилось. Он отскочил на добрые два чжана и вылетел из библиотеки через дверь, едва её не снеся.
***
Вэй Усянь старательно и в полной тишине выписывал иероглифы на тонкой бумаге, от усердия высунув язык. Одна строчка, вторая, третья. Ещё немного. И ещё. Ни единой кляксы, ни единого лишнего крючка. И ни одного взгляда на всё также работающего и ничуть не обращающего на него внимания Ханьгуан-цзюня. Терпение — одна из главнейших добродетелей, и она впервые была присуща ему, Вэй Усяню.
Сегодня он должен был наконец закончить переписывать трактат в восьмой раз, потому с самого утра почти ни на что не отвлекался (только хихикал о чём-то «особом» с Не Хуайсаном в сторонке), а придя в библиотеку после занятий, без лишних слов сел за стол, взялся за кисть и стал выводить иероглифы в томительном ожидании освобождения от оков наказания.
На самом деле он ещё ранним утром успел напугать своим примерным поведением не менее десятка адептов. Цзян Чэн непонимающе хмурился и настороженно следил за каждым движением ещё с того момента, как
его разбудил Вэй Усянь ровно по первому удару колокола. Лань Цзинъи несколько раз касался запястья, измерял пульс, прикладывал ладонь ко лбу и даже пытался вести к лекарю, потому что поверить в то, что бездарь, подобный Вэй Усяню, за одну ночь мог исправиться, было нельзя. И только Не Хуайсан понимающе улыбался за веером и смотрел с тлеющими огнями в глазах.
Да что там адепты. Лань Цижэнь, когда увидел Вэй Усяня в подобающей позе, а позже за целый день не смог найти, к чему бы придраться, брови в изумлении приподнял и по привычке снова потянулся к
отсутствующей бородке.
(Лань Цинъи сказал, что бороду и усы он отращивал несколько лет, а благодаря «одному ненормальному» ему придётся начинать по-новой.) Ханьгуан-цзюнь, к сожалению, никак не отреагировал, хотя от него это должно было ожидаться. Выражение его лица никак не изменилось и тогда, когда Не Хуайсан резко и впервые за всё время обучения поднял руку, чтобы ответить.
Цзян Чэн весь день, правда, думал, что его в очередной раз не посвятили во что-то бесспорно важное, из-за чего чуть не разорался на все Облачные Глубины — и это было единственным происшествием за весь день. Не зря все считали, что главным разносчиком заразы (непослушания) является Вэй Усянь: стоило ему затихнуть, и все последовали его примеру.
Вэй Усянь с торжествующей улыбкой дописал последний иероглиф и устало повалился корпусом на стол, не обратив внимания на то, что измазал тушью все пальцы и даже рукава ханьфу.
— Сядь правильно, — одёрнул его Ханьгуан-цзюнь, не отрываясь от документов.
— Опять вы за своё, Ханьгуан-цзюнь, — с блаженной улыбкой протянул Вэй Усянь, не сменив позу. — Неужели вам совсем не грустно, что наши совместные уединённые вечера в библиотеке прекратятся? Вы не будете по ним скучать? А по мне? Как же вы без меня, Ханьгуан-цзюнь, м?
— Я твой учитель.
— Это не то, Ханьгуан-цзюнь. Ведь на занятиях мы с вами проводим не так много времени, да и разве есть возможность нам обсудить куда более интересные вещи, чем семейные древа главенствующих семей?
На это Ханьгуан-цзюнь ответил ему только холодным пронзительным взглядом. Вэй Усянь с лукавой улыбкой потянулся и приподнялся со стола, с игривым прищуром смотря на замершего с отстранённым выражением лица Ханьгуан-цзюня. Тот, продержав зрительный контакт не более пяти секунд, невозмутимо вернулся к своей работе, больше не обращая внимания на адепта, который стал молоть несусветную чушь. Снова.
Вэй Усяню на самом деле всю ночь плохо спалось, потому что не хотелось терять возможность каждый день по несколько часов видеть идеальное лицо и несравненного человека напротив. А ещё почему-то сердце неестественно сильно сжималось от мысли, что Ханьгуан-цзюнь вздохнёт спокойно, отделавшись от нерадивого ученика.
— Ханьгуан-цзюнь, тогда примите от меня прощальный подарок, — кокетливо протянул он и достал из рукава аккуратно сложенный лист бумаги. — Я так старался изобразить вас во всей красе, но, боюсь, вашу красоту не сможет передать даже самый талантливый художник — настолько вы хороши.
На рисунке был изображён серьёзный мужчина, сидящий спиной к окну. Волосы его едва заметно развевались, налобная лента была идеально повязана, золотистые глаза устремлены в трактат. Весь его лик излучал благородство и спокойствие, одежды были отлично нарисованы и даже немного приукрашены: казалось, будто они светились божественным сиянием.
Ханьгуан-цзюнь внимательно посмотрел на рисунок и ожидаемо не изменился в лице. Только отложил его в сторону, бережно сунув под стопку трактатов по демонологии, и перевёл ничего не выражающий взгляд на Вэй Усяня, который сам уже светился от радости и довольства. Только вот за милой улыбкой скрывалась немалая доля лукавства.
— Вздор, — отчеканил Ханьгуан-цзюнь.
— Ханьгуан-цзюнь, не будьте таким букой. Вы, конечно, очень милый и красивый даже с таким непроницаемым выражением лица, но как бы восхитительно вы выглядели с улыбкой или с любой другой эмоцией помимо равнодушия!
Вэй Усянь мимоходом провёл ладонью по сборнику лучших стихов древнего поэта и прошуршал страницами, не сводя с Ханьгуан-цзюня взгляда. «Ну что за красавец! Был бы он чуть-чуть эмоциональнее, и пороги Облачных Глубин обивали сотни прекрасных дев со всей страны!» — думал Вэй Усянь, двумя пальцами проводя дорожку к ладони Ханьгуан-цзюня, в которой была зажата кисть.
«Возможно, одной из этих красавиц был бы я, родись девушкой», — со смешком подумал он и про себя вздохнул, ведь девушкой он не родился. А к обрезанным рукавам он себя
кажется не относил.
— Ханьгуа-ан-цзюнь, ну посмотрите же на меня. Смотрите, какой я красавчик, а-а?
Вэй Усянь кокетливо подмигнул и фирменно улыбнулся во все тридцать два зуба. Однако взгляд холодных глаз действительно скользнул по нему и почти сразу же опустился на сборник стихов. Вэй Усянь лишь притворно обиженно вздохнул и ловко пересел ближе к Ханьгуан-цзюню, прямо на краешек стола, не переставая улыбаться.
Ещё пару дней назад Вэй Усянь вспомнил своё давнее желание проверить, не интересуется ли Ханьгуан-цзюнь качественными эротическими сборниками. Весь день он обсуждал с Не Хуайсаном лучшие экземпляры в его коллекции, и тот ближе к концу занятий принёс ему красиво замаскированные под сборник стихов весенние картинки. Пообещал, что это самые лучшие в его коллекции и попросил не открывать до тех пор, пока не откроет Ханьгуан-цзюнь.
Вэй Усянь, зная, что Не Хуайсан мастер своего дела, поверил ему на слово и действительно не открыл сборника ни разу, только удачно спрятал его и придумал, как бы подменить настоящий сборник на эротический. В связи со своей невыразимой радостью и предвкушением веселья, он и не заметил хитрой ухмылки, вовремя припрятанной за веером.
И вот сейчас Ханьгуан-цзюнь быстро пролистал пару страниц и остановился, окаменев. Вэй Усянь, только приготовившийся упасть от смеха на пол, посмотрел в сборник и застыл, густо покраснев.
Сборник Лунъяна?!
«Не Хуайсан, черепаший ты сын!»* — панически думал Вэй Усянь, почему-то робея отрывать взгляд от весенних картинок.
На одной из страниц были изображены мужчины, слившиеся в страстном поцелуе и соединившиеся конечностями так, что нельзя было различить, где и чьи находятся. На второй странице была более понятная и различимая поза: мужчина постарше разводил ноги мужчины помладше, который сидел на столе среди листов бумаги и разбросанных кистей, в стороны и… Вэй Усянь впервые понял, что такое настоящий стыд. Впервые за всю свою наполненную самыми разными приключениями жизнь.
Ханьгуан-цзюнь несколько минут сидел неподвижно и, кажется, не дышал. Вэй Усянь уже даже боялся представить, какое наказание ему будет за
это. Зато он явственно представлял, что сделает с Не Хуайсаном. Если выживет, конечно.
— Вэй Ин, — напряжённым голосом позвал Ханьгуан-цзюнь, выпрямившись ещё больше.
— Д-да, Ханьгуан-цзюнь? — неуверенно отозвался Вэй Усянь и заглянул в золотистые глаза.
И в тот же миг отскочил на добрые два чжана. Ханьгуан-цзюнь подскочил со своего места и, нисколько не меняясь в лице, последовал за ним. Вэй Усянь не обманывался этим спокойным выражением лица: в глубинах золотистых глаз разыгрывался самый настоящий и неудержимый вихрь эмоций! Правда, непонятно было, каких, но в столь экстремальных условиях Вэй Усяню было и не до познания чужой души.
— Х-Ханьгуан-цзюнь, успокойтесь, успокойтесь! — нервно проговорил он, отходя вглубь библиотеки и чувствуя себя несчастным кроликом, которого такими темпами разорвёт на кусочки тигр. — Я был неправ, неправ! Я перешёл черту, так пошутив над вами, правда, Ханьгуан-цзюнь, вы же не будете злиться из-за такого недоразумения?
Вэй Усянь сделал резкий прыжок назад, когда Ханьгуан-цзюнь почти коснулся его рукой и побежал обратно меж стеллажей с трактатами, стараясь держать как можно более длинную дистанцию. Не хватало только, чтобы его жизнь закончилась так: от руки самого прекрасного мужчины на свете, в библиотеке Облачных Глубин из-за сборника Лунъяна!
— Достоинство, Ханьгуан-цзюнь! Ведите себя с достоинством! — воскликнул он, не переставая улыбаться и обходить главный зал библиотеки.
Могло показаться, будто Вэй Усяню было весело. Он улыбался, продолжал нести бредни, но на самом деле у него все внутренности то опаляло необъятным пламенем, то замораживало холодом севера. Все мысли сбились в кучу, ни одной здравой идеи, как выбраться из неловкого положения не было, а перед глазами то и дело воссоздавалась эта порочная картина с двумя обрезанными рукавами на столе…
Вэй Усянь неконтролируемо покраснел щеками и сделал ещё парочку быстрых шагов назад.
— Ханьгуан-цзюнь, ваша непорочность достойна всех похвал, ваша добродетельность не сравнится даже с божественной, так неужели вы не можете простить мне это маленькое недоразумение, Ханьгуан-цзюнь? Как вы ещё не вознеслись с вашим яростным чувством справедливости, а-ха-ха-ха… Ха-Ханьгуан-цзюнь, дистанция! Между учителем и учеником должна быть дистанция!
Ханьгуан-цзюнь неумолимо приближался, но казалось, будто он двигался довольно медленно и плавно. В его глазах всё ещё бушевали эмоции, и Вэй Усянь всё больше и больше боялся этого водоворота. Но в то же время он его манил, как манит пламя мотылька. Редкое зрелище, необъяснимо красивое и завораживающее. Пылающий и светлый взгляд Ханьгуан-цзюня будто действительно предавал ему божественное сияние.
Вэй Усянь лукаво улыбнулся, когда заметил покрасневшие кончики ушей. Так он… смущён! Очень сильно смущённый Ханьгуан-цзюнь выражает это таким агрессивным способом. Вот умора! Вэй Усянь, можно сказать, добился своей цели и хоть немного расшевелил обычно невозмутимого и идеального Ханьгуан-цзюня!
Вэй Усянь решил, что хуже уже не будет, а упускать такую возможность было бы глупо.
Потому и подскочил двумя ловкими движениями к Ханьгуан-цзюню и, кокетливо улыбаясь, ткнул пальцем ему в щёку, наблюдая лёгкое замешательство со смешками.
— Ханьгуан-цзюнь такой милый, когда смущается, — подмигнул он и захихикал, почти физически чувствуя желание Ханьгуан-цзюня его придушить.
— Вэй Ин, — почти с ощутимой угрозой в голосе проговорил Ханьгуан-цзюнь.
— Любая девушка кинулась бы с вами под венец, покажи вы ей свои очаровательные красные ушки.
Вэй Усянь ткнул пальцем окаменевшему учителю прямо в покрасневшую ушную раковину, не сводя взгляда от золотистых глаз.
— Или же… — Вэй Усянь прыснул со смеху. — Или же любой юноша.
Обозвать своего учителя обрезанным рукавом — это была новая степень наглости Вэй Усяня. Он и сам это прекрасно понимал, но теперь, вновь став дёргать тигра за усы, ненормальный кролик не мог остановиться. Он почти запрыгивал в зубастую пасть на верную смерть, но радовался этому.
— Не зря же я подарил вам сборник Лун… А-а-а-а! Хань-Ханьгуан-цзю-у-унь!!!
Резким и довольно болезненным движением Вэй Усяня откинули к столу так, что он на него буквально упал спиной, разбросав кисти и бумаги, тушеница чуть не свалилась со стола, но, к счастью, только отлетела на другой край. Вэй Усянь, крайне ошарашенный и совсем не ожидающий подобного, успел только принять сидячее положение, когда рядом с ним, у ног, расположился Ханьгуан-цзюнь с горящим взглядом.
«Вот это он… зол…»* — испуганно подумал Вэй Усянь, смотря на красивые, но непомерно сильные руки у себя на коленях.
— И ты? — с непроницаемым лицом спросил Ханьгуан-цзюнь.
— Что — и я?
— Ты сказал, что любой юноша кинулся бы со мной под венец. И ты?
Ханьгуан-цзюнь ощутимо надавил на колени и развёл их в стороны, присев немного ближе.
Но не так близко, как в нерадивом сборнике Лунъяна! Вэй Усянь сглотнул и покраснел, однако, даже несмотря на пикантность позы, он нервно улыбался и смотрел только в золотистые глаза, чувствуя, что это конец. Конец жизни и
непорочности тела.
— Я этого не говорил!
— Не говорил?
— Не говорил! И вообще, Ханьгуан-цзюнь, н-нельзя же так распускать руки! Где ваша благовоспитанность?! У ста… у учителя Ланя случился бы приступ, увидь он вас так!
Вэй Усянь гнал прочь все порочные мысли. Все
ненормальные фантазии, что с ним
Ханьгуан-цзюнь может сделать так же, как в этом гуевом сборнике. Что он может подвинуться ближе, раздеться и… Вэй Усянь с ужасом подумал, что у него неестественно сильно горят уши, а в животе нарастает напряжение.
«Этого не может быть, он на тебя очень зол, Вэй Ин, он на тебя очень зол, — повторял он как мантру. — А ещё я ведь не обрезанный рукав, к чему такие дурные рассуждения! Это всё Не Хуайсан, черепаший сын, я его.!»
— Вэй Ин…
— Ханьгуан-цзюнь, знаете, а я тут вспомнил, что очень давно не стоял на руках у храма предков, — чуть дрожащим голосом перебил Вэй Усянь и с силой дёрнулся, вырываясь из «плена» и отскакивая к окну. — Пора вспомнить, как прекрасно было отбывать традиционное наказание, а-ха-ха-ха…
Он выпрыгнул из окна и стремглав побежал к холодному источнику. Слишком горячо, слишком плохо, слишком хорошо…
«Ханьгуан-цзюнь, кто бы мог подумать, что вы можете применить такое наказание», — с отголосками тоски думал Вэй Усянь, пока пробегал мимо Не Хуайсана, жестом показывая ему писать завещание.
В это время в библиотеке раздался громкий стук кулака о стол.
***
Вэй Усянь стоял на коленях в храме предков и сжимал зубы до боли, пока ему наносили последние удары из двухсот назначенных. Ни Цзян Чэна, ни Лань Цзинъи, ни Не Хуайсана не было за дверьми, их оставили на уроках и запретили даже появляться здесь или провожать своего «дружка» в путь-дорогу до Юньмэн Цзян. Терпеть удары в одиночку, как считал Вэй Усянь, всегда было сложнее. Теперь он в этом убедился, но о своих действиях не пожалел.
А дело было в том, что пару дней назад, когда Вэй Усянь устроил очередную проказу, Лань Цижэнь не только отправил его в очередной раз отбывать наказание, но и заикнулся, что это семейное, что от сына Цансэ ожидать другого и не следовало. Вэй Усянь тогда едва сдержался от конфликта, пусть и закипал глубоко внутри из-за столь нелестного высказывания, насчёт его
покойной матушки. Но не вчера, когда Лань Цижэнь снова пренебрежительно фыркнул и отправил его отбывать наказание, Вэй Усянь всё-таки начал спорить. Спор вышел таким яростным, что Лань Цижэня в итоге отправили в уединённую медитацию, а Вэй Усяня заперли в комнате, пообещали на следующий день избить двести раз палками и… отправить в Юньмэн. За Вэй Усянем пообещал приехать лично Цзян Фэнмянь, когда до него дошла в тот же день эта новость.
Когда удары закончились, Вэй Усянь чуть повертелся на коленях и дождался, когда старшие адепты уйдут. Спина сильно болела, каждый участок спины отзывался ноющей болью, а лопатки успели занеметь так, что они почти не чувствовались. Они — нет, ноюще-глухая боль — да. Вэй Усянь выдохнул сквозь зубы и попытался помедитировать, чтобы отвлечься от главной своей проблемы и спокойно дождаться дяди Цзяна.
Какое бы он наказание ни получил, пусть бы ему назначили дисциплинарный кнут, он всё равно не жалел ни о чём. Никто не смел отзываться о его родителях. И тем более — учитель Лань. Это и есть благовоспитанный и чопорный муж, смеющий так говорить о покойных людях? Если это и называется праведным поведением, то Вэй Усянь предпочтёт остаться навсегда бездарем и разгильдяем!
В медитацию погрузиться не удалось. Злость обычно долго не теплилась в душе Вэй Усяня, но именно сегодня он не мог прийти в себя. Наверное, было бы лучше, выйди он на улицу и прогуляйся… Отлынивать от наказания в этот раз он не решился. В конце концов, что ему это стояние на коленях в храме предков? Он столько раз стоял здесь за четыре месяца, столько стоял в Юньмэне, что неудобств уже почти и не испытывал! Исключая ноющую спину, конечно.
Послышались шаги. Вэй Усянь резко обернулся и замер в растерянности, но уже через секунду привычно весело улыбнулся и с хитрым прищуром посмотрел на вошедшего Ханьгуан-цзюня. Тот смотрел прямо на него, шёл с привычной сдержанной величественностью и идеальной осанкой. Сердце само по себе сильнее забилось в груди, а непонятное довольство разлилось в животе.
— Ханьгуан-цзюнь, как мило! Вы пришли со мной попрощаться? — защебетал Вэй Усянь.
— Глава клана Цзян приехал, — отчуждённо сказал Ханьгуан-цзюнь и встал перед ним, чтобы Вэй Усянь не сворачивал голову. — Дядя… был неправ.
Вэй Усянь недовольно фыркнул и сложил руки на груди. Естественно, он был не прав!
От старости у него, наверное, все понятия переменились в голове, тц! Вэй Усянь всё-таки выдохнул и просидел пару минут в тишине, успокаиваясь. И снова поднял искрящийся весельем взгляд.
— Ханьгуан-цзюнь, а ведь ваша взяла, — с напускной грустью сказал он и покачал головой, — я так и не смог добиться улыбки на вашем прекрасном лице. А так старался! Ханьгуан-цзюнь, вы даже на прощание с этим учеником не улыбнётесь в качестве утешительного приза за хорошую учёбу? Ханьгуан-цзю-унь!
Ханьгуан-цзюнь молчал. Он смотрел внимательно на распалившегося на похвалы и простую дурь Вэй Усяня без всякого выражения и стоически терпел всё. Вэй Усянь же чувствовал не присущую себе тоску по этому месту, по здешним адептам и… по
Ханьгуан-цзюню. С тех пор, как он неудачно пошутил над Ханьгуан-цзюнем, он успел переосмыслить многие свои поступки и пришёл к выводу, что он всё-таки не понимает, что с ним происходит, когда учитель рядом. Догадки были. Но озвучивать их и принимать было…
неправильно. И Вэй Усянь был абсолютно не уверен в них, поэтому считал их глупыми и навязанными гуевым Не Хуайсаном.
— Ханьгуан-цзюнь, а вы же помните данное мной обещание? — с озорством спросил он и чуть подался корпусом вперёд.
— Мгм, — без промедления ответил Ханьгуан-цзюнь.
— Я без боя не сдамся, Ханьгуан-цзюнь. И от своих слов никогда не откажусь. Я вызову улыбку на твоём лице… Лань Чжань! — со смешком сказал он, по-наглому шустро встав с колен и наклонившись близко к лицу Ханьгуан-цзюня. — Что? Даже ничего не скажешь? Эх, Лань Чжань, Лань Чжань, ведь так не…
Вэй Усянь резко проглотил язык и замер с раскрытым ртом.
Ханьгуан-цзюнь, до этого стоявший, как холодное и неприступное изваяние, никак не проявляющий хотя бы раздражение или усталость… улыбнулся. Нешироко, буквально уголками губ. Еле заметная улыбка была так прекрасна и ошеломительно удивительна, что Вэй Усянь замер. А когда поднял наконец взгляд с губ на глаза, как заворожённый перестал моргать. Обычно холодные золотистые глаза будто растаяли и ещё больше просветлели. Прямой и открытый взгляд был настолько прекрасен, что Вэй Усянь почувствовал странный ком в горле и тепло на щеках.
— Мгм, — только и сказал Ханьгуан-цзюнь.
Он спокойно ушёл, больше ни разу не обернувшись. И не отреагировав на полный восхищения и обожания взгляд.
…Вэй Усянь смотрел ему вслед до тех самых пор, пока на пороге не появился улыбающийся Цзян Фэнмянь и не спросил, что случилось.
«Ничего серьёзного, дядя Цзян, я просто оказался обрезанным рукавом, влюблённым в одного из самых завидных холостяков всего мира заклинателей!» — с нотками истерики думал Вэй Усянь, когда уже возвращался в Юньмэн.
Радость от возвращения домой смешалась с грустью по Гусу и разочарованием из-за не сказанных, не принятых ранее слов.
Вэй Усянь с печалью подумал, оглядываясь назад: «Ну почему, почему, Лань Чжань, ты такой идеальный! Ай-яй-яй, влюбил в себя, вскружил в голову, а в мою сторону и не посмотришь ведь никогда…».
